Борис Дынин: Из жизни. Прошедшее время

Loading

Когда я вглядываюсь в прошедшее время, у меня иной раз возникает чувство, что Он наблюдал за мной с доброй улыбкой. Мне были даны большой заряд оптимизма и способность, так сказать, вызывать на себя добро в жизни. Я надеюсь, что жизнь сына и его семьи будет продолжаться при свете этой доброй улыбки.

Из жизни

Прошедшее время

Борис Дынин

Окончание. Начало

14 июля 1975 г. Мы прилетели в Канаду. Место назначения — Оттава, но первая посадка в Монреале. Прошли в зал ожидания, сели и стали наблюдать за людьми, показавшимися нам какими-то рослыми, стройными, улыбчивыми, со светлыми лицами. Были ли они в действительности такими или это была аберрация зрения после мрачной толпы в России и живых, но невысоких и смуглых итальянцев, сегодня сказать не могу. Впечатление было приятное и придало нам бодрости. В Оттаве нас встретил представитель министерства Manpower and Immigration, отвечавшего тогда за трудоустройство населения, включая прием и устройство новых эмигрантов. В отличие от Америки в Канаде забота о новых эмигрантах была делом правительства, а не общин, еврейских или других.

Встретивший нас чиновник помог нам разобраться с багажом, посадил в восьмицилиндровый Buick, поразивший нас своей величиной, и мы двинулись в столицу Канады. Промелькнули поля и мы въехали в город, если Оттаву того времени можно было назвать городом после Ленинграда, Москва, Вены, Рима! Мимо нас проплывали одно-двух-этажные, часто деревянные, дома. И так до гостиницы в центре города. Позже мы увидели мощную Ottawa River, главный приток St. Lawrence River, деловой квартал Оттавы, уже тогда красивый и современный, но то, что мы проехали и где нас поселили, производило впечатление большой деревни. На следующий день была жара около 40 градусов. В гостинице не было кондиционера, и мы поочередно обливались душем и растерянно размышляли, куда нас занесло.

Вечером раздался стук в дверь номера, и вошла Лина Левинсон. От кого она узнала о нашем приезде, я уже не помню. Высокая, красивая женщина, явно уверенная в себе, родом из Одессы, вышедшая замуж за поляка и эмигрировшая из Польши вместе с ним во время фактического изгнания евреев в 1968 г. Представившись, Лина сказала: «Я знаю, что сейчас вы не поверите мне, но я все-таки скажу вам: «Всё будет хорошо!»»

Началась новая жизнь полная забот, известных эмигрантам всех волн: заботы о детях, благоустройстве, языке, финансах, работе, медицине… и о сотне других мелких и крупных вещах. В дополнение к этому чувство изолированности, не снимаемое общением с людьми не по своему выбору (пока ни обретешь новых друзей). У каждой семьи был свой путь вхождения в новую жизнь, а точнее в новую цивилизацию, и каждая переживала трудности этого пути по-своему. Но это как с болезнями: каждый переживает боль лично и по-своему, но большинство болеют одними и теми же болезнями (потому нас и могут лечить врачи). «Болезни» вхождения русских евреев в новую жизнь на Западе были уже описаны сотни раз. Я же продолжу воспоминания о людях, ставших для нас образом Америки, включая Канаду, какими мы их узнали и какие, надеюсь, не исчезли полностью. Встречи и общение с братьями по эмиграции, русскими евреями, — особая тема для других воспоминаний.

Еще в Риме я узнал о Центре восточно-европейских исследований в Оттаве. (см. https://club.berkovich-zametki.com/?p=56163) Профессор Густав Веттер дал мне рекомендательное письмо к знакомому ему сотруднику центра, что и послужило одной из причин выбора Оттавы как начальной остановки на новом пути жизни. Однако, как раз ко дню нашего приезда бюджет Центра был сокращен и вопрос о работе в нем отпал. Но мой приход туда обернулся удачей. Тот сотрудник сообщил о нас Дмитрию Поспеловскому профессору русской истории в University of Western Ontario, London, Ontario. Он в эти дни оказался в Оттаве, мы встретились с ним, и началась наша долголетняя дружба.

Дмитрий Владимирович Поспеловский

Информацию о научной деятельности Дмитрия можно найти в Интернете, но Вики не откроет читателю человека. Был же он воплощением русского интеллигента в том идеальном дореволюционном образе, о котором иной раз вспоминали в России при советской власти.

Дмитрий родился в селе Рясники (тогда Польша, сегодня Ровенская область), в имении деда Константина Константиновича Ушинского, действительного статского советника в секретариате Императорской канцелярии, сына Константина Дмитриевича Ушинского, известного педагога. Вот в семье и хранились традиции российского просвещения и вместе с тем религиозной духовности. В 1944 г. семья Дмитрия уехала на Запад, и он получил образование в Западной Германии, в Канаде и докторскую степень в Лондонской школе экономических и политических наук. Он был глубоко религиозным человеком, и в центре его интересов как историка были судьбы русской православной церкви. Для него тоталитаризм во всех его формах был не только античеловеческим, но и богоборческим соблазном. «Даже в Церкви, — писал Дмитрий — мы часто видим заимствование коллективистско-тоталитаристских моделей, особенно в странах, недавно освободившихся от тоталитарных государственных систем, в частности, в современной России и её Православной церкви».

Дмитрий был готов помочь, чем мог, в устройстве нашей жизни. Он ценил дружбу с евреями, ибо верил, что второе пришествие Иисуса произойдет тогда, когда евреи признают в нем Спасителя. У него эта вера исключала антисемитизм, и мы ценили его дружбу. В 1976 г. он познакомил нас с Иоанном Феофиловичем Мейендорфом и Александром Дмитриевичем Шмеманом, известными деятелями русской зарубежной церкви. Оба они были видными теологами, а о. Мейендорф также выдающимся византологом. Мы встретились с ними в Квебеке, куда они приезжали из Нью-Йорка на лето. На одной из прогулок они спросили меня, что должно произойти, чтобы разрушилась советская система. Уверен, я не был для них каким-то особым авторитетом, но им было просто интересно мнение человека, недавно эмигрировавшего из России. Нас тогда было еще не так много. Я ответил: «Чудо!». Знали ли мы, что чудо произойдет при нашей жизни и сравнительно скоро, через 15 лет!

Тем временем жизнь шла своим «эмигрантским» чередом. С работой по специальностям ни мне (философу), ни Миле (искусствоведу) не светило. В сравнительно маленьком городе возможностей было мало. А попытки найти какую-нибудь работу близкую к нашим профессиям наталкивались на известный большинству эмигрантов вопрос: «Какой у вас канадский опыт?» Финансово на уровне необходимого минимума мы были обеспечены государством. Сын Кирилл стал ходить в школу, а мы в школу для эмигрантов, поскольку условием государственной помощи было изучение английского языка и знакомство с законами, историей и ценностями Канады. Там мы увидели мозаику эмигрантов в Канаде. Особенно много в то время было “boat people”. Это было начало потока беженцев из Вьетнама, спасавшихся часто на утлых челнах, почему и были прозваны «людьми в лодках». Их мытарства были более тяжелыми по сравнению с нашими, и знакомство с ними углубляло видение мира, разнообразие его проблем и человеческих судеб. Общение с людьми разных культур вело к пониманию, насколько такие понятия как «человек», «личность», «нация» есть конструкты западной мысли и цивилизации. Мир открывался нам новыми измерениями. Вместе с этим мы учились ценить Канаду.

Когда мы появились в Оттаве там была только одна семья эмигрантов новой волны из Ленинграда и еще одна из Киева, приехавшая, уже через Израиль. Ленинградец горячо рассуждал о Марксе и о том, как его не поняли в России. А у киевлянина мать была украинкой, но до отъезда из Союза он был активным участником демонстраций за право эмигрировать в Израиль. За это право он и в тюрьме побывал, но теперь, после Израиля обратился в христианство! И вот, бывало, мы шли к ним в гости, и вместе с нами к ним поднимался раввин, а от них спускался священник. Позднее наш новый знакомый вернулся в синагогу. Дела эмигрантские!

Эти дела иногда приобретали неожиданный поворот. В первые же дни мы встретились с Верой и Морисом Витоз. Вера, учительница французского языка, была из Горького. Ее выбрали как стойкого советского человека для командировки в Алжир преподавать русский язык друзьям Союза. Там она встретила француза Мориса и… патриотизм не устоял перед любовью. Они сбежали во Францию. После мытарств без работы в течение года пришли в советское посольство в Париже проситься в Союз. Встреча в посольстве была столь «дружественной», что мысль о Союзе улетучилась через несколько минут. Тогда они и решили эмигрировать в Канаду. Во время нашей встречи оба уже были преподавателями: он в школе, она в университете. Зайдя в их дом с бассейном и садом, мы подумали: «Вот так должны жить учителя!» Детей у них не было, и они с удовольствием взяли под опеку нашего Кирилла, что было большим облегчением для нас в первые месяцы устройства в новой жизни.

Познакомились мы и с русскими эмигрантами второй, послевоенной, волны. Все уже были устроены, многие работали на государственных службах, берегли русский язык, организовали свое общество и библиотеку им. Чехова. Встретили среди них и приятных людей, но в целом общение со старыми эмигрантами оставалось ограниченным, уж слишком были разные судьбы, да и национальный вопрос давал себя знать.

В августе 1975 г. состоялся 5-й международный конгресс по логике, методологии и философии науки при University of Western Ontario. Еще в Москве я получил приглашение от организаторов конгресса, но теперь уже не представлял никакую научную организацию. Министерство Manpower, признав, что участие в конгрессе, возможно, поможет мне найти работу, выделило деньги на поездку в Лондон, и я участвовал в конгрессе как представитель… Канады!

На конгресс приехала большая делегация из СССР во главе с академиком Б.М. Кедровым, которому случилось быть дважды моим директором в Москве — в институте истории естествознания и техники и в институте философии. Я знал лично большинство членов делегации, но Кедров приказал им не общаться со мною. Здания University of Western Ontario соединяются подземными переходами, и было печально видеть, как при встрече там мои знакомые жались к стенам. В день моего выступления вся делегация выехала на какую-то экскурсию, и из русских в зале присутствовало два человека: Дмитрий Поспеловский и Александр Есенин-Вольпин, приглашенный на конгресс. Тогда он уже жил в Бостоне. Я прочитал текст, дабы мое участие было зафиксировано в протоколах конгресса. Выступление не кануло в лету. Его текст был опубликован через 23 года в журнале «Полигнозис», №1, 1998, под названием «Экзистенциальность теории».

Однако перспективы на работу не улучшились. Вернулся в Оттаву и стал рассылать запросы о вакансиях по университетам страны. Узнал, что три вакансии открылись в University of Alberta, но на эти три места было подано несколько сот заявлений. Такие были времена.

Мы и наш сын еще ходили в свои школы. Время шло и приближался момент, когда государственная поддержка должна была кончиться. А в то время, в 70-е годы, было позором сидеть на велфере, да и сидение на нем ограничивало права сидящих на пособиях, например, во взаимоотношениях с банками, а также было негативным моментом в поисках работы. Тогда я связался с Джорджем Энтином (George Enteen), профессором русской истории в Penn State University в State College (название города) в центре Пенсильвании. Я познакомился с Джорджем еще в Москве, во время его приезда в Россию по научному обмену. И сейчас Джордж организовал мне приглашение департамента истории прочитать курс лекций по истории русской мысли в качестве visiting fellow (гостящего лектора) во время весеннего семестра 1976 г.

Penn State — один из самых больших университетов Америки и мне надо было сориентироваться в его порядках. Джордж ввел меня в этот новый для меня мир. Потом, когда вся семья переехала в State College, он помог нам войти и в культурную жизнь города. Сыну было 11 лет. Перемены мест мешали ему завести друзей, и Джордж взял его под свою опеку. Посещения с ним университетского стадиона во время футбольных игр оставили у Кирилла воспоминания на всю жизнь и приобщили его к спорту (в отличие от отца). Джордж специализировался по истории советской историографии и беседы с ним помогли мне лучше понять настроения американской либеральной университетской среды. Года три назад мы навестили его, и он с жаром молодости вновь обсуждал с нами российские дела.

Естественно, мои лекции должны были быть прочитаны на английском языке, и это было очередным вызовом мне. Мое знание английского языка было совершенно пассивным. Не ожидая возможности выезжать за границу и общаться с кем-либо на языке кроме русского, я изучал английский только для чтения, не тратя усилий на произношение и усвоение навыков разговорного языка. В результате приобретенной манеры читать мысленно английские слова, как они написаны (подобно русскому языку), мое произношение оказалось ужасным, когда я заговорил на «английском» в Канаде, а потом в Пенсильвании.

Несколько случаев дадут представление о проблеме. На одном из собеседований в министерстве Manpower чиновник в ответ на какие-то мои слова, воскликнул: «Oh, boy!” и я воспринял это как оскорбление! В другой раз, проезжая по Пенсильвании на автобусе, я зашел на одной из остановок в станционное кафе и попросил hamburger. Продавщица напряглась и переспросила: “What?». — «Hamburger!» Напряжение отразилось на ее лице: «Tea?” — попыталась она догадаться. Что еще мог попросить кроме чая этот странно говорящий человек? Из очереди ей помогли: «Hamburger!» — “A-a!”, облегченно вздохнула продавщица, и я получил котлету. В другом случае наc пригласили в гости и упомянули hors d’oeuvre. По телефону мы поняли horses over — как бы «лошади после обеда». Сын обрадовался, и весь вечер ждал лошадей. Можете представить его и наше разочарование. И если уж я вспоминаю казусы общения, то еще один. Penn State знаменит своей футбольной (по-американски) командой. Когда там проходила игра, вся жизнь города была сосредоточена вокруг нее, и после игры устраивались вечеринки. Вот и нас пригласили на такую пост-футбол вечеринку без упоминания ее характера (предполагалось очевидным). День уже клонился к вечеру. Мы приоделись, Мила надела сохранившееся еще с Москвы вечернее платье, я пиджак, и мы пришли в дом Джорджа. Там собралась шумная компания в шортах и футболках. Уйти было неприлично, оставаться не по себе, так и прошли пару часов. Но кто из эмигрантов не попадал в такие ситуации?

Ответить на языковый вызов помогла встреча с американцами Эдвардом Ли (Edward Lee) и Сюзан Бордо (Susan Bordo), мужем и женой, молодой парой около тридцати лет. Эдвард приехал в Оттаву преподавать русский язык, а Сюзан готовилась к аспирантуре по философии. Как помнится, нас познакомила с ними Лина Левинсон. Русским языком Эдвард владел замечательно. Возможно, этому способствовала его музыкальность. Наряду с преподаванием русского языка он был профессиональным пианистом (в свое время он выступит и в Carnegie Hall). И вот Эд и Сюзан вызвались помочь мне.

Наступил февраль и я отправился в State College. Накануне вылета из Москвы я сумел купить пишущую машинку «Олимпия», и она была с нами в Оттаве. Печатать быстро на ней я не научился, писал лекции от руки. Перед отъездом я подготовил несколько лекций, а потом досылал оставшиеся. Мила печатала их на «Олимпии» и передавала текст Эду. Тот с листа переводил на английский, одновременно печатая текст. Сюзан начитывала их на пленку. Мила отправляла пленку с нарочным в State College, и я прослушивал ее перед лекцией, пытаясь усвоить произношение с интонацией речи. Поскольку по расписанию были одна лекция и один семинар в неделю, то промежутки во времени позволяли реализовать наш план. Я жил в общежитии, окруженный студентами, никуда не ходил, все готовился к следующему занятию. За всю эту работу, а лекций было десять, Эд и Сюзан не взяли ни цента!

После моего возвращения из State College мы поддерживали связь с ними. Позже они вернулись в Америку и поселились в Long Island. Там мы навещали их. Потом в результате наших и их переездов мы потеряли связь. Задумав писать эти воспоминания, я стал искать сведения о них в Интернете и нашел. Оба сегодня преподают в University of Kentucky. Эд — русский язык и культуру, а также русскую музыку! Сюзан — проблемы современной западной культуры и феминизма. Она стала известным специалистам в этой области, и даже при отсутствии серьезных интересов к феминизму, я получил большое удовольствие, как от содержания, так и от языка ее книги «The Creation of Anne Boleyn», 2013.

Итак, я появился в Penn State University и объявил курс «История русской мысли». На первую лекцию пришло двадцать с лишним студентов. К концу первого часа уже было ясно, что мой акцент слишком тяжел для большинства присутствующих. И действительно, на следующую лекцию пришло меньше десяти студентов. Но эти оказались стойкими и остались до конца семестра. Среди них был Тэд, аспирант, специализировавшийся в русской истории. Он и его жена Жаклин стали и остаются нашими друзьями. Это к ним мы были приглашены на hors d’oeuvre. Теперь они много времени проводят во Флориде, и мы встречались (ох, это прошедшее время) во время наших зимних набегов на флоридские пляжи. Они многое открыли и объяснили нам в будничной жизни Америки.

За прошедшие годы State College разросся, а тогда, в 70-х, он являл собой одну из лучших картин американской жизни, — небольшой университетский городок, кишащий студентами, богатый культурой и природой. С населением около 45 тысяч человек, его «оккупируют» во время учебного сезона примерно столько же студентов.

На мою первую лекцию пришел профессор русской истории Сергей Васильевич Утехин. Он потом с улыбкой заметил, что прошли минуты, пока до него дошло, что мое «s-o-u’-l» это «soul». Я могу говорить о нем и его жене Марине Павловне часами. С.В. родился в селе под Казанью, в семье директора гимназии. Среди выпускников гимназии были деятели всех цветов, и когда во время Гражданской войны белые сменяли красных и наоборот, ученики обоих цветов не трогали семью своего бывшего учителя. Но в 1934 г. по совету одного из них, занявшего пост в органах, вся семья уехала в Караганду. Там отец продолжал учительствовать, но его зрение все слабело, и С.В. читал ему книгу за книгой. Так он стал накапливать знания, объем которых был совершенно удивительным. В 1939 г. он поступил на исторический факультет МГУ, но летом 1941 г. был направлен учительствовать в Краснодарский край, и оказался вместе с отцом и сестрой под оккупацией. Немцы угнали их в Германию, где по окончании войны они оказались в британской зоне. Зная, что происходит с возвращающимися в Россию, они туда не вернулись. С.В. окончил Кильский университ с докторской степенью по философии. В 1950 г. он получил место в Оксфорде, где близко познакомился с Исайей Берлиным, чьим учеником считал себя и о котором много рассказывал мне. Первая жена С.В. была личным секретарем сэра Исайи.

В оксфордские годы С.В. опубликовал книгу «Russian Political Thought. A Concise History. London, 1964 («Краткая история русской политической мысли»), которая до сих пор остается оригинальным и ценным исследованием предмета. Одновременно с академической деятельностью С.В. активно участвовал в работе Народно-трудового союза. Судьба привела его в Америку, где с 1968 г. он преподавал в Penn State русскую историю, вел семинар по методологии исторического исследования и руководил аспирантами по докторской программе. После перестройки он надеялся увидеть возрождение демократии в России и стремился поспособствовать этому во время нескольких приездов в Россию. Умер С.В. в 2004 г. К сожалению, в тот год я работал в Англии и не сумел попрощаться с ним.

Вторая жена Сергея Васильевича, Марина Павловна, была родом из Харбина. Ей так никогда и не довелось побывать в России, но более русского человека, впитавшего в себя западную культуру, а также более принципиального и вместе с тем доброго человека, трудно было представить. Она работала в библиотеке университета и помогала С.В. в его научных занятиях.

В гостях у Утехиных (Менло-Парк, Калифорния)

В конце семестра, по окончании курса лекций, мне предложили работать над докторской диссертацией при факультете истории университета. После моего возвращения в Оттаву мы с Милой стали думать над предложением. И тут раздался звонок от Утехиных. С.В. обратился ко мне: «Борис Семенович (только он на Западе обращался ко мне по имени и отчеству)! Вы знаете, мы с Мариной Павловной купили новый дом и обнаружили, что внизу есть отдельная квартира, должно быть удобная для Вас с женой и сыном. Возможно, вы согласитесь жить в ней». Это решило вопрос, и мы прожили рядом с Утехиными два года. За квартиру они не брали ни цента. Конечно, мы помогали им по хозяйству, но это не было их условием. Когда они уже переехали в Калифорнию после ухода на пенсию, мы несколько раз приезжали в State College, и я «любовался» забором, построенным мною вокруг сада, прилегающего к их старому дому.

Милу приняли в аспирантуру при факультете славистики, и она начала преподавать русский язык. Наш общий доход от университета составлял $600 в месяц. Но в те времена, при условии бесплатного жилья, на эти деньги мы могли существовать и наслаждаться жизнью в университетском городке. Община из новых русских эмигрантов еще не образовалась, и соревнования в материальных достижениях еще не было. Как-то сын спросил: «Мама, мы бедные?» Мы тут же купили ему игру, в которую он мог играть с друзьями из школы. Сегодня и он вспоминает время в State College c удовольствием.

Но «лишние» деньги не были лишними. И я устроился «delivery boy» в кафе, где продавались вкуснейшие сэндвичи, под именами знаменитых людей. То я доставлял «Мэрилин Монро», то «Генерала Патона». Платили мне $10 за приход, 50 центов за сэндвич плюс чаевые от заказчиков. Мог заработать до $30 за вечер, что в те времена было очень прилично. Бывало я доставлял сэндвич студенту из класса, в котором вел занятия. Я ему сэндвич, он мне вопрос. Не думаю, чтобы студенты приняли бы такое явление у «нормальных» преподавателей, но сам я не встречал никакого ехидства с их стороны. Они понимали обстоятельства «свежего» эмигранта. Вместе с тем наши друзья, как Тэд и Жаклин, могли навещать нас, заказать бутерброды и встретиться с delivery boy.

Для методологического семинара Утехина я должен был выбрать тему исследования, и выбрал «Ересь жидовствующих конца 15 века в Новгороде и Москве». Тогда Интернета еще не было, но в библиотеке университета оказалось достаточно материала для работы над темой. Сергей Васильевич хорошо оценил результат. Я послал текст Дмитрию Поспеловскому, а тот известному русскому историку Николаю Валентиновичу Рязановскому (тоже, к слову, родом из Харбина), работавшему в Калифорнийском университете. Он отозвался о работе положительно, но заметил, что я впадаю в релятивизм. Возможно, он был прав. Мешает ли знание современной жизни научному анализу прошлого? Зная о том, как фабриковались «ереси» в России в 20 веке, я проанализировал историю ереси как возможную фабрикацию московских властей и иерархов православной церкви. Этот текст я никогда не пытался публиковать, полагая, что без работы в российских архивах нельзя быть уверенным в адекватности анализа.

Время шло. Мы строили планы остаться в Америке, но в 1979 году эмигрировала моя теща, благословенной памяти. Мы все еще были landed emmigrants of Canada (с правом на постоянное жительство в Канаде, но еще без гражданства). В Америке же мы жили по временным визам. Оказалось, что теща могла приехать только в Канаду, но не в Америку. И я решил очередной раз в жизни переквалифицироваться. Был уже 1978 год, и мне шел 41-й.

В 70-х годах профессия программиста все еще была достаточно новой и обещала трудоустройство. И тут я достал из стола свой диплом горного инженера с вкладышем, перечислявшим предметы от диамата с истматом до физики, математики и разных инженерных дисциплин. Разузнав о возможностях учиться на программиста в университетах Канады, я выбрал University of Waterloo с известной School of Computer Science. В ответ на мой запрос факультет, проигнорировав диамат с истматом, сообщил, что признает меня на уровне бакалавра инженерных наук и примет меня в аспирантуру, если я до поступления возьму курсы в Penn State по прикладной математике и логике, и сдам их с оценкой не менее «B» (по-российски «4»). Аспирантура же нужна была потому, что за обучение в любой школе по подготовке программистов для работы, нужно было платить деньги, каковых у нас не было. А аспирантура означала оплачиваемую работу в качестве teaching assistant.

Ничего не оставалось кроме как начать игнорировать занятия по истории и записаться на курсы прикладной математики и логики (университетские правила, к счастью, разрешали кросс-обучение). Прошли годы с дней моего знакомства с этими предметами на институтском уровне. К тому же профессор математики оказался китайцем с акцентом еще хуже моего. Я практически ничего не понимал на лекциях. Тогда я взял рекомендованный им учебник, пришел к нему в кабинет и предложил решение проблемы. Он мог выбрать главу учебника, я должен ее изучить и устно продемонстрировать ему, что могу понять и изложить материал. Думаю, потому что профессор сам был эмигрантом, он согласился на мое предложение, которое и реализовалось. Я получил «В». С логикой было полегче, и я исполнил требования University of Waterloo. Одновременно я взял курсы начального программирования на языке Фортран с перфокартами. Не думаю, что такие маневры возможны сегодня.

Мы вернулись в Канаду и поселились в городе Kitchener, смежный с городом Waterloo, где располагался университет. Сын пошел опять в новую школу (не последнюю — я до сих пор чувствую себя виноватым за то, что ему пришлось менять много школ). Мила, получившая мастерскую степень по славистике в Penn State, нашла работу ассистента профессора в новом университете. Мы встретили тещу и вновь стали канадцами.

Но поступление в аспирантуру University of Waterloo оказалось наполовину ошибкой. Курсы по информатике были довольно сложными с первого года, перфокарты здесь были уже забыты, и студенты первого курса, которым я должен был помогать с курсовыми работами, знали больше меня и в компьютерах и в программировании. Тогда я принял, так сказать, стратегическое решение: не заботиться о собственной аспирантской программе и своих экзаменах, но воспользоваться доступом к компьютеру и усваивать языки программирования. Пришло время экзаменов, я на них не пошел, и меня отчислили из университета.

Однако я еще не чувствовал себя готовым искать работу как программист. Надо было принимать решение, где и как зарабатывать деньги на жизнь увеличившейся семьи (теща должна была ждать 10 лет до получения канадской пенсии; синагога помогала $100 в месяц). И тут подвернулось предложение устроиться ночным дежурным по «машино-дробящему агрегату» на складе металлолома в городе Windsor, Ontario, на $14 000 в год. Мила с Кирой оставались в Kitchener, и каждое субботнее утро я ехал часа четыре по шоссе из Windsor в Kitchener на выходные к семье. Через три месяца мне должны были повысить зарплату, но все это было бесперспективно, и я уволился, подав заявление опять же в аспирантуру по computer sciences, но теперь уже в University of Western Ontario. Был принят. В течение лета мне помогал другой аспирант подготовиться к началу учебного года. И в течение тех же месяцев я, как «опытный специалист по металлолому» (!) зарабатывал деньги рабочим на складе в Лондоне, живя в доме Дмитрия Поспеловского. В сентябре Мила с Кириллом переехали в Лондон, Кирилл пошел в новую школу, Мила вновь получила работу ассистента профессора, я уже мог помогать студентам младших курсов решать задания и продолжать учебу вместе с двадцатилетней молодежью, вновь обретя оптимизм.

В конце учебного года я решил, что готов начать трудовую деятельность программиста. Нашел работу в Торонто, и мы переехали туда. Мы пообещали Кириллу больше не заставлять его менять школы и устроились на следующие два с половиной десятилетия: я — в компанию, обслуживающую программным обеспечением страховой бизнес; Мила — в компанию, специализирующуюся на изучении общественного мнения.

К пятому году все наши «однополчане» уже были устроены. Работали, купили квартиры или дома, начали ездить по Америке, Европе и другим континентам. Вот и у нас началась на пятом году «нормальная» жизнь. Со временем я стал руководить программистами в моей компании, Мила стала вице-президентом в ее компании. После тещи и мои родители эмигрировали. Они приехали к брату в Колумбус, Охайо, где он уже был профессором математики в университете. Расширенная семья устраивалась на новом континенте. Наших родителей уже нет, но приятно сознавать, что они ценили годы своей жизни в Канаде и Америке. Обещание Лины Левинсон; «Все будет хорошо!» исполнилось, чему могут служить свидетельством две фотографии.

Прощание с программистами на вечере по случаю моего выхода на пенсию. Четверо из моих «подопечных»: первый слева канадец четвертого поколения, далее пакистанец первого, еврей (я) первого, китаец второго, поляк первого
Мила в центре, окруженная ее «подопечными» (представлены все континенты)

Связь с некоторыми коллегами мы оба поддерживаем до сих пор.

Наш выход на пенсию совпал с крахом рынка в 2000 г., и мы потеряли большую часть наших сбережений. Я решил вернуться на работу. Тут подвернулась возможность поехать в Англию, где и проработал еще два года. Нам нравилась жизнь в старинном городе Colchester, в пятидесяти милях от Лондона, теперь уже английского. Это были два замечательных года, так что обещание Лины вновь подтвердилось.

«Наш» домик в старинном Dutch Quarter, Colchester

«Нормальная» жизнь позволила мне вернуться к философии и более систематическому изучению иудаизма. Я начал писать на темы в обеих областях. После «чуда» падения Советского Союза мы стали навещать Россию, восстановили личное общение с друзьями и старыми коллегами. Появилась возможность публиковать свои тексты по философии и переводы. Прошлое вошло в нашу жизнь вновь.

Вернулись мы из Англии в Торонто в 2004 году. Началась пенсионная жизнь и возможность спокойно вспоминать вехи нашего пути. Иногда мне грустно, что те Канада и Америка, которые нас встретили, уходят в прошлое. Но будущее принадлежит детям, а они другие. И все-таки, и все-таки… Закончу письмом к нам сына Кирилла, ныне Cyril (Cy), которое он послал нам по случаю 35-й годовщины нашего исхода из России.

Кирилл (Cyril) в Москве

I’m sorry I did not see your email earlier; otherwise I would have congratulated you on the best decision I never had to make. Rarely does week go by that a thought, a feeling; a realization of my good fortune does not brush by me with an imperceptible flutter of fate At other times, when I think of Chloe and Suzanne, the ramifications of your decision are explicit; they are the pillars upon which my life has been built. I have never ceased to wonder at the courage of your decision: and as I grow older, more fully comprehending the audacity of the “divorce”, the magnitude of what you chose and what was accomplished fills me with awe. It’s interesting; almost every immigrant story that I read or hear I always filter through our experience, almost as if the liturgy of displacement restlessness, struggle, and assimilation is being retold to me as a fairy tale reminder of how we began “once upon a time… » It is true at times the adventure was not easy for me, though my heart aches at the thought of what pressures and sacrifices had to be made by the two of you. Yet, one cannot pack for an Exodus (ours with a small “e», I suppose) without folding fear, doubt, and pain into the luggage. The label on the suitcase, though, reads “hope”. Even though I understood very little of all that 35 years ago; very early it dawned on me that your decision, born of a will I still cannot fathom, has been a gift that is almost impossible to grasp. For you gave me a wonderful country and the sum of its glories. In this sense, my fortune is immeasurable. With love, thank you. K.

* * *

Извините, я не видел вашего письма раньше; в противном случае я бы поздравил вас с замечательным решением, подобно которому мне никогда не пришлось принимать. Редко проходит неделя без мысли, чувства, осознания моей большой удачи, отзывающейся во мне неощутимыми вибрациями судьбы. В других случаях, когда я думаю о Клое и Сюзанне, последствия вашего решения становятся яснее; они являются столпами, на которых построена моя жизнь. Я никогда не переставал удивляться дерзости вашего решения, и по мере взросления более полное понимание смелости «развода», величины того, что вы выбрали, и того, что было достигнуто, наполняют меня восхищением. Почти каждый рассказ об иммигрантах, который я читаю или слышу, я пропускаю через наш опыт, как если бы литургия беспокойства, борьбы и ассимиляции пересказана мне как сказочное напоминание о нашем «когда-то давно-давно». Да, порой наши приключения были не легкими для меня, но мое сердце щемит при мысли о том давлении и жертвах, которые пришлось перенести вам обоим. Тем не менее, никто не может собираться к Исходу (нашему, я полагаю, с маленького «и») без страха, сомнений и боли в багаже. Но на этикетке чемодана написано «надежда». Хотя я мало понимал все это 35 лет назад, уже давно я осознал, что ваше решение, рожденное по воле, которую я до сих пор не могу представить себе, было бесценным даром, ибо вы подарили мне чудесную страну и ее блага. В этом смысле мое богатство неизмеримо. С любовью, спасибо. K.

Словами сына, чувства которых лучше выражены на английском, я заканчиваю эти воспоминания. Когда я вглядываюсь в прошедшее время, у меня иной раз возникает чувство, что Он, Кто также есть Она, наблюдал за мной с доброй улыбкой. Мне были даны большой заряд оптимизма и способность, так сказать, вызывать на себя добро в жизни. Я надеюсь, что жизнь сына и его семьи будет продолжаться при свете этой доброй улыбки.

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Борис Дынин: Из жизни. Прошедшее время

  1. Смотрит ли Он/а на кого-то с доброй улыбкой или нет, это проявялется и в том, как мы смотрим друг на друга.
    Спасибо прочитавшим и пожелавшим хорошего продолжения прошедшего времени.

  2. “Прошли в зал ожидания, сели и стали наблюдать за людьми, показавшимися нам какими-то рослыми, стройными, улыбчивыми, со светлыми лицами. Были ли они в действительности такими или это была аберрация зрения после мрачной толпы в России и живых, но невысоких и смуглых итальянцев, сегодня сказать не могу. Впечатление было приятное и придало нам бодрости…” — С толпой российской — понятно, невысокие и смуглые итальянцы – не подтверждается предыдушим текстом… Уверен также — сегодня Вы можете об этом сказать больше… “Вечером раздался стук в дверь номера, и вошла Лина Левинсон…” — Вошла, разумеется, “Высокая, красивая женщина…” , о подробностях Вы узнали позже. Начинаю с “придирок” чисто стилистических, чтобы – позднее присоединиться к комментам других читателей и пожелать вам удачи и вдохновения.
    p.s. Прочёл также Начало, показавшееся мне интересным, а если учесть, что повод для написания был, imho, немножко провокационным, то более чем основательным. И вся-то “наша жизнь есть борьба, как сказал товарищ Будённый.”

  3. Глубокоуважаемый тезка,
    Какую же Одиссею вы прошли!
    Спасибо, что поделились — покажу друзьям и знакомым по под-бостонью.
    По сравнению с вами, мы просто на санках проехались …

  4. С интересом, дорогой Борис, прочитал и присоединяюсь к добрым пожеланиям Соплеменника.

  5. Как Вы знаете, дорогой колега, я — атеист (во всяком случае, до первой тряски в самолёте).
    Но всё же, дай Бог Вам и Вашему семейству здоровья и удачи на долгие годы.

Добавить комментарий для A.B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.