Илья Липкович: Рассказы о молодости. Продолжение

Loading

Поминки не баловали обилием разносолов и проходили в черно-белом формате. Если народу набивалось слишком много, за столы садились в две смены. Сел, выпил, закусил и вышел. Главное — найти своё пальто и шапку в рукаве. Шапку сразу не надевать, лучше на лестнице или даже на улице.

Рассказы о молодости

Илья Липкович

Продолжение. Начало

Ужин с матерью

Примерно через год службы меня приехала навестить мать. На пару дней. Хотя я запомнил только один день с ней — точнее, вечер.

Меня вызвали на КПП и я сразу увидел ее. Она улыбалась той же улыбкой, с которой провожала меня в военкомате. Солдат-узбек на КПП потом спросил ее, как долго мы не виделись, — он не мог поверить, что целый год. Просто у нас в семье не принято было обниматься и выказывать чувства на людях, да и в их отсутствие тоже.

Мама сказала, что сняла в гостинице номер с койкой для меня. Я пошел к начальнику штаба майору Иванову за увольнительной до утра. Он нахмурился, услышав, что ко мне приехала мать.

— Увольнительную я тебе выпишу, но сначала приведи сюда мать, я хочу с вами поговорить, с обоими.

Я удивился и пожалел, что майор как раз в начале недели вышел из очередного запоя. Мне казалось, что наша часть и штаб во главе с майором Ивановым являются своего рода питомником для разведения нечистой силы, и приводить сюда мать было как-то неприлично. Достаточно, что она побывала на КПП. Но с майором Ивановым не поспоришь. Мы пришли. Увидев мать, майор расплылся в сладчайшей улыбке. Давно не видел я на его лице такой неподдельной радости. «Здравствуйте, Елена Марковна!», — сказал он, кладя на стол выписку из моего личного дела. Подошел к нам и выдвинул стул для матери.

Разговор был короткий, он сказал про меня что-то хорошее (точнее, не совсем паскудное) и спросил, глядя в глаза и улыбаясь:

— Ну, Илюша, — я вздрогнул, меня давно уже не называли по имени, тем более «Илюша», — расскажи вот при маме, как тут обстоят дела с неуставными отношениями между военнослужащими.

— Товарищ майор, у нас в части такого не наблюдается.

— Да ну, а у меня есть сведения, что наблюдается, особенно в первой роте имели место случаи, когда старослужащие издевались над молодыми, отнимали масло, а бывало, даже били.

— Товарищ майор, мне об этом ничего не известно.

На самом же деле мне было хорошо известно не только о подобных случаях, но и о том, как о них стало известно майору Иванову. В минуту откровенности наш почтальон поведал мне (наши койки были рядом), что майор сразу, как только вступил в должность, поручил ему следить за исходящими письмами некоторых потенциальных стукачей (интеллигентов и маменькиных сынков, вроде меня) и «этак немножко» распечатывать их. Таким образом, почтальону удалось вовремя выявить одного злостного жалобщика, сержанта Вольного, который вздумал стучать родителям о том, что творится в части. Через неделю сержант был переведен в бригаду (головную организацию, где дисциплина была построже), а почтальон был награжден за проявленную бдительность неделей отпуска.

Майор, убедившись, что стучать я не стану, успокоился и выписал мне увольнительную. Попросил мать оставить нас на минуту. Когда она вышла, он интимно наклонился ко мне и сказал с укоризной:

— Вот видишь, сколько я скрыл твоих грехов от матери, а ты не хочешь мне помочь!

Я подумал: странная же у него логика — ведь если он меня покрывает, то почему бы и мне не покрывать всяких злодеев — нарушителей устава.

— Ну ладно, вот тебе увольнительная до завтра, а за новой опять придешь, больше чем на 24 часа увольнительная не выписывается.

Мы с мамой вышли через КПП и уехали, кажется на такси. Выходить с ней через дырку в заборе рядом со штабом, чтобы сократить путь, как это делали все, включая и солдат-самовольщиков и офицеров, я посчитал неправильным. Мы погуляли немного по городу, а вечером пошли ужинать в ресторан при гостинице. В зале играла музыка. Я заказал себе гуляш с горошком. Разумеется, без спиртного.

Появляться в ресторане было неправильно: военнослужащим в форме почему-то не дозволялось сидеть в кафе и ресторанах, где отпускают спиртное. Об этом я не подумал, но когда увидел, как в зал вошел майор Иванов и занял место через два столика от нас, я похолодел и кусок мяса застрял у меня в горле.

«Нужно подойти и объяснить ему, почему я здесь», — решил я. Это была моя вторая ошибка. Я подошел к майору, отдал честь и попросил разрешения доложить. Его брови полезли наверх:

— Липкович, вы что! Вы не можете здесь находиться. Немедленно покиньте ресторан, возьмите пищу к себе в номер!

Я вернулся и сказал матери, что нам нужно уйти, потому что тут майор Иванов. А пища — черт с ней! Мне ведь хотелось посидеть по-людски за столиком в зале, а не жрать в номере, как арестант. Мы встали, я помог матери надеть пальто. Мы стали спускаться по лестнице на первый этаж. Майор догнал нас и стал извиняться перед матерью: мол, такие правила, по уставу, и проч. Строго посмотрел на меня и подумал — ну что за сказочный мудак этот Липкович. Вместо этого сказал:

— Не следовало вам афишировать, подходить ко мне, докладывать, сидели бы себе за столиком, ну а так я обязан отреагировать, по уставу нельзя вам тут находиться.

Я почувствовал себя полным идиотом. Майор ушел наверх, к своему столику.

Мы двинулись, и тут меня остановила группа лиц кавказской национальности (как тогда было принято говорить). Такие себе уважаемые люди в возрасте, с сединой. Говорят:

— Ты что слушаешься этого ***? Солдат сидит, понимаешь ли, спокойно с мамой, кушает, а это чмо смеет его прогонять! — при слове «мама» по лицу кавказской национальности прошла волна умиления. — Иди назад, не бойся, кушайте спокойно, а если этот ублюдок только вякнет, мы ему покажем. Это кто, ваш начальник штаба, что ли? Он знаешь сколько нам должен?! Он наш офигенный должник! Говорит, по уставу нельзя! А ему что, можно, что ли? Он-то сам в форме и устав нарушает, алкаш жирный, казнокрад! Ты его не бойся.

Неожиданная поддержка кавказцев была приятна и на многое открыла глаза. Однако провоцировать конфликт между майором Ивановым и Сызранской мафией я не стал. Ничего хорошего мне это не сулило. Расправиться со мной — ничтожным малым мира сего — майору ничего не стоило, так что не бояться его я не мог. Мы с мамой ушли в номер.

Странно: я запомнил, что ел (и недоел) в тот вечер, и что сказал мне майор, и весь этот разговор с лицами кавказской национальности. О чем мы с мамой говорили в ту ночь в номере, я не запомнил и уже не узнаю никогда.

Материальная ценность

После армии я начал активно заниматься поисками девушки, чтобы с ней гулять. Или «встречаться» — что означает: просто встречаться, без особых целей и намерений. То есть, цель у меня, разумеется, была. Но намерений не было. На английском языке это обозначается не менее обтекаемым словом «dating».

Как-то случайно в парке я увидел бывшую одноклассницу, Л., с подругой. Звали подругу Ева. Полячка, догадался я. А ведь не надумай я написать про нее, так бы и не вспомнил, как звали. Ева-Евочка. Небольшого роста, мордочка слегка обезьянья, но черты живые. Глазки острые, колючие. Высматривающие. Тут я и подвернулся.

Позвонила сама. Видимо, телефон ей помогла найти Л. Начали гулять. Мне сразу захотелось всего. Но Ева была строгих правил. Она сказала, что мне, как мужчине, понятно, хочется «наслаждаться её телом». Но так просто заполучить мне его не удастся. Я, разумеется, не стал говорить, что удовольствие, может быть, еще не бог весть какое. Хотя подумал. Заметил только, что ведь и для нее в сексе может заключаться некоторая радость. Она мне тогда все разложила по полочкам. Дескать, её тело — своего рода материальная ценность, за которую мне (или кому-нибудь другому) придется дорого заплатить. Не как проститутке, понятно. Тем более, что она — девушка. А девичья честь нынче в цене. Лишившись её (чего ей, может, и самой хотелось), она понесет ущерб и окажется в невыгодном положении на рынке невест. Все это она мне рассказывала, сидя на скамейке, пока я нервно шарил по её грудям. Вспомнил, как старый князь в «Подростке» поучал: помилуй, какое ж тут омерзение, от красивой свежей женщины яблоком пахнет. От Евиных грудок пахло яблоком. И чем-то еще, напоминавшим жидкое детское мыло в кораблике. Я спросил, неужели она не хочет проверить, способен ли я на большее?

— Ну, в твоих способностях я не сомневаюсь, — рассмеялась она смешком видавшей виды шлюшки.

«Мещанка», — подумал я. Но надежду не потерял. Все-таки целовать в губы и мять груди, на ощупь напоминавшие половинки мячика, мне дозволялось. Но как только рука моя пыталась проникнуть ниже пояса, губы её смыкались, все тело как-то напрягалось, а от грудей веяло девственным холодом. Я почему-то вспоминал панночку из «Вия», хотя с покойницами мне иметь дело не приходилось. На самом деле любовный опыт мой был ничтожен. Иногда, если я особенно упорствовал, получал коленкой в пах. «Определенно, мещанка, — думал я. — Эдак я и в самом деле стану импотентом».

После каждой встречи, возвращаясь домой, я спрашивал себя, не пора ли бросить её. Но всякий раз мысленно добавлял ей испытательный срок.

Однажды, когда мы, как обычно, встретились у её подъезда и пошли гулять, Ева была очень напряжена. Оказалось, её мать принесла с работы большой катушечный магнитофон (мечта советского школьника) — для домашней вечеринки, что ли. И что-то там заело, в этом «Ростове-102». Стоил он недёшево. Я говорю: чего ты беспокоишься, пускай мать отнесет его назад, там и починят. Она выдернула руку.

— Ты не соображаешь, это материальная ценность! — раздраженно крикнула она, с особенной значительностью произнеся «материальная ценность».

«Мещанка и к тому же, кажется, истеричка, — подумал я. — Неужели ничто высокое её не интересует? Ну, если не секс, так хотя бы литература, искусство».

— Ты все о материальном, — зло сказал я.

Она наморщила обезьяний лобик и вдруг сказала с таинственной улыбкой:

— А я вот вчера прочитала в газете про общество «Память».

— Ну и что? — насторожился я.

— Ну, интересно, наше прошлое и все такое…

«Дура, — подумал я. — Какое у тебя может быть прошлое? К тому же, наверное, и антисемитка».

— Между прочим, я еврей.

Она впервые посмотрела на меня с интересом. С евреем можно было довольно далеко уехать отсюда. Но, встретившись с моим взглядом, прикусила язык. Больше я Еве не звонил.

Проблем в области навалом

Чем только люди не занимались в 90-е годы! Например, мы делали экспертную систему по статистике «СТАТЭКС». Крыши и должности наши менялись и, если верить моей трудовой книжке, назывались: фирма «КРАМДС-Информатика» (инженер), малое предприятие «Экогипс» (инженер I-й категории), ПКП «Жибек Жолы» (ведущий специалист), Акционерное общество «ЭкоРиР» (главный специалист), Фонд социально-экономического развития Казахстана «Возрождение» (ведущий менеджер) и, наконец, малое частное предприятие «СТАТЭКС» (зам. директора).

Через маленький кабинет нашего шефа в Институте повышения квалификации (где одно время сидела наша группа программистов) проходила вереница гоголевских типов. То были вовсе не лица, жаждавшие повысить свою квалификацию, а разнообразные бизнес-партнеры шефа. От них пахло кожаными куртками и дорогими сигаретами Camel или Dunhill, бычки от которых еще некоторое время дымились в самодельной пепельнице после их ухода и сводили с ума некурящего Сашу Г.

Как-то пришел тучный Кзыл-Ординский начальник с круглым щекастым лицом. Говорил, что он «второе лицо в районе». Я подумал — какое же у первого? Кажется, он предлагал рисовую бумагу для факсов. Вслед за ним забежал юркий тип из бывших комсомольских работников. Не помню, что он предлагал, но хотел получить на халяву наши программы по статистической обработке данных: «СТАТЭКС» и «Анкета». Говорил, что сможет быстро написать на них «дисер».

— А какая у Вас тема диссертации? — полюбопытствовал Саша Р., всюду сующий свой длинный нос.

— О, об этом я еще не думал. Проблем-то в области навалом.

Я удивился — кому еще нужны в наше базарно-рыночное время диссертации? Оказывается, еще как нужны. Однажды ко мне обратился крепко сколоченный паренек еврейского типа, почему-то проживающий в сельской местности. Он приехал откуда-то из Чимкентской области с предложением купить мою программу «Анкета» за 200 долларов США. Правда, с одним условием: чтобы в «заставке» программы было проставлено его имя, якобы это его разработка. Я наивно спрашиваю — зачем? Ведь автор — это я. Он объясняет, что ему нужно стать кандидатом наук (не помню каких), а для этого требуется «внедрение». Вот моя программа и поможет ему «внедриться». Пусть при запуске будет большими буквами написано, что автор сего — Владимир Ашкенази. Я сказал, что такой подход для меня неприемлем по этическим соображениям. Правда, до этого я уже продавал «Анкету» одному чимкентскому директору совхоза — с откатом в 25% — и при этом не испытал никаких угрызений совести. Но директору требовалось обналичить (то есть расхитить) совхозные деньги, а не лжеавторство, и этической проблемы для меня в этом не было. Мне только показалось, что откат в 25% — это слишком много. Однако с директором не поспоришь. Ашкенази я отказал и даже облил презрением: зачем позорит известную фамилию. Да и где ж это видано, чтобы еврей присваивал чужую интеллектуальную собственность?! Свои мозги нужно иметь. Вот денежные знаки — это совсем иная материя.

Еще к нам заходил небольшой ладный мужичок с лицом ребенка (baby-face), он продавал яд змей, которых чуть ли не лично подкарауливал и вылавливал в казахстанских степях. Проводив гостя, шеф вдруг обратился к нашему главному математику-алгоритмисту:

— Сергей, вы знаете, чем мы сейчас будем заниматься?

Сергей, человек уже не молодой (по моим тогдашним понятиям), лет эдак 45, немного грузный, с добрым одутловатым лицом, отвлекся от монитора «эйтишки» и посмотрел на шефа усталым ироническим взглядом человека, которому уже месяц не платили зарплату.

— Нет, не знаю.

— Продавать яд змей!

Потом был подполковник медицинской службы с усами, занимавшийся перегоном дешевых машин из Германии.

Программисты с уважением посматривали на жуликов и проходимцев в телячьей коже, а те — с не меньшим уважением — на программистов в искусственной. Нам было чему друг у друга поучиться.

О муках программирования

Долгий перерыв в программировании вызывает у каждого, однажды вкусившего от данного вида деятельности, легкую депрессию. Как будто живешь не вполне полноценной жизнью. Вроде работаешь, что-то пишешь, читаешь. Но нет восторга, нет холодной дрожи пальцев, через которые — а вовсе не через извилины в голове — происходит таинство общения с Кодом, возникающее под утро, после бессонной ночи, когда вдруг понимаешь, что задуманный тобой мир приобретает реальность, и ты чувствуешь себя если не Богом, то по крайней мере собственным ангелом-хранителем.

Это ни с чем не сравнимое чувство, когда все элементы сложной конструкции уже отлажены, и начинаешь писать головной модуль, вызывающий частные программы, пока и не подозревающие о существовании единого замысла.

Потом начинается мучительный поиск ошибок-блох, приводящий к осознанию конечности своего дара и даже его ущербности. При этом понимаешь, что даже когда все ошибки будут отловлены, того состояния эйфории, которая возникает после завершения основных элементов, уже никогда больше не будет.

Наоборот, полностью работающая, отлаженная программа вдруг стягивается в точку и увлекает за собой в черную дыру тот разноцветный мир, который разворачивался во время работы. Готовая программа — это кусок бездуховной материи, вроде обрывка распечатки, она не вызывает эмоций и воспринимается как чуждый тебе предмет, раздражающий своей законченностью и отсутствием тайны. То, над чем дрожал ночами, как над больным дитём, становится совершенно безразлично.

Муки, сомнения, падения в бездны бездарности и воспарения над ними — все погасло. Цветной сон превращается в черно-белое кино, и нужно опять приспосабливаться к вселенской скуке, опять притворяться нормальным человеком и скрывать свое уродство, уткнувшись рылом в общую кормушку.

Похороны в начале 90-х

В начале 90-х я каждый месяц хоронил кого-то из знакомых, родственников или родственников знакомых.

Участие в похоронах достаточно близких людей обычно начиналось с морга, откуда нужно было забрать тело домой. Морг находился в центре города, недалеко от пивнушки, в просторечии — «моргушки». Там наливали пиво: в банки (на вынос) и в кружки. Распивали за трёхногими столиками, на которых была разложена скупая закуска: сушки, облепленные крупной солью. Можно было вынести кружки и на улицу, если внутри не было места.

Подъезжая на грузовике к моргу, видим рядом с пивной сидящих на корточках людей с кружками. Сдувая пену, они беседуют на экзистенциальные темы и смеются, обнажая рты с недостающими зубами: сегодня ты здесь, а завтра — там. Возможно, рассказывают старый анекдот — о том, как три пенсионера постоянно играли в преферанс, и вот как-то один взял восемь взяток на мизере, расстроился и умер. Похоронили его друзья и возвращаются с кладбища домой. Один говорит другому: «А вот если бы вы, Иван Петрович, в пичку зашли, ему бы еще хуже было». То есть, умерший мог бы забрать все десять взяток.

Вносим в морг свой гроб, передаем парадно-выходную одежду покойника или покойницы, и нам отдают вместе с гробом уже обмытое, одетое и обутое тело. Отвозим гроб с телом домой. Тело должно постоять «у себя» хотя бы ночь. Таков порядок.

На похороны приходим в рабочей одежде. Мужчинам всегда найдется работа: выносить гроб, закапывать, ровнять. Ну и выпить, конечно, полагается: прямо на кладбище приносят водку, чтобы помянуть, не отходя далеко от могилы. Кто поработал лопатой — тому первая доза. У них на руках белые повязки из полотенец, на которых гроб спустили в могилу.

Настроение повышается с градусом принятого. Всё устаканивается. Родственники просят всех домой, помянуть покойника. Дома — занавешенные зеркала и запах ладана, напоминающий, что в доме неладно. Из соседских квартир такой же планировки (микрорайоновская застройка), с притворно скорбящими соседями, выносят кастрюли с бульоном из курицы, «с лапшичкой», тарелки с закусками, обязательную кутью: «нет, кутью вам непременно надо попробовать, пусть и ребёнок покушает». Иначе случится что-нибудь нехорошее. Будто пока все шло нормально. Русский человек — «оптимист», он полагает, что худшее еще впереди. Ну и, конечно, всем взрослым — выпить не чокаясь. За упокой. На столе — лишняя рюмка с кусочком хлеба сверху — доза усопшего. О нем — только хорошее. Говорить «спасибо» подающим пищу не полагается. Благодарить гостей за помощь тоже нельзя. Таков обычай.

Я — на поминках по матери одного нашего сотрудника: попала под машину, когда неловко перебегала через дорогу в неположенном месте. Старушке было 67 лет. В те годы это считалось почти естественной смертью: достигла среднепрожиточного возраста. Водителя не нашли. Об этом шепотом переговариваются за столом. Вдруг слышу довольно громкий голос нашего программиста Жоры, небесными чертами лица напоминающего ангела, сошедшего на грешную землю:

— Илья, попробуй вот это, просто прелесть!

Я вздрагиваю. Жора известен мне как человек, пренебрегающий обывательскими условностями. Смотрю на вызвавшее восторг блюдо: маринованные баклажаны, нарезанные кружками, и к ним же помидоры, обложенные кусочками брынзы. У Жоры губа не дура. Для истинного гурмана — что свадьба, что поминки.

Впрочем, заурядные поминки не баловали обилием разносолов и проходили в черно-белом формате. По крайней мере, такими мне запомнились. Если народу набивалось слишком много, за столы садились в две смены. Сел, выпил, закусил и вышел. Главное — найти своё пальто и шапку в рукаве. Шапку сразу не надевать, лучше на лестнице или даже на улице.

Как-то возвращаюсь домой с поминок. У другого нашего сотрудника дочь 16 лет умерла, якобы от передозы обезболивающего. Поговаривали, что покончила с собой. Стою на остановке, трое бандитского вида людей избивают одного, видно из их же банды, в чём-то провинившегося. Он вырывается, бросается на машину, молит, чтобы его взяли, ломится в двери автобуса, пытается зацепиться за пассажиров, его обрывают, оттаскивают, втаптывают в обледеневшую мостовую. Тут подходит высокий, атлетического вида парень и тихо говорит экзекуторам:

— Зачем вы его на глазах у людей? Отведите во двор и там убивайте спокойно.

Индийский кофе

В начале 90-х я как-то проходил через «Старую площадь» в Алма-Ате, мимо отошедших на задний план общественной жизни правительственных построек, окруженных фонтанами и скорбной статуей Ильича. Там как раз расположились с товарами толпы неорганизованных продавцов. Одна интеллигентного вида женщина в очках предлагала банку растворимого индийского кофе, который я давно не видел в продаже. Я спросил, почем? Она, признав во мне собрата-интеллигента (неинтеллигенты говорили «чё стоит?»), назвала цену несколько ниже ожидаемой, и, смущенно потупив взор, открыла неустранимый дефект в своем товаре:

— Знаете, мы не удержались, — тут она приподняла алюминиевую крышечку, и я увидел, что девственная фольга была надорвана, приоткрывая кромешное таинство кофейного порошка.

Я испуганно отшатнулся, как будто мне предлагалась продажная любовь.

— Мы только попробовали, всего одну ложечку, — быстро проговорила продавщица.

— «Мы» — это кто? — брезгливо спросил я.

— Мы с дочкой, — уже спокойно ответила она, удивляясь моей неосведомлённости, — мы так давно не пили кофе, что не смогли удержаться.

В общем, индийский кофе я тогда так и не попробовал. Через четверть века я опять увидел эту банку в русском магазине Индианаполиса, дожидавшуюся меня на полке среди прочих предметов вожделения русскоязычной публики. Правда, цена за это время выросла раза в три. Я забрал её, предварительно удостоверившись, что фольга была нетронутой. Дома я аккуратно срезал фольгу ножом по краю, насыпал кофейный порошок в маленькую чашку и залил кипятком. На поверхности тут же выступила знакомая бледно-серая накипь. Я поднес чашку к губам и сделал глоток в прошлое… Прошлое отозвалось синтетическим вкусом девяностых.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

13 комментариев для “Илья Липкович: Рассказы о молодости. Продолжение

  1. Уже вторую порцию этой художественной статистики (сказывается специальность автора) читаю легко и с удовольствием. Достоверные факты, лица, картины прошлого, спокойная, выверенная, без украшений фигурами речи и словесной избыточности лексика, уместная ирония, адекватная темам стилистика, ни давления на читателя, ни заискивания перед ним. Простенько, но со вкусом. Хорошим образцам следует автор. Все предшествующие отзывы справедливы, как и предложение Э. Бормашенко. Автору спасибо. Успехов.

  2. И мастерство, и острый глаз, и смелость — что еще надо? Хорошая проза.

  3. Присоединяюсь к предложению Э. Бормашенко – выдвигаю автора, Илью Липковича, на конкурс «Автор Года 2020» по разделу Проза за «Рассказы о молодости».

      1. Больше оптимИзма, товарищи, что годится для Э.Б. с И.Ю.,
        достаточно для И.Л.
        p.s. … и для В.С. и соплеменников из С.
        🙂

      2. Окончание уже не может испортить. Мне по душе такие воспоминания, написанные хорошим, ярким (но не цветастым) языком с множеством интересных нюансов и деталей. Детали точно увиденные и запомненные, а если слегка и придуманные, то тоже хорошо. Нет никаких попыток приукрасить свое прошлое, ценно когда про себя с юмором.
        По мукам программирования ничего не могу сказать, они мне не знакомы. Тут Самуил может оценить. Мне показались реальными.

  4. Как-то пришел тучный Кзыл-Ординский начальник с круглым щекастым лицом. Говорил, что он «второе лицо в районе». Я подумал — какое же у первого?
    _____________________________
    Хорошо сказано! И это не одна такая удачная находка в тексте

Добавить комментарий для Григорий Быстрицкий Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.