Да, неизменно моложавый, подтянутый, элегантный, он до последнего оставался на эстраде — как в боевом строю. Звучит несколько выспренно, но это правда.

«Я на эстраде — в боевом строю…»

98 лет назад родился
народный артист России Бен Бенцианов
(3 октября 1918 — 2 апреля 2009)

Лев Сидоровский

ЭТОТ серебряноголовый, с юношеской фигурой, человек украшал нашу эстраду шестьдесят пять лет, полвека из которых прошли на моих глазах. К великой моей удаче, знал его не только как давний благодарный зритель, но и как автор немалого количества его но­меров, соучастник разных «капустников», дружеских посиделок, ну и, естественно, как журналист…

Говорено-переговорено за прошедшие годы было немало. Когда же Бен Николаевич Бенцианов впервые вышел к зрителю? Он рассказывал:

— Случилось это в Новосибирске, где оказался после ра­нения и долгого блуждания по госпиталям. Туда была эвакуиро­ваны наша «Александринка» и Филармония, во главе которой стоял знаменитый Иван Иванович Соллертинский. Решил ему по­казаться. Выступил — и услышал: «Поете вы гораздо хуже, чем Халиева и Лордкипанидзе, читаете тоже не так, как Перельман и Давыдова. Однако докладчиком вас возьмем». «Докладчиком» назывался тот, кто вел симфонические концерты. Выходил на сцену и объявлял: «Чайковский, Первый концерт для фортепиано с оркестром. Исполнители…» Именно в этом качестве осенью сорок третьего я и вступил на филармонические подмостки. А вскоре вдруг вызывают: «Вам доверено вести концерт для участников торжественного заседания, посвященного 26-й го­довщине Великого Октября». Стал лихорадочно вспоминать все шутки, репризы, которые в разное время слышал на эстраде от Гущинского, Алексеева, Утесова, Менделевича, Муравского… И вот 6 ноября 1943 года на новосибирской сцене Клуба имени Сталина впервые оказался в роли конферансье…

Может, это было именно то, о чем он мечтал с детства?

— Нет, в раннем детстве мечтал стать управдомом. Потом — артистом, но — артистом драмы. И стал им: учился в студии при БДТ, играл на прославленной сцене — вместе с Люсей Мака­ровой, Фимой Копеляном, Славой Стржельчиком… Однажды, в антракте «Дачников», спросил нашего педагога, художественного руководителя Большого драматического, будущего народного ар­тиста СССР Бабочкина: «Борис Андреевич, вы видели, как во втором ряду смеялись?» Бабочкин взорвался: «А ты что, в зал смотришь? Не-е-е, не получится из тебя артиста, иди на эст­раду, там как раз «четвертая стена» не нужна. Только на эст­раду!» Я расстроился: эстрада тогда среди драматических ар­тистов не очень была популярна… Так что Бабочкин мне нап­ророчил… Вскоре после того выступления в Клубе имени Ста­лина оказался я с концертной бригадой на фронте. Войну за­кончил в Германии… Минуло несколько лет, и однажды увидел на эстраде Александра Блехмана: безо всяких декораций, без специального костюма, без грима, без партнеров он держал ог­ромный зал в своей власти. Я понял: хочу быть рядом с этим мастером, хочу у него учиться. В коллективе Блехмана, кста­ти, осуществилась и золотая мечта детства: я таки стал уп­равдомом — Гаврилой Гаврилычем Доморощенко. Этот болтун, де­магог и непроходимый дурак был у зрителей весьма популярен…

Отлично помню этого управдома, причем он у Бенцианова в разных случаях видоизменялся: то становился заведующим сто­ловой, то — культмассовиком в доме отдыха, то даже — дирижером джаз-оркестра… Да и все последующие программы Бена Ни­колаевича в память врезались отчетливо: «Человек с чемодан­чиком», «После дальних дорог», «Лицо друзей», другие… И всегда при этом ощущал: эстрада для Бенцианова — не просто «развлекаловка», а дело весьма серьезное и ответственное… Впрочем, он и не протестовал:

— Да, свою профессию уважаю. Ведь каждый вечер мне, по сути, предоставляется высокая трибуна, и творческая безот­ветственность на ней — безнравственна. Конечно, считаю своим долгом развлекать, приносить людям хорошее настроение. И в то же время — ненавязчиво напоминать о таких понятиях, как совесть, порядочность, духовность. О таких чувствах, как дружба, как любовь…

За все за это зритель его всегда любил. А как к артисту относились те, кто в Питере руководил идеологией? Не случа­лись ли конфликты?

— Еще как случались! Например, в одном из монологов я упоминал, как на V съезде РСДРП, в Лондоне, Ленин от имени делегатов обратился за материальной помощью к английскому капиталисту. Услышав мое выступление, первый секретарь обко­ма Романов возмутился: «Бенцианов клевещет на вождя револю­ции! Владимир Ильич н е м о г одалживать у каких-то капи­талистов! Чтобы больше Бенцианова на эстраде не было!» И ме­ня «запретили»… Через некоторое время, когда Романову доложили, что та ленинская расписка о долге действительно хра­нится в Москве, в Музее революции, «первый» изрек: «Ну и что? Может, и был такой эпизод в жизни партии, но зачем на­роду об этом знать?» Однако моя опала все равно продолжалась еще несколько лет: не было в городе ни моих афиш, ни объяв­лений о моих концертах по радио…

Хорошо, что, в конце концов, обошлось, ведь в советские времена порой случались у артистов и прямо-таки трагические эпизоды. Ну, скажем, по анкетным данным…

— Меня в наших анкетах всегда возмущал глупый вопрос: «Кем были ваши родители?» Господи! Да кем они были? Советс­кими людьми. Большевики значительно облегчили бы жизнь стра­ны, если б в анкетах спросили: «Кем стали ваши дети?»

Ну и пресловутая «пятая графа» тоже кой-кому основа­тельно нервы попортила…

— Как-то мы с Муравским вели концерт, посвященный Дню милиции. Петр Лукич объявляет: «Па-де-де из балета «Лебеди­ное озеро». Исполняют Наталия Дудинская и Семен Каплан». Я ему из-за кулисы почти кричу (Петр Лукич был сильно глухо­ват): «Не Каплан, а Сергеев!» Муравский улыбнулся: «Мои до­рогие! Извините за оплошность. В наше время, когда каждый Каплан мечтает называться Сергеевым, я настоящего Сергеева обозвал Капланом». В зале — хохот… Но случались и провока­ции. Помню, в Колонном зале Дома Союзов концерт для участни­ков Всесоюзного совещания «командиров промышленности» вел замечательный конферансье Олег Милявский. И вот объявляет Олег номера, а они — как на подбор: «Русский народный ор­кестр имени Осипова…», «Русский народный хор имени Пятниц­кого…», «Исполнитель русских народных песен Иван Суржи­ков…» И в конце первого отделения: «Выступает скрипач Лео­нид Коган…» Вдруг голос из зала: «Русский?» В зале — зве­нящая тишина. Милявский секунду помедлил: «Советский». Раздались аплодисменты. Дождавшись паузы, Олег добавил: «А воп­рос — антисоветский». Во втором отделении, объявив номер Лившица и Левенбука, осведомился: «У вас, товарищ, ко мне вопросы есть?» В зале — хохот и аплодисменты… Мне тоже иногда удавалось найти точную репризу. Как-то давали концерт в воинской части накануне Нового года и договорились высту­пать не больше пяти минут. Но певец Григорий Прага, спев длинную арию, тут же затянул другую. За кулисами возмути­лись, в зале заскучали. Наконец закончил и вдруг заявляет: «Ну а теперь я с большим удовольствием исполню…» Но тут я подошел, отобрал микрофон: «Всё! Концерт из Праги закончен!»

В его программах время всегда выражало себя дос­таточно откровенно и смело. Бен Николаевич пояснял:

— Когда однажды Ахматову напечатал Кочетов, кто-то уди­вился: «Как вы могли отдать стихи в «Октябрь»?» Анна Андре­евна горько усмехнулась: «Мне некогда ждать»… Вот именно с этим же ощущением — «Мне некогда ждать!» — я всегда выходил на сцену. Должен был идти и делать свое дело. Потому что завтра мне эту возможность могли закрыть…

Помню, например, как в 1993-м (когда Хасбулатов объявил поход против Ельцина) Бенцианов пел: «… Но если Хасбулатов — демократ, то я хочу в режим тоталитарный». А через некото­рое время у него появился номер и про Руцкого — как он за 28 тысяч «деревянных» купил себе «Мерседес» и всем предлагает: «Садись, прокачу!»:

Я к тебе, дружок, не сяду,
Завезёшь вдруг по кривой:
Хорошо — коль в сорок пятый,
Ну а вдруг — в тридцать седьмой?!..

Увы, в девяностые слово на эстраде можно было услышать уже очень редко. И острые куплеты, как великолепно многие годы делал это Бенцианов, уже не пел почти никто. Все концертные площадки заграбастали бесчислен­ные поп-«звезды»… Бен Николаевич вздыхал:

— «Звездой» на эстраде теперь можно стать, не прилагая никаких усилий: просто нацепил нелепый наряд (или, наоборот, без всякой одежды) — всё! Стать артистом — совсем другое: для этого требуются талант, время: силы… Артист выходит на эстраду, чтобы помочь людям устроить жизнь. А большинство нынешних «звезд» — чтобы у с т р о и т ь с я в жизни. В этом вся разница…

Конечно, он тоже смотрел телепередачи и по поводу всяких «анш­лагов» и «смехопанорам» не скрывал эмоций:

— Если бы Аркадию Исааковичу Райкину в горячечном сне приснился хоть один процент эфирного времени, которое зани­мает сегодня Евгений Ваганович Петросян, он, наверное, прос­нулся бы в холодном поту: потому что в таком случае ему просто нечего было бы больше сказать! А Петросян не стесняется без конца вещать про тещу, вонючий лифт, санузел, секс… Это всё делается, чтобы сидящие в зале и у телевизоров подталки­вали друг друга: «Вот, жена, ты меня все ругаешь, а Петро­сян-то вон кого показывает!» Подобному зрителю (впрочем, их огромное количество) очень нравится, что есть кто-то глупее, чем он, подлее, отвратительнее… К тому ж после каждой нич­тожной интермедии Петросян подставляет фонограмму с овация­ми… Слава богу, что есть великий Жванецкий, еще есть Кар­цев, Арлазоров… Что же касается молодого и очень талантли­вого Максима Галкина, то на него, к сожалению, плохо дейс­твует слава. К тому же Максиму нужно делать то, что лучше него никто не сможет, а он зачем-то вдруг начинает петь с Пугачевой…

Ему приходилось выступать не только на русском языке, но и на английском, польском, немецком, венгерском, чешском, румынском, финском… Вспоминал:

— За рубежом обычно старался избежать дословных перево­дов. Однажды слушал, как одному иностранцу переводили сти­хотворение: «Отличное, благоустроенное шоссе. Ввиду полного безветрия зеленые насаждения совершенно спокойны. Если у те­бя есть возможность задержаться, ты сможешь здесь неплохо отдохнуть». А оказалось, что это Лермонтов: «Не пылит доро­га, не дрожат листы. Подожди немного — отдохнешь и ты».

* * *

КОГДА-ТО, очень давно, в ленконцертовском «капустнике» я пел «одесские куплеты» в адрес всех присутствующих. Был среди них и такой:

И Бенцианову поклон, конечно, низкий:
Артист заслуженный республики Киргизской!
Не ожи­дал я здесь подобного сюрприза:
Впервые ж вижу настоящего киргиза!

После и другие союзные республики поочередно прис­ваивали ему свои почетные звания — пока, наконец, не стал Бен Николаевич народным артистом РСФСР.

Вообще-то его, так сказать, «девичья» фамилия была иной: Баранчик. И когда там же, в «Ленконцерте», Бен Николаевич отмечал своё 70-летие, я прочитал «оду», в которой вспомнил весь его творческий путь. В частности, те далёкие годы…

… Когда нам были по карману
Песец, б а р а н ч и к и овца,
Когда ещё Бен Бенцианов
Носил фамилию отца…

Ну а когда в 1993-м Бен Николаевич в Концертном зале, что у Финляндского вокзала, отмечал 50-летие своей творческой деятельности, я выдал другую «оду» с такими, например, строками:

… Хохочут, словно от щекотки,
От Петербурга до Чукотки.
Стон — над Окой и Ангарой,
Когда на сцене наш герой.
Ну а в Одессе? Там едва ли
Забудут через двести лет,
Как все БЕНдюжники вставали,
Лишь начинал он свой куплет…
Полвека он на этой «пашне»!
Он именит, как Жан Габен! –
Ведь в Лондоне часы на башне
Назвали в честь его — «Биг Бен»!
Но всем, от Рима до Албены,
Известны и другие Бены:
Один в Алжире был Герой,
Израиль сотворил второй.
Так вот, наш Бен, скажу я смело,
Покруче тех со всех сторон:
В сто раз умней он, чем Бен Белла,
И даже — чем Бен Гурион!
Душа не заперта в шкатулке,
По-большевистски горяча!
Не зря живёт он в переулке,
Носящем имя Ильича!..
…………………………………
Да, его имя знаменито!
Сказал мне древний аксакал:
«Шустрее Бена нет джигита –
По званьям всех он обскакал!»…

На этом и так пространное цитирование прекращаю. (Кстати, упоминавшийся выше Бен Белла молодым пользователям Фейсбука наверняка не знаком. Это был премьер-министр Алжира, которому Хрущёв в 1964-м присвоил звание Героя Советского Союза).

А сам юбиляр в финале того торжества свой лирический монолог завершил так:

Я на эст­раде — в боевом строю.
Удачи были, неудачи были.
Я жизнь свою эстраде отдаю
Лишь для того, чтоб все мы лучше жили!

Да, неизменно моложавый, подтянутый, элегантный, он до последнего оставался на эстраде — как в боевом строю. Звучит несколько выспренно, но это правда.