Илья Липкович: Рассказы о молодости. Окончание

Loading

Я выпил водку залпом и подумал, что, пожалуй, направляюсь в правильную сторону от государственной границы бывшего Советского Союза. Нас пригласили на посадку. Что-то кончилось, как сказал бы Хэмингуэй.

Рассказы о молодости

Илья Липкович

Окончание. Начало

Продажа экспертной системы по статистике

Покупатель — директор автомобильного завода в Тольятти, крутой наездник. Решил купить наш программный продукт с правом распространения в Ульяновской области. Зачем, бог знает. Мы приехали в Тольятти с шефом.

Свое искусство езды директор продемонстрировал тут же, во дворике рядом с заводом, сделав крутую петлю и резко затормозив перед нами. Нас пригласили посмотреть завод. Мое внимание привлёк плакат на стене, что-то объявляющий. Каждое предложение на плакате было исправлено чьей-то дерзкой рукой (возможно, не одной), исказившей изначальный административно-пафосный смысл путем изменения приставок, окончаний и добавления матерных слов. Выполнено это было с искусством, затмившим автомобильные трюки директора. Например, призыв: «Меньше кури, план гони, здоровье береги!» был переделан на «Больше кури план, гони на здоровье, береги себя!». Директор, увидев, что мы смотрим на объявление, сказал почти одобрительно: «Это тут наши остряки постарались». Я понял, что никто снимать этот документ со стены не собирался. Жаль, не было тогда айфона — сфотографировать.

С гордостью водили нас по цехам, показывали роботов и прочие чудеса. На меня большее впечатление произвели не роботы, а люди, работающие на конвейерной ленте по сборке автомобилей. Во время обеда они вытащили баночки с едой, поставили на ленту, достали вилки-ложки и начали есть. Потребление пищи как часть технологического процесса. Жуткое зрелище. Вот так основоположники и додумались до освобождения пролетариата. Сельских жителей мне никогда не было жаль: они в поле работают, на свежем воздухе.

Потом в нашей бухгалтерии потеряли договор купли-продажи на 350 тысяч (тогда еще — рублей), и мне пришлось поехать за новым оригиналом в Тольятти. На этот раз ко мне отнеслись с куда меньшим почтением, чем в первый наш приезд. То ли оттого, что шефа со мной не было, то ли вся эта затея ковбоя-директора им разонравилась, то ли потому, что мы так облажались, потеряв документ. Но все ж подписали. Директор меня поддержал и слову своему не изменил. Мол, решили брать экспертную систему по статистике, и точка. Заместитель его хотел по старой российской традиции отложить подписание «до завтра», но директор заставил все оформить на месте: мол, видите, современный деловой человек, все вопросы решает за один рабочий день. Прилетел, подписал и в тот же день улетел. «Деловым человеком» меня называли первый и, вероятно, последний раз в жизни.

Впрочем, назад в Алма-Ату я в тот же день не вернулся. Дабы моя поездка за документом выглядела менее абсурдной, было решено, что из Тольятти я еще заеду и в Москву. Раз уж попал в те края, следует воспользоваться этим и сходить в ГПНТБ, самую крупную научно-техническую библиотеку страны. Тогда за статьями из западных журналов по статистике нужно было ездить в Москву, заказывать копии отдельных страниц в библиотеках (самому отснять было нельзя, копировальные машины были частью государственного аппарата). Я сейчас думаю, что обе поездки, в Тольятти и в Москву, можно объединить названием «в поисках оригинала». В те рублёвые годы доступ к информации был еще вполне советским.

В аэропорту «Домодедово» я подошел к стойке регистрации билетов на Алма-Ату и попросил одну девушку-казашку (по виду, студентку) взять с собой папку с договором. Мол, к вам приедут и заберут, делать самой ничего не придётся. Она говорит: «А можно сделать так, чтобы кому-нибудь другому ничего не пришлось делать?» Но в конце концов взяла.

В московской научно-технической библиотеке меня в первую очередь интересовали статьи про статистические экспертные системы из сравнительно свежего сборника «Artificial Intelligence and statistics», изданного в 1985 году по материалам конференции в Принстоне. Поскольку мы как раз продали экспертную систему по статистике, было любопытно узнать, что же это такое. Вдоволь наглотавшись библиотечной пыли, я вернулся с копиями статей домой, чтобы на досуге их хорошенько изучить (так гоголевский Чичиков собирался поступить с оторванными им со стенда театральными афишками).

Несколько лет спустя (в 1995 г.), когда я оказался в Делаверском университете на мастерской программе по статистике, я неожиданно наткнулся на вышеупомянутый сборник. Как-то, проходя по коридору математического корпуса, я заметил рядом с офисом заведующего кафедрой груду сваленных на полу книг, и среди них — одну книжку, название которой мне показалось знакомым: «Artificial Intelligence and statistics». Я поднял книгу с пола как сокровище, неожиданно свалившееся мне в руки. До этого мне не приходилось держать этот сборник в руках, я заказывал копии нужных мне страниц по ссылкам из других статей. Впрочем, сокровище было сомнительной ценности и даже для меня устарело. Писать диссертацию про экспертные системы в статистике я уже раздумал. Было странно видеть объект моего сравнительно недавнего вожделения на полу вместе со всяким научным хламом, очевидно, предназначенным к ликвидации. Это всё равно что обнаружить любимую когда-то женщину прозябающей в борделе какой-нибудь развивающейся страны. Я был недалёк от истины: завкафедрой собирал устаревшие книги для отправки в Сомали, в порядке гуманитарной помощи. С разрешения заведующего я забрал сборник и до сих пор храню его в своей личной библиотеке.

Что сталось с нашей экспертной системой в руках тольяттинского авантюриста, мне неизвестно. Деньги мы тогда благополучно обналичили в нашей бухгалтерии, кажется, даже без привлечения «мертвых душ», и сравнительно мирным образом поделили между собой, согласно ранее установленным коэффициентам участия. Большую часть своей доли я потратил на японский видеомагнитофон «Фунай» сибирской сборки. Это было довольно неумное вложение средств, поскольку цены на электронику вскоре обвалились, особенно сибирской сборки. Когда мы с семьей выехали (как тогда говорили) в США, видик отошёл тестю. Он пользовался им еще лет пять, пока как-то раз, во время просмотра фильма «Титаник», не решил немедленно выпить чего-нибудь укрепляющего. С этой целью он вышел в магазин, а когда вернулся домой, обнаружил, что замок на входной двери вырван с мясом, а из квартиры вынесено несколько предметов, в том числе видеомагнитофон «Фунай» с недосмотренным «Титаником». Тесть так и пребывает в неведении, чем там у них на корабле дело закончилось.

Таков был конец акции по продаже экспертной системы по статистике.

Московская сказка

В начале 1994 года я устроился работать в американскую фирму, свившую себе гнездо в центре нашего города. Или, как тогда говорили, «на фирму» (по аналогии с «на ферму»). Фирма эта была nonprofit (не наживы ради) и имела целью бескорыстную помощь республике Казахстан — в частности, по жилищному вопросу. Так известный мне по игре в преферанс термин «американская помощь» (когда игрок, набравший нужные очки в «пуле», помогает сопернику «закрыться» и за это пишет на него в десятикратном размере висты) обрел новый смысл. В результате платить мне стали в 10 раз больше, а работать я стал всего в два раза меньше, чем на прежней работе. Вскоре у меня начал расти живот и наметился второй подбородок — немые соучастники преуспевания. Откуда-то явилось и невнятное чувство вины, которое я пытался заглушить, раздавая на пути из офиса домой по доллару нищим старушкам, просившим милостыню.

Через месяц выпала мне командировка. Мой американский шеф сказал: собирайся, полетим в Москву, оттуда поездом в Нижний Новгород на совещание со специалистами. Кажется, занимались мы организацией жилищной реформы в Казахстане. На новой работе я приучился не задавать лишних вопросов.

— Командировочные будут? — только и спросил я.

— We will see, — неопределенно ответил шеф.

— Per diem? — вспомнил я заветное слово (означающее, что при известной экономии на питании можно еще и «навариться» на поездке).

— Не пердим, — вдруг быстро проговорил шеф, имевший обыкновение неожиданно переходить с английского на русский и обратно. — You will have more than you need (у тебя будет более чем достаточно), — отрезал он, жестом показывая, что разговор окончен.

В Москве шеф всюду водил меня с собой и при необходимости платил, доставая из казённой мошны огромную пачку российских денег, полученных им в обменнике, для верности скрепленную зажимом. Эта его привычка применять к разбухшей отечественной валюте канцелярские скрепы меня коробила, будто опошляла отпущенные нам свыше денежные знаки холодным прикосновением глупой канцелярской принадлежности.

Таким образом, мои потребности в пище и жилье удовлетворялись по мере надобности. Однажды мы вместе с шефом и московскими чиновниками поужинали в ресторане «Тбилиси», после чего шеф вернулся в отель, а я отправился на балет. Кажется, гастролировал Эйфман, из Санкт-Петербурга. Что это был за балет, не помню, — вероятно, я заснул в кресле под воздействием грузинских вин, а может быть, не помню оттого, что увиденное мною на московских улицах совершенно затмило впечатление от балета.

Из театра я пешком отправился в гостиницу. Сначала шел по широкой улице, потом зачем-то свернул в переулок. Была ранняя весна, в Москве в это время года даже в центре города всегда под ногами что-то чавкает. Я был в костюме и в новой кожаной корейской куртке, купленной недавно на американские деньги, на ногах были довольно легкие туфли, скроенные по сухой алма-атинской погоде, а тут то и дело попадались лужи и приходилось смотреть под ноги. Вдруг взгляд мой уперся в тело, лежащее прямо на моем пути.

— Братан, помоги довести бабу до дома.

Я обернулся посмотреть на «брата»; голос принадлежал мужичку неопределённого возраста, сильно навеселе, с испитым лицом, покрытым преждевременными морщинами, и с растрепанными волосами какой-то грязной масти.

— Что с ней, плохо стало?

— Да, б…, нажралась в сиську, а идти не может. Давай её под руки, тут недалеко.

Сам мужичок довольно твёрдо стоял на ногах, хотя его немного качало во все стороны, и, по-видимому, гордился, что может вполне управлять своим телом.

Я молча согласился. Мы подхватили женщину под руки и как могли стали тянуть каждый свою половину вверх, стараясь соблюдать синхронность движений. На меня пахнуло смесью дешевого табака, перегара и какого-то совсем незнакомого мне запаха.

Нам, наконец, удалось выровнять грузное тело женщины, и мы повели её за собой. Однако то ли по вине её, то ли из-за неслаженности наших усилий, она поскользнулась и повалилась на бок. Я обхватил её за то, что можно было весьма условно назвать талией, и потянул вверх, а муж, словно забыв о наших целях, вдруг с силой пихнул её, сведя на нет мои усилия, и грязно выругался. Его распирали противоречивые чувства: умом он понимал, что бабу нужно тащить домой, и как можно скорее, пока его самого не развезло. Душа же его жаждала воздать ей немедленное возмездие за то, что она столь безответственно напилась. По бессвязным его ругательствам я понял, что, по-видимому, до того как женщина напилась до бесчувствия, у её мужа уже были к ней какие-то претензии, и с каждым шагом ненависть его усиливалась и, как мне казалось, вскоре грозила обрушиться и на меня. Я посмотрел по сторонам: ни души, темень, вокруг покосившиеся хибары. В Москве такое случается, особенно с командировочными из провинции: стоит отойти на шаг от Красной площади с памятником Минину-Пожарскому и мавзолеем Ульянову-Ленину и свернуть в кривой переулок, как ты оказываешься в полутрущобах, по колено в грязи, с пьяной бабой на руках.

Её белое рассыпчатое тело, лишенное центра тяжести, то и дело ускользало из наших рук, как будто мешок, обтянутый белой кожей, в котором переливалась тяжелая ртутная масса. Мы хватали её под руки, но они, бесполезные как ручки у куклы, прокручивались, и тело её опять грузно падало на землю, обдавая нас грязью. С каждым падением нашей спутницы открывались новые белоснежные участки её тела, заодно демонстрируя нехитрую археологию бабьего обмундирования. С небольшим сдвигом, слой за слоем, следовали: пальто, шерстяная юбка, нижняя юбка и панталоны голубого цвета, как будто перекроенные из больничной наволочки. Заголенные ранее части тела тут же покрывались грязью, и все это мелькало калейдоскопом перед моими глазами, накладываясь на еще жившие в памяти сцены из балета.

— Наравне пили, б…, я — нормальный, а она — в говно, — презрительно сплюнул мужичок.

На Руси бывает так, что сядут, скажем, трое пить. И попивши, завалятся спать, прямо там, где пили и в чем были. Завалятся втроем, а подымутся утром вдвоем. Третий не подымется. Вот они похоронят его и у могилы, тупо глядя на свежий холм, скажут с укоризной: «Ну ты чё? Наравне ведь пили-то».

Это и означает высшую народную справедливость. Усопший сам виноват. Вот если бы он выпил больше других, то нарушилось бы некое хрупкое равновесие в мире: и усопшему грешно отнимать у товарищей насущное, и им грех спаивать горемычного. Вышло бы не по-людски. А так — все правильно.

Так думал я, пока мы уже довольно слаженной командой вели хозяйку домой, стараясь обходить глубокие лужи. И вот мы оказались у двери в подъезд ветхого дома, по-видимому, предназначенного к сносу. «Стоп», — приказал бабе мужичок, будто ямщик, разговаривающий со своей лошадью. Мы втащили тело в подъезд и мужик пнул в знакомую его ноге дверь, ведущую прямо в квартиру. Мы вошли.

«Вот мы и дома», — с облегчением сказал мужик, и мы как по команде выпустили нашу ношу. Баба рухнула на пол, словно мешок с картошкой. Мужик чиркнул спичкой и закурил. При свете огня я увидел часть их жилища. Это была совершенно пустая комната: голые стены, дощатый пол. Ни стола, ни стульев, ни кровати. Очевидно, все было пропито. Я поспешил откланяться и пошел искать свою гостиницу.

Утром шеф спросил: — Ну как балет?

— Ничего, первые два отделения я проспал, а в третьем мне пришлось самому немного поработать: волочить на себе одну даму по московским подворотням. Заодно я ознакомился с состоянием жилого фонда Москвы.

— Это нам пригодится. Добавишь в отчет о командировке, — сказал шеф, как всегда не всё разобрав, независимо от того, на каком языке я пробовал с ним объясняться.

Моя первая американская виза

Получать въездные визы в загранпаспорте и пересекать государственные границы я начал довольно поздно, когда мне было уже около 30 лет. В начальный период моей жизни для этого не было необходимости: страна наша и так просторна, есть где разгуляться человеку с воображением. А тех, у кого воображения недоставало, те, у кого его хватало, могли заслать так далеко, что назад дорогу не найдешь.

Но вот СССР распался на отдельные государства прямо на наших глазах, а другие страны начали более явственно заявлять о своем существовании, и их любопытные граждане все чаще стали приезжать к нам, вертеться у нас под ногами и учить жизни. И мы тоже начали выезжать в соседние страны, запасаясь консервами для экономии суточных и книжкой Дейла Карнеги о том, как себя вести среди нормальных людей, а при случае даже улыбаться им волчьей ухмылкой. Первые мои заграничные поездки были служебные — сначала в Швейцарию, потом в Словению. Заграничные паспорта и визы нам оформляли специально обученные люди, и мне просто нужно было расписываться в каких-то формах.

Получение американской визы — это уже серьёзное испытание. А первая американская виза в паспорте незабываема, как первая любовь. Да еще не простая служебная или туристическая виза, а «учебная», поскольку ехал я по приглашению Делаверского университета для обучения на мастерской программе по статистике. Пригласили меня одного, но я решил, на всякий случай, выехать с семьей (с женой и дочерью), да и жена сразу сказала: «Одного я тебя не отпущу». Я забронировал на всех авиабилеты. Обратные билеты, правда, я решил пока не брать, неизвестно еще как там все обернется. Да и денег на обратные билеты у меня не было.

До отъезда я некоторое время проработал в одной американской фирме, и мой начальник всячески подбивал меня (по-ихнему — encouraged) на этот шаг. Он рассказал мне и про Делаверский университет, где у него была одна мимолетно знакомая профессорша по статистике, и про многое другое. Этими рассказами он и подвиг меня на дальнюю дорогу. Да и не одного меня, как я смог убедиться, уже приехав в США и обнаружив соблазненных им бывших советских граждан в самых разных закоулках американского общества.

Решающим фактором было моё желание продолжить образование, которое я справедливо считал незаконченным. Стоило мне взять книгу или статью по статистике в библиотеке и открыть на любой странице — и на меня толпой наезжали непонятные формулы, иногда нарочно выделенные жирным шрифтом, чтобы подчеркнуть этим мое невежество. То были матрицы и векторы, которых я боялся пуще всего. Я верил, что заморские профессора научат меня тому, что не смогла мне дать ни семья, ни школа, ни институт, ни даже Советская Армия.

И вот одним ранним весенним утром я отправился в американское консульство за визами для себя и семьи. Среди прочих документов я имел рекомендательное письмо от шефа на фирменном бланке, гарантирующее мою благонадежность. Я знал, что при получении визы действует принцип презумпции иммиграции, и немного волновался. Уже то, что я намеревался ехать не один, а с семьёй, должно было вызвать некоторые сомнения относительно того, что я когда-нибудь вернусь на родину. По крайней мере, у меня — вызывало.

На интервью в консульство я пришел довольно рано, однако на улице рядом с дверью уже собралось человек десять. Скоро нас пустили внутрь. В на скорую руку переоборудованном под американское посольство старинном особняке (предмете гордости нашей дореволюционной архитектуры — доме купцов и промышленников Шахворостовых) еще шел ремонт и пахло свежей краской и рабочим людом.

Я уселся на стул с жесткой спинкой и наблюдал, как один за другим к окошку с пуленепробиваемым стеклом подходили соискатели и доказывали консулу отсутствие у них иммиграционных намерений. Приходилось прилюдно отвечать на очень личные вопросы консула (например, о доходах и их не всегда чистых источниках). А поскольку консул отделён от просителя толстым стеклом с узкой щелью внизу, да еще плохо понимает по-русски, приходилось говорить громким голосом то, что в обычных обстоятельствах не смел бы сказать даже шепотом. На самом деле сгибаться в три погибели и кричать консулу в щель необходимости вовсе не было, поскольку в верхней части стекла имелись дырочки с вставленными туда микрофонами, но народу нашему лишний раз согнуться не привыкать.

Будто на старой киноленте, в истерическом темпе скорого поезда мелькали судьбы пришедших за визами людей, словно словоохотливых пассажиров, спешащих открыться первому встречному. Перед молодым консулом выворачивались наизнанку души и карманы, делились тем, кто чего достиг в жизни, сколько и какими правдами и неправдами накопил капиталу, кто кого спонсировал в дальнюю дорогу, кто с кем и за чей счет живет. Запомнился один юркий человек с букетом цветов, который он пытался просунуть в щель под стеклом в качестве небольшого подарка консулу (из собственного сада!). Основным же занятием садовода-любителя был хлебобулочный промысел. «Хлеб — всему голова», — заговорщически подмигивая, объяснял он консулу, и консул согласно кивал ему своей большой лохматой головой. Я подумал, что вместо цветов ему следовало принести каких-нибудь сдобных булочек или пирожков со своего завода и пихать их в щель, размазывая масло и повидло по пуленепробиваемому стеклу (мол, пока горяченькие), чтобы пословица про хлеб наш насущный навсегда отпечаталась в сознании консула. Консул цветы не взял, а в визе просителю отказал.

Тут настала моя очередь. Я сказал «хелло», и консул вздохнул с облегчением. Он понял, что русских пословиц больше не будет. Разговор продолжился на английском языке. Консулу решительно нравился и мой английский, и моя затея поехать в Делаверский университет, чтобы обучиться там загадочной науке «статистикс». К тому же, как я потом узнал, мой американский шеф, который состоял с консулом в приятельских отношениях, предварительно позвонил ему и попросил, чтобы он не чинил мне препятствий.

«Ну а теперь, — сказал консул, откидываясь в кресле и складывая руки за головой, — ты должен убедить меня в том, что не собираешься иммигрировать в США». Я понял, что в ход должны быть пущены так называемые «узы, соединяющие аппликанта со страной его проживания». Я сказал, что в Алматы у меня остается записанная на меня квартира (правда, ухудшенной планировки, с покатым полом и совмещенным санузлом, на пятом этаже панельного дома), и показал документ, на котором были указаны собственник и план квартиры. Консул внимательно изучил план совмещенного санузла и закивал. Видно, квартирка моя ему тоже пришлась по вкусу. Далее скорым шагом прошлись по живым и умершим родственникам. Я сказал, что связан нерушимыми узами с братом, отцом, тестем и, наконец, тёщей. При слове «маза-ин-ло» консул сочувственно улыбнулся.

— Понятно, — сказал он, — ну а что ты собираешься делать после окончания учебы?

— Ну, я думаю, поработаю немного, — бодро сказал я, вспомнив, что после учебы (как я вычитал в каких-то проспектах) можно было получить разрешение на годичную практику, разумеется, при наличии работодателя.

По взметнувшимся консульским бровям я понял, что заговаривать про работу мне не следовало. Консул посмотрел на меня точно так же, как, бывало, смотрел старший брат, перед тем как сказать: «Ты что, совсем мудак, что ли?».

— Как это так, работать?

— Но ведь есть такая optional practical training после окончания университета?

— Это верно, — скривился он, как от горького лекарства: ведь заговорить о намерении работать в США, пусть и легально, при получении студенческой визы — все равно что упомянуть о веревке в доме повешенного.

— Ну а после окончания практики что ты будешь делать?

— Поеду назад домой, — наконец соврал я.

— Ну вот и чудесно! — сказал консул, — за паспортами с визами придешь завтра.

Я был счастлив, что все так хорошо кончилось, и пошел в свою квартирку с покатым полом — сообщить жене, что нам всем разрешают ехать в США.

Впрочем, в те годы еще требовалась и выездная ОВИР-овская виза. Но в 1995 году это была уже простая формальность.

Выехали мы в Америку из Алматы нетрадиционным транспортом — на поезде. Правда, доехали только до Чимкента, далее автобусом в Ташкент, а там уже пересели на самолет. Оттуда летали дешёвые «Узбекские авиалинии», к тому же билет в один конец на узбекских рейсах стоил ровно в два раза дешевле, чем в оба, а мне как раз нужно было только в один конец. «Смотри, на билете ты выиграешь, но пока будешь в Ташкенте, узбеки из тебя вытянут куда больше денег другими способами», — предупреждали друзья. «Это мы еще посмотрим, кто у кого вытянет», — отвечал я.

Брат помог нам занести вещи в купе и вышел на платформу. Когда мы тронулись, он зачем-то зашагал в направлении движения поезда, глядя куда-то в сторону. На лице его вдруг выступила нездешняя тоска, и я понял, что домой уже не вернусь.

Наш рейс в Нью-Йорк вылетал следующим утром, и нужно было снять номер в недорогой гостинице в Ташкенте. Нам посоветовали один отель — кажется, «Узбекистан». Я протянул в окошко администратора два паспорта: свой и жены. «Номер на двоих — 50 долларов», — сказала администратор и начала изучать наши паспорта. «Хорошо, что ребенок может жить бесплатно», — подумал я. Но тут что-то пошло не так: оказалось, что в паспорте жены не было новой фотографии, хотя ей как раз два месяца назад исполнилось 25. Правда, её без труда можно было опознать и по 16-летнему фото, несмотря на все ужасы семи лет семейной жизни. «Нарушение паспортного режима», — с удовлетворением сказала администратор и вернула нам паспорта. «Что же делать?» — спросил я.

В отличие от России, где подобный вопрос моментально обрастал экзистенциальными интерпретациями, в узбекском контексте он переводился однозначно: кому и сколько нужно дать? «Ждите участкового, он должен дать разрешение». От консьержа мы узнали, что у участкового много всяких дел, и раньше пяти вечера он не придет. «Видимо, ходит по участку и собирает дань», —догадался я.

Мы оставили вещи в гостинице и пошли погулять по городу. Бросился в глаза переизбыток милиции: на каждого праздношатающегося (было такое советское слово, произносимое с укоризной) приходилось примерно четверть милиционера. Видимо, участковому не так легко выживать при такой конкуренции. Один неверный шаг — и его сметут с места. Мы зашли в кафе поесть. Статный усатый мужчина с волосатыми руками выдал нам каждому по тарелке душистого плова из огромного казана, кажется, черпая его оттуда голыми руками.

Мы вернулись в отель. У наших ног юлой завертелся консьерж, почуяв добычу.

— Участковый пришел, в паспорт не забудь что-нибудь положить.

— Сколько? — спросил я.

На этот вопрос он только загадочно усмехнулся. Я решил ничего в паспорт не класть. Консьерж завел меня в кабинет, и там, при закрытых дверях, я протянул паспорт жены участковому, довольно еще молодому человеку, в глазах которого застыла бесконечная тоска. Он открыл паспорт и посмотрел на фотографию жены девятилетней давности. Денег в паспорте не было. «Есть нарушение», — вздохнул он и вернул мне документ. Я вышел из кабинета. Консьерж семенил за мной, приговаривая:

— Вот, что я тебе говорил, нужно было положить!

Тут вдруг мне пришла в голову гениальная и вполне узбекская идея:

— Послушай, а сколько стоит этот же номер, если я буду один там жить?

— Ты что, считать на умеешь? 25 долларов с человека.

«Это у них как билеты на самолет: в одну сторону в два раза дешевле выходит», —подумал я.

— Ну тогда давай поступим так: я тебе дам 50 долларов, а меня пусть оформляют в гостиницу одного за 25.

Консьерж просиял от радости:

— Вот молодец! Вот это правильно, вот так сразу вопрос решим! И тебе хорошо, и нам!

Сейчас я бы сказал, win-win (взаимовыигрыш), тогда я этого выражения еще не знал. Не знаю, с кем консьерж разделил мои 25 долларов, но он тут же уладил всё с администраторшей, взяв у меня паспорт, потом сам отнес наши вещи на второй этаж. Лифт почему-то не работал. Он пожелал нам спокойного отдыха и сказал, что завтра утром приедет его брат и отвезет нас в аэропорт.

Это означало очередной виток вымогательств. Поездка в аэропорт была недолгой (в отличие от многих столичных городов, в Ташкенте аэропорт расположен совсем рядом с городом — к большому неудовольствию таксистов), но драматичной. Водителю нужно было за каких-то десять минут убедить пассажиров в том, что за бензин, запчасти, «ваще всё» приходится расплачиваться чуть ли не собственной кровью. После некоторых препирательств я дал ему пять долларов, мы взяли багаж и прошли в здание аэропорта.

Там нас ждали новые испытания. Частично я был к ним готов и даже имел при себе справку из какого-то банка, объясняющую, откуда у меня на руках оказалось сразу 350 долларов США (вся моя наличность на момент выезда). Как мне сообщили служащие агентства Узбекских авиалиний в Алматы еще при покупке билетов, не гражданам Узбекистана дозволяется провозить с собой только 50 долларов на семью. Узбекам можно было провозить 500 долларов, если, конечно, они у них были. Оказалось, что справка, которую я получил по блату в каком-то казахстанском банке, «неправильная». Почему так вышло, сейчас я сказать затрудняюсь. Это мне объяснили на узбекской таможне в аэропорту. Таможенник смотрел на меня осоловевшими глазами и не мог понять, как я собираюсь ехать в США без обратного билета всего с 350 долларами на троих и на какой размер взятки он может рассчитывать.

В действительности же у меня были еще примерно полторы тысячи (все, что удалось скопить за первые 30 лет жизни), но их я отдал своему американскому боссу, получив взамен чек, которым собирался воспользоваться уже в Америке. Про существование личных банковских чеков на узбекской таможне тогда еще не знали. Да и сам я, честно говоря, слабо верил в магическую силу этой бумажки: что, если шеф просто пошутил? На самом деле, если бы я потрудился прочесть мелкий шрифт таможенной декларации, то обнаружил бы, что чеки там упоминались — наряду с банкнотами, казначейскими билетами, монетами, акциями и облигациями, изделиями из драгоценных металлов и их ломом, камнями в любом виде и состоянии (в том числе алмазы, бриллианты, рубины, изумруды, сапфиры, а также жемчуг).

Посовещавшись с коллегами, таможенник сказал, что, ладно, учитывая моё и без того тяжелое материальное и семейное положение, они меня пропустят, но «нужно помочь одному человеку». — «Какому человеку и что за беда с ним приключилась?» Меня завели в кабинет без окон. «Человек» вытащил откуда-то 20-долларовую банкноту, видавшую виды. Тело её было наискось рассечено и заклеено прозрачной лентой. «Обменяй нам на целую. У нас такие не принимают, а ты все равно в Америку едешь, там и такие берут». Мы совершили взаимовыгодный обмен, и меня пропустили через таможню с миром и всем добром.

Все же это была неправда, что порванные купюры нигде на территории Узбекистана не принимали. Оказавшись за чертой таможенно-паспортного контроля, я тут же разменял подозрительную бумажку в баре, купив 150 грамм водки «Абсолют». Я выпил водку залпом и подумал, что, пожалуй, направляюсь в правильную сторону от государственной границы бывшего Советского Союза. Нас пригласили на посадку. Что-то кончилось, как сказал бы Хэмингуэй.

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Илья Липкович: Рассказы о молодости. Окончание

  1. Блестящий автобиографический художественный репортаж! Легко, остроумно, зримо! А Хэмингуэй в заключительном аккорде — не случайное имя в читательских пристрастиях автора. Удачи!

  2. «Московская сказка».
    Талант у вас есть-никуда не денешь. Но вот это очень неприятно читать. Писать об этом – равносильно тому, что подсматривать за чем-то непотребным.

    1. Инна, дорогая, что же вы увидели непотребного? Я, например, практически физически мучился вместе с автором при транспортировке мучного и тяжелого, ускользающего тела дамы без признаков любых чувств.
      После я был вознагражден описанием визово-выездного процесса.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.