Исаак Лапидес: Две заметки

Loading

Лет двадцать пять тому попал я впервые в Америку, в августе была Конференция в Пенсильванском университете. Большинство участников жило в 9-ти этажном почти пустом студенческом общежитии в получасе быстрой ходьбы от учебных зданий и столовых. Денег у меня было в обрез, экономил на всём…

Две заметки

Исаак Лапидес

Илья Владимирович Гольденфельд — эскиз портрета
К 50-летию первой встречи

«Хороших людей нельзя забывать»
Из подслушанного в автобусе

Физиогномика и френология наукой не признаются. Да простят меня строгие последователи современных наук о человеке, но, глядя на эту фотографию, невозможно сделать другого вывода — перед нами незаурядная личность, умный и, несомненно, добрый человек. Трудно оторваться от этой большой красивой головы, этих всё понимающих глаз, этого лба мыслителя, этой таинственной чуть намечающейся улыбки — что там Монна Лиза! Везёт же людям, чьи жизненные дороги пересеклись с Ильёй Владимировичем Гольденфельдом, чьё фото мы лицезреем. Эта фотография позаимствована из сайта писателя Виктора Некрасова — большого друга героя нашего рассказа. Вот и мне повезло. Об этом и сказ, вернее, изложение всего лишь нескольких эпизодов, это не «портрет на фоне эпохи», хотя Илья Гольденфельд этого вполне заслуживает: киевлянин, лейтенант армии-победительницы в Великой войне, студент, ученик известного физико-химика А.И. Бродского, доктор наук, руководитель лаборатории в академическом институте и, наконец, профессор Еврейского университета в Иерусалиме. Как известно, любое воспоминание о ком-то есть извлечение из памяти фрагментов своей жизненной истории, так что рассказ, собственно, обо мне, о моих встречах с Гольденфельдом, его влиянии на мою жизнь. На моей каменистой тропе судьба подбросила встречи с этим светлым человеком, неизменно создающим вокруг себя удивительно тёплую и благожелательную атмосферу, излучающим ауру, которая долго тебя сопровождает и после расставания. А ведь прошло более 50 лет с тех дней! Скольким событиям мы были свидетели, в скольких были участниками, сколько событий — и каких! — изменили нашу жизнь! И как мы сами изменяли эту свою жизнь! Поэтому и надо оставить свидетельства очевидца и участника потока времени в меру своих скудных сил.

Итак, начало знакомства. Чтобы было понятно, придётся рассказать о ситуации. Я работал в Иркутском академическом институте, занимаясь изотопной геохронологией. В эти годы академик А.П. Виноградов, курирующий в Союзе все подобные работы, проводил ежегодные Конференции. На первую для меня такую встречу в далёком 1967 году я подготовил доклад, но он не был принят к зачтению, хотя в сборник тезисов (а их лично отбирал Виноградов из большого числа присланных) небольшой текст был включён. В ходе Конференции я упросил своего руководителя поговорить с Академиком, чтобы он дал мне хотя бы 5 минут в прениях для сообщения, которое я считал достойным представления на Всесоюзной конференции. А.П. Виноградов снисходительно согласился, и я сжато рассказал о работе, продемонстрировав график — кривую изменения изотопных отношений в специфических геологических условиях, лучше слов говорящий о сути идеи и её разработке. При этом, были использованы данные экспериментов, взятые из научной периодики. Как обычно бывает (что я узнал позже), с заключительным словом выступил сам Академик. Сказав буквально два слова о состоянии отечественной приборной базы и подчеркнув необходимость развивать конструкторские работы, он неожиданно указал пальцем на меня и сказал:

— А вас, молодой человек, кривая не вывезет, эксперимент нужен!

Это было ужасно — в зале было более двухсот человек и все они обернулись на меня, просверлив полутысячами глаз, а я сгорал от возмущения и обиды. В перерыве все участники, даже знакомые, «дипломатично» меня как бы обтекали, и только некий незнакомец подошёл ко мне после указующего перста Академика и утешил:

— Не расстраивайтесь, это метод АПа, он всегда, когда видит что-то стоящее, должен ударить, унизить, якобы для того, чтобы человек не зазнался. Это все знают, а вы здесь впервые.

Так я познакомился не только с одним из методов руководства государственной наукой (А. П. Виноградов был вице-президентом АН СССР!), но, и это было для меня более судьбоносно, — с умным, приятным и доброжелательным человеком. Мы разговорились, обменялись адресами. В следующих наших ежегодных встречах (периодичность их будет понятна из дальнейшего изложения) мы говорили о многом — обсуждали разные мировоззренческие проблемы, животрепещущие моменты жизни науки и общества. Кстати, Илья прекрасно знал европейскую историю, свободно мог оперировать многими именами и датами, анализируя события в разных странах в цельной картине. Меня восхищала в Илье его проникновенность в любой вопрос, чувствовалось, что им многое продумано, выношено и взвешено с разных сторон, причём, в широком контексте. Вот запомнившийся пример из разряда его мнения о тех научных направлениях, к которым мы оба имели отношение — определение геологического возраста пород методами физики. Гольденфельд так рассматривал положение этого направления в большой науке — собственные проблемы в этой области исследований могли быть сугубо методические, а общенаучных целей не было видно. Согласование временны́х (с ударением на Ы), сугубо геологических шкал с линейной астрономической шкалой не стояло тогда в повестке науки, что ещё больше подчёркивало вспомогательный характер получаемых данных. Как говорил Илья: «Если бы надо было определить время возникновения жизни, то появилась бы достойная цель». Нет сомнения, говорил Илья, что дальнейшее развитие физики и наук о Земле выявит такие проблемы, где данные изотопной геохронологии окажутся необходимыми для формирования научной картины Природы. И этот прогноз Ильи оправдался. От себя добавлю, что в «Происхождении жизни» туман не рассеялся и по сей день, даже не очень понятно, какие вопросы надо задавать Природе.

Запомнились рассказы Ильи Владимировича о своём учителе, директоре Института физической химии АН УССР, выдающемся физико-химике Александре Ильиче Бродском, широте его кругозора, глубине познаний в своей области — физической химии, демократизме в управлении непростым коллективом учёных. 21 августа 1969 года, после 30 лет руководства институтом, Бродского не стало… С приходом нового начальства атмосфера в институте изменилась, что Илья сразу почувствовал на себе. Это тоже было одним из факторов принятых им серьёзных решений. Но вернёмся к основному течению рассказа.

В один из моих первых приездов в Киев, где у меня были встречи с коллегами из Института физики минералов АН УССР, Илья с горечью упомянул, что у его друга сын Сергей заболел тяжёлой формой лейкемии, и приговор киевских врачей был неблагоприятен. Надо сказать, что до переезда в Иркутск я прожил 11 лет в Петрозаводске, столице Карелии (которая раньше была Карело-Финской 16-той союзной республикой), и там подружился с замечательным человеком и выдающимся терапевтом и гематологом Иридием Михайловичем Менделеевым. Вот о нём, о его успехах в лечении болезней крови я и рассказал Гольденфельду, и он заметил, что хорошо бы провести лечение Сергея в гематологическом отделении петрозаводской больницы. В тот же день, из Киева я позвонил в Петрозаводск, получил согласие И.М. Менделеева, и сообщил Илье о реальности госпитализации. К сожалению, было уже поздно — мальчик, увы, скончался. Памяти любимого сына отец — писатель В. Киселёв, посвятил книгу, название которой я, к сожалению, запамятовал, хотя сама книга запомнилась надолго. Эта история человечески сблизила нас с Ильёй, а тут и у меня возникла определённая медицинская необходимость. Дело в том, что моя старшая дочь родилась с врождённым пороком сердца, и Новосибирский кардиологический центр настоятельно рекомендовал немедленную операцию. Но я настороженно относился (и сохранил это отношение по сей день!) к любому вмешательству хирургов в живой организм. Так произошло ещё одно памятное знакомство — жена Ильи, Жанна Ямпольская, детский кардиолог, была по работе связана с клиникой легендарного сердечного хирурга Н.М. Амосова! Это было очередное моё (и моей дочери) везение. Жанна познакомила меня с ведущим кардиологом клиники профессором Яковом Абрамовичем Бендетом, на приём к которому она привела меня с дочерью. После тщательных проверок, в которые входило зондирование сердца (сейчас этот метод называется центуром) с определением процента смешиваемости крови из-за дефекта Баталова протока, профессор Я.А. Бендет вынес свой вердикт: острой необходимости в операции нет, если родители 9-летней девочки сумеют организовать разумную физическую для неё нагрузку, то много шансов за то, что при взрослении, в период созревания, дефект исчезнет. Но каждый год нужно проводить проверки, естественно, в той же клинике Амосова. Так получилось, что это требование ежегодного приезда в Киев способствовало углублению нашего знакомству и многолетним встречам с чудесной семьёй Гольденфельдов: ещё была жива бабушка, и росли две дочки — рыжеволосая шустрая Ира и старшая серьёзная Лена, с которой мы подружились спустя много лет и в другой стране. Кто бы мог тогда подумать, что наши киевские встречи возобновятся в Израиле, уже, увы, без Ильи! А прогноз прекрасного врача полностью оправдался — к 15-16 годам дефект сердца исчез, и в очередной наш приезд дочь была признана полностью здоровой. Но это произошло, когда Гольденфельдов уже не было ни в Киеве, ни в Украине, ни в существовавшем ещё в то время Советском Союзе. Всей своей большой семьёй они репатриировались в Израиль. Но об этом этапе их жизни, как и о многих знаменательных событиях из истории семьи Гольденфельдов, я надеюсь, расскажет кто-то из близких.

Наши встречи происходили не только в Киеве, но и в других местах, обычно, на научных конференциях. Но одна из них была весьма своеобразной. С моим тогдашним институтским шефом Илья был неплохо знаком, поэтому неоднократные приглашения посетить Иркутск и Байкал были, можно сказать, официальными. И краткая встреча на берегах Ангары состоялась, очевидно, в начале 70-х. И.В. Гольденфельд, будучи по научным делам в Новосибирске, заглянул к нам на пару дней: что в масштабах СССР несколько тысяч километров? — два часа полёта на появившемся именно тогда ТУ-104! И сразу поставил условие: «Покажите мне тайгу». Нет проблем! Лодка «Казанка» с мотором, часа полтора вверх по Иркутскому водохранилищу с высадкой на его левый берег. В то время это ещё были необжитые места, с ягодами, грибами, дикими кабанами и медведями, рыбалкой в чистой многоводной Ангаре, единственной реке вытекающей из Байкала. Высмотрели удобное место, оставили лодку, прошли, осторожно и неспешно обходя завалы деревьев, и метров через сто остановились. Тайга есть тайга — каждые полчаса надо осматривать друг друга, опасность может неожиданно возникнуть не только от диких животных или «бродячего двуногого», но и от маленького клеща, возможного носителя энцефалита. Привычный, рутинный для нас осмотр открытых частей тела, особенно головы и за ушами (лакомое место клещей), позволяет легко избавиться от кровососа размером 2-3 мм, так как он, прежде чем впиться в жертву, долго выбирает вкусное для него место на теле человека. И надо же! Именно у нашего гостя за ухом и притаился этот микрохищник! Мы его привычно изъяли, не дав впиться и уйти под кожу, и конечно показали Гольденфельду. Когда Илья увидел невинное с виду крохотное насекомое, то дальнейшее продвижение вглубь леса потеряло для него всякую прелесть. Запланированный у костра чай с ароматом сахан-даля, именуемого в Восточной Сибири багульником, пришлось отменить, и наша маленькая компания в быстром темпе вернулась к лодке, а затем и в Академгородок. Глядя на реакцию Ильи, я вспомнил своё первое знакомство с Сибирью: те же страхи, опасения, которые непросто было преодолевать жителю ухоженных парков. Уже в «цивилизации», за обедом, Гольденфельд отдал должное красоте девственной природы, хотя и таившей непривычные для городского жителя другой природной зоны опасности. При дальнейших встречах мы с Ильёй обязательно вспоминали этот памятный эпизод, который у него встраивался в более широкий контекст, чуть ли не вселенского масштаба.

Не могу обойти молчанием ещё одну мою личную историю, в которой Илья сыграл немаловажную роль. Странным и необъяснимым образом мой научный шеф и официальный руководитель кандидатской диссертационной работы саму рукопись даже не просмотрел, просто перелистал и сказал: «Формулы мелькают, можешь выходить на защиту, ищи подходящий Совет!». Тем более, он не поинтересовался более важным — рефератом диссертации, который рассылается в научные библиотеки, разным специалистам в данной области и, собственно, является более существенным документом для необходимых рецензий, чем сама диссертация. Только его и читают! Поэтому, обычно этот текст тщательно редактируют, шлифуют, доводят до принятых стандартов, и более опытный научный шеф в этом процессе играет главную роль. Но у меня было наоборот — реферат, кроме меня, никто не читал. И с этим, безусловно, сырым текстом я поехал по Союзу искать место защиты! Кстати, и с диссертационным Советом обычно договаривается руководитель. Получив «отлуп» в паре мест, от Алма-Аты до Москвы, я предстал перед опытным доктором физико-математических наук И.В. Гольденфельдом с рассказом о своих проблемах. Удивившись странности ситуации, действиям, вернее, бездействиям руководителя, Илья без просьбы с моей стороны тут же сел и отредактировал мой реферат! Кстати, это было в самом начале нашего знакомства! Я считаю, что успех защиты моей первой диссертации в немалой степени обеспечен бескорыстной и своевременной помощью И.В. Гольденфельда! Вот такая длинная преамбула понадобилась мне, чтобы показать одну из черт характера человека, фото которого можно увидеть в начале очерка.

Полнота картины требует либо описания ангельских крылышек, либо перечня вопиющих недостатков героя. Неужели в действительности мы увидели человека будущего — с одними положительными качествами? И тут мне на помощь приходят слова одного Большого Учёного о своём Учителе и Великом Физике. Я говорю про воспоминания П.Л. Капицы о Э. Резерфорде. Благодаря интернету, можно точно процитировать нужные слова, опуская время и место их произнесения:

«… начиная рисовать себе образ Резерфорда, чтобы представить его перед вами, я вижу, что время поглотило все мелкие человеческие недостатки…»

Время в нашей памяти оставляет основное — суть человека, а грешки — они есть у каждого, и, напрягая память, можно что-то и выловить. Вот пример. В начале каждой нашей встречи, обычно она проходила в большой киевской квартире Гольденфельдов, Илья любил начинать разговор так: «Вот посмотри — в этом кресле вчера (позавчера, два дня назад и т.п.) сидел NN». Называлось имя, как правило, диссиденствующего, очень известного человека, прибавлялись интересные комментарии. Врезались в память слова Ильи Гольденфельда об Илье Эренбурге: «Многие были уверены в его мистических способностях». Приводились примеры его телепатических прозрений, спасавших в жуткое время не только, кстати, самого писателя и яркого общественного деятеля. Ставить себя рядом с именитыми было определённой слабостью Гольденфельда. На второй или третий такой пассаж я среагировал: «Илья, дорогой, это напоминает мне известное кавказское обращение к гостю — «Генацвале, пачиму вчера нэ пришёл, таа-кой шашлык бил!!» Илья рассмеялся, юмор он понимал и ценил, больше «демонстраций кресла» не было. Похоже, правда, что этим эпизодом мне не очень-то удалось вскрыть недостатки Ильи Гольденфельда, которые, не сомневаюсь, у него были. Но без следа растаяли из памяти со временем.

Надо сказать, что иркутские знакомые Ильи были если и не потрясены отъездом семьи Гольденфельдов из СССР, то точно удивлены, т.к. никогда в общении (естественно, в узком доверенном кругу) Илья не упоминал о такой для себя возможности. Он был вполне успешен в профессиональном качестве, прекрасно устроен в бытовом отношении, кроме того, он был членом всесильной правящей партии и даже, кажется, входил в состав институтского партбюро. Поэтому возникли легенды, источники которых мне неизвестны. Одна из них гласила, что в период одной из нередких антисемитских пропагандистских кампаний в Советском Союзе заведующий лабораторией в Академии Наук, член КПСС И.В. Гольденфельд был вызван в райком партии, и ему предложили выступить на ТВ Украины с осуждением тех евреев, которые выразили желание переехать в Израиль, покинув самую передовую страну мира! Гольденфельд, по легенде, согласился и начал готовить текст этого непростого для него общественного деяния. Можно не сомневаться, что у него нашлись подобающие ситуации слова, хотя и не те, которых от него ждали партбонзы. Но и райкомовцы ели свой хлеб с маслом и икрой не просто так, они всё предусмотрели. Когда Гольденфельд появился в здании телецентра, ему якобы был вручён тот текст, который он должен был произнести на записи в студии. Финал легенды: член компартии И.В. Гольденфельд кладёт свой партбилет на стол и рядом заявление с просьбой о выезде в Израиль на ПМЖ. Всю семью немедленно лишили гражданства СССР, заявителей уволили с работы, а затем и выгнали из Страны Советов. Такого рода байки привлекательны хотя бы тем, что рисуют атмосферу в обществе, поэтому заслуживают упоминания. Как всякая легенда, эта, бесспорно, красива, но истина обычно грубее и проще: перспектива жизни в стране усиливающегося антисемитизма, волнения за будущее своих детей в этой обстановке, яркие примеры исковерканных судеб незаурядных людей в «стране победившего социализма» — всё это было той почвой, на которой выросло непростое решение о переезде на исконную родину предков. Я думаю, что Илья прекрасно понимал, что смена страны в весьма неюном возрасте несёт непростые проблемы, но верил в свои силы и в поддержку семьи. Так и произошло — Иерусалим и его университет стали тёплым домом для всей семьи Гольденфельдов. Прошли годы насыщенной интересной жизни, Илья и Жанна нашли вечный покой на Гиват Шаульском кладбище столицы, дети и внуки свободно выстроили свои судьбы — перед ними был открыт весь мир со всеми его возможностями. Значит, Илья Владимирович Гольденфельд принял в своё время правильное решение.

Но завершить свой рассказ я хочу одним эпизодом из жизни И.В. Гольденфельда, который не соприкасался с моей судьбой.

В конце Отечественной войны будущий иерусалимский профессор лейтенант Илья Гольденфельд, свободно владеющий немецким языком, был переводчиком Советской Армии в Германии. Он, очевидно, участвовал в допросах пленных, сортировал документы, организовывал контакты с гражданским немецким населением. Естественно, у него должно было накопиться достаточно историй, связанных с этой его деятельностью. Он был прекрасным рассказчиком, надеюсь, что архив Гольденфельда сохранил немало интересного. Одну из сцен того времени я узнал в Иерусалиме от племянника Ильи математика Марка Золотницкого, а привести её стоит, чтобы увидеть направленность мыслей и желаний демобилизующегося из рядов армии молодого человека. Из Германии Илья возвращался в Киев «своим ходом» на трофейном мотоцикле BMW с коляской, нагруженной большим тяжёлым чемоданом. И какие же реквизированные богатства вёз из европейской поверженной фашистской страны лейтенант-победитель? Я сам, будучи ребёнком, видел на станции Христиновка в конце 1944 года вагоны, набитые хрусталём и коврами, огромными баулами с разнообразным невиданным в СССР «барахлом», слышал и видел военных с большими звёздами на погонах, угрожавших оружием начальнику станции — «Не пропустишь мои пульманы вне очереди, тут же пущу тебя в расход!» Так что же было в чемодане молодого воина с автоматом за плечами? — Писчая бумага! Илья твёрдо был настроен продолжить учёбу, и понимал, что ему придётся много писать. А на чём? В те времена писчая бумага была таким же дефицитом, как и всё необходимое для жизни, но всё-таки не первейшей необходимостью. И вот, вместо … (дальше по списку!) — тетради, блокноты, пачки белой бумаги, карандаши! Ничего не скажешь — «практичный молодой человек!». Это сейчас можно иронизировать, а в конце страшной войны в воздухе витали разные мысли о будущем. У Ильи, как мы видим, были свои соображения. И он их успешно реализовал.

В своём рассказе я не касался научных и прикладных работ профессора столичного Университета. Илья Гольденфельд относился к тому типу людей, сама судьба которых и влияние на окружающих много интереснее и значительнее итогов его чисто производственной деятельности. Реализовал ли он свои желания и наклонности в науке и за её рамками? О чём сожалел, какие надежды не исполнились — обо всём этом мне неизвестно. «За кадром» осталась его общественная деятельность в Израиле, например, участие в редакционной коллегии популярного в 70-80-е годы журнале «Время и мы», учредителем и единственным сотрудником редакции которого до конца своих дней был Виктор Перельман. Стоит хотя бы упомянуть об участии Ильи в организации знакомства с нашей страной таких знаковых (особенно, для бывших советских людей) фигур как В. Некрасов и А. Галич, но об этом есть тексты и фотосвидетельства в интернете.

С сожалением расстаюсь с героем моего рассказа. Утешением может служить только то, что эти несколько страниц, надеюсь, хоть немного оживили человека, который скрашивал собой сложное и противоречивое лицо того среза человечества, во временнóм и житейском водовороте которого я тонул и выплывал.

Находка

Памяти Великого Швейцарца

Был тот редкий вечер, когда усталость была ещё не предельной, но и работать не хотелось. Следующий день выпадал на один из семейных праздников, которые мы обычно отмечали с близкими друзьями в каком-нибудь ресторане по их рекомендации. Итак, сижу в дрёме, как вдруг звонок:

— Вы дома? А мы завтра улетаем на Крит, так что решили поздравить вас сегодня. Не возражаете?

— Что за вопрос, ждём!

Сидим, вяло перебираем воспоминания прошлогодней общей поездки с её приключениями, но как-то не зажигается огонёк общения. Вдруг Алона спрашивает:

— У вас есть пилочка для ногтей, я испортила свой маникюр?

— Да, конечно.

— Ух ты, это рабочие инструменты, а не просто дамский прибор! — Это уже реакция Ромы. — Где ты его купил?

При этих словах все встрепенулись.

— О, это была целая история, которая оставила непростые вопросы.

— Давай, выкладывай!

… Вечер явно начинал складываться. Опускаю прерывающие рассказ реплики и вопросы и перехожу «к делу».

Лет двадцать пять тому попал я впервые в Америку, в августе была Конференция в Пенсильванском университете. Большинство участников жило в 9-ти этажном почти пустом студенческом общежитии в получасе быстрой ходьбы от учебных зданий и столовых. Четырёхместная пустая комната, туалеты, душ и кухня в конце коридора, большой общий холодильник был надёжно отключён. Денег у меня было в обрез, экономил на всём. Поэтому с вечера покупал небольшой набор продуктов на ужин и завтрак, а кипятильник сопровождал меня ещё с поездок в советские времена. Небольшой Supermarket, где, естественно, было всё необходимое, был рядом с 9-этажкой. Доклады на интересующих меня секциях обычно заканчивались в первой половине дня, поэтому остальное время я проводил в центре Филадельфии. Интернета тогда ещё не было (трудно в это поверить, правда?), а путеводитель достать не сложилось, поэтому информация о городе была у меня минимальной. Знал о роли города в истории США и мировой науки, разыскал один из многочисленных музеев Родена, просто бродил один или с коллегами по улицам без плана и намерений. Это складывалось в общую картину, которая сохранялась надолго. Я и сейчас вижу эти чудесные аллеи парков, Музей динозавров (сейчас в Википедии он не упоминается, очевидно, мода прошла), запоминающийся Индепенденс Холл, Колокол мира (с трещиной) и остальные, как говорится, туристические достопримечательности. Прохожу мимо большого магазина инструментов, а это моя слабость — люблю смотреть, держать в руках, а то и работать, добротными и красивыми орудиями труда. Захожу, я бродил один в этот день, перехожу от витрины к витрине, глаз задержался на тройном наборе небольших («часовых») отвёрток, торцевых ключей и надфилей. Бросились в глаза их высококаратные покрытия, разные профили — загляденье! Цена 26 долларов, но у меня и десятки свободных зелёных нет. Подходит продавец:

— Вас интересует этот набор, это высший класс, фирма мирового уровня. Если для вас дорого, я дам скидку — $22 вас устроит?

А у меня в голове одна мысль, как выбраться из этого конфузного положения — совковый опыт, тогда ещё неизжитый. Что-то пробормотал и выскочил на улицу. «Заходите, всегда будем рады!» Стандарт!

Возвращаюсь «домой», возле входа в магазин сидит нег… простите, афроамериканец. Когда я выхожу с пакетом, он буквально преграждает мне дорогу. «Маней — маней» и бьёт себя по животу. Раскрываю пакет, достаю бутылку кефира и хлеб, протягиваю голодному человеку. Мне трудно найти слова для описания того выражения презрения, которым он меня окатил. Я для него больше не существовал — он отвернулся, демонстративно сплюнул и молча занял своё место на ящике у входа. Второй конфуз за день, а в глазах всё ещё стоит этот синенький пластиковый футляр алмазных недоступностей! Утром пошёл в университет — доклады, общение, выставки приборов разных фирм несколько сгладили вчерашнее. Возвращаюсь, подхожу к магазину — сидит тот же тип. Нет, уж! Хватит с меня одного раза! Повернулся и пошёл в дальний большой Супер. Улица пустынна, редкие прохожие, да и машины не так уж часты. К тому же тротуар местами завален мусором, вяло течёт вода. В общем, нарушаю правила и иду по дороге, настроение невесёлое. Что-то привлекло моё внимание, валяется какой-то рулончик величиной с большой палец. Поднимаю: свёрнутые в трубочку и перетянутые резинкой … доллары по одной купюре! Разворачиваю и машинально считаю. Вы уже, думаю, догадались! Совершенно верно — ровно 22 доллара!! Я оглядывался по сторонам — никого вблизи нет, поднимал глаза к небу, автоматически искал тех, которые в белых одеждах с крылышками, снова пересчитывал эти бумажки, боясь, что они, как в известном романе, уже превращаются в обрывки газет. Стоит ли говорить, что ночь была без сна, а утро всё не наступало! О Конференции я уже не думал, зудило только одно — в котором часу открывается известный магазин? Только когда в кармане начала ощущаться тяжесть небольшой вожделенной покупки, я как бы очнулся и поверил в случившееся. Кстати, этого темнокожего господина в мои последние филадельфийские дни больше не было видно. Он что, не осознавая, только выполнял предназначенную (кем?!) ему роль на сцене моей жизни? «Мавр сделал своё дело…»

Мы ещё долго сидели, вспоминали нередкие случаи странных совпадений в своей жизни, или когда неудачи, неприятные события оказывались иногда сцеплены с неожиданными и, зачастую, позитивными поворотами личных историй. Как и меня в оставшиеся дни той давней поездки, нас в этот вечер не отпускали мысли о причудах теории вероятностей в непростом сочетании с гипотезами Карла Юнга о нередкой синхронистичности событий в жизни. Так что эти небольшие великолепные изделия рук человеческих подняли такой пласт неизвестного, которое и через четверть века после посещения первой столицы США остаётся без ответа, вызывая дрожь от лёгкого прикосновения к глубинным тайнам Бытия.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Исаак Лапидес: Две заметки

  1. Пришёл домой, проверил в книге «Девочка и птицелёт» посвящение Лёне — и его там не оказалось. Значит, Володя посвятил Лёне свою следующую книгу «Весёлый Роман» (её я почему-то не нашёл в своей библиотеке, хоть она там точно должна быть). Собственно, «Весёлый Роман» – о Лёне. А «Девочка и птицелёт» полна Лёниными стихами — поэтому, видно, я и ошибся. Лёня был, по моему (и не только) мнению, потрясающим поэтом, даже без скидки на его юный возраст. Кому интересно — смотрите и далее по ссылкам. Увы, там я обнаружил, что, вопреки моей надежде, Серёжа умер в 2006 г., в 52-летнем возрасте…

  2. Старшего сына писателя В. Киселёва, умершего от лейкемии в возрасте 22 лет, звали Лёня. А младший сын Серёжа, мой ровесник и приятель (до нашего отъезда из Киева в Израиль в 1977 г.), надеюсь, здравствует и поныне.
    Книга, которую Володя (для меня — а вообще-то Владимир Леонтьевич) Киселёв посвятил Лёне, называется «Девочка и птицелёт».

    А вот ещё два штриха, которые дополнят замечательное опсание замечательной личности Люсика Гольденфельда:

    «К тому времени [1968 год – Ю.Д.] я уже года два занимался магнитобиологией. Но врача, меня больше всего занимало лечебное действие магнитных полей. Результаты лечения магнитами заболеваний, которые до этого устранял только оперативным путём или, в лучшем случае, с помощью болезненных и не всегда безвредных инъекций, были просто удивительными. Количество выздоровевших пациентов увеличивалось. От обращающихся за помощью не было отбоя. Поэтому так называемые доброжелатели из Киевского ортопедического института доложили министерству здравоохранения Украины о том, что я занимаюсь запрещённой деятельностью – экспериментирую на живых людях. Следует заметить, что заместитель министра отнёсся ко мне весьма доброжелательно. У него уже были сведения о моей запрещённой деятельности от его выздоровевшего родственника. Для продолжения моей деятельности и превращения её из запрещённой в обычную лечебную работу требовался пустячок – справка о том, что моя аппаратура безвредна.
    …Мой племянник видный физик, профессор, членкор Академии наук Украины. Обратился к нему.

    – Знаешь, дядюшка, даже неприлично, если справка, выданная тебе, будет подписана такой же фамилией.
    Я вскипел и ушёл, не попрощавшись.
    В тот же день, даже не спросив о деталях, нужную справку написал мне мой приятель профессор физики Илья Гольденфельд. Тут же позвонил племяннику и не без ехидства сообщил ему об этом.
    – Знаешь, – ответил мне племянник, – на твоём месте я не стал бы пользоваться этой справкой. Во-первых, ты можешь подвести Люсика (так мы звали Илью), а во-вторых, фамилия автора справки не очень подходящая для твоего случая.
    Немного остыв, осознал, что в словах племянника, имевшего куда больший опыт общения с научным истеблишментом, чем у меня, безусловно, есть здравый смысл».
    (Ион Деген, «Большой магнит у входной двери»)

    «В течение 26 лет я посещал заседания ортопедического общества. Но никогда — ни до, ни после этого вечера не было в этом зале такого количества людей.
    Уже назавтра банда начнет распространять слухи о том, что Деген заполнил аудиторию своими подольскими пациентами во главе с евреем Виктором Некрасовым. (Подол — нижняя часть Киева, в которой до революции разрешали селиться евреям. Что касается Виктора Некрасова, … то слухи о том, что он еврей, упорно распространялись украинскими пысьменыками во главе с подонком-антисемитом Малышко.)
    Ложь о составе аудитории без труда можно опровергнуть даже протоколом заседания: из 143 членов общества присутствовало 123. Было много врачей не ортопедов, в том числе врачи из нашей больницы. Только девять человек в переполненном зале были не врачами: моя жена и сын, еще трое самых близких моих друзей (двое из них уже в Израиле), Виктор Некрасов с женой, нынешний профессор Еврейского университета в Иерусалиме физик Илья Гольденфельд и еще один физик».
    (Ион Деген, «Из дома рабства»)

  3. Да, Исаак, Вы правы насчет дрожи «прикосновения к глубинным тайнам Бытия». Вот наука добралась уже до глубин Вселенной за млрды световых лет от нашей Земли, а какой-нибудь более-менее доступной гипотезы о происхождении жизни и видов животных на ней так и не придумала.

Добавить комментарий для Юрий Деген Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.