Милана Гиличенски: Путь Марии

Loading

Перед Марией он поставил полную с верхом тарелку каши с тушёнкой. До сих пор ничего подобного девочке есть не доводилось. Ни до войны, ни в общежитии каши с таким необычным мясом не бывало. Она выудила из блюда маленький куочек тушёнки и попробовала. Оказалось очень вкусно, да и голод давал о себе знать…

Путь Марии

Милана Гиличенски

Посвящается детям войны

— Лётчик, говоришь? На учениях? Через две недели на фронт? — переспросила на бегу проводница, — Не беспокойся, присмотрю, оставляй её у меня в каптёрке, предупреди только, чтобы оттуда — ни шагу!

Поезд тронулся, мама побежала вслед, и всё махала Марии, махала, и девочка из окошка каптёрки махала ей в ответ. В сентябре Марии в школу, в январе ей исполнилось семь лет, маме в феврале — двадцать пять.

Всё началось с долгожданного письма. Мама очень радовалась ему — и плакала, и смеялась, и танцевала, подняв Марию на руки. Но потом заметила, что Верка и Любка грустно глядят перед собой, у Любки даже слеза блеснула. Не дочитав, мама спрятала письмо под подушку.

Белый треугольник со штемпелем полевой почты пришёл от папы. К письму он приложил ещё свою фотокарточку: красивый, улыбающийся, в гимнастёрке с погонами… Позже, когда Верка и Любка вышли, мама вытащила письмо и дочитала его до конца.

Все три молодые женщины и семилетняя Мария жили в комнате заводского общежития. Из окна комнаты открывался вид на пустой двор — там ничего не было, кроме бельевых верёвок да будки сторожа у покосившихся ворот.

Старшие работали по двенадцать часов в сутки. Уставали. Обессиленные, собирались вечерами за столом, ели пайковый хлеб с маргарином, пили морковный чай, вместе у радиоточки ждали ежевечернего сообщения Информбюро.

— Что он пишет? — спросили Верка и Любка.

Зовёт к себе в часть, под Н-ском, отсюда — семьсот вёрст. Ближе, пишет, вряд ли окажется. Тебя с дочкой, пишет, видеть хочу. Через две недели — на фронт.

Бежать к Макарычу и просить неделю отпуска, — дружно постановили Верка и Любка, — небось, не из дерева, поймёт.

Макарыч, не столь пожилой, сколь старообразный — седой, сутулый, лоб в прорезях морщин, под глазами — мешки от недосыпа, заведовал цехом. Все три молодые женщины трудились под его руководством — собирали сложное оборудование для танков. Работы было невпроворот, едва успевали. Сам Макарыч, бывало, сутками не выходил из цеха. Мама пошла к нему на разговор вместе с Марией, решила прихватить девочку для убедительности: может, так быстрее разжалобится.

Перегруженного срочной работой начальника цеха поймать было нелегко. Мама остановила его во дворе завода, старик спешил к месту выгрузки нового оборудования.

— Не пущу, даже не проси, — отрезал он, развернулся и пошёл дальше.

— Антон Макарович, миленький — мама бросилась за ним, схватила за рукав, — сжальтесь, прошу вас, он лётчик, ему через две недели на фронт. Я, может быть, никогда его больше не увижу, а он не увидит дочку…

Макарыч нехотя обернулся к маме и глянул на неё без всякого сочувствия. Так глядят на надоедливого, капризного ребёнка:

— Заруби себе на носу, Надежда, у нас тут свой фронт. И вообще, вся страна сейчас фронт, — старик смотрел на маму строго, ни на секунду не смягчая выражения лица, ни взглядом, ни жестом не выявляя сочувствия или жалости — даже Марии стало не по себе. — Пойми, у меня каждая пара рук на вес золота, и не завтра, а сегодня и сейчас, ни одной минутой позже. Я вон школьников, желторотых мальцов, на лавки к станкам ставлю, всё старичьё мобилизовал, кто мало-мальски фурычит — всё равно людей не хватает, а ты тут с отпуском на неделю!

Мама, уткнувшись лицом в подушку, проплакала всю ночь. На рассвете, когда встали, чтобы бежать на смену, Верка заявила решительно:

— Я придумала, мы Марию одну в Н-ск отправим.

— Ты спятила? — спросила мама каким-то не своим, мокрым и хлюпающим голосом; после бессонной ночи лицо её опухло, глаза сузились в щёлочки, — Марии очень хотелось, чтобы она опять превратилась в маму, какая она есть: молодую, пригожую, улыбчивую.

— В своём я уме, не дрейфь, добрые люди помогут, а отцу — радость. Да и в чём проблема? Девчонка разумная, послушная, поезда едут, летом дни длинные, тепло.

— Ей даже ехать не в чем, — всхлипнула мама, перебирая нехитрый гардероб дочки, — байковое платьице, кофточка, носочки, больше ничего не подходит, выросла.

— Не плачь, — успокоила Любка, — ты ведь знаешь, я портниха, машинка с собой, сошью ей за ночь платьице.

Порешили отправить Марию уже через день. Папу информировали телеграммой, купили билет. До Н-ска, как выяснилось, прямого поезда не было, в К. предстояла пересадка, там придётся ждать нужного поезда целый день.

Платье шили втроём. Ткани не было, взяли белую простыню. Сначала девочку обмерили со всех сторон, потом кроили, шили, мерили, подрезали, опять мерили. С несколькими деталями пришлось повозиться, но в результате получился чудесный наряд: рукава — фонариками, два волана, кружевной воротничок. Его мама сняла со своего платья. Наряд лежал на Марии, как влитой. В косу мама вплела ей белый бант в голубой горошек. Он остался у Марии ещё с тех пор, как она была маленькой девочкой, и жили они с папой втроём.

— Красавица! — ахнули хором Верка и Любка. — Вот папка обрадуется.

Присели на дорожку. Вздохнули.

— Вроде всё, — задумчиво изрекла мама. — Документ, адрес части, письмо, билет, кофточка, носочки, панама.

Мария получила в дорогу целых две пайки хлеба, сушёных ягод, картошки в мундире. Всё необходимое уложено было в холщовый мешочек. С собой девочка прихватила ещё одноглазую куклу Изольду — второй глаз у куклы тоже имелся, но давно уже не открывался.

— Выше нос, вы, обе! — подбодрила маму и дочь Верка.

— Мир не без добрых людей, — повторила за ней Любка.

Так сказали и сами побежали на работу.

Наде Макарыч выделил на проводы всего час: «Одной ногой там, другой — здесь».

Поезд то полз, как гусеница, то летел на всех парах — в такие минуты Марии казалось, что ещё немного, и он взовьётся над облаками. Проводница была с ней приветлива, поила чаем, угощала сухариком и даже наскребла для юной пассажирки горстку изюма: «на прошлой неделе пассажир из Ташкента угостил». Ночью она положила девочку спать, на рассвете подняла, умыла, заставила поесть.

В К. прибыли рано утром. Проводница отвела Марию в помещение вокзала и велела ждать у касс. Отсутствовала она довольно долго, вернулась чем-то расстроенная.

— Придётся ждать прямо на перроне, отсюда тебя забрать некому.

До места ожидания добрались не быстро: поднимались по ступенькам, спускались вниз, опять поднимались. На перроне проводница усадила Марию на скамью.

— Теперь слушай, — она улыбнулась девочке ласково и приветливо, — сегодня у тебя ответственный день, это значит, ты должна вести себя как взрослая, понимаешь?

Мария молча кивнула.

— Многого от тебя и не потребуется, — продолжила проводница. — Главное и единственное: не отходи от этой скамьи. Сюда в половине шестого вечера придёт Лена, моя напарница, она посадит тебя в нужный поезд. Но учти, у Лены всего десять минут времени, ей дальше ехать, потому важно, чтобы ты оставалась здесь. Итак, запоминай: Лена, половина шестого. Глянь, вон часы вокзальные — ты ведь знаешь цифры?

— Не очень, — призналась Мария; они с мамой и впрямь уже несколько раз порывались учить, но она так уставала в своём цеху, что тут же засыпала.

— Ах, вот это жаль! — сокрушённо вздохнула проводница, — ну, хоть посмотри: шесть — внизу на циферблате, пузатая такая. В половине шестого длинная стрелка будет на цифре шесть, а короткая рядом.

Проводница ушла. Мария устроилась на скамейке, расправила аккуратно воланы платьица, усадила рядом одноглазую куклу. Девочка приготовилась ждать.

До войны они жили втроём в деревянном однокомнатном домике с маленьким садиком у крыльца. У единственного окна росла берёза. Мама говорила, она была совсем старая. В непогоду в листве её шумели ветер и дождь. Мария нарочно садилась у окошка, чтобы слушать этот шум: дерево как будто что-то рассказывало. А ещё в доме скрипели половицы, зимой в печке трещал огонь, а за печкой жил сверчок. По ночам он пел. Папе он мешал — Мария с мамой еле упросили не трогать его. «Счастье в дом приносит», — уверяла мама.

Сначала Мария сидела чинно, старалась не двигаться, но через полчаса не выдержала, чтобы как-то развеяться, стала болтать ножками.

Приехал поезд, из него вышли люди — много разных, старых и помоложе. Все они спешили к выходу, на Марию никто не обратил внимания. На часах обе стрелки были далеко от пузатой цифры, на которую показала проводница. Ну и ладно.

Когда началась война, папу сразу мобилизовали, а маму направили в Т. на завод. Для Марии предложили круглосуточный детсад, но через каких-то важных людей мама добилась разрешения оставить девочку при себе, уверила их, что днями дочка сможет сама оставаться в общежитии. Что да, то да, Мария научилась подолгу оставаться сама и терпеливо ждать — привыкла, уже целый год с утра до вечера ждала маму.

С некоторых пор она вообще перестала бояться ожиданий. Если длительное ожидание становились невмоготу, вспоминала время в однокомнатном домике, когда они жили втроём. Воспоминаний этих было не так много, но Мария научилась их продлевать: надолго, если нужно было, на целый день. Мысленно переносилась девочка в то время и жила там. Слушала шум дождя, скрип половиц, ночное пение сверчка… И вообще делала много любимых вещей: прыгала по лужам, копошилась в осенней листве, набирала снег в ладошку, а потом, украдкой, чтобы никто не видел, лакомилась холодными слипшимися комочками.

В воспоминаниях она по воскресеньям пекла с мамой оладьи, а с папой ходила на рыбалку. До войны он несколько раз брал дочку с собой. Они разводили костёр и пекли картошку. Картошку в мундирах мама положила для неё в мешочек, может, поесть?

Картошка не имела никакого вкуса, но сушеную ягоду Мария доела с удовольствием. Потом встала со скамейки и попрыгала на одной ноге. Долго сидеть без движения оказалось труднее, чем она думала. В общежитии было больше свободы: там можно было смотреть из окна, ходить из угла в угол, листать книжку с картинками, рисовать… У неё было несколько простых карандашей и одна общая тетрадь на сорок листов — мама уверяла, если экономно, надолго хватит. Мария научилась рисовать в ней очень маленьких людей, дома, зверей и птиц.

Всё же прыгать не следует. Ей велено не сходить с места. Девочка опять села на скамейку. Обе стрелки часов — большая и маленькая — были всё ещё далеки от пузатой цифры. Тем временем солнце поднималось всё выше, становилось жарко, скамейка накалялась. И Изольда на ощупь стала совсем горячей. Мария захотела пить, однако воды у нее с собой не было. Покинуть место девочка не смела. Попросить у кого-нибудь из взрослых? Уже через несколько минут к перрону подъехал ещё один поезд. Из него вышло много людей. Все спешили к выходу. Один старичок остановился, подмигнул ей, спросил, кого ждёт.

«У него можно было бы попросить, у него есть», — подумала Мария. Вслух девочка сказала:

— Проводницу Лену, она должна прийти, когда большая и маленькая стрелки будут возле пузатой цифры.

— Аа, ну, если должна, обязательно придёт, — старичок ласково подмигнул ей и пошёл дальше.

Мария вспомнила про панамку и надела её. Это помогло, но ненадолго, солнце так палило, что, казалось, кожа сейчас загорится. Во рту пересохло, язык совсем одеревенел. Может, под скамейку спрятаться? Но там Лена не увидит её, начнет бегать по перрону, искать, ей ведь быстро назад возвращаться, дальше ехать… Ну почему солнце так безжалостно обжигает? Сейчас она, наверное, расплавится — вот воды бы, глоток, один-единственный! Выхода нет: под скамейку, хоть минут на пять-десять, потом сразу обратно…

Когда Лена пришла, перрон был пуст. Она, было, испугалась, не увидев девочки в условленном месте, но тут же заметила нарядные белые воланы платьица, выглядывающие из-под скамейки. Девочка крепко спала с куклой в обнимку.

— Это ты Мария?

Поезд приехал в Н-ск на рассвете. Марии не спалось в ту ночь. Новая знакомая, проводница Зина поместила девочку в плацкартном вагоне. Несколько раз она подходила к ней и переспрашивала, встретит ли её отец. Мария сама не знала этого точно, знала только, что ему отослана телеграмма, извещающая о приезде дочери.

— Ну, а что мне с тобой делать, если не встретит? — сокрушенно вздыхала Зина.

Ночью Мария думала, как ей быть, если на самом деле папа не встретит. От этой мысли девочке становилось страшно, что-то трепетало внутри, вроде как шёлковая ленточка на ветру: вот-вот сорвется. Она не знала, как быть…

Сон приходил ненадолго, Мария просыпалась, страх возвращался, и ничего не помогало — никакие самые расчудесные воспоминания!

Наутро перрон был пуст. Зина схватила девочку за руку:

— Бежим к начальнику вокзала, он что-нибудь придумает. А то мне через пятнадцать минут дальше ехать.

Кукла под мышкой, мешочек за плечами — Мария еле поспевала за прыткой Зиной. Добежала, совсем запыхавшись — от бега и от тревоги.

Несмотря на ранний час, начальник вокзала был уже на месте. Коротко Зина поведала ему суть дела.

— Мне назад, — бросила она через плечо, убегая.

Начальник растерялся. Появление в его кабинете ребёнка было не совсем к месту, но он любил детей, и похожая на взъерошенного птенца девочка, прижимающая к себе одноглазую куклу, вызвала у пожилого человека сочувствие.

— Ну, здравствуй, — поприветствовал он неожиданную гостью.

— Здравствуйте, — робко ответила Мария. Первый раз в жизни она видела начальника вокзала, а от такого закадычного его приветствия у неё даже страху поубавилось.

— Ты кто?

— Я Мария.

— Откуда ты, Мария?

— Из Т., — тут Мария заметила, что нижний волан платья совсем серый, а верхний чуть надорвался.

— Чаю хочешь?

— Спасибо, я пила в поезде, — покачала головой Мария. На самом деле, сегодня в поезде она не успела выпить чаю, и сейчас ей очень хотелось тёплого живительного напитка, но признаваться в этом начальнику было неудобно. Кроме того, необходимо было как-то скрыть пострадавшую часть своего наряда, пришлось стоять боком к важному собеседнику.

— Может, сухарика?

Девочка отрицательно покачала головой.

— Так чем помочь тебе?

— Папу найти. Он должен был меня встретить.

Чтобы лучше разглядеть, начальник станции отставил подальше от глаз треугольник письма с адресом полевой почты, внимательно рассмотрел, потом всё же глянул через лупу.

— Ну да, это у нас, но тоже, знаешь, не за углом. До части ещё вёрст двадцать с лихвой.

Он набрал местный коммутатор и попросил телефонистку соединить его со штабом, но тут в кабинет к нему ворвалась гурьба возмущенных людей. Не ожидая приглашения, с шумом-гамом принялись они докладывать о своих проблемах. Начальник вынужден был прервать разговор.

Мария сидела в уголке и терпеливо ждала.

В городке, где жили они втроём, мама посещала Татьяну Юрьевну, старенькую учительницу литературы, помогала ей по хозяйству. Марию она всегда брала с собой, «уму-разуму поучиться». Несмотря на немощь и болезни, к их приходу Татьяна Юрьевна всегда умудрялась испечь пирог с ягодами: со смородиной, с крыжовником, с черникой!

Завершив дела, устраивали чаепитие.

Мария обожала навещать учительницу. Это Татьяна Юрьевна подарила ей одноглазую куклу. Сказала, что сама с ней в детстве играла. И ещё сказала, что Изольду можно любить, даже если она видит мир только одним глазом. И книги со сказками тоже она дарила. Когда уезжали, мама позволила Марии взять с собой только одну, самую любимую. Обещала читать, но пока ещё не выдавалось такой возможности: днём работала, вечерами от усталости не могла и мизинцем пошевелить.

Видимо, папа пока на станции не появлялся. А что если он вообще не приедет за ней? Начальник станции всё ещё решал какие-то проблемы, связанные с шумной утренней делегацией. Возможности связаться со штабом пока не представилось. Марии стало казаться, что он вообще о ней забыл. Время тянулось медленно-медленно, как поезд, когда он сбавляет скорость и ползёт по-улиточьи. В лесу у них после дождя появлялось множество улиток — толстых и ленивых, серых-серых, почти фиолетовых.

— Ох, прости, Мария, я тут завозился, совсем про тебя забыл. Так что, может, чайку с сухариком?

Мария отрицательно покачала головой.

— Я к папе хочу.

В штабе начальнику ответили, что младший сержант Иван Фёдоров у них имеется, но вместе с другими он сейчас на учении и будет поздно вечером. О приезде дочки в штабе никто ничего не знал. Забрать девочку некому. Учения проводятся до позднего вечера, через десять дней на фронт.

— Вот так, Мария, — вздохнул Начальник, — никто и ничего! Делать нечего, время такое. Ну да не грусти, позвоню в колхоз, попрошу для тебя телегу с лошадью, иначе здесь заночуешь.

Но летним днём «телега с лошадью» нужна в колхозе. Председатель пообещал её только на вечер. Пришлось поесть кислых щей в станционной закусочной и выпить чаю с сухариком. А потом вернуться в кабинет к начальнику и терпеливо ждать. Ей велено было оставаться тут до прибытия телеги.

Хорошо бы сидеть у окна: там можно наблюдать за станцией — за поездами, за людьми, бегающими взад-вперед… Но стул, на который указал хозяин кабинета, стоял в тёмном углу. Начальник вышел, стул можно было бы и передвинуть, но в чужом месте самовольно что-либо менять не следует. Мария повесила холщовый мешочек на ручку стула, Изольду пристроила на колене, расправила воланы — как стыдно, нижний ну совсем серый!

Когда они жили втроём, мама брала её в лес землянику собирать. Бывало, наберут они полную корзинку с верхом, потом дома в медном тазу варенье варят. Мама звала её пенку пробовать. Вкусная пенка, розовая, воздушная. А комната наполняется чудесным ягодным запахом…

Когда начальник станции вернулся в кабинет, Мария спала. Как же это она — сиденье жёсткое, неудобное, казённое, одним словом! Коса разметалась по узким плечикам девочки, худенькое туловище согнулось пополам в неудобной позе, голову прижала она к холодной дерматиновой ручке.

«Ну и дела», — подумал начальник станции. Самых разных пассажиров повидал он на своём веку, но таких вот птенцов, путешествующих в одиночку… нет, не видел.

Колхозный сторож приехал затемно. К тому времени Мария находилась уже в будке стрелочника. Её привёл туда начальник станции. «Не должен же я, в самом деле, ночевать тут?».

Его рабочий день давно закончился. На дверях кабинета начальник прикрепил записку для сторожа, но тот не силён был в грамоте и написанного не разобрал. Впрочем, к чему грамота, если смекалка есть? Старик сообразил, что в ночное время девчонка может быть только у стрелочника, где же ещё? Станция пуста в этот час, только стрелочник на посту.

— Слушай, дочка, — обратился к девочке старик, погрузив на козлы Марию с её пожитками, — поздно уже, устал я, да и тебе спать пора. Поедем-ка к нам, выспишься, а утром рано — в дорогу. У старухи моей всяко-разно горшочек ряженки припасён. Мы-то тут недалеко живём, с версту будет, не более, а до батьки твоего часа полтора езды.

В столь поздний час Марии было уже безразлично, куда ехать.

Кисленькой ряженке она обрадовалась, а вот спать на лежанке у печи оказалось неудобно: горстка сена не защищала от твердого, холодного покрытия. В их деревянном домике на троих тоже была у печи лежанка, Мария любила там дремать, но мама, если укладывала её туда, стелила папину фуфайку, вдвое сложенную, а сверху её простынкой покрывала.

На рассвете Мария со стариком разделили по-братски остатки ряженки с куском чёрного хлеба и пустились в путь.

Утро было прохладное и влажное. На небе угасал молочный серпик луны, кое-где виднелись бледные звёзды, словно невзначай рассыпанные, но и они исчезали одна за другой. К началу поездки солнце только ещё краешком выглянуло из-за туманного горизонта, Пока ехали, оно успело подняться над избами и развеять утренний туман. Один раз заяц перебежал им дорогу — старик придержал лошадку, телега затормозила.

— Эх, окаянный, носит же тебя по утрам нечистая!

Как и предполагали, справились за полтора часа. На проходной у ворот части дежурил солдат. Старик помог девочке слезть с козел и повёл её ко входу.

— Ну вот, получай девчонку, довёз в лучшем виде! — бодро отрапортовал он.

— Ты чего, старик, какая-такая девчонка? — солдат выкатил глаза от изумления.

— Как какая? Вот такая, — указал старик на Марию, — поди, должен знать, какая.

— Опомнись, старик, ты в своём уме? Что девчонке здесь делать? — спросил ошеломлённый солдат. — Ты понимаешь, вообще, куда ты её привёз?

— Понимаем, не лыком шиты, — хмуро отреагировал старик: ему, вероятно, уже действовала на нервы эта канитель. — Только вы там сами решайте, куда и что. Мне председатель велел везти — я везу.

Солдат разглядывал юную посетительницу, как диковинную птицу, непонятно как залетевшую в оконце.

— Это не детский сад, дед, — нерешительно продолжал он.

— Я к папе, — робко вмешалась Мария. Девочке стало ясно, что никто её не ждёт, а почему — непонятно.

— Кто твой папа? — спросил солдат.

Иван Фёдоров — отвечала девочка.

— Как ты узнала, что он здесь?

— Сам позвал, вот, — Мария показала письмо с адресом полевой почты.

— Тебя, что ли, позвал? — казалось, солдат так и не верит в реальность происходящего. От напряжения у него даже покраснели щёки, и на лбу выступили капельки пота. Он досадливо отёр их ребром ладони.

— Если папа твой знает, что ты приедешь, почему с командованием не согласовал, меня не предупредил? Теперь их там никого нет, все на учениях, за тридцать километров отсюда.

— Слышь, парень, — вмешался старик, его терпение явно иссякало, — решай, как знаешь, а мне — назад, в колхоз. Девчонку до вечера оставляй, там разберётесь. А ты, Мария не давай себя в обиду, — обратился он к девочке, — коль отсюда письмо, здесь твой папка. Дождёшься вечера — свидишься с ним. Не хворай, дочка, славная ты.

Старик развернул телегу и был таков. Мария с Изольдой на руках, холщовый мешочек за спиной, осталась.

В проходной было темно. Узкое оконце смотрело на запад, в это время суток света тут не было. Обстановки тоже почти никакой: колченогий стул, столик… Зато на столике — стакан чая, а на тарелке — кусок хлеба с колбасой: прибытие необычной гостьи оторвало солдата от завтрака. Мария вдохнула крепкий чесночный запах: как он был хорош! До войны она колбасу не ела, а потом её просто не было. Сейчас бы такой бутерброд! Хоть бы разочек откусить!

Солдат заметил взгляд девочки:

— Да садись, тебе, верно, до вечера тут бедовать… Бери, жуй бутерброд пока, а я на секунду в столовую.

Солдат, скрипя сапогами, шелестя обмундированием, направился к выходу. На пороге оглянулся:

— Только смотри, отсюда — ни шагу, а то нам обоим головы не снести…

Вернулся солдат в сопровождении поварёнка, совсем молодого паренька.

— Константин, — басовито заявил поварёнок, протягивая Марии руку, — пошли со мной, кормить тебя буду.

В столовую шли по тропинке, вихляющей среди старых елей. Пахло хвоей, под ногами шуршали сухие иголки. Кое-где виднелись кустики голубики и дикой малины — Мария узнавала их. Из-за деревьев выглядывали кособокие срубы. Константин рассказал, что тут теперь солдаты живут, часть разместили в бывшем пионерском лагере. Они пришли в огромную беседку, заколоченную по бокам щитами фанеры. В помещении длинными рядами стояли деревянные столы и лавки: наверное, разом кормили много солдат.

А всего каки-нибудь два года назад здесь пионеры обедали… — совсем по-взрослому вздохнул поварёнок. Перед Марией он поставил полную с верхом тарелку каши с тушёнкой.

До сих пор ничего подобного девочке есть не доводилось. Ни до войны, ни в общежитии каши с таким необычным мясом не бывало. Она выудила из блюда маленький куочек тушёнки и попробовала. Оказалось очень вкусно, да и голод давал о себе знать: у солдата на проходной, хотя очень есть хотелось, не посмела даже притронуться к хлебу с колбасой: ну как оставить его без завтрака?

Без спешки, смакуя каждый кусочек, каждую крупинку, не веря своему счастью, девочка осилила всю порцию. После кислых щей да пресной картошки, каша с тушёнкой казалась лакомством королей.

А потом, что ещё потом было! Константин угостил её компотом из сухих груш!

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Милана Гиличенски: Путь Марии

  1. Удивительный рассказ! Казалось вы, что можно написать о Войне, которая  в сердцах всех поколений? Все читали военную прозу. Автор , удивительно легко, я бы назвала такую прозу «акварельной» переносит всех нас в то время и мы видим мир Войны глазами маленькой девочки, которая едет к отцу в часть, встретиться , увидеться быть может в последний раз. «Путь Марии» , рассказ, наполненный такими щемящими деталями, очень точным ощущением того времени. Проникновенность прозы, язык Автора, динамика рассказа  переносит читателя в мир грёз маленькой девочки легко и просто. Тут именно филигранность, та самая «акварельность» прозы, настолько пронзительна, что при чтении перехватывает дыхание и на  глаза наворачиваются слёзы. Казалось бы, нет особых событий, нет боёв, нет ничего , что есть во многих рассказах о Войне, но рассказ настолько проникновенный, а мастерство Автора столь велико, что после прочтения, долго приходишь в себя. Спасибо. Давно не испытывала  таких чувств, такой остроты эмоционального напряжения и такой радости от соприкосновения с настоящим маленьким шедевром русской литературы.

  2. Милане Гиличенски удаётся психологическая проза, она обладает зоркостью к деталям человеческих отношений: «— Спасибо, я пила в поезде, — покачала головой Мария. На самом деле, сегодня в поезде она не успела выпить чаю, и сейчас ей очень хотелось тёплого живительного напитка, но признаваться в этом начальнику было неудобно. Кроме того, необходимо было как-то скрыть пострадавшую часть своего наряда, пришлось стоять боком к важному собеседнику». Второй элемент прозы МГ — её язык, его лексическое разнообразие, в тексте почти нет повторений, и читая МГ, получаешь удовольствие от самого процесса чтения, как от глотка воды в жаркий летний день.

  3. Уважаемая Рина! Большое спасибо за комментарий! Я на самом деле родилась после войны, но многое знаю от родителей, переживших войну детьми. Они очень живо и подробно рассказывали. Вам всех благ, здоровья и мира!

  4. Уважаемая Милана! Прочитала с наслаждением Ваш прекрасно написанный рассказ о военном времени, такой тёплый и добрый.
    Удивляет, насколько точно Вы описываете многие детали и штрихи того времени, хотя, как я понимаю, Вы родились на добрых пару десятков лет позже описываемых событий. Спасибо!

  5. ЗДОРОВО !! ТАЛАНТЛИВО !!
    А, главное, вовремя — сегодня 22-е июня — чёрный день в нашей истории.
    Огромное СПАСИБО !!

    1. Уважаемый Яков, благодарю за добрый комментарий! И я считаю, что 22 июня — повод для того, чтобы мысленно вернуться к событиям тех лет и попытаться рассмотреть их из разного ракурса. В данном случае — увидеть их глазами маленькой странницы. Многое, описанное в этой повести, почерпано из рассказов людей, переживших войну детьми, в частности , моих родителей. Вам, Светлане и Вашим детям мира и здоровья!

Добавить комментарий для Марк Яковлев Милане Гиличенски Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.