Милана Гиличенски: Путь Марии. Окончание

Loading

Как-то раз ранним августовским вечером, на улице, где во время войны располагалось заводское общежитие, появились молодая женщина с девочкой лет четырёх-пяти. Они шли, держась за руки и тихо беседуя. Здание общежития стояло на месте, оно нисколько не изменилось, разве только ещё больше обветшало…

Путь Марии

Милана Гиличенски

Окончание. Начало

На колченогом стуле в проходной сиделось не очень удобно. Первые часа два Мария пыталась себя занять. Это не очень получалось в тёмном, душном помещении: одолевала сонливость. Хотелось прилечь, смежить глаза, подремать. Воспоминание о порции каши вызывало тоскливое, муторное чувство. Голову, казалось, заполнили воздухом, а в глаза насыпали соли — они невыносимо пекли.

Что с ней? Мария в свои семь с половиной лет многое умела преодолевать: скуку, голод, одиночество. Она узнавала признаки этих состояний и всегда могла себе помочь. То, что происходило с ней в проходной, было ново и незнакомо. Хотелось ледяной воды, кислой морошки, но больше всего хотелось лечь в кровать, вытянуться на чистых прохладных простынях. В общежитии они с мамой делили на двоих одну койку с прогибающимся матрацем. Вспомнилась их комната в общежитии: три койки, стол, радиоточка. Пустота за окном, только сторожевая будка да бельевые верёвки, больше ничего! Длинные-длинные дни…

В конце концов Мария сползла со стула и улеглась прямо на полу. Очнулась, услышав над собой голос караульного.

— Эй, гостья, просыпайся! Приехала братва, сейчас придёт твой Иван Фёдоров.

Девочка вздрогнула, открыла глаза. Солдат стоял у двери и широко улыбался.

— Обещали его тут же сыскать и сюда направить. А ты поспала! Часа четыре, не меньше. Устала, наверное…

Ну вот, похоже, дело к развязке идёт, конец скитаниям. Сейчас придёт папа и заберёт её из этого тёмного, душного плена, выведет на воздух, на простор! Марии бы радоваться: ведь столько дней ждала этой минуты, но сил не было. Муть, донимавшая её до сна — из назойливого червячка, поселившегося в желудке, превратилась в чудовище. Цепко и колюче оно держало девочку за горло — поднимешь голову или ещё как шелохнешься, вообще дыхание остановится.

Папа не заставил себя долго ждать. Уже через несколько минут дверь проходной распахнулась. Он вбежал к ней, вне себя от радости, удивления, неожиданности…

— Мария, дочка, это правда ты?

Он поднял её с пола и прижал к себе.

Тем временем Марии стало совсем худо. Что же это за чудовище, думала девочка, как быть, она ведь даже папе не может радоваться! Для чего же, зачем столько дней она была в пути? Раньше, когда Мария болела, рядом была мама, и можно было от неё ждать помощи. Теперь рядом папа. К нему она ехала, чтобы порадовать, отвлечь: папе через десять дней на фронт.

— Дочка, родная моя, как ты добралась сюда сама? А мама где? Телеграмма? Я не получал телеграмму! Я даже и не подозревал о твоём приезде! Но это же чудо! Сама добралась! Умница моя! Да что с тобой? Ты мне не рада? Даже не улыбнёшься…

— Отпусти меня, — тихо попросила девочка.

Мария выскользнула из отцовских рук и метнулась в угол. Её стошнило.

Дальнейшие события того дня Мария едва ли запомнила. Ей всё стыдно было, что вместо радости она доставила папе столько хлопот. Стыдно было за платье, теперь уже безнадежно испорченное, стыдно было за слабость свою и несдержанность. Помнилось, папа поднял её на руки и куда-то понёс. Она всё переживала, что Изольда и холщовый мешочек с бельем и носочками на проходной остались.

Чьи-то крепкие, уверенные руки усадили её на стул, чей-то голос, доносившийся издалека, проникающий вроде как через плотный слой тумана, попросил проглотить чудовищную резиновую трубку, жёсткую и плохо гнущуюся. Голос сказал: выбора нет, надо глотать. Потом в трубку заливали жидкость. Потом… Марии стало легче и она уснула.

… Солнечные зайчики резвились на зелёных стенах незнакомого помещения. Тут пахло необычно и строго. Вокруг стояли белые полки с непонятными склянками-бутылочками, а рядом, на стуле возле кушетки, на которой Мария лежала, сушилось её выстиранное платье и носочки. У изголовья девочки сидела одноглазая Изольда, над ней на крючке висел холщовый мешочек. Мария лежала на чистой белой простыне, укрытая лёгким пикейным одеялом — точь-в точь как ей вчера хотелось. Комната была проветрена, свежа, даже строгий запах казался приятным.

Девочка села в кровати, медленно спустила ноги вниз и попыталась встать. Осторожно сделала несколько шагов. Никаких последствий вчерашней дурноты не осталось: пол под ногами был прочен, голова ясна. Хотелось есть, но не так назойливо-сосуще, как бывало это, если мама задерживалась на заводе. Сейчас её голод был молод, крепок и весел, он, вроде, нашептывал, подмигивая: «Ты здорова, потому и я вернулся».

Мария стояла над своим нарядом и раздумывала, надевать его или нет: ткань была сыровата и прохладна наощупь.

— А-а, встала, наша голубонька! — в комнату мягко вкатилась медсестра, круглолицая и шарообразная. — Глянь-ка: здоровехонька, как ни в чём не бывало!

Медсестра беззвучно подплыла к Марии, легко, как пёрышко, подняла её и усадила на кровать.

— Я Тоня, а ты Мария, тебя у нас уже все знают, ты задала вчера задачу…

Марии и горько и стыдно было слушать про вчерашнюю свою оплошность, но дебелой Тоне до вчерашнего, казалось, и дела не было. Она вся лучилась от доброжелательности: ещё немного, и таять начнёт!

— Да ничего, с кем не бывает, — кругло-командно продолжила эта сферическая особа. — Что было, то прошло. Слушай, пташка моя, ты сегодня только чай с сухарями пьёшь, очиститься надо. Вечером, коль будешь в порядке, позволим с папой поужинать. Ты, главное, тут оставайся, отсюда ни шагу, поняла? А то у меня дел невпроворот, следить некогда…

Медсестра покатилась к выходу.

Как младшему сержанту, папе разрешено было ужинать в офицерской столовой. Она располагалось в единственном на всей территории каменном здании. Окошки тут были зарешечены, а у входа проверяли документы: помимо столовой в здании находился штаб части и склады с важным оснащением. Коридорчики каменной постройки были темноваты, извилисты, на стенах висели агитплакаты. Мария решила, что офицеры, с которыми ей предстоит ужинать, так же хмуры и строги, как лица на плакатах, но предположение её не подтвердилось, они оказались бойки и разговорчивы. Появление девочки лишь ненадолго заняло их внимание: хором поудивлявшись мужеству малышки, вскоре переключились на разговоры о своём — в них Мария не понимала ни слова. Чинно сидела она возле папы и следила, чтобы не мялись воланы её свежевыстиранного платья.

Позже, когда офицеры перешли к крепкому чаю с махоркой, папа посадил её к себе на колени и попросил подробно расскзать о маме, о их жизни в общежитии, о том, как работают, как досуг проводят. Мария не совсем понимала, что такое «проводить досуг». Папа объяснил, как мог, и Мария решила, что это именно то время, когда мама вместе с Валькой и Любкой слушают по радиоточке сообщения информбюро. Слово «Информбюро» она уже хорошо знала — слышала каждый вечер — и очень чётко выговаривала, прямо-таки чеканила: «Совв — инфоррм — бюрро».

Впрочем, один раз у них в общежитии имело место событие, похожее на досуг. Было это в ночь под Новый год. В комнате собрались соседки по этажу. Кто-то принёс патефон и пластинки. Марии он показался чудом, глаз не оторвешь: пластинка кружилась невероятно быстро, и под острием иглы, сливающимся с летящей по кругу поверхностью, рождалась музыка. Женщины сидели и молча слушали. Потом одна встала: «Не могу музыку слушать, от братьев никаких вестей, от любимого — ничего…». Расплакалась и убежала. Больше патефон никто не включал.

… В девять часов дали отбой. Всем солдатам и офицерам велено было разойтись по баракам. К папе подошёл некто вышестоящий и сообщил, что девочке в мужской барак не положено. Если бы мальчик, то да, а так… Но в части был и женский барак. К нему дорога вела через пролесок, где воздух был прозрачнее, а птичий гомон звонче, чем на главной территории. Мария держала папу за руку и думала, что её бы воля — вырвалась бы и побежала вперёд, навстречу свету вечернего солнца, медовыми паутинками зависающего на кронах деревьев! Но папу все-таки это могло обидеть, ведь она приехала, чтобы побыть с ним.

В женском бараке об отбое никто не помышлял. Девушки бодрствовали, каждая занималась своими делами: кто-то читал, кто-то писал, одна подкручивала волосы на папильотки, другая рассматривала себя в карманном зеркальце…

— А, сержант, заходи, — поприветствовала папу смуглая брюнетка с густыми бровями, сходящимися на переносице.

— Только на минутку, а то ефрейтор застанет — всем не поздоровится! — задорно подмигнула веснушчатая девица с густыми распущенными волосами цвета меди.

— Да не один я… — извиняющимся голосом начал папа, — у меня тут… дочка. На постой примите? А то в мужской её не пускают.

— Дочка? Ребёнок? — заволновались девушки.

Да, вот она, — папа вывел вперёд Марию с Изольдой на руках.

Вмиг девушки повскакивали со своих мест, с удивлением и восторгом окружив плотным кольцом Марию.

— Девочка, ребё-ё-ёнок! — кричали они наперебой. Каждой хотелось погладить Марию, обнять, прижать к себе.

— Давай знакомиться, — предложила первая.

— Как ты очутилась тут? — спросила вторая.

— А платьице-то, платьице! — ахнула третья, — и фонарики, и воротничок кружевной!

Одна только девушка не участвовала в общем оживлении. Отстранённо сидела она, облокотившись о спинку кровати, и глядела перед собой. Взгляд её казался пустым, юную гостью она даже не заметила.

Появление женщины постарше и по годам, и по званию — она была в погонах с поперечной нашивкой — несколько охладило пыл жительниц барака. При виде её все разом приумолкли.

— Я уже в курсе, — заявила она с порога. — Ребёнок здесь это, конечно, здорово, но где мы её положим? У нас нет свободной койки.

— Не беда, — зашумели девушки, — потеснимся, мы привычные.

— Так-то оно так, но у «привычных» завтра подъём в пять. Выспаться надо. Ладно, — тут же добавила старшая, — девочка будет спать с Аней и Настей по очереди: одна самая маленькая, другая — самая худая.

— Отлично придумано, товарищ ефрейтор, — улыбнулся папа, — ну, дочь, сдаю тебя этим заботливым девушкам; здравия желаю, однополчанки, спите спокойно!

Аня оказалась шустрой, востроглазой хохотушкой. Среди других она действительно выделялась малым ростом.

— Ко мне, ко мне, малышка!— просияла девушка. Она взяла Марию за руку и повела за собой, — смотри, тут нам места больше, чем достаточно, мы даже куклу рядышком пристроим.

Анино спальное место находилось возле кровати девушки, которая так отрешенно сидела в стороне, пока остальные суетились вокруг Марии. Теперь, расположившись поближе, Мария смогла хорошо её рассмотреть. Такого красивого лица молодой женщины она никогда ещё не видела. Поражали её огромные глаза, чистый, высокий лоб, хорошо очерченные брови… Мария с трудом заставила себя оторвать от неё взгляд.

Когда Аня с юной гостьей стали устраиваться на ночлег, задумчивая красавица бросила взгляд в их сторону, и Марии почудилось, будто мелькнуло в нём любопытство. Девочка обрадовалась, ей очень хотелось быть замеченной, но взгляд, как лучик света, ненадолго прорвавшийся сквозь облако, быстро скользнул мимо и исчез.

Ночью Мария проснулась от довольно сильного толчка в бок. То была маленькая Аня: она спала неспокойно, металась по кровати, бормотала что-то невнятное… Марии совсем уже не осталось места. Девочка притулилась в уголке и попыталась заснуть, но сон не приходил. Мария села на краешек кровати, решив как-то переждать ночь, а днём выспаться. Несколько минут она просидела, замерев в одной позе, боясь пошевелиться. Неожиданно кто-то легко прикоснулся к её плечу.

— Мария, — позвал шёпотом нежный голос.

Над девочкой наклонилась задумчивая красавица.

— Идём ко мне, Аня беспокойно спит.

— Мне нельзя, — так же шёпотом ответила Мария, — разрешили только с Аней и Настей.

— Я Настя.

Остаток ночи прошёл спокойно. Настя почти не двигалась, даже дыхания её не было слышно. Очарованная близостью прекрасной девушки, похожей на фею, на добрую принцессу, Мария поначалу не могла уснуть, но усталость взяла своё.

Утром Марию разбудила фельдшер Тоня. Она сообщила, что вся часть уже на учениях. И папа, и все девушки. Марии разрешили остаться на три дня, сообщила Тоня, и пока папа отсутствует, ей следует находиться в лазарете. Это решение начальства, но она, Тоня, ничего против не имеет, она рада ребёнку.

Так и было: с утра, до возвращения папы, Мария оставалась на полянке перед лазаретом.

Мария с нетерпением ждала папиного возвращения: как когда-то в детстве, папа поднимал её высоко над головой и кружил, вместе они смеялись и болтали всякую чепуху. Потом они ужинали в офицерской столовой. Там каждый вечер самый главный офицер подзывал девочку к себе и спрашивал, была ли она достаточно послушной. Мария не знала, достаточно ли, и потому неопределенно пожимала плечами.

— Раз жалоб не поступало, — вальяжно говорил самый старший, — положена тебе… шоколадка! Старшина Смирнов, — громко звал он, — организуйте шоколаду ребёнку.

Но более всего ждала Мария возвращения в женскую казарму. Девушки радостно принимали её: приветствовали, обнимали, тормошили. И Настя не сидела уже отрешенно в сторонке: при виде девочки она первая бежала ей навстречу и радовалась больше других. Марии показалось даже, что она уже меньше грустит, во всяком случае, Настя улыбалась при встрече. Она расплетала Марии косу и расчесывала волосы, с белого платьица снимала колючки и травинки, затем аккуратно встряхивала его и развешивала на спинке кровати.

На утро предпоследнего дня Мария проснулась рано, вместе со всеми девушками. Оля, ефрейтор, убегая, сообщила ей, что сегодня банный день.

— Вечером после учений, — сказала Оля, — кто-нибудь из девушек, Настя или Аня, заберёт её из лазарета и поведёт с другими в баню.

Весь день Мария с нетерпением ждала вечера и надеялась, очень надеялась, что её заберёт Настя.

Настя пришла даже раньше, чем Мария предполагала: в банный день подразделение заканчивало учения раньше обычного.

В бане она хорошенько намылила Марию, облила её несколько раз теплой водой из ушата, ополоснула волосы уксусной водой, а тело после купания натёрла подсолнечным маслом.

— Моя бабушка так делала, — шепнула девушка Марии. Затем она завернула девочку в полотенце, усадила на лавку и велела ждать, пока сама вымоется.

Вечер ещё только начинался. Держась за руки, счастливые, возвращались они обратно в часть. Шли по лугу, вдоль опушки леса, обе чудесные, тонкие, простоволосые — одна совсем юная, другая лишь немногим старше. Шли и наслаждались чистотой кожи, запахом мяты и чабреца, мягким теплом уходящего солнца, тишиной, пением птиц… На пути попался им широченный пень.

— Давай-ка, посидим, — предложила Настя.

Они удобно устроились и замерли, очарованные закатом.

Первой прервала молчание Настя:

— Скажи, Мария, есть у тебя тайна?

Мария подумала, решила, что нет, и отрицательно покачала головой.

— А я расскажу тебе свою, ладно?

Девочка энергично кивнула, ничего ей так не хотелось, как услышать Настину тайну.

— Знаешь, я ведь совсем одна осталась. В целом мире одна, — голос её дрогнул, — жених погиб, брат пропал без вести, от бабушки — она сама воспитывала нас с братом — ни слуху, ни духу. Мы из Орла, а там война шла прямо в кварталах города — бомбили, взрывали… Она, верно, даже спрятаться не успела — старенькая была, всё на колени жаловалась. Как подумаю, совесть грызет, оставили мы с братом её одну… — Настя всхлипнула: горе съедало, боль за всех троих лежала гнетом, не знала по ком вначале плакать. — На учениях ещё ничего, отвлекалась, но вечерами грустные мысли прямо-таки с головой захлестывали, казалось, дышать нечем… Только глаза закрою, вижу всех троих, живых, весёлых, будто вчера только расстались. Успокоение не приходило, не хотела моя память их отпускать.

Настя замолчала, и Мария замерла, боясь пошевелиться, спугнуть воспоминания девушки или ещё чем-нибудь — словом, движением — причинить ей боль.

— Но с появлением твоим всё изменилось, — Настя овладела собой, её голос опять был бодр и мелодичен. — Я поняла, что ещё не всё потеряно. Вот отвоюю, отомщу за своих, вернусь домой… Хотя куда возвращаться? Где теперь дом? — она опять вздохнула. — Ну, не важно, я вернусь. И знаешь, что сделаю? Сразу, не медля ни минуточки, дочь рожу, такую, как ты! Она подрастёт, я буду по утрам заплетать ей косичку, платьиц нашью — с воланами и рукавами-фонариками… в точь как у тебя! Летом мы будем ходить в лес, собирать цветы и венки плести — я хорошо умею плести венки, и её научу.

Настя задумалась. Вероятно, в тот момент множество самых разных мыслей пришло ей в голову.

— А ещё я научу её различать голоса птиц. Когда-то бабушка научила нас этому. А ты, Мария, умеешь распознавать птичьи голоса? Нет? О, это так чудесно и совсем не тяжело! Нет, всех я не знаю, но зяблика, соловья и дрозда всегда отличу, ну и ворону, конечно, — Настя усмехнулась.

— Мария, Мария, — папин голос ворвался в эту идиллию из другого, очень далёкого мира, — дочка, ты где?

Ещё через несколько секунд среди деревьев замаячила его долговязая фигура.

— А, вот она, пропажа, заискался уже. Ну, пошли с отцом на прощальный ужин. А вам, рядовая Аверина, благодарность за чистого ребёнка!

При виде папы Настя поднялась и встала по стойке смирно.

— Товарищ младший сержант, позвольте спросить.

Казалось, говорит не тонкая, нежная Настя, а совсем другой человек — деловой, собранный.

— Скажите, как ваша дочь Мария завтра возвращаться будет?

Папа, казалось, Настиным вопросом был сбит с толку.

— Честно признаюсь, — сконфуженно ответил он, — даже думать забыл. Сейчас велю телефонистке с колхозом связаться, сторожа с лошадьми на утро просить.

— Опять на перекладных? — удивилась Настя. — Неужели опять предстоит девочке трёхдневное скитание?

— А что прикажете, рядовая Аверина, выбор какой? Утром обе машины заняты, а железную дорогу к нашей части не подвели.

— Машины освобождаются после доставки солдат к месту учений, — бодро рапортовала в ответ Настя. — Там и станция не так далеко. Но и отца девочки можно освободить на полдня. Он и довезёт ребёнка к поезду, к тому, самому прямому, и сдаст лично проводнику — чтобы без пересадки и из рук в руки.

— Отец девочки должен завтра со всей частью на учение, рядовая Аверина, — в папином голосе слышалась нотка недовольства.

Марии это было очень неприятно, вроде даже мороз по коже прошёл.

— Кроме товарища младшего сержанта там ещё есть офицеры, есть кому за учениями наблюдать, — бойко парировала Настя.

— Вы понимаете серьёзность происходящего, рядовая Аверина? — папа явно нервничал. — Вы понимаете, что нам через неделю на фронт?

— Я понимаю серьёзность происходящего, — совсем по-другому, с грустным смешком в голосе отвечала рядовая, — но как мы хотим защитить страну, если не можем защитить собственных детей?

— Моей дочери ничего не угрожает, — настаивал на своём папа, — она в тылу.

— Фронт везде, где есть опасность, товарищ младший сержант, а семилетнего ребёнка она поджидает просто на каждом углу.

Тут же, совсем по-другому, по-военному, чеканя каждое слово, Настя продолжила:

— Разрешите, попрошу за вас вышестоящее командование?

— Благодарю, рядовая Аверина, я уж как-нибудь сам.

Раздосадованный, он взял дочку за руку и повёл на ужин.

Наутро папа усадил Марию в офицерскую «эмку» и повёз к поезду, к тому самому, прямому, чтобы «без пересадки и из рук в руки».

ххх

Окончилась война. Папа вернулся. Они были опять втроём и жили в своём однокомнатном домике, в небольшом провинциальном городке, вблизи шумного суетливого Т. В домике по-прежнему скрипели половицы — может, даже чуточку громче, а за окном в дождь шелестели ветви берёзы.

Прошли месяцы, пока Мария решилась спросить папу о том, что все эти годы не давало ей покоя. С тех пор, как рассталась она с Настей — подругой, сестрой, сказочной феей? — девочка не прекращала думать о ней. Где-то она сейчас?

Мария ждала, что папа сам расскажет, но он избегал любых разговоров, связанных с войной, во всяком случае, в её присутствии. Много раз Мария порывалась спросить, много раз вопрос почти срывался у неё с языка, но она придерживала его, не пускала, боялась. Очень боялась!

Как-то Мария всё же решилась, не смогла удержаться…

— Эх, дочка, — грустно вздохнул отец, — боялся я этого вопроса, больше всего боялся, не хотел тебе говорить, но ты сама спросила…

ххх

Это было пятнадцатое мирное лето в городе Т. Как-то раз ранним августовским вечером, на улице, где во время войны располагалось заводское общежитие, появились молодая женщина с девочкой лет четырёх-пяти. Они шли, держась за руки и тихо беседуя. Здание общежития стояло на месте, оно нисколько не изменилось, разве только ещё больше обветшало.

— Вот, дочка, здесь жили мы с бабушкой все четыре года, — рассказывала старшая, заворачивая с малышкой во двор здания. — Четыре года я глядела из окошка на этот двор и всё ждала, ждала, когда же она с работы появится. Но что это, посмотри, тут во дворе деревья посадили! Клёны и берёзы. А раньше пусто было, только бельевые верёвки и будка сторожа! Какие чудесные деревья, да тут теперь настоящий парк!

Здание пустовало августовским вечером: в то время располагалось в нём студенческое общежитие, и обитатели его разъехались на каникулы.

Они постояли ещё немного во дворе, поднялись на крыльцо, заглянули в подъезд, прошлись между деревьями, поглаживая крепкие молодые стволы, потом вышли на улицу и пошли дальше навстречу закату. Разговор их был тих, шаг лёгок и неспешен, а вечернее солнце золотило русые локоны.

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Милана Гиличенски: Путь Марии. Окончание

  1. На одном дыхании прочитал обе части. Ни буквы фальши — правда факта, правда чувства, правда слова. Не хочу неуместных восторженных повторов, в предшествующих отзывах главное сказано. Добавлю: переводить рассказ на чужие бывшему СССР языки не нужно: полное его понимание и эмоциональное восприятие доступно лишь детям ВОВ и, в какой-то степени (на генетическом уровне), их отпрыскам. Автору — благодарность и пожелания здоровья и вдохновения.

  2. Елей?
    __________

    «В часы забав иль праздной скуки,
    Бывало, лире я моей
    Вверял изнеженные звуки
    Безумства, лени и страстей.

    Я лил потоки слез нежданных,
    И ранам совести моей
    Твоих речей благоуханных
    Отраден чистый был елей.»А.Пушкин

  3. Автор запомнился сразу же, после дебюта…И радует всё больше. Остаётся повторить: в Портале появился новый интересный прозаик-мастер Милана Гиличенски.

  4. Удивительный рассказ! Казалось вы, что можно написать о Войне, которая  в сердцах всех поколений? Все читали военную прозу. Автор , удивительно легко, я бы назвала такую прозу «акварельной» переносит всех нас в то время и мы видим мир Войны глазами маленькой девочки, которая едет к отцу в часть, встретиться , увидеться быть может в последний раз. «Путь Марии» , рассказ, наполненный такими щемящими деталями, очень точным ощущением того времени. Проникновенность прозы, язык Автора, динамика рассказа  переносит читателя в мир грёз маленькой девочки легко и просто. Тут именно филигранность, та самая «акварельность» прозы, настолько пронзительна, что при чтении перехватывает дыхание и на  глаза наворачиваются слёзы. Казалось бы, нет особых событий, нет боёв, нет ничего , что есть во многих рассказах о Войне, но рассказ настолько проникновенный, а мастерство Автора столь велико, что после прочтения, долго приходишь в себя. Спасибо. Давно не испытывала  таких чувств, такой остроты эмоционального напряжения и такой радости от соприкосновения с настоящим маленьким шедевром русской литературы.

    1. «…рассказ настолько проникновенный, а мастерство Автора столь велико, что после прочтения, долго приходишь в себя. Спасибо. Давно не испытывала таких чувств, такой остроты эмоционального напряжения и такой радости от соприкосновения с настоящим маленьким шедевром русской литературы…»
      =====
      Елей!

  5. Чудесное владение даром рассказчика — сопереживаешь ежеминутно. Ощущение, что писательница сама пережила каждое мгновение этого путешествия, а это признак несомненного мастерства. Тревога за ребенка присуща любому нормальному взрослому и тут автор умело сыграл на этих чувствах, заставляя нервничать за судьбу беззащитного существа и испытывать благодарность ко всем, кто встретился на ее пути. В какой-то степени это напоминает сказочную фабулу, когда деревья, колодцы и прочие неодушевленные предметы помогают маленькой героине. Только здесь, в реальном мире, не подразумевается сказочная благодарность получивших помощь. Просто люди делают то, что и должны делать всегда — сострадать, беречь детей… И умирать, защищая возможность оставаться людьми.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.