Ефим Гаммер: Догадки играют в прятки. Часть 6

Loading

Я родился в России, на родине «Капитанской дочки», в Оренбурге, тогда Чкалове, куда были эвакуированы с военным заводом из Одессы мои родители. Причём в тот день и час, когда началось наступление на Берлин. Может быть, это и заложило в мой характер нечто такое, что ведёт по жизни.

Догадки играют в прятки

Ефим Гаммер

Часть шестая. … пятая. … четвертая. … третья. … вторая. Часть первая

1

Никто не обратил внимания, вступая в новый год по еврейскому календарю, что математически он выводит нас к счастливой цифре — 21.

Очко, братцы, очко! И без того, как лягут карты.

Не верите? Что ж, приглашаю вас в начальную школу на урок сложения. Еврейский год 5+7+8+1=21.

Не иначе, как намек на лотерейное счастье, спасение от пандемии и уход из самоизоляции… Нет, не в загул, хотя бы в научную библиотеку.

Или есть другие предложения?

2

Чего только не приходит в голову на еврейский новый год, в особенности, при полной самоизоляции? Смотришь на религиозных евреев, идущих на молитву в синагогу, расположенную на узаконенном по требованию правительства расстоянии от дома — не дальше 500 метров, и думаешь: почему их кипы имеют такую форму, типа треугольный колпачок? Когда кипа на макушке, голова кажется удлиненной. И тут же на память приходят наскальные рисунки, скажем так, иноземных богов, а проще говоря, инопланетян, либо египетских фараонов и их внеземных наставников.

А если порыться в архивах, и смахнуть пыль с потускневшего глянца фотографий, сделанных на юге Чили в начале двадцатого века, то вообще голова пойдёт кругом, сколько ни прикрывай её от солнечных лучей еврейской ермолкой.

Там, на юге, в самой близкой точке от Антарктиды, жило племя аборигенов, вымершее под «гуманитарным влиянием» колонизаторов — англичан. Что они оставили в память потомкам? Разве что фотки, которые не были опубликованы до недавнего времени. На них древние чилийцы изображены в похожих на кипы треугольных колпаках, делающих лицо удлинённым. Тела их разрисованы продольными линиями, и чем-то смахивают на скафандры из тонкой ткани.

Вот и всё, что сохранилось от этих людей.

А легенды? Мифы?

Англичан не интересовали чужие сказания о пришельцах. Они сами были пришельцами на этих землях. Вот о себе они и рассказывали… под свист хлыстов такие доступные пониманию сказки, что все их слушатели из коренных жителей просто-напросто вымерли.

3

Герои моих произведений решили отметить праздник Суккот. У себя в Гило, в том исторически знаменитом районе Иерусалима, где ещё в древние времена пастушок Давид, будущий царь иудейский, пас овец и коз.

Но как это сделать? Кругом карантин! А по периметру полицейские, готовые штрафовать нарушителей самоизоляции.

Радио предупреждает: больше трёх в одной сукке не собираться.

— Что ж, будем соображать на троих, — решили герои моих произведений. — Нам не привыкать.

И сообразили.

Построили соответствующее количество шалашей. Разделились попарно, на двойки, как когда-то учились. И давай шастать от одной обители до другой.

— Я на третьего!

— А Лёшка Морской?

— Уже отвоевался!

— Чего так?

— Слишком усердно выяснял с подполковником Васенькой, кто из них больше уважает майора Сухопутова.

— И?

— Спят уже, сил не рассчитали.

— А майор Сухопутов?

— За него не боись! Всегда готов заменить меня в строю.

— На третьего?

— И как это вы догадались?

— С нами догадки не играют в прятки.

4

Всё, что есть у человека, ему дала наша Земля. От пищи до полезных ископаемых.

Всё, что сделал человек, направлено на разграбление и уничтожение нашей Земли. От вырубки лесов, до истощения недр и отравления атмосферы.

И после этого он пел в охотку: «человек проходит как хозяин необъятной Родины своей».

Но сегодня уже не поёт. Коронавирус запечатал рот предохранительной маской.

И не особенно ходит. 500 метров туда, 500 метров сюда, на большее расстояние полиция не разрешает удаляться от дома в период пандомии и всеобщего карантина.

Что остаётся?

Вспоминать о том, как под диктовку Лебедева-Кумача и Дунаевского мы покоряли пространство и время, и даже в диком сне не представляли, что эпидемия закроет для нас курорты и пляжи. А уж о романтических бросках на север, в Арктику и дальнюю Сибирь и говорить не приходится.

Впрочем, говорить как раз приходится, больше ничего иного не придумаешь на всё ещё трезвую голову, если воспоминания рулят и отправляют в полёт, в который бросаешься не сходя с места.

5

Редакция киренской газеты получила секретную телеграмму из Москвы, такого приблизительно содержания: профессиональный охотник на соболя Албай Красноштанов представлен за меткость при попадании в глаз маленьких зверюшек к ордену Ленина.

Мне выделили персональный вертолет и дали распоряжение: без очерка о замечательном снайпере не возвращайся.

Я и не думал возвращаться без очерка.

На подлёте к его сторожке пилот сбросил за борт шторм-трап, и я сошёл на землю, как ангел, по веревочной лестнице. Вертолёт же мой, персональный, отправился в дальнейший путь, по почтовым своим надобностям.

Герой моего очерка то ли прослышал, то ли нет о награждении, но пил, будто прослышал, — напропалую.

В углу его комнатенки стояло пять ящиков водки, один влитый в другой. С пола до потолка. В каждом — 24 бутылки.

Меня он приветил доброй улыбкой, настоенной на открытом русском лице, узких монгольских глазах и редкой, волосок в сантиметре от волоска, щетине чукчи.

— Входи, друг-человек, гостем будешь! Хочешь разговор, пожалуйста, — с открытым сердцем поговорим по душам. Хочешь жену, бери, — с открытой душой даю. Друг-человек мне брат-человек. Что Бог послал — кушай-пей, чем жена богата — прими-возлюби.

От жены его — она выставляла на колченогом столе потроха каких-то местных лесных обитателей — я по скромности отказался.

Но от стакана водки, потом второго отказаться не смел.

— Пей, сынок! — ласково уговаривал меня охотник-орденоносец. А жена ему подпевала: «Пей, сынок, пей». Полагала, ночь ей обеспечена. Всё путём, всё по закону. У них, этих таёжников с кровью чукчи — давнее, от предков, как поговаривали местные старожилы, правило: гостю — открытое сердце, открытая душа, отдай в личную собственность всё, на чём взгляд его остановится.

Водку в меня Албай Игнатович Красноштанов уже влил. Теперь пора и жену предложить. Пусть не на всю жизнь, на час-другой. Но ведь и за час-другой от этой, не сексуальной, честно признаюсь, дамочки неопределённого возраста наберёшься всяческих, совсем лишних для организма болезнетворных вирусов и микробов.

После третьего стакана охотник уже насильно вталкивал мне на колени свою нержавеющую красавицу.

— Бери! Денег не стоит!

— Нет, — мямлил я, не могу, мол, без любви и дружбы.

— Бери! Такой обычай! Народы Севера, паря!

Видя мою нравственную неуступчивость, Албай Игнатович снял со стены, с гвоздя, свою знаменитую «тузовку», винтовочку малокалиберную. И ствол навёл на левый мой глаз, будто я уже соболь.

Но я был не соболь.

Я был еврей.

В этот, страшный для жизни момент я интуитивно вспомнил: никакого отношения к народам севера я не имею. Память спасла, и я принял, если взглянуть на меня внимательно сегодня, правильное решение.

— Я еврей, — сказал я. И, читая недоумение в раскосине его прищуренных по-ленински глаз, добавил: — Есть такая нация! У нас другая традиция, паря. Дюже историческая! Мы на халяву берем не женами, а соболями. Это когда в гости приходим… э-э… к щедрому хозяину… э-э… паря ты… открытая душа… с винторезом под мышкой..

— Да? — растерялся Албай Красноштанов.

Слово о евреях ему и аист на хвосте не завозил — не порох, не водка, не соль, не спички — товар далеко не первой необходимости. Библию власть пустила на самокрутки ещё до его рождения, антисемиты к нему при минус сорока не захаживали, вымирали на тропе познания чести и совести. Так что он предстал в собственном воображении, зашпринцованном алкогольным градусом, первооткрывателем новой народности. Орден у него уже в заначке, а тут подфартило ещё и с докторской мантией — будет, на что этот орден повесить.

— За евреев! — сказал я и поднял стакан.

— Есть такая нация! — кивнул Албай Красноштанов и вытащил из наволочки, смастеренной под пуховую подушку, две искрящие антрацитным углём шкурки.

Без антисемитов, согласитесь, вольготно. В медвежьем углу, представьте, чувствуешь себя раскрепощёно и свободно, как, положим, в Израиле, где кругом одни евреи, а в кране есть вода, в банке деньги, в армии солдаты, сержанты, генералы — и все без кривых ружей, и никто не косит от службы.

— Будем жить, евреи! — пошёл я по второй, испытывая неведомую на демонстрациях радость от провозглашения лозунгов.

— Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! — поддержал декламатора заматерелый лесовик и перекинул мне пушные самородки, стоимостью рублей этак в триста.

Я же от хмельного питья и царёвой жизни, дарованной под слюдяным солнцем охотничьей сторожки, совсем расшалился и, понимая, здесь мне стыдиться происхождения не придётся, нализался, согласно веселию на Руси, до положения риз.

Журналистский блокнотик я исчеркивал понятными только мне каракулями.

Избушку расцвечивал блицами. Затвор «Зенита Е» щёлкал бесперебойно.

Водку глотал, не морщась. Песни пел матерные.

И не заметил, как Албай Игнатович стал раздваиваться. А когда заметил, начал с ними, с обоими, чокаться и пить на брудершафт. Опрокинув граммульку со вторым Албаем, вернулся к первому. Сравнил: ан нет, не одно лицо — слева округлое, морщинистое, справа — лошадиной конфигурации, с усищами, как у моржа. С животом — на две полши с прицепом в дюжину пива.

Ба! Да это Жорка-летун. Возвернулся, видать. В самый разливной час. Почту разбросал по становищам, и сюда — орден обмывать! Пострел везде поспел! Вот я ему и пропел, ясно и козе, не из Лебедева-Кумача, не во благо маршевых рядов. Из потаённого, домашнего приготовления, когда — «Я другой такой страны не знаю» — имеет прямое отношение к Руси-матушке, а не к запредельной Юрмале с целебным для сердечников морским и сосново-янтарным воздухом, «где так вольно дышит человек».

«Вертолётчик ты мой, рубель-летчик.
Как твоя керогазка цела?
До какой из заоблачных точек
за пол-литром людей понесла?»

К моменту вылета, выгребая по зорьке на посадку, я заметил, что и вертолёт набрался до предела: лопасти качались, точно пьяные матросы на шаткой палубе, мотор чихал и отплёвывался, будто вот-вот блеванет.

Жорка взгромоздился в кожаное, подпрыгивающее как на рессорах кресло водилы, вытер усища тыльной стороной ладони, зычно, словно он Чкалов из довоенного фильма, провозгласил: «От винта!», потом добавил из Пахмутовой и Добронравова по-Гагарински: «Он сказал — «поехали» и…»

«И положил на всех», — доходчиво подсказал я.

— А то! — весело заметил Жорка.

Штурвал на себя, и минуту спустя он на пару с матерком поднял усыпляющую ритмичным покачиванием люльку в воздух, взял курс восточнее, в сторону сопок, на лагерь геологов, ищущих какую-то мифическую, небывало богатую Золотую жилу Сибири. По поверью, она проходит чуть ли не по поверхности земли и не далее чем в трехстах километрах за Киренском. Но места там нехоженные, лешим и водяным оберегаемые, поднадзорные, как в глухую старину по неписаному правилу бирючьей жизни: тайга — закон, медведь хозяин…

6

Душа передается на расстоянии 2000 километров и входит в эмбрион на пятом месяце беременности.

Вот такая информация. Из научного мира. От именитого популяризатора, выступающего по телевизору.

Популяризатор, обмолвившись о душе, ничего не сказал о ДНК. А я подумал: ДНК и душа — это разные сферы. ДНК передается от предков, а душа по эстафете реинкарнаций. И можно предположить, что в отдалённом прошлом эти два предмета человеческой идентичности находились в противоположных лагерях. Допустим, ДНК в теле Наполеона, а душа в груди Кутузова. Сегодня же они соединились и живут в полной гармонии… Но в ком? Не буду раскрывать тайны. А то, поверив в мои мистические способности, попросите рассекретить, кто ныне является правообладателем ДНК Мартынова и души Лермонтова? ДНК Сталина и души Ленина? ДНК Мишки Япончика и души Соньки — Золотой Ручки?

Или?

Пофантазируйте!

Впрочем, какими бы ни были фантазии, им далеко до забавных игр Высшего Разума.

7

Одноклеточное существо плавает в тарелке. Зачерпнёшь ложкой, съешь, и никто не заметит. Ни тарелка, ни ложка, да и само одноклеточное. А ведь существо! Производное от слова — существенное! Поди, мыслит, значит, существует, по Рене Декарту. Но и не по нему. Вернее, не по-нашему, если думать без напряга мозгов. Впрочем, без напряга мозгов, можно додуматься вообще до невероятного. Например… О, нет! Не буду! Лучше расскажу историю, случившуюся со мной. А уж вы и додумывайтесь. До невероятного? Окей! Без напряга мозгов — до невероятного. А с напрягом… до каких-то безумно интересных, но умом не постижимых игр высшего разума. Впрочем, может, и не игр. А наставлений свыше, что мы носим в себе, не уразумевая о том и не умея ими проникнуться.

Итак?

Мозг работает всего на пять процентов. Морг на все сто. Почему? Именно поэтому.

На перегоне Мюнхен-Зальцбург я остановился в приграничном городке между Германией и Австрией, чтобы обменять марки на местные деньги. На окошке кассирши увидел свою фамилию и очень удивился. Не тому, что кассирша ходит по жизни под фамилией Гаммер (Gammer), на то и фамилия немецкая, чтобы под ней ходили не только евреи. А тому, что фамилия не была переписана на немецкий лад — Хаммер (Hammer). И в том, и в другом случае, молоток. Но все же…

Как-то мой брат Боря рассказывал, что заехал в австрийскую деревню по имени Гаммер, и убедительности ради выставил передо мной на столе пивной бокал с надписью «Gammer».

— Подарок, — пояснил, — из местного бара.

Вот и мне хотелось зарулить в эту деревню, но оказывается не обязательно ехать в неё, чтобы столкнуться с однофамильцами.

Поучительно и забавно.

Поучительно? Да! Отличный повод пофантазировать на тему, откуда ноги растут.

Забавно? Нет! Далеко не забавно, когда, приняв местную часовню за музейный объект, внезапно оказываешься на примыкающем к ней маленьком кладбище и видишь ту же австрийскую фамилию Gammer на каменном надгробье. И приписка: обер-лейтенант. Ну? Дрожь по телу? Мелкий озноб? Или сухо в горле? Сухо-сухо! Дата смерти — и мой день рождения — совпадают по всем параметрам. 16 апреля 1945 года. Интересно, а совпадает ли и час рождения? Я родился в 3 часа 50 минут ночи, точно в тот миг, когда началась наступление на Берлин. И почему-то с детства меня донимала мысль. Что я и погиб при наступлении на Берлин в облике и подобии советского офицера. Но эту мысль я скидывал на бесконечные игры в войну, когда мы, дворовые ребята победного года рождения, изображали из себя красноармейцев, идущих в атаку на врагов или повторяющих подвиг Александра Матросова. Враги — непременно фашисты. Мы, понятно и дошкольнику, «наши». Причём, без каких-либо национальных различий. Хотя впоследствии при получении паспорта выявились в русских, евреев, украинцев, латышей и литовцев.

И вдруг? Каменное надгробье. Моя фамилия, теперь уже однозначно никак не еврейская, вписана в немецкий военный билет и несет неведомую угрозу. Что за ней, за этой фамилией? А что за той же фамилией, но еврейского рода? Пустота! Ни могильных плит, ни определенного клочка земли. Разве что воспоминания. Но сегодня и воспоминаний не осталось. Те, кто способен вспомнить, уже не с нами. А кто не способен… это мы, их дети и внуки, оберегаемые ради психического здоровья от страшных тайн военного лихолетья. Нам вспоминать. И догадываться, кем были до рождения — в той ещё реинкарнации. Кем были — не по уму, это запредельно, на уровне метафизики. Лучше пребывать в формате настоящего времени. А как? Да вот так, вне придумок и лишних накруток, и без того фантастики в моей жизни выше головы.

8

Выборка из интервью Виктору Тихомирову-Тихвинскому,

главному редактору журнала «Русский писатель» — Санкт Петербург.

— Добрый день, Ефим Аронович! Я с трудом верю в то, что вы, мой собеседник, именно тот Ефим Гаммер, о котором в России говорят: легенда Израиля. Как вы относитесь к такой высокой оценке вашего таланта поклонниками из России?

— Это ко многому обязывает. Впрочем, в ходе нашей беседы многое прояснится и станет ясно, достоин ли я этого звания.

— Очень интересно узнать, как всё начиналось?

Я родился в России, на родине «Капитанской дочки», в Оренбурге, тогда Чкалове, куда были эвакуированы с военным заводом из Одессы мои родители. Причём в тот день и час, когда началось наступление на Берлин — 16 апреля в три часа пятьдесят минут ночи. Может быть, это и заложило в мой характер нечто такое, что ведёт по жизни. Но главное, конечно, в семье. Мои родители мама Рива и папа Арон — люди необыкновенно талантливые. Папа особенно. Музыкант, превосходный рассказчик и изобретатель, металлист-жестянщик. Он блестяще играл на аккордеоне, баяне, рояле, сочинял музыку. Мой младший брат Борис Гаммер, широко известный в Израиле и за рубежом джазовый саксофонист и кларнетист. Создав Иерусалимский диксиленд, аранжировал папины фрейлехсы тридцатых годов на модерный лад и повёз их после представления в Иерусалимской академии музыки, где преподает джазовое искусство, на международный фестиваль в Сакраменто, Калифорния, США. Музыка была принята на бис. И — факт есть факт! На творческом мосту, перекинутом через десятки лет, в соитии еврейских мелодий и модерных ритмов, родилось новое джазовое направление «дикси-фрейлехс», попавшее ныне в музыкальную энциклопедию. Старшая моя сестра Сильва — тоже музыкант широкого профиля, как и её муж — гитарист и певец Майрум Аронес, сын знаменитого еврейского актера Файвиша Аронеса, арестованного в 1949 году и отправленного из Биробиджанского еврейского театра в ГУЛАГ, и известной певицы Берты (Беллы) Аронес. Свою музыкальную карьеру она начинала в Ленинградской капелле под управлением Мильнера. А потом, выйдя замуж, переехала из Питера в Биробиджан. Во время войны неоднократно выезжала с шефскими концертами на фронт.

— Вы проявили себя в разных видах искусства. Какое направление своего творчества Вы бы выделили, как главное!

— В своей «Бунинской речи», говоря о романе «Один на все четыре родины», принёсшем мне звание лауреата, я сказал, что четвёртой моей родиной, наряду с первыми тремя — Россией, Латвией, Израилем — является Творчество.

С молодых лет, понимая, что творческий потолок каждого человека отнюдь не столь высок, как небесный, я создал для себя понятие «творческая спираль». Переходя, как бы по витку, от одного вида искусства к другому, поднимаешь свой творческий потолок намного выше, чем он был прежде. Особенно четко это прослеживается в моей литературной работе, которая и является для меня главным направлением в творчестве, в её жанровом разнообразии: проза, стихи, юмор, сказочные и фантастические повести.

— Вы добились значительных успехов на мировом уровне в таких, казалось бы, разных направлениях — литература, журналистика, живопись, спорт. Неужели всё это совместимо?

— Без одного, не было бы другого. Казалось бы, какое отношение бокс имеет к искусству? Это же мордобой, выбивание мозгов, как считают некоторые. Но вспомним, олимпийский чемпион Геннадий Шатков — кандидат юридических наук, проректор Ленинградского университета, олимпийский чемпион Валерий Попенченко — кандидат технических наук. Великий английский поэт Джордж Байрон, несмотря на хромоту, был отличным кулачным бойцом. Поэтому не покажется удивительным, если я сообщу, что и Александр Сергеевич Пушкин тоже увлёкся на какое-то время этим видом спорта. Вот что вспоминает Вяземский об уроках бокса, преподанных ему, тогда семилетнему мальчику, автором «Евгения Онегина»: «В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски, и я так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и нежелающих боксировать». Не хуже Пушкина, полагаю, боксировал и Хемингуэй. Так что бокс совместим с творчеством, вернее, является его составляющим. А если так, то и все остальные виды творчества ещё более совместимы. Была бы охота совмещать. А для этого нужна не только работоспособность, но и сила воли, которая позволит разом покончить с дегустацией алкогольных напитков, курением по три пачки в день, объедаловкой. Как же бросить все это без помощи спорта? С боксом — просто: месяц голодовки, и 15 кг. долой. Утренние пробежки — и прощай астматическое дыхание. Хочешь развить стремительную реакцию на удар — забудь о послеобеденной рюмке. В результате, начав 1 июля 1998 года боксерский марафон при весе 69 кг. я уже через три месяца стал чемпионом Иерусалима в легчайшей весовой категории — 54 кг. При этом хочу заметить, моим первым противником на ринге в том 1998 году был Хрущев. Потом я побеждал попеременно Брежнева, Ворошилова, Пушкина, Некрасова, Азарова. Смех-смехом, но это факт. Израиль — страна чудес. Так что и то, что я выступал на ринге до 70 лет, тридцать раз становился чемпионом Иерусалима, и не проиграл ни одного боя, тоже отнесём к разряду чудес, если чуть-чуть позабудем о работоспособности и силе воли.

— Как русскоязычным писателям живется и работается за рубежом?

— Что ни говори о развитии литературы, израильский путь всё же имеет свои отличия. Нам, приехавшим из бывшего СССР, выпал жребий проторять его самостоятельно: не ходить по протоптанным прежде «мастерами от соцреализма» дорожкам, чтобы попутно нам прочищали мозги от крамольных мыслей, а рукописи — от идеологических прегрешений. Нам выпало дарованное, можно сказать, по велению неба, право открывать себя не то что заново, но по-настоящему, отталкиваясь от природного «я», побитого некогда молью советской действительности. Немыслимая в прошлом возможность — стать самим собой, не боясь цензуры и нагоняев начальства! Нам не понадобилось, как Брету Гарту либо Джеку Лондону, превращаться в золотодобытчиков, чтобы среди отвалов пустой породы вылавливать на лотке блестящие искорки удачи. Всё это давала нам реальная жизнь репатрианта — вживание в Израиль, чувство сопричастности со всем миром, служба в армии, когда охраняешь от террористов святые места Иерусалима, Хеврона, Шхема-Наблуса — Стену Плача, Гробницу Авраама-Исаака-Иакова — «Махпелу», гробницу Иосифа.

При этом никто из писателей практически на гонорарах не живет. Главное, иметь постоянную работу. О Шае Агноне, лауреате Нобелевской премии, говорили, что он жил на зарплату учителя. Я на — журналистскую: ответственный редактор и ведущий программ радио «Голос Израиля — «РЭКА».

— Ваш прогноз относительно будущего печатной литературы. Не убъёт ли электронная книга книгу бумажную?

— Когда я, будучи солдатом-резервистом, охранял от террористов в Шхеме-Наблусе священную гробницу Иосифа, великого пророка, предсказавшего Египту «семь тучных и семь тощих лет», каким-то чудесным образом он дал мне понять, что с похожим вопросом обращался к нему и фараон. Клиента строящейся на века пирамиды интересовало, сохранятся ли в будущем папирусы с его жизнеописанием, или появится какая-то новая печатная продукция, которая сметёт все устаревшее. Иосиф сказал: и папирусы останутся в МУЗЕЕ, и несуществующие ещё ныне книги на бумаге вместе с их собратьями — электронными. На смену всему этому придет телепатия. Не будет нужна типография, откажутся от компьютера, а вся информация будет вноситься в голову благодаря какой-то мельчайшей мозговой клеточке, которая существует в человеке с момента Сотворения, но ещё не задействована. Правда, произойдёт это с теми людьми, у кого на плечах голова, а не кочан капусты.
Более деловой ответ выглядит несколько по-иному. И тут я могу сослаться на Елену Шмыгину, выпускницу математического факультета МГУ, писательницу и веб-мастера, главного редактора электронного журнала «Детки-74» из Челябинска, ныне живёт в Ростове на Дону, сделавшую более десятка моих электронных книг: «Ефим, — пишет она, — насчёт бумажной литературы вопрос уже давно перевалил за невозвратную метку. Будущего у бумаги нет. Останутся только презентационные тиражи для встреч с читателями и подарков. Остальное уйдёт в электронный вид. И не только потому, что электронное интереснее и удобнее во многих планах. Перестают в принципе читать. Недавно закрылась библиотека имени Жюля Верна в Лондоне, затем объявили, что 15 крупных зарубежных библиотек объединились в сообщество для взаимопомощи в выживании. Вот такие дела. Не очень позитивные, но всё вот так. Бумагу может спасти только тотальное отключение электричества. Тогда исчезнет интернет, и людям придётся осваивать и возрождать кустарные производства, и книгоиздание в том числе».

— О чём бы Вы попросили Бога?

— В Израиле это самое распространенное занятие — что-то просить у Бога. В щелях, между камней Стены Плача, миллионы записок с просьбами к Всевышнему. Помню, когда вкладывал свою туго свернутую бумажку, из-под нее вывалилось на каменный пол с десяток других. Поднял, посмотрел. Первая: «Господи, дай мне миллион!» Вторая: «Господи, я очень беден, у меня десять детей — голодных ртов, дай мне миллион!» Третья: «Господи, сколько можно просить у Всемогущего? Дай, наконец, миллион! Что тебе стоит?»

Положив эти записки на место, я увидел, что из щели выпала ещё одна. Прочёл, и понял, от Кого она: «Купил бы сначала лотерейный билет!»

Может быть, и мою записку к Богу кто-то прочитал. Может, и ответ на подходе. В этом случае — надо надеяться на лучшее. «Ие тов!» — будет хорошо, как говорят в Израиле.

— Самое памятное событие вашей жизни?

— В моей жизни было много памятных событий, некоторые можно назвать невероятными, другие мистическими. Но расскажу об одном, имеющем отношение к предыдущему вопросу. В августе 1980 года я сдавал кровь в Иерусалимской поликлинике. Молоденькие медсёстры, вколов мне в вену иглу, удалились в коридор, где принялись болтать и кушать печенье. А я между тем, потеряв, должно быть, крови больше положенного, «поплыл» на тот свет. Вышел через макушку наружу и медленно устремился ввысь, оставив на каталке своё тело. Небо с моим приближением из множества разрозненных снежинок срасталось в единый наст. Вверх тянуло, как магнитом. Наступала эйфория. Казалось, стоит мне головой пробить этот наст, высунуться по плечи в иное пространство, и меня ждёт неземное блаженство. Но тут я подумал: «А кто издаст мои книги? Кто напишет еще не созданное, но задуманное?» И тут же, будто кто-то услышал мой голос, я по повелению Свыше повернул назад и по касательной пошёл вниз, в своё, можно сказать, бездыханное тело, вокруг которого суетились люди в белых халатах, чтобы вернуть его к жизни. Се-ла-ви! Живу, пишу, печатаюсь в разных странах, выпускаю книги, участвую в международных выставках, и до 70 лет сражался на ринге, вернувшись в бокс после 18— летнего перерыва в 53 года.

— Это просто уникальные события, достойные Книги рекордов Гиннеса! Как у вас на всё хватает времени?

— Время — во мне. А так как оно трехмерное, то его хватает на всё.
Одна моя повесть, опубликованная американским журналом «Слово-word», так и называется «Пространство трехмерного времени». В ней и дано разъяснение того, как меня на всё хватает. Правда, повесть эта несколько мистическая. Но что поделаешь, мы ведь и живём в мистическое время, которое для нас реально, казалось бы, только в текущей минуте. Но ведь ради этого не скажешь: «Остановись мгновенье!» Чем оно прекрасней, тем сильнее ожидание чего-то ещё более чудесного. Вот и ждём…

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Ефим Гаммер: Догадки играют в прятки. Часть 6

  1. Замечательно, Ефим. Спасибо. И рад появлению куда-то пропавшего Алекса.

  2. Начал читать. М-да-с. Сейчас народ проснётся… Впрочем, переживём корбирус, — увидим. … — ПРОЗА И ПОЭЗИЯ Ефим Гаммер
    Пространство трехмерного времени ПОВЕСТЬ АССОЦИАЦИЙ
    Она (европейская культура) становится космополитической, от единого канона переходит к множественности. И самое неожиданное – обращается к такому типу творчества, который удивительно напоминает мидраш (творение новых текстов из старых с помощью художественного и ассоциативного толкования). Все больше авторов настаивают, что мидраш – это и есть язык постмодернизма.
    Из «Пояснений к принципам перевода» в книге «Вавилонский Талмуд. Антология Агады». Иерусалим-Москва. 5761 (2001)
    Часть первая Вместо предисловия
    В «шлошим» – тридцать дней – со дня смерти Петра Вайля я пишу эти строки, рассматривая памятную фотографию из моей книги «Один – на все четыре родины», которая принесла мне в 2008 году Бунинскую премию.
    На (этом) снимке изображены мы (я с телефонной трубкой, Петр Вайль – справа) в пору работы в Риге над очередным номером газеты «Студент в спецовке», создаваемой в одной из комнат редакции «Советская молодежь» между посиделками в кафе за чашечкой с кофе и рюмочкой с коньяком. Было это не так давно, всего каких-то 35 лет назад, летом 1974 года, когда мы, еще не думая об отъезде за рубеж, строили разные планы о будущем, в основном, писательского толка. Должен отметить, будущее тоже имело на нас свои планы, поэтому Петр Вайль оказался в Штатах, а я в Израиле. Но, что удивительно, оба мы, исконные газетчики, превратились в радиожурналистов. Он возглавлял Русскую службу пражского бюро радио «Свобода», я по сей день – ответственный редактор и ведущий авторского литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» на радиостанции «Голос Израиля» – «РЭКА»….

  3. Eфим Гаммер: Всё, что есть у человека, ему дала наша Земля. От пищи до полезных ископаемых. Всё, что сделал человек, направлено на разграбление и уничтожение нашей Земли. От вырубки лесов, до истощения недр и отравления атмосферы. И после этого он пел в охотку: «человек проходит как хозяин необъятной Родины своей».
    Но сегодня уже не поёт. Коронавирус запечатал рот предохранительной маской.
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Поёт, поёт. Всё те же песни. Что остаётся человеку и с человеком? Только песня.
    \»Вспоминать о том, как под диктовку Лебедева-Кумача и Дунаевского мы покоряли пространство и время, и даже в диком сне не представляли, что эпидемия закроет для нас курорты и пляжи. А уж о романтических бросках на север, в Арктику и дальнюю Сибирь и говорить не приходится…\»
    Дорогой Ефим, жизнь такая кудрявая, а может быть — это мы сами закудрявились, что не замечаем других?
    Но знаю, что у вас замечательные короткие притчи, которые пройдут скользя по сети, в которой всё запуталось: Кому сегодня до Беллы АХмадулина
    \»Так бел, что опаляет веки…\» ? Как Вам такой поворот темы понравился?
    * Так бел, что опаляет веки,
    кратчайшей ночи долгий день,
    и белоручкам белошвейки
    прощают молодую лень.
    Оборок, складок, кружев, рюшей сегодня праздник выпускной
    и расставанья срок горючий моей черемухи со мной.
    В ночи девичьей, хороводной есть болетворная тоска.
    Ее, заботой хлороформной, туманят действи цветка.
    Воскликнет кто-то: знаем, знаем!
    Приелся этот ритуал!
    Но всех поэтов всех избранниц
    кто не хулил, не ревновал?

    Нет никого для восклицаний:
    такую я сыскала глушь,
    что слышно, как, гонимый цаплей,
    в расщелину уходит уж… — И так далее.
    Диапазон у вас, дорогой Е.Г., дай Б-г каждому. От хука до Кука.
    Вообще говоря, мне нехватает ваших \»боксёрских полян\», теперь будет нехватать ваших притч. Как нехватает Э. Люксембурга… Однако, будем ждать новых чудес, а пока поищу (и прочту непременно) вашу повесть о «ПространствЕ трехмерного времени». Ваш финал — на зависть — честное еврейское, можете перечитать сами:
    « мы ведь и живём в мистическое время, которое для нас реально, казалось бы, только в текущей минуте. Но ведь ради этого не скажешь: «Остановись мгновенье!» Чем оно прекрасней, тем сильнее ожидание чего-то ещё более чудесного. Вот и ждём…\» Спасибо и — до новых встреч.

    1. ОДИН — НА ВСЕ ЧЕТЫРЕ РОДИНЫ
      роман ассоциаций
      «О дедушке Гомере спорили семь городов. О почти однофамильце великого слепого, Ефиме Гаммере, спорят всего четыре. Но и этого ему вполне хватает — поскольку спор уже выиграл великий Иерусалим».
      Израильская газета «Секрет», № 572, 17 апреля 2005 года
      Отступление первое
      КУРС — НА ГОРИЗОНТ
      Моя трудовая книжка.
      Записи… записи… Латвийское морское пароходство
      12.6.1969 Зачислен на должность литсотрудника редакции газеты «Латвийский моряк».
      15.11.1972 Уволен по собственному желанию.
      Ст. инспектор ОК О. Кириллова
      (Уволиться по собственному желанию меня вынудили. Незадолго до того, как я подал заявление на бессрочный по сути уход из журналистики, моя сестра Сильва Аронес с детьми Ариком и Симоной, мужем Майрумом, его родителями Файвишем Аронесом, в прошлом узником ГУЛАГА, виноватого лишь в том, что был артистом Биробиджанского еврейского театра, и его женой Беллой-Бертой Аронес, певицей — исполнительницей классического репертуара, выехала на постоянное место жительства в Израиль.)
      …Под снежной совестью, на солнце,
      при минус сорока, в тени, —
      в какую бучу не втяни
      себя, твой с в е т спасется.
      Но только помни: среди тьмы
      курс — на «авось», и жми без лоций.
      Звезда судьбою обернется,
      и выведет из кутерьмы.
      С этими стихами, написанными на борту ЛИ-2, рейс Иркутск — Бодайбо, под запредельное скрежетанье мотора, уже не впервые, но теперь не ради таежной романтики, я ступил 13 февраля 1973 года на студеную землю Киренска, островного города, зажатого в объятиях двух могучих рек — Лены и Киренги…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.