Александр Левковский: Искусственное дыхание

Loading

«Двенадцать лет тюрьмы за двойное убийство, — бормотал Давид, качая в недоумении головой. — Есть ли на свете более бесхребетный суд, чем израильский!? Смягчающие обстоятельства! Какие могут быть обстоятельства у убийцы-фанатика!?» — «Попомнишь мои слова, Дэйв, — сказал я. — Этот гад будет на свободе через пять лет…»

Искусственное дыхание

Рассказ

Александр Левковский

Левковский

«Mesdames, ― звонко прокричала она, ― Око за око, зуб за зуб. Великолепный закон, и я его первая последовательница».
Л. А. Чарская, «Записки институтки»

1

К 2014 году изо всего нашего 516-го полевого госпиталя осталось в живых человек двадцать, не более. А в моём городе, Ришон Ле-Ционе, — только четверо: Меир, наш главврач, родом из Багдада; наш главный хирург Давид, иммигрировавший в Израиль из Балтиморы; Суламифь, наша бессменная медсестра, окончившая полвека тому назад медицинскую школу в Иоганнесбурге; и я, бывший советский хирург-травматолог из Ташкента. Правда, религиозный Давид живёт не в Ришоне, а на штахим (то есть на Западном Берегу Иордана, в одном из еврейских поселений), но его дочь с детьми поселилась в нашем городе, и Давид пропадает у неё неделями.

Нам всем четверым уже далеко за семьдесят, а нашему бывшему боссу, подполковнику запаса Меиру Дрори, даже исполнилось восемьдесят. Мы прошли все израильские войны, начиная с Шестидневной войны 67-го года, и чудом уцелели, хотя бомбили нас ракетами и снарядами нещадно — и египтяне, и сирийцы, и иорданцы, — и мехаблим (так на иврите именуются террористы) поливали наши госпитальные палатки огнём из советских и китайских АК-47, и довелось нам неоднократно ползать по траншеям и в открытом поле, подбирая раненых под ураганным обстрелом.

Мы выжили, и вот теперь мы, четверо ушедших в отставку дряхлых пенсионеров — один подполковник, два майора и капитан Медицинского Корпуса Армии Обороны Израиля (Хейл А-Рафуа, на иврите), — собираемся раз в неделю в Ришон Ле-Ционе, в шикарном трёхэтажном скопище магазинов и кафе, известном под названием Кеньон А-Захав (то есть, Золотой Торговый Центр, или по-английски — The Golden Mall).

На верхнем этаже этого заведения стоят бок о бок два кафе, а перед ними простирается просторная площадка, заставленная ресторанными столиками. Это очень уютное место, где тихо играет ненавязчивая музыка и вкусно пахнет свежезаваренным кофе. Это такая неописуемо мирная — я бы сказал, умиротворяющая! — картина, что нам, некогда полуоглохшим от взрывов и автоматных очередей, она иногда кажется просто нереальной, честное слово!

Израильтяне очень любят собираться в кафе и ресторанах, и неудивительно, что площадка эта обычно заполнена людьми до отказа, и свободный столик бывает найти нелегко, но после лета 2014 года, один крайний столик около эскалатора мы с женой не занимаем никогда, даже если нам приходится ждать следующего свободного столика ещё минут пятнадцать — двадцать.

Всё моё короткое повествование и посвящено кошмарному — выходящему за пределы реальности! — событию, случившемуся за тем столиком в тот трижды проклятый день, 18-го июня 2014 года, — через пять дней после начала войны Израиля против террористов ХАМАСа.

2

В тот день мы собрались, чтобы отметить предстоящую женитьбу Давида и Суламифь.

Зачем, спросите вы, люди женятся, когда ему исполнилось семьдесят шесть, а ей — семьдесят семь?! Зачем? — когда тела их навсегда утратили молодую упругость и обвисли морщинистыми складками, когда, прикасаясь друг к другу, они не испытывают неописуемого юношеского напряжения и дрожи, когда для них исчез навсегда сладчайший вкус поцелуя молодого мужчины и молодой женщины!?

Зачем?!

-… А затем, — сказал мне Давид накануне того судьбоносного дня, 18-го июня, — что я люблю её больше жизни. И всегда любил её — ты же знаешь…

Я, конечно, знал об этом. Мы все знали это — ещё со времён Шестидневной войны, когда в наш 516-й госпиталь, наступавший по Синаю в составе армии генерала Шарона, прибыла новенькая медсестра Суламифь Леви, родом из Южной Африки.

Ах, какая это была невообразимая красавица! Ей было тогда лет тридцать, не более, — и не было в нашем госпитале мужчины, который не воображал бы себя тайком в объятьях этой изумительной женщины.

Но она отвергла всех, притязавших на её внимание. Всех! — за исключением нашего хирурга, американца Давида! Шесть дней знаменитой войны 67-го года и были теми шестью днями, когда зародилась и окрепла их любовь. Я помню их, молодых, высоких, красивых, целующихся на восточном берегу Суэцкого канала, когда вокруг них бушевали, размахивая оружием, праздничные толпы наших солдат-победителей, добравшихся за неполную неделю до сердца Египта.

И я вспоминаю их, опять таки целующихся, у иерусалимской Стены Плача, отвоёванной нами у иорданцев летом 67-го года…

После войны Судного дня 73-го года Суламифь (или Шула, как мы её называли) попала под обстрел на сирийской границе. Она была медсестрой в группе наших солдат, посланных через границу, чтобы переправить два десятка раненых сирийских детей для лечения в израильских госпиталях. Мехаблим обстреляли эту группу, убили двух солдат и трёх ребятишек и ранили нашу Шулу.

Давид отнёс её на руках к госпитальному вертолёту и был её верной сиделкой в госпитале Рамбам в Хайфе, где он же и сделал ей сложнейшую операцию на простреленном лёгком.

* * *

А потом Шула исчезла из жизни нашего Давида. Год был 74-й; им обоим было уже по тридцать семь; казалось, все их войны были позади, они выжили — и надо было думать о создании семьи.

-… Видит Бог, Миша, я хотел иметь семью! — признавался мне Давид. — И родить ребятишек — таких же красивых, как их мать. А она сопротивлялась. И я знал — почему!..

Моему другу Давиду не надо было объяснять мне, почему Шула сопротивлялась. Дело в том, что Давид был глубоко религиозным человеком — таким его воспитали родители, ортодоксальные евреи из Бруклина, — а атеистка Суламифь не признавала никаких божественных авторитетов. И, кроме того, он намеревался поселиться в новом городке Маалей-Адумим — на штахим, отнятых у иорданцев в Шестидневную войну, а ей по душе был вольный, не засыпающий по ночам, космополитический Тель-Авив.

…— Миша, дорогой! — умоляла меня Шула. — Разъясни ему, что он должен выбрать — я или Бог! Он не может запереть меня в клетке где-нибудь в глуши Иудеи и Самарии, по соседству с арабами. Я достаточно насмотрелась на наших «двоюродных братьев» за три войны — и даже получила пару пуль от них. Неужели он не понимает!?

Он не понимал — и Суламифь рассталась с ним. Улетела к старым больным родителям в Иоганнесбург, побещав Давиду, что вернётся через полгода.

И не вернулась…

Точнее, вернулась… через пятнадцать лет — с мужем и двумя детьми. И едва она успела встретиться с Давидом, как их старая любовь вспыхнула опять — и разгорелась с новой силой, чтобы уже не погаснуть никогда. Никто из них не рассказывал мне, как им удавалось встречаться в последующие годы, пока росли девочка и мальчик Шулы и подрастали трое дочерей Давида, и хотя им пришлось жить мучительной двойной жизнью более двух десятков лет, — они были безмерно счастливы!

-…Но ты ведь знаешь, Миша, — говорил мне Давид, — за всё на свете надо платить. Как говорим мы, американцы, «there’s no free lunch!». Нет бесплатного обеда! И меня всё время мучает мысль, что мы с Шулой ещё не заплатили положенную цену за наше безумное счастье…

Если бы только Давид знал, как был он близок к истине!

3

Суламифь и Давид овдовели почти одновременно — в 2012-м году…

Прошло ещё два года — и вот мы четверо сидим на нашем привычном месте, на площадке третьего этажа, перед двумя кафе, в Кеньон А-Захав, готовясь отметить наступающую свадьбу бывшего капитана Хейл А-Рафуа Суламифь Леви и бывшего майора Давида Штерна.

Идёт пятый день войны с мехаблим из ХАМАСа, но это не наша война; впервые за много лет мы зрители в израильской войне, а не её участники. В предыдущих войнах мы были либо кадровыми офицерами-медиками, либо резервистами, призванными на службу, либо — в двух последних войнах — волонтёрами. Но сейчас нам за семьдесят, и никому не придёт в голову взять нас на фронт. И не надо! — мы навоевались, пусть теперь воюют молодые!

Но судьба распорядилась иначе — и нам, старикам, пришлось хлебнуть ещё раз отравленного фронтового воздуха. Но не в сражающейся армии, а в красочном Кеньон А-Захав, в мирном городе Ришон Ле-Цион.

* * *

Мы подкатили инвалидное кресло Меира поудобнее к столику, уселись и заказали вино и закуску.

— Нам надо было поехать не сюда, а в русское кафе, — сказала, смеясь, Шула. — Миша заказал бы там русскую закуску, которую я обожаю: селёдочку, винегрет, салат «Оливье», солёные огурчики… А потом — котлеты по-киевски!

— Договорились, — согласился я. — Завтра едем в Тель-Авив, в ресторан «Баба-Яга».

— Откуда у тебя деньги на ресторан? — осведомился Меир. — Тебе что — наше правительство наконец увеличило пенсию?

— Они клятвенно обещают добавить пенсию ветеранам, — сказал Давид, разливая вино по бокалам. — Уже год как обещают, но никак не добавят…

— А закончится война с мехаблим — и будет опять причина задержать увеличение пенсий, — добавила Шула. — Мол, денег в казне нет, все деньги ушли на войну.

Хаверим, — сказал Меир, — обратите внимание — наши друзья пришли пообедать. — Он кивнул в сторону крайнего столика у эскалатора, за который как раз усаживалась арабская пара — мускулистый широкоплечий мужчина лет тридцати и закутанная с головы до пят в чёрную абайю невысокая женщина.

— Я, видно, слишком долго жила вне Израиля, — задумчиво пеоизнесла Суламифь, — и никак не могу привыкнуть к тому, что вот мы воюем против арабов и они посылают на наши головы ракеты, а в то же самое время арабы сидят рядом с нами в кафе и спокойно обедают. Такое возможно только в Израиле.

— Шула, — сказал Меир, — они такие же израильтяне, как и мы с тобой… А посмотрите, ребята, какая она красавица, эта арабка! Почти как наша Шула в молодости…

И не успел Меир закончить фразу, как где-то в вышине над нами взвыла сирена воздушной тревоги. Привычные к этому ежедневно повторяющемуся звуку посетители кафе не проявили никаких признаков волнения и продолжали спокойно обедать. Паника началась тогда, когда один за другим раздались два оглушающих взрыва… Прошло несколько секунд тишины — и раздался взрыв такой страшной силы, что казалось, арабская ракета врезалась прямо в крышу. Все посетители кафе — мужчины, женщины и дети — в страхе бросились бежать вниз, прямо по движущемуся эскалатору, стремясь попасть поскорее в безопасный подземный гараж…

В общей страшной суматохе мне было видно, как арабка за соседним столиком рванулась с места, зацепилась своей абайей за спинку стула, споткнулась и рухнула на пол. Она издала хриплый протяжный стон, перевернулась на спину и затихла. Изо рта у неё пошла слюнная пена.

— Шула, — крикнул я, бросившись на колени около женщины и разрывая застёжки на её чёрном одеянии, — проверь пульс!.. Давид, звони в Скорую!

Суламифь, тоже бросившись на колени, сорвала с головы арабки её хиджаб и приложила палец к вене на её шее.

— Пульса нет! — крикнула она. — И дыхания нет! — Привычным отработанным жестом она приподняла женщине подбородок, зажала ей нос, прижалась губами к её рту и сделала два глубоких выдоха. Остановилась, давая мне возможность начать в бешеном темпе давить на грудную клетку несчастной арабки. Давить и отпускать… Давить и отпускать… Давить и отпускать…

Через пару минут мы бы вернули женщину к жизни — нет сомнения в этом, мы делали искусственное дыхание сотни раз! — но не суждено нам было это сделать — вмешался её муж. Краем глаза я вдруг увидел, как он, перевернув столик и что-то безумно крича, ринулся к нам и, размахнувшись ногой, дважды ударил меня ботинком. Удары пришлись мне по рёбрам — и я буквально отлетел к стене. А он, навалившись сзади на Шулу, обхватил её шею и стал душить её обеими руками, хрипло крича что-то по-арабски…

Давид бросился на араба и ударил его сбоку ногой по лицу — раз, второй и третий! И продолжал нещадно молотить его лицо, так что в конце концов оно превратилось в кровавое месиво. Трое молодых парней схватили араба за руки в попытке оторвать его руки от шеи Шулы, но тщетно — араб, оскалив зубы на окровавленном лице, рук не разжимал…

Когда его, в конце концов, оттащили в сторону, стало ясно, что время было потеряно — обе женщины лежали рядом на полу, покрытом кровавыми следами, — и обе были мертвы…

* * *

… На суде, месяц спустя, адвокат Саида Фавзи, обвиняемого в «непреднамеренном двойном убийстве», заявил судье: «Ваша честь, обвиняемый не признаёт себя виновным. Его поступок был в полном соответствии с законами святого Корана, так как его жена была публично насильственно обнажена и, следовательно, обесчещена.»

… Мы с Давидом вышли из здания суда после приговора и побрели к автомобильной стоянке.

— Двенадцать лет тюрьмы за двойное убийство, — бормотал Давид, качая в недоумении головой и вытирая слёзы. — Есть ли на свете более бесхребетный суд, чем израильский!? Смягчающие обстоятельства! Какие могут быть смягчающие обстоятельства у убийцы-фанатика!?

— Попомнишь мои слова, Дэйв, — сказал я. — Этот гад будет на свободе через пять лет…

4

Саида Фавзи выпустили из тюрьмы («за примерное поведение») в июне 2019 года — ровно через пять лет после совершения им двойного убийства. Я верно предсказал, что виновник смерти Шулы окажется вскоре на свободе, но даже в самом фантастическом сне я не мог предвидеть, что он придёт в Кеньон А-Захав и сядет за тот же самый столик, за которым он сидел пять лет тому назад. Видно, правду говорят, что преступника тянет посетить ещё раз место преступления.

— Миша, — сказал Давид, — погляди на тот столик. Видишь нашего старого друга? У него, видать, новая жена — и тоже красавица… Не могу простить себе, что я оставил тогда дома свой пистолет; я бы пристрелил его, как бешеную собаку, — и моя Шула осталась бы жива!

Давид сунул руку в карман. Я знал, что там лежит его беретта. У всех поселенцев на штахим есть огнестрельное оружие.

— Дэйв, — сказал я, — давай уйдём.

— Как это уйдём! — удивился он. — А как же «око за око»? Кто же отомстит за Шулу? Миша, если за двойное «непреднамеренное убийство» дают двенадцать лет, то сколько дадут за одинарное преднамеренное? Лет пятнадцать, я думаю.

— Дэйв, — взмолился я, — не надо!

— Когда я выйду из тюрьмы, — продолжал Давид, — мне будет всего-навсего девяносто шесть. А может, меня выпустят через пять лет за примерное поведение, как выпустили этого гада…

Он отвёл мою предостерегающую руку, встал, всё ещё держа свою руку в кармане, подошёл к столику араба и громко произнёс:

— Саид, у тебя, я вижу, новая жена. Поздравляю! А поставил ли ты памятник своей первой жене, которую ты убил?

Араб смотрел на него непонимающими глазами, — но, видно, через мгновение узнал в нём свидетеля на своём суде и привстал. Ещё секунда — и он бросился бы на Давида, перевернув стол.

Но Давид успел выхватить из кармана свою беретту и выстрелил. Араб рухнул на пол лицом вниз. Истошно закричала его жена.

Давид вернулся ко мне, положил пистолет на стол и спокойно сказал:

— А теперь, Миша, вызови полицию.

Print Friendly, PDF & Email

9 комментариев для “Александр Левковский: Искусственное дыхание

  1. Сергею Эйгенсону:

    Огромное спасибо за высокую оценку рассказа. Мне особенно ценен этот отзыв, ибо он исходит от автора замечательных, полных интереснейшей информации и сдержанного юмора «Северных баек», «Рассказов по жизни» и «Севастопольской альтернативы» — произведений, которых я не пропускаю и которые многому меня научили.

    Ещё раз благодарю!

  2. (а сейчас — в эпоху коронавируса — ещё и прикладывает к твоей руке термометр)
    __________________________________
    Странная у вас в универмаге проверка. Везде направляют тепловизор в область лба. И на это есть какие-то основания физиологические. Так и все мамы на свете проверяют у ребенка температуру, прикладывая губы ко лбу, а не к руке.

  3. Это действительно очень сильный рассказ. Я как будто прожил с этими людьми все это.

  4. Марксу:

    Уважаемый Маркс, я готов согласиться с Вами — при условии, что вы замените слово «ложь» на «фантазия». Ведь согласитесь, что по Вашему критерию едва ли не вся художественная литература — тенденциозная ложь. Под Ваше определение «мужской беллетристики» легко подпадают и «Гамлет» Шекспира, и «Хулио Хуренито» Эренбурга, и «Сто лет одиночества» Маркеса, и «Тысяча дюжин» Джека Лондона, и «Дом Телье» Мопассана, и, конечно, упомянутая Вами «Драма на охоте» Чехова…

    А что касается «тенденциозности», то опять таки хочу заметить, что вся художественная литература — проводник тенденциозности. Нетенденциозными являются объявления о продаже поношенных автомобилей.

    Мне лестно, что вы определили мой рассказ как «мастерскую беллетристику», которой «автор владеет в полной мере». Благодарю!

    Соплеменнику:

    Уважаемый Соплеменник, не могу возразить Вам по поводу «рефлексии ублюдка» (по Вашему выражению), так как я не специалист в этой области. Думаю, что в его экстремальном состоянии он мог и не разжимать рук, сколько бы его не били.

    А что касается возможности совершения самосуда религиозными евреями, то я могу назвать Вам не один такой факт. К примеру, таковым является факт убийства арабского подростка Мухаммада Абу-Хдейра (из чувства мести) в июне 2014 года тремя израильтянами в Иерусалиме.

  5. Это тенденциозная ложь. Но беллетристика мастерская. Есть такой жанр БЕЛЛЕтристика — и автор владеет им в полной мере. Не случайна помянутая им Лидия Чарская. Но то всего лишь ДАМСКАЯ беллетристика: «Ах! — вскрикнула Милочка и упала в обморок…» У нашего автора мужская беллетристика, которой не гнушался ни Джек Лондон, ни Мопассан, ни Чехов («Драма на охоте»).
    Мы привыкли думать, что классика — это что-то давно прошедшее. Нет, классика сродни высокому мастерству.

  6. Интересно, но неколько моментов смущают.
    После первого же удара ублюдок должен был рефлекторно(!) разжать руки.
    Верующий еврей совершает самосуд — так может быть?

  7. Инне Беленькой:

    Я живу в Ришон Ле-Ционе, и мы с женой бываем в Кеньон А-Захав едва ли не ежедневно. Если б я захотел пронести туда пистолет «беретту», или автомат «Узи», или даже ящик с гранатами, я бы сделал это безо всяких проблем. Дело в том, что на въезде в огромный двухэтажный подземный гараж кеньона охранник только смотрит тебе в лицо (а сейчас — в эпоху коронавируса — ещё и прикладывает к твоей руке термометр) — и на этом проверка заканчивается. А что там у тебя в багажнике машины? — за все эти годы меня не спросили ни разу. Увы, это так…

  8. Давид сунул руку в карман. Я знал, что там лежит его беретта.
    ________________________
    А как он пронес свою беретту через охрану каньона?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.