Во сне он увидел маленькую быструю речку возле Троицка, в которой чуть не утонул, будучи школьником, восемнадцать лет назад. Облака падали то на правый берег реки, то на левый, вода была ужасно холодной, а правую ногу свело судорогой. Мог тогда утонуть, но не утонул же. Значит, выплывет и на этот раз.

Клетка

Сергей Рахман

Жизнь — это самая настоящая клетка. Жаль, что он это понял так поздно. Птица сидит в клетке, поёт свои песенки, прыгает на жёрдочке, а выбраться на волю никак не может. Ей меняют воду, досыпают корм, но самого главного нет. Нет свободы, свободы лететь туда, куда хочешь, кушать, что нравится, и вить гнёзда, где вздумается. Каждый из нас получает жизнь в подарок, а что делать с ней толком не знает, да и негде узнать. Чтобы подняться над толпой или вылететь из клетки, нужны известность и деньги, очень большие деньги. От отца он унаследовал коренастую фигуру и довольно крепкое здоровье. Сколько Артур себя помнил, он всё время кого-то бил. Ещё в детском саду он отчаянно дрался с кем-то из-за игрушки, а в школе с удовольствием мутузил тех, кто косо на него посматривал и тех, кто откровенно смеялся, когда он, стоя у доски, тоскливо и неверно отвечал на каверзные вопросы учителя.

В седьмом классе Артур начал заниматься боксом и врождённая агрессивность, помноженная на бойцовский характер, начала давать хорошие результаты. Через восемь лет, будучи чемпионом по боксу регионального турнира в самой лёгкой весовой категории, он переключился на спортивное самбо. Когда ему исполнилось двадцать пять лет, между ним и Ассоциацией смешанных единоборств был подписан контракт. Бои сменялись тренировками, тренировки боями, и только травмы следовали непрерывным конвейером. Несколько раз Артура прямо из клетки увозили на машине скорой помощи, а иногда на ней, но уже после других боёв, увозили его соперников. Своего отца Артур помнил плохо, тот был уголовником и часто сидел, то есть, выражаясь юридическими штампами, отбывал наказание. Он с партнёрами за хороший процент выбивали деньги у крупных должников, при этом простые разговоры редко давали нужный результат, а государство, как и сами малосознательные граждане, не желающие погашать кредиты, считало этот вид предпринимательской деятельности не совсем законным.

У колоний, куда они с матерью довольно часто ездили, были почему-то исключительно романтические названия: Полярная ночь, Лисья нора и Медвежий угол. Лет девять тому назад из последнего места заключения пришло казённое письмо, извещавшее о том, что отец перешёл в другой мир, где нет ни должников, ни кредиторов, и похоронен за счёт государства.

* * *

Артур лежал в больничной палате и отрешённо смотрел в потолок. День равнодушно сменял ночь, а ночь день. Его тело, тело бойца, такое здоровое ещё недавно, накачанное упорными тренировками и правильным питанием, сейчас казалось чужим и очень больным. Особенно сильно болело то, что находится ниже грудной клетки, а внутри живота что-то временами жгло, дёргало и больно кололо невидимыми иголками. Он принял таблетку, боль стала медленно притупляться, а потом и вовсе испарилась. Но как жить, если у тебя постоянно что-то где-то болит? Так плохо, как сейчас, раньше никогда не было.

— Странно, — пробормотал он. И снова повторил, — Странно.

То, что считалось бесспорным совсем недавно, теперь казалось очень даже сомнительным. Мысль плескалась в голове, как вода в солдатской фляжке, но не хватало нужных слов, чтобы её выразить. Читать книги боец не любил, в школе учился плохо, и мыслительный процесс давался ему с большим трудом. Внутри клетки всё ясно, там мышление работает на уровне безусловных рефлексов и отработанных до автоматизма навыков ведения рукопашного боя.

— Мне уже тридцать лет, — подумал Артур, — А я ещё ничего стоящего в своей жизни не сделал. Хотел купить матери новую квартиру в Москве, но она не позволила. На кой ляд, сказала, нужна мне эта Москва? В Москве, говорит, люди похожи на тараканов, запертых в стеклянной банке. Там никто никого не знает, никто никого не любит и никто никому не нужен. А в Троицке, где прошло всё детство, живут её сестры и племянники, есть подруги и сносная работа. А я пока холост, у меня нет ни семьи, ни детей. Похоже, что стал инвалидом или на днях, вообще, умру. При всём уважении к отцу я не уголовник, законы не нарушаю. Честно зарабатываю деньги и исправно плачу налоги. Почему же я должен умереть? Папа умер в пятьдесят лет, а моя жизнь закончится в тридцать! За что? За что я наказан?

Какое-то время он лежал неподвижно, как мумия, пытаясь ответить на эти вопросы, но ничего путного на ум не приходило.

Мыслей стало много, они назойливо цеплялись друг за дружку, налезали одна на другую и были похожи на муравьёв, бегущих в разные стороны из потревоженного кем-то муравейника. И только Муравьиная Королева никуда не бежала и никуда не спешила. То ли она знала всё наперёд, то ли ей было совершенно безразлично — жить или умереть. — Правила, — прошептал единоборец с досадой, — Кто их придумал? Внутри клетки один убивает другого, а публика, в которой уже отошедшие от дел и совсем ещё молодые профессионалы перемешаны с обычными зеваками, пытающимися чем-то заполнить внутреннюю пустоту или пристроить шальные деньги на тотализаторе, всегда чем-то недовольна. Ей обычно кажется, что убивают либо слишком быстро, либо, наоборот, слишком медленно. Толпу, наверно, устроит вариант, когда обоих бойцов вынесут ногами вперёд, одного вслед за другим. Тогда каждый зритель почувствует или осознает, что деньги на билет потрачены не зря, не выкинуты на ветер.

Чтобы прогнать назойливые мысли, Артур включил огромный телевизор, прикреплённый к противоположной стене, но там не было ничего интересного.

— Это наказание за вылет из клетки, — вдруг догадался Артур. — Но вроде всё в рамках закона. Отец тюрьму называл клеткой, а у меня совсем другая клетка и совсем другая жизнь.

Этот день, как и свой последний бой, Артур не забудет никогда. За железной сеткой, ограждавшей ринг, колыхалось бесконечное море человеческих лиц, мужских и женских, красивых и не очень. Лица смеялись или хмурились, что-то жевали или кричали.

Первый раунд был, как обычно, просто пристрелкой. Артур, как и второй боец, пытался интуитивно нащупать наилучшую дистанцию ведения боя, слабые места соперника и правильно распределить силы на весь бой. Но что-то пошло не так уже со второго раунда, когда он пропустил пару очень болезненных ударов ногой по печени от своего противника, а в третьем его просто избивали, как боксёрскую грушу. Лица за клеткой двоились, троились, а иногда как будто расплывались. И тогда казалось, что это не тысячи лиц, а огромное сказочное чудовище наслаждается созерцанием того, как люди в клетке беспощадно и беспричинно бьют друг друга смертным боем. В какой-то момент Артуру надо было лечь и не вставать, но он этого не сделал. Это бой, нужно уметь терпеть и ждать момент для нанесения сокрушительного нокаутирующего удара или проведения болевого приёма. Наградой за это будет победа.

Мать приходила в больницу ежедневно и уговаривала бросить это опасное дело, невзирая на очень большие гонорары, и заняться чем-то другим, но менее опасным. — Здоровье пропадёт, сынок, — говорила она, глядя на Артура с жалостью и чуть не плача, — Потом его ни за какие деньги не купишь.

Он соглашался, но в тренеры или в спортивные аналитики обычно идут либо после сорока лет, либо после завершения спортивной карьеры.

Гораздо реже посещала клинику очередная и очень назойливая подруга Вика, которая в ближайший месяц собиралась выйти за Артура замуж.

— Сейчас тебе, милый, надо хорошенько восстановиться, — настойчиво тараторила самопровозглашённая невеста, стараясь вложить в свой мелодичный голосок максимально возможную нежность, — Потом выиграешь Золотой пояс в своём весе, а уж после этого купим хорошую виллу где-нибудь на Капри и уж там, наконец, заживём, как люди.

Сейчас эта тема была совсем не к месту, и Артур сказал, что плохо себя чувствует и хотел бы отдохнуть. Девушка обиделась и сразу ушла, забыв рассказать единоборцу байку о положительном результате своего теста на беременность.

Несколько дней назад позвонил тренер.

— Как наши дела? Когда выписывают? — оптимистично спросил он у Артура.

— Не знаю, — мрачно ответил боец. — Еле живых никто никуда не выписывает.

А почему досрочно не остановили бой? — хмуро спросил он, подумав.

— Ты, Артур, чего-то не понимаешь, — удивился человек на том конце линии, но ответил спокойно, — Ты получишь за этот бой чек на триста тысяч евро. Я и сам ставил на твою победу, но проиграл. Жизнь, парень, — это лабиринт, где нет ни правил, ни инструкций, ни подсказок, где каждый сам, полагаясь на интуицию, ищет выход среди множества тупиков, ищет упорно и непрерывно, падая и поднимаясь. Давай, поправляйся.

Тренер чувствовал свою вину перед Артуром, считая его поражение своим просчётом, своей неудачей, но не хотел этого показывать. Он и сам завершил совсем недавно этот извилистый, исключительно опасный и плохо предсказуемый путь, путь бойца, став тренером после кажущейся бесконечной тяжёлой болезни.

Снег уже давно растаял, за окном солнце щедро поливало город своим теплом под бойкое щебетание похожих на трясогузки птиц, и Артуру казалось, что всё обойдётся и жизнь наладится. Не так важно, с Викой или без — это уже не имело значения. Таких алчных и хищных девчонок, как Вика, хоть пруд пруди. А хорошая женщина, его будущая жена, только одна, одна на сто миллионов. Но где она? Где её искать?

* * *

Поздно ночью Артур внезапно проснулся. Угасающее сознание перенесло его в Древний Рим, и он увидел себя прямо внутри Колизея, участвующим в гладиаторском бою. Ещё увидел сидящего на почётном месте самого Императора, который одним движением большого пальца решал — кто заслуживает жизни, а кто смерти. Судя по направленному вниз большому пальцу Его Величества, общей слабости всего тела из-за кровоточащей раны в боку и оглушительному рёву многотысячной и разношёрстной толпы, состоящей, вероятно, из плебеев и патрициев, этот бой Артур проиграл и впереди маячит только смерть. Тёмно-серое предгрозовое небо над огромным и бесконечно прекрасным Вечным Городом бесстрастно взирает на происходящее, но никому и ничем не может или не желает помочь. Он уже собрался просить пощады у Императора и обещать победу в следующем бою, но не успел. Какая-то сила легко и резко подняла тело единоборца, волею рока ставшего гладиатором, и швырнула в гигантскую тёмно-фиолетовую воронку, выбраться из которой не представлялось возможным.

Девушка лет тридцати в белом халате, совершавшая утренний обход, увидев сильно осунувшееся лицо Артура, ничему не удивилась. Клиника, где она стажировалась, специализировалась на лечении пациентов, получивших крайне тяжёлые травмы в быту, при стихийных бедствиях, на работе или боевом посту. Отсюда, согласно неумолимой статистике, каждого пятого пациента выписывали не домой, а на тот свет. Следуя обязательной для всего персонала инструкции, она посветила фонариком Артуру в зрачок, затем попыталась нащупать пульс, после чего сразу вызвала реаниматоров. — Поступил неделю назад, состояние стабильно тяжёлое, — пробормотала она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Печень и левая почка отбиты, их нужно было заменить. Но ещё не всё потеряно.

—

Жизнь человека бесценна, — машинально подумала доктор, выходя из палаты и продолжая обход. Затем засомневалась. — А, может, не стоить вообще ничего, ни одного цента. Просто она сгорит, как спичка, если после человека ничего не останется ни его семье, ни человечеству.

Переспорить других ей удавалось редко, а в споре с внутренним голосом победителей не бывает.

* * *

Современное здание из стали, стекла и бетона не привлекало внимания ни местных жителей, ни случайных прохожих. Оно находилось на окраине провинциального немецкого городка и, возможно, было построено на стыке двадцатого и двадцать первого веков. В нём располагалась платная клиника, в которой лечились люди с очень тяжёлыми травмами.

Спустя минут десять после получения экстренного вызова двое реаниматоров уже входили в палату, где лежал Артур. Они привыкли хорошо делать свою работу, считая её своей миссией, своим долгом. После третьего удара током от дефибриллятора сердце смешанного единоборца начало подавать признаки жизни, а через несколько минут уже работало без сбоев. — Где я? Что со мной? — вдруг спросил Артур по-русски слабым голосом, и розоватая слюна вспенилась у него на губах.

Одного из реаниматоров звали Алексом. Его дед был немецким военнопленным, умершим в России ещё в 50-х годах, поэтому Алекс смог репатриироваться в Германию и получить немецкое гражданство. Второй реаниматор был коренным немцем, он посмотрел на Алекса и они без слов поняли друг друга.

— Ты больше не боец, — сказал Алекс по-русски, обращаясь к Артуру, — Мы с трудом вывели тебя из комы.

Он открыл ноутбук, ввёл в нужное поле пароль и сделал запрос на фамилию Артура. Затем бегло прочитал файл на немецком языке и попытался популярно объяснить пациенту его содержание.

— Тебе предстоит трансплантация печени и левой почки. По времени это может занять не более года. Пригодные для пересадки донорские органы распределяются так — первыми в очереди стоят президенты и министры, потом олигархи, мафиози и все остальные. Таких органов крайне мало, поскольку пока их не научились выращивать в пробирках на заказ или печатать на принтерах.

— Так что через год, парень, будешь здоров, как бык, — деловито добавил он, стараясь придать своему голосу столь необходимый любому пациенту оптимизм.

Артур не верил своим ушам, это ужасно и такой расклад не может быть. Если этот странный немец, который так свободно чешет по-русски, не врёт, то за вылет из клетки пришлось заплатить невероятно много.

Убедившись, что пациент чувствует себя нормально, реаниматоры ушли. Работы у них всегда полно, а перед новым вызовом хорошо бы выпить по стаканчику крепкого кофе. — Надо как-то жить, — подумал бывший боец, уже засыпая, — Живём только один раз, другой жизни не будет.

Во сне он увидел маленькую быструю речку возле Троицка, в которой чуть не утонул, будучи школьником, восемнадцать лет назад. Облака падали то на правый берег реки, то на левый, вода была ужасно холодной, а правую ногу свело судорогой. Мог тогда утонуть, но не утонул же. Значит, выплывет и на этот раз.

Прощай, клетка!