Александр Левковский: Ударить первым

Loading

В первый же день дядя Вася снял длинный валик с нашего старого дивана и прикрепил его к стенке в наших сенях. И я должен был до одурения, до невыносимой боли в руках и ногах бить по этому валику бессчётное количество раз, имитируя удары…

Ударить первым

Рассказ

Александр Левковский

Левковский1

Эти два события в моей жизни случились с разрывом в шесть месцев. В мае в нашей хате, в маленькой комнатушке, поселился новый жилец, дядя Вася. А через полгода, в начале октября, после уроков. я подрался с Павлом Потапенко.

Позже вы поймёте, как эти два события переплелись друг с другом, но сначала я объясню вам, кто такой дядя Вася, и кто такой Павло Потапенко.

Настоящее имя дяди Васи, как мы узнали позже, было — Василий Алексеевич Гармаш. Его привёз к нам на своей бричке местечковый извозчик Биньямин, которого все звали по-уличному дядя Беня, или Беня-орденоносец — из-за двух медалей, которые постоянно болтались на его потрёпанном пиджачке. Его тощая кобыла по кличке Холера (так обзывал её всердцах дядя Беня, когда она по старческой слабости отказывалась двигаться) остановилась перед входом в нашу покосившуюся от старости хатёнку, и дядя Вася (с виду — типичный демобилизованный офицер), подхватив свой единственный чемодан, спрыгнул с брички на землю.

Шёл 1948 год. Война закончилась три года тому назад, и в нашем еврейско-украинском местечке Ракитно, что в ста двадцати километрах южнее Киева, уже было немало демобилизованных солдат и офицеров. Их легко было узнать по их полинявшей форме со следами срезанных погон, мятым галифе, по их кирзовым и поношенным хромовым сапогам и по медалям на груди. И почти у всех у них были на гимнастёрке жёлтые и красные нашивки, которыми благодарная родина отметила полученные ими ранения.

У дяди Васи таких нашивок было три. Видимо, одно из его ранений пришлось на левую ногу, потому что он прихрамывал на неё, внося свой чемоданчик в нашу хату.

— Хозяйка, — воскликнул он весело, появившись на пороге, — принимайте гостя!

Мы — я и Фимка — стояли по обе стороны от мамы и глядели во все глаза на нашего нового интересного жильца.

— Здравствуйте, — отозвалась наша приветливая мама и добавила: — Хотите чашку чая? Как мне звать вас?

— Спасибо. Не откажусь… Меня в армии звали товарищ гвардии капитан, а сейчас я — Василий Алексеич. А вас как зовут?

— Фаня. Вообще-то я Фейга, но Фейгой сейчас быть плохо, и после войны я стала Фаней.

— Никогда в своей жизни не встречал женщину с таким странным именем. Фаня… Фейга… У нас, на Дальнем Востоке, все женщины — или Ольги, или Наташи, или Аннушки. Ни одной Фани нет. Мою жену, например, зовут Вера.

— Мы евреи, — пояснила мама. — Мы не такие, как все. У нас имена другие.

— Понятно, — кивнул наш новый жилец и глянул на нас — на меня с Фимкой. — А как вас, хлопцы, зовут? — спросил он и хлопнул меня по плечу.

Он очень красивый был, дядя Вася, в своей офицерской форме — высокий, широкоплечий, с копной чёрных волос и приятной улыбкой — ну, прямо артист Кадочников в «Подвиге разведчика»!

— Я Лёва, — сказал я. — А это Фимка. Он младше меня на два года.

— На полтора, — поправил Фимка.

— А вы, хлопцы, тоже евреи? — спросил с хитрецой наш гость и широко улыбнулся.

— Тоже, — подтвердил я. — только в школе нас иногда обзывают жидами, а не евреями.

_ Ф-фу, — поморщился дядя Вася и даже покачал от отвращения головой. — Это очень плохо. Это безобразие! У нас в Советском Союзе дружба народов. Ты, конечно, дал по морде кое-кому за это, верно?

Тут вмешался Фимка.

— Дядя Вася, — сказал он, — мама строго-настрого запретила нам драться. А обзывают нас те сволочи, у кого папы были немецкими полицаями. Их, этих предателей, расстреляли наши красноармейцы в сорок четвёртом.

— Василий Алексеич, — твёрдо сказала мама, — не учите, пожалуйста, моих мальчиков драться. Мои дети — не хулиганы.

— Не буду, не буду! — заверил маму наш гость и добавил: — Будем знакомы, хозяева! А теперь пойдём пить ваш чай. — Он повернулся к маме. — Фаня, тут у меня есть банка американской колбасы, масло и буханка хлеба. А сахар у вас найдётся?

— Только сахарин.

— Ничего! Попьём и с сахарином. Нам не привыкать…

2

Вот так в нашей жизни появился дядя Вася — и изменил её до неузнаваемости…

Наш папа ушёл на фронт в июне 41-го — и не вернулся. Мама в нашей эвакуации в Ташкенте получала от него письма, сложенные треугольником, аж до 44-го года. А потом письма прекратились. И мы не знали, что с ним произошло. Из военкомата маме сообщили, что папа «пропал без вести».

С одной стороны, это хорошо, что он пропал — кто знает, может, он ещё жив и, в конце концов, вернётся к нам? Такие случаи бывали. Например, тот же дядя Беня, местечковый извозчик, служил в артиллерии, попал в плен, бежал оттуда, провёл два года в белорусском партизанском отряде, был освобождён и снова пошёл воевать. И даже заслужил две медали.

Но с другой стороны, если б из военкомата пришла на папу похоронка, то у нас было бы больше денег. Мама получала бы пособие как вдова погибшего военнослужащего. И нам было бы материально легче.

Вот поэтому мама и принимает в нашу хатёнку жильцов, хотя в нашей хате всего две маленькие комнатёнки, кухня и прихожая, где обитает наша кормилица, коза Машка. До войны у нас с папой-фотографом был большой дом, но сейчас этот дом занимает второй секретарь Ракитянского райкома, а нам выделили вот эту хатёнку. И вот теперь местечковый совет послал к нам на жительство дядю Васю, который на фронте был командиром сапёрного батальона. А теперь он демобилизовался и будет командовать строителями и электриками, восстанавливающими нашу разрушенную бомбёжками электростанцию.

* * *

Дядя Вася начал свою жизнь у нас с того, что усадил меня с Фимкой за наш кухонный стол и сказал:

— Хлопцы, завтра мы с вами начнём чинить вашу хату. Это безобразие, как вы живёте! Стены облупились, крыша протекает, двери перекосились.

— У нас в семье нет мужчины, — сказал не по годам умный Фимка.

— Вот поэтому всё и перекосилось, — добавил я

— А вы что — не мужчины? — сказал дядя Вася. — В общем, так — завтра я привезу глину, и мы начнём замазывать хату снаружи. Потом покрасим её и примемся за крышу. У меня на строительстве есть лишняя черепица, и я научу вас, как надо её укладывать и закреплять… Машку мы переселим в сарайчик около уборной, а саму уборную приведём в порядок.

— Её чистит дядя Беня на своей говновозке со шлангом, — сообщил я, невольно поморщившись, вспоминая жуткую вонь, когда дядя Беня засовывал шланг в туалетную яму на краю нашего огорода и включал отсасывающий мотор.

— Как часто он её чистит?

— Раз в три месяца.

— Я привезу хлорку, и мы хорошенько засыпем яму, чтобы не воняло и чтобы мух было поменьше… А потом, хлопцы, мы устроим в сенях столярную и плотничью мастерскую. У вас кухонный стол вот-вот развалится и стульям сто лет. Кто из вас умеет работать рубанком и фуганком?

Мы с Фимкой переглянулись в недоумении. Мы никогда не работали ни тем и ни другим. Мы же ещё пацаны, а не взрослые. Он что — не понимает, что ли?

— Дядь Вася, а разве это не одно и то же — рубанок и фуганок? — спросил я.

— Нет, не одно и тоже. Начнёте работать — поймёте, — сказал дядя Вася и встал из-за стола. — Так запомните — завтра мы начинаем…

3

Спустя три месяца мы с Фимкой лежали в кухне на нашей огромной печке, где мама раз в неделю пекла хлеб, и размышляли вслух о том, как изменилась наша жизнь за прошедшее лето с приходом дяди Васи.

— Знаешь, Лёвка, — сказал Фимка, — я бы хотел, чтобы они поженились.

— Кто? — спросил я, хотя мне было ясно, кого Фимка имеет в виду.

— Дядь Вася и мама. Он такой положительный человек, а мама очень красивая. Они очень подходят друг к другу.

В каких книгах сверхначитанный Фимка нашёл такое странное слово — положительный?

— Что это значит — положительный?

— Эх ты, недоделанный! — вздохнул Фимка. — Положительный значит: очень хороший во всех отношениях. Тебе читать надо больше…

— И чего он так возится с нами, не понимаю? — продолжал Фимка. — И плавать всякими стилями учит, и рыбу ловить с нами ходит, и всякую вкуснятину покупает, и в шахматы тренирует, и немецкий велосипед на барахолке в Синяве купил…

Я пожал плечами. — Чего тут понимать… Потому и возится, что у него на Дальнем Востоке есть сын. Скучает по нему — вот и возится с нами… А жениться он не может, потому что у него во Владивостоке осталась жена.

— Ну и что? Он может развестись. Это легко, это как раз плюнуть. Вон дядь Яша из аптеки в прошлом году развёлся с тёть Сарой, потому что она всё время скандалила, как ненормальная. И теперь он живёт себе спокойно, без её криков на всю улицу.

— А ты заметил? — сказал я. — Дядь Вася уже на идиш знает несколько слов. Вчера назвал меня мишыгынэ ингэлэ и шлимазл.

— Это потому, — промолвил Фимка, — что он к нам и к маме имеет симпатию. Ты замечаешь, как он на неё смотрит? Всё время улыбается…

Фимка вдруг повернулся ко мне и добавил:

— Я тебе сейчас скажу что-то, но только ты не ругай меня, ладно? Я набрался храбрости и спросил его вчера, почему он не привозит сюда жену с сыном с Дальнего Востока. А он говорит: «От меня, Фима, жена ушла к другому. Не дождалась меня с фронта».

Я лежал молча и думал — сказать Фимке, или нет? Пожалуй, скажу. Фимка — умный, он умнее меня в сто раз. Он должем всё знать о маме и дяде Васе.

— Фимка, — говорю, — ты знаешь, они уже живут, как муж с женой.

— Да ну! — поразился Фимка. — Врёшь! Откуда ты знаешь?

— Знаю, — сказал я уклончиво. — Я давно наблюдаю за ними. И днём, и даже ночью…

Мы с минуту молчали, раздумывая.

— Вообще-то понятно, — сказал, вздохнув, Фимка. — Ему тридцать восемь, ей тридцать шесть… В этом возрасте у людей полно гормонов. Они, эти гормоны, буквально не дают им жить спокойно. Им нужна настоящая любовь, а не просто держаться за ручки. Они без этого не могут существовать.

— А как же папа? — промолвил я. — А вдруг папа вернётся? Что тогда?..

— Я думаю, Лёвка, он уже не вернётся, — твёрдо сказал Фимка. — Слишком много лет прошло. Он, наверное, попал в плен, и немцы его убили… Давай спать.

4

И вот теперь наступило время рассказать — как я и обещал в начале рассказа, — кто такой Павло Потапенко и почему я с ним подрался. Хотя назвать это дракой будет неправильно. Просто Павло отлупил меня так жутко, что нос у меня был разбит до кровавых соплей и один глаз буквально не мог потом долго раскрываться, как ему положено.

Сейчас я всё вам объясню, и вы поймёте, почему это случилось и чем это всё закончилось.

Началась эта история с того, что 1-го сентября, в самом начале учебного года, в нашем классе появился новый ученик — Павло Потапенко, или, точнее, Пашка Потапенко, как его скоро стали называть все.

До его появления у нас в 7-м классе было двадцать восемь учеников: двадцать три украинца и пять евреев. Мы, украинцы и евреи, жили в общем довольно мирно, если не считать того, что Дмитро Сахно и Грицько Колоброд обзывали нас иногда жидами. Это о них мы рассказали дяде Васе. Это именно у них отцы были полицаями, которые растреливали евреев и захваченных партизан на центральной площади местечка.

Но с появлением Пашки Потапенко всё изменилось. Очень скоро всем стало понятно, что Пашка — настоящий бандит, который постоянно жутко матерится и лезет в драку по любому поводу.

Особенно ему пришлось по душе преследовать нас, пятёрку евреев в нашем классе: двух сестичек Сигаловых, Маню и Бэлу; Давида, сына дяди Бени, местечкового извозчика; рыжеволосую красавицу Иду, дочку дяди Яши из аптеки, и меня. Дня не проходило, чтобы он не обзывал нас, давал нам подзатыльники, или больно шлёпал по морде — так просто, ни за что, мимоходом, для получения удовольствия…

Давида он однажды избил за то, что тот не отдал ему свою коллекцию марок, которые собирал три года. А красивой Иде Пашка врезал после уроков поддыхало, потому что она не позволила ему залезть его лапой в её трусы. Бедная Ида не могла потом два дня ходить в школу.

А меня сволочь Пашка обложил налогом-то есть, он почти каждый день требует, чтобы я отдавал ему один бутерброд из тех двух бутербродов, что мама кладёт мне в сумку каждое утро.

Но вот что мне было непонятно: худой Пашка вовсе не силач, и рост у него не выше моего, и в нашем классе были более сильные хлопцы, чем хулиган Пашка, но никто не хотел связываться с ним и вступать с ним в драку. Он на всех нагонял страх — и, особенно, на нас, пятерых еврейских хлопчиков и девчат.

В общем, с приходом Пашки Потапенко наша жизнь превратилась в настоящий ад…

* * *

— Самая лучшая отрава, — сказал Фимка, — это цианистый калий.

Фимке одиннадцать лет, а мне тринадцать, но Фимка умнее меня в сто раз. Он прочитал все книги в нашей местечковой библиотеке. Кто, кроме него, может знать о такой мудрёной хреновине, как «цианистый калий»!? Ну кто?

— Цианистым калием, — продолжал Фимка, — отравился Геринг и Гиммлер. Это очень просто — ты суёшь в рот таблетку этого калия и раздавливаешь зубами! И всё! И тебе каюк! И ты на том свете.

— Ты дурак, — сказал я. — Это годится, если ты сам хочешь отравиться. А если надо отравить кого-нибудь, — что ты будешь делать? Как я засуну таблетку этого калия Пашке-дурню в его глотку? До его рта надо сперва дотянуться. И потом — где достать эту цианистую херню?

— Может, у дяди Яши, в его аптеке, — неуверенно предположил Фимка. — Мама говорит, что в аптеке есть отравы для крыс и мышей.

— Но эти отравы не в таблетках, а в порошках, — возразил я. — Нет, надо придумать что-то другое…

Но что другое можно придумать, чтобы отравить Павла Потапенко, известного в нашем классе по кличке «Пашка-дурень»? Его так зовут (за глаза, конечно), потому что он — тупой и учится хуже всех. Мой друг Микола Уманец во время какой-то ссоры обозвал его однажды дурнем — так Пашка разъярился до того, что выбил Миколе два передних зуба. Пашку разбирали за это на педсовете, но ничего из этого не вышло. Пашку не могут исключить из школы, потому что его отец был знаменитым командиром партизанского отряда, Героем Советского Союза, и он похоронен в братской могиле на центральной площади местечка. Пашка старше всех в нашем классе, так как он два года не учился. Он был во время войны в партизанском отряде со своим отцом. У Пашки надорвано одно ухо и Пашка хвастается, что это след от немецкого кинжала. Но знающие хлопцы говорят, что Пашке надорвали ухо в какой-то драке.

Жалко только, что ему не оторвали оба уха.

У него противная морда, и он всегда одет в старый немецкий офицерский френч. В общем, самый настоящий гад…

* * *

Наша мама работает фармацевтом в аптеке, где дядя Яша продаёт лекарства для всего местечка Ракитно и ещё для десятка сёл, окружающих районный центр. Вообще он не дядя Яша, а дядя Янкель, но называть его так неудобно, и его все зовут Яшей. Меня тоже при рождении назвали не Лёвой, а Лейбом, а Фимку — Хаимом. Так у нас написано в свидетельствах о рождении. Мы с Фимкой родились до войны — в 35-м и 37-м году, — а тогда в еврейских местечках новорождённым не давали приличных имён, вроде Игорь, Владимир, или Эдуард. Но скажи в школе Хаим или Лейб, и тебя засмеют до смерти. А Павло Потапенко, которого мы с Фимкой решили отравить, начнёт орать во всю глотку на весь класс что-нибудь вроде: «Два еврея, один жид по верёвочке бежит!» И ещё, наверное, даст мне по морде, как он это делает почти каждый день — по какой-нибудь причине или вообще безо всякой причины.

Фимка говорит, что Павло — отъявленный антисемит. Фимка сказал мне, что из-за отъявленных антисемитов были даже знаменитые судебные процессы — например, дело Дрейфуса и дело Бейлиса. Я никогда не слыхал о таких судах. Но я уже упоминал в этом рассказе, что Фимка — очень начитанный и знает всё на свете.

Ну, а то, что люди часто ненавидят евреев, — это мне как раз понятно; это все знают. Это я видел и слышал много раз, когда мы с мамой и Фимкой жили в эвакуации в Ташкенте.

Вот мы с Фимкой и задумали отравить антисемита Пашку, потому что дольше терпеть его издевательств я не мог.

* * *

Мысль об отравлении пришла мне на ум в понедельник. В тот день Пашка подошёл ко мне, едва только прозвенел звонок на большую переменку. Было ясно, что Пашке нужен был мой бутерброд.

Я сидел на парте в переднем ряду — там, где сидят лучшие ученики. А Павло сидит в заднем ряду, потому что он худший ученик. И не просто худший, а самый-самый худший. Он из двоек вообще не вылазит.

Но тут я допустил промах. Обычно по первому звонку я хватаю свои два бутерброда, срываюсь с места и мчусь изо всех сил через школьный коридор наружу, а потом — через прилегающий парк на старое польское кладбище. Там полно укромных мест, где я могу спокойно съесть свой хлеб с салом.

У поляков на их древних кладбищах есть даже подземные склепы, где очень удобно спрятаться, и никакой Павло не помешает мне слопать мои вкусные бутерброды, сидя на каменной гробнице какого-нибудь знатного поляка из 18-го века. Правда, это не спасёт меня от парочки подзатыльников, которыми сволочь Пашка наградит меня, но меня утешает, что я съел уже свой хлеб с салом, и он не отнял у меня его обычную долю — один бутерброд. Если Павло находится в хорошем настроении, то дело обойдётся двумя-тремя подзатыльниками, я если в плохом или если он очень голоден, то может и морду набить после уроков.

Но сегодня я замешкался, потерял драгоценное время — и вот остался один на один с Павлом Потапенко.

— Дэ твий сниданок? («Где твой завтрак?»), — спросил Павло и протянул ко мне руку, ожидая, что я положу ему, в его грязную ладонь, мамин бутерброд. И вот тут что-то взорвалось у меня в голове, что-то заставило меня забыть на мгновение, с кем я имею дело. Все мои обиды, все унижения, все избиения, весь мой страх перед Пашкой куда-то исчез — и я вдруг заорал на весь класс:

— Нэма тоби ниякого сниданка!

Больше всего на свете я хотел бы в этот момент врезать кулаком по его харе, но я никогда в своей жизни не дрался и не знал, как это делается. Это очень противное чувство — постоянно бояться, что вот тебя ударят, а ты не сможешь себя защитить. Это гадкое чувство очень портило мне жизнь, и я иногда просто презирал себя за это. Но ничего поделать не мог.

Но тут что-то случилось со мной — и я на мгновение позабыл о страхе!

— Добрэ, жидовська морда, — сказал тихо изумлённый Павло. — Поговорымо з тобою писля урокив…

Я уже рассказывал вам, как он отметелил меня после уроков, когда я шёл домой через парк. Такого страшного избиения я не испытывал ни до, ни после этого дня. Я был весь в синяках. Нос у меня был разбит. Глаз заплыл. Моя куртка была вся покрыта кровью.

Мама плакала и говорила, что если бы наш папа был с нами, то он бы меня защитил. Но папы не было, и я пошёл с Фимкой к нашей речке Бурчак, и там, сидя на берегу и прикладывая мокрый платок к разбитому носу, я и сказал плачущему Фимке, что я решил бандита Пашку отравить.

5

Но не пришлось мне искать цианистый калий и травить Пашку. Вечером вернулся с работы дядя Вася, увидел мои синяки и распухший нос и сразу всё понял.

— Кто это тебя так? — спросил он, и я, плача, рассказал ему всё про бандита Пашку и его издевательствах.

Дядя Вася размышлял с минуту, а потом сказал:

— Лёва, ты должен заболеть на две недели.

— Как это заболеть?

— Очень просто. Завтра как раз вторник, и к нам приезжает фельдшер из Белой Церкви. Ты пойдёшь к нему и скажешь, что у тебя высокая температура. И он освободит тебя от занятий.

— Но у меня нет температуры.

— Лёва, послушай меня внимательно. Ты придёшь к фельдшеру, он сунет тебе термометр подмышку, и ты начнёшь набивать на нём температуру.

— Как это набивать?

— Ногтём большого пальца. Ты должен будешь незаметно постучать по головке термометра десять раз. Это проверено. Это повысит тебе температуру до тридцати семи с половиной или даже до тридцати восьми. Возьми у мамы термометр и потренируйся на нём как полагается.

— Дядь Вася, зачем мне всё это?

— А затем, что я научу тебя за эти две недели драться так, что ты сможешь свободно изметелить Пашку до такого состояния, что он забудет, как его зовут! Вообще-то в армии у нас на это уходил месяц, но ты и за две недели научишься, если будешь вкалывать изо всех сил.

Я сидел оглушённый, с колотящимся сердцем, не зная, что сказать. Я очень уважал дядю Васю — может быть, даже любил его за всё, что он сделал для нас с мамой! — но сама мысль, что я могу избить бандита Пашку Потапенко, казалась мне несбыточной, нереальной…

Но я вдруг представил себе, как это было бы прекрасно — врезать Пашке по морде до кровянки, повалить его на землю и добавить ногой по рёбрам! — и я сказал:

— Хорошо, дядь Вася. Я согласен.

* * *

На следующий день дядя Вася усадил меня перед собой на стул, взял мои руки в свои ладони и сказал:

— Запомни, Лёва, простую вещь — на теле у человека есть несколько так называемых болевых точек. Вот в драке и надо бить по этим точкам, а не махать кулаками, стараясь попасть противнику в лицо. Удар по лицу — самый бессмысленный, он не принеёт тебе победы.

— Где эти болевые точки?.

— В нескольких местах, Лёва. Самая болевая — между ногами. Удачный удар ногой или кулаком по яйцам — и противник тут же теряет сознание!

Мне вдруг привиделась прекраснейшая сцена, когда я бью Пашку кулаком между ног — раз, другой и третий! Клянусь, я отдал бы всё на свете, чтобы эта сцена сбылась!

— Вторая болевая точка, — продолжал дядя Вася, — это ножная кость, идущая от колена к стопе. Эта кость находится прямо на поверхности и покрыта только тонкой кожей. Ты ударяешь изо всей силы твёрдым носком ботинка по этой кости, и твой противник тут же с криком сгибается и хватается руками за поражённое место. Тут тебе надо, не медля ни секунды, хватать его за волосы и коленом что есть мочи бить его снизу вверх по носу несколько раз… И он будет полностью беспомощен… И ты победил!

— Дядя Вася, — промолвил я с трудом, — вы верите, что я смогу это сделать?

— Лёва, — сказал дядя Вася, глядя мне прямо в глаза, — пойми, у тебя есть один выбор: или ты будешь жить, как раб, или я сделаю тебя человеком.

— А как же мама? — спросил я. — Она ни за что не согласится.

— Я уговорю её, поверь мне… Третья болевая точка у человека — это шея и горло. Резкий удар ребром ладони сбоку по шее или кулаком спереди по горлу сразу даёт тебе огромное преимущество в столкновении. И, наконец, ты должен научиться драться головой.

— Головой!?

— Да, головой. Точнее, лбом. Ты должен натренировать у себя способность резко отклонить голову назад и так же резко ударить Пашку лбом по носу. Тут вся тайна — в резкости и силе движения. Ты должен будешь повторить эти движения не меньше тысячи раз, ударяя меня на тренировках. Ежедневно в течение двух недель… Понятно?

6

Дядя Вася взял на работе отпуск «по личным обстоятельствам» и передал руководство восстановлением электростанции своему заместителю. И занялся моей ежедневной тренировкой, готовя меня к триумфальному избиению Пашки Потапенко.

Сейчас, вспоминая эти четырнадцать судьбоносных дней, я с трудом верю, что они были в реальности. К концу дня я бывал полностью измотан. А дядя Вася был неутомим.

День начинался у нас с часовой зарядки до обильного пота. Затем после лёгкого завтрака начинались упражнения по поражению болевых точек. Дядя Вася обматывал свой лоб толстым полотенцем, и я должен был, резко отклонив голову, бить своим лбом по его лбу — до пятидесяти, а то и до ста раз.

— Плохо! — кричал дядя Вася. — Лёва, резче! Ещё резче! Ещё!

В первый же день дядя Вася снял длинный валик с нашего старого дивана и прикрепил его к стенке в наших сенях. И я должен был до одурения, до невыносимой боли в руках и ногах бить по этому валику бессчётное количество раз, имитируя удары — кулаком между ног, и ботинком по ножной кости, и ребром ладони по шее, и кулаком по горлу…

… Во вторую неделю дядя Вася намотал себе толстые портянки до колен, надел кирзовые сапоги, обмотал их поверх голенищ кусками старого ватного одеяла, закрепив их проволокой, и я начал «реальную» тренировку по поражению ножной кости. Я бил и бил ботинком по этим кирзовым сапогам — и правой ногой, и левой, пока у меня были силы. Я останавливался в полном изнеможении, а дядя Вася кричал:

— Не останавливаться! Лёва, продолжай!

Я опять ударял и ударял, а затем хватал дядю Васю за волосы и делал резкое движение коленом вверх, имитируя удар по его носу.

Фимка в страхе смотрел на мою бешеную тренировку, а мама, глянув однажды мельком на нас с дядей Васей, вытерла слёзы и быстро ушла.

* * *

За три дня до конца наших сверхчеловеческих тренировок дядя Вася вновь усадил меня, взял мои руки в свои ладони и сказал медленно, как бы взвешивая каждое слово:

— Ты, Лёва, почти готов физически. Но это не самое главное. Самое главное — и самое трудное для тебя! — это преодолеть страх и ударить первым! Я знаю, я сам был в твоём положении, когда был пацаном.

Я не возражал, я знал, что он прав. Даже сейчас, когда я чувствовал себя уверенным, что бандюга Пашка не устоит против меня, натренированного дядей Васей до предела, — я всё равно не мог избавиться до конца от остатков липкого страха — того самого страха, который заставлял меня съёживаться под Пашкиными кулаками, закрывать руками лицо и никогда не отвечать Пашке ударом на удар…

— И ещё запомни, Лёва, — продолжал мой тренер, — драка — это всегда неожиданность. Ты ударишь своего противника первым, но он может быстро придти в себя и атаковать тебя. И тут ты должен не упасть духом, а искать, как ты можешь нанести ему решающий удар. Удар по одной из его болевых точек! Понятно? Главное — не падать духом, не отступать ни в коем случае!

Я кивнул, чувствуя нарастающее волнение.

— И ещё запомни: он будет стараться ударить тебя в лицо кулаком. Не хватай его за руки, а следи за его руками и уклоняйся от удара влево и вправо. У нас ещё есть три дня — и я научу тебя, как надо уколоняться от его кулаков.

«Ударить первым… ударить первым… ударить первым…» — бормотал я, ложась спать в ночь с воскресенья на понедельник.

Завтра наступит день, когда я ударю моего мучителя Пашку Потапенко первым — до того, как он замахнётся своим кулаком.

7

И этот день наступил.

На большой переменке, как я и ожидал, Пашка подошёл ко мне и произнёс, ухмыляясь, свою обычную фразу:

— Дэ твий сниданок, жидёнок?

И тут случилось неожиданное! Он сказал «жидёнок» — и тот остаток страха, что ещё тлел в моём сознании, вдруг исчез! Испарился начисто, как будто его и не было! Может, если б он не произнёс это грязное словечко, я бы ещё колебался. Я ещё пару мгновений преодолевал бы страх. Но тут я внезапно почувствовал такую ненависть к Пашке, что у меня просто потемнело в глазах. И я вдруг ощутил себя бесстрашным, уверенным в себе и спокойным — таким, каким хотел видеть меня мой дядя Вася.

Я встал из-за парты, шагнул к Пашке, глянул вниз и резким натренированным движением обрушил удар моего ботинка по его ноге. Он заорал и согнулся вдвое. Я тут же схватил его за его волосы и врезал ему коленом снизу вверх по носу. Раз… второй… и третий… И отшвырнул его от себя.

Он ударился спиной о парту и сполз на пол. Его лицо было залито кровью… Он стонал, держась обеими руками за ногу, и всхлипывал.

Тут я хочу на минуту отвлечься и обратиться к читателям. Вы ведь все были когда-то мальчишками. И обязательно в жизни каждого из вас был случай — а иногда даже не один, — когда вам надо было ответить ударом на удар. Кто-то из вас не колебался и вступал в драку, а кто-то закрывал голову руками, съёживался или в страхе убегал. И какими вы были в детстве, такими вы и остались во всей вашей взрослой жизни — способными или неспособными ответить ударом на удар; способными или неспособными защитить себя и своих близких; способными или неспособными преодолеть страх… Ваш характер мужчины и бойца был сформирован в детстве. И вам очень повезло, если в вашем детстве у вас был дядя Вася…

Тяжело дыша, я смотрел на него, согнувшегося над своей раненной ногой, — и вдруг поймал на себе его взгляд исподлобья. Было что-то в этом переполненном злобой взгляде, что заставило меня вновь почувствовать мгновенный прилив страха перед моим мучителем. Но страх тут же прошёл; я сжал кулаки и сделал шаг к Пашке, чтобы нанести ему решающий удар… Но внезапно он, не подымаясь на ноги, прямо из полусидячего положения ринулся на меня, нагнув голову. Он ударил меня всей своей массой — руками, туловищем и головой! — и я отлетел к стене. Стена спасла меня. Если б её не было, я бы рухнул на пол и Пашка навалился бы на меня. Но я не упал и встретил летящего на меня Пашку ударом ноги. В горячке я промахнулся и попал ему, полусогнутому, не между ног, а в живот. Он взвыл и, размахнувшись, ударил меня кулаком в лицо. Я не успел уклониться и тут же почувствовал, как из моего разбитого рта потекла солёная кровь…

А Пашка, ударив меня, по инерции врезался в стенку рядом со мной, и я на мгновение увидел слева от себя его обнажённую шею. И, вспомнив уроки моего тренера, я автоматически, как я это делал сотни раз на тренировках, ударил с размаху ребром ладони по этой шее.

Дядя Вася, помню, говорил мне: «Лёва, сбоку на шее есть так называемая сонная артерия. Нанеси сильный удар ребром ладони по этой артерии — и твой противник может даже потерять сознание. Это очень эффектный удар».

Не знаю, потерял ли Пашка сознание, но он мучительно застонал и снова сполз на пол. Бесформенной кучей он застыл, прислонившись к стене. Его немецкий френч был испачкан его и моей кровью.

А я, измочаленный первой в моей жизни дракой, вытирая ладонью разбитый и окровавленный рот, повернулся к классу и посмотрел на ребят. Они молча глядели на меня, и это напоминало знаменитую «немую сцену» в пьесе Гоголя «Ревизор», которую мы недавно читали в классе на уроке русской литературы. На лицах хлопцев и девчат было написано и удивление, и злорадство, и непонимание, и злоба, и радость…

Но главным выражением на их лицах было — изумление! Тихий мальчик Лёва, никогда не вступавший в драку, на их глазах избил бандита Пашку, наводившего страх на весь класс! Было от чего изумиться…

А меня вдруг захлестнула волна неописуемого счастья! Никогда за последующие десятки лет я не испытывал такого счастья — ни тогда, когда влюблялся, и когда женился, и когда стал отцом, и когда добивался успехов на работе, и когда слушал великолепную музыку и когда видел красоты Иерусалима, Парижа, Токио, Нью-Йорка и Рио де-Жанейро!

Я был счастлив!

А две фразы, произнесённые дядей Васей, крутились в моей голове не переставая:

«Лёва, пойми, у тебя есть один выбор: или ты будешь жить, как раб, или я сделаю тебя человеком».

И ещё:

«Самое главное — и самое трудное! — это преодолеть страх и ударить первым!»

Print Friendly, PDF & Email

25 комментариев для “Александр Левковский: Ударить первым

  1. Лазарь-то где?
    В бане он, не в узилище. Грехи отмывает.
    «Попел лазаря» и будя, дозировать надо, не в Музкомедии.

  2. Inna Belenkaya
    25 октября 2020 at 7:14
    Кстати, а где Леонид Лазарь?
    ====
    В узилище! 🙁

  3. Благодарю всех комментторов, приславших свои замечания к этому рассказу!

    СЕРГЕЮ ЭЙГЕНСОНУ: Завидую Вам, способному в детстве «дать сдачи» обидчику. Я, подобно Лёве из моего рассказа, не был способен на это – до тех пор, когда в моей детской жизни появился дядя Вася (я не изменил его имени в рассказе). Правда, появился он не в местечке Ракитно, а в Киеве, куда моя семья переехала из Ракитно в 1949 году. Вот там он и обучил меня приёмам рукопашного боя, за что я благодарен его памяти до сегодняшних дней! И финальная драка произошла не совсем так, как я описал её в рассказе. Фактически было три драки в течение трёх дней (со значительным ущербом для меня и для него), и я смог одолеть Павла Потапенко лишь в третьей драке. Но после этого никто в классе даже не пытался тронуть меня пальцем.

    Я чту святую память о Василии Алексеевиче наравне с памятью о моих родителях. Он изменил мою жизнь. Этот мой рассказ – уже третий, где дядя Вася действует как один из главных персонажей. У меня до сих пор хранится фотоснимок, где мои коллеги по работе запечатлели моё лицо со следами крупных синяков – свидетельств моей драки с двумя неграми, напавшими на меня в Манхэттене, на узкой тёмной улочке около Мэдисон-Сквер-Гарден в 1984 году. Он затащили меня в подъезд, ударили меня дважды в лицо и потребовали мой бумажник. Вот тогда мне и пригодились уроки дяди Васи…

    Г-НУ БЛАТТУ И ГРИГОРИЮ БЫСТРИЦКОМУ: Вы напрасно вступаете в полемику с Инной Беленькой и зря воспринимаете её всерьёз. Г-жа Беленькая пытается меня «укусить» уже не первый раз в отместку за то, что я однажды критически отозвался о её на редкость скучно-муторном очерке «Блошиный рынок в Хайфе». Её «критика» моих произведений – это её базарноя реакция.

    И хайфский блошиный рынок, видимо, оказал на г-жу Беленькую сильное влияние, ибо она постоянно ищет «блохи» в комментируемых ею рассказах. Вот, к примеру её заявление к моему рассказу «Ударить первым»: “… Как называется рассказ? «Ударить первым» (уже самим названием автор подчеркивает главную идею, а то вдруг до кого-нибудь не дойдет). А вот писатели-классики называли свои произведения просто: «Обломов», «Ася», «Детство», «Клим Самгин»…”.

    Читать надо больше, г-жа Беленькая! У прекрасного английского писателя Грэма Грина есть роман под «непростым» длинным названием «Наш человек в Гаване». Или вот, к примеру, был такой знаменитый американский писатель Уильям Сароян , написавший рассказ с длиннющим названием «Парикмахер, у дяди которого дрессированный тигр отгрыз голову». Как вам нравится такое название, госпожа-любительница пролетарского романа «Мать»?

    А чего стОит её комментарий к моему рассказу «Хорошо, что наш Гагарин – не еврей и не татарин», где она с совершенно серьёзным видом обвиняет моих детских героев в подслушивании (она почему-то называет это «подглядыванием») того, что происходит ночью в родительский спальне. Из множества исключительно положительных отзывов на этот рассказ (который, кстати, прочитало свыше 45,000 человек!) отзыв г-жи Беленькой – единственный отрицательный, «прямой, как телеграфный столб» и с таким же пониманием литературы, как этот столб.

    1. Было ведь отличное слово в советские времена — скандалист. Эдакая помесь дуэлянта и грозы коммунальных кухонь.

  4. Григорий Б.- А почему вдруг изобразить такого Васю… или, скажем, Сеню, с какой стати это «убивает литературу»? С чего вдруг это «фальшивки в рассказе»?
    ________________________________
    Inna Belenkaya — Григорий, убивает литературу «не дядя Вася», а убивает ее ангажированность… «Ударить первым» ( самим названием автор подчеркивает главную идею.) А вот писатели классики называли свои произведения просто: «Обломов», «Ася», «Детство», «Клим Самгин». Это потом уже в советское время у нас появились «Цемент», «Счастье», «Кавалер Золотой Звезды», «Как закалялась сталь»…. Главным для писателя было выдержать идейную направленность, главным было содержание, которое шло в ущерб форме, которая стала убогой. Но иной она и не могла быть, т.к. воплощала соответствующее содержание…
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Господа присяжные, уваж-ая Inna B права – весьма относИтельно, т.к. наследие соцреализма всё ещё работает – люди, воспитанные социумом, остались. Комментарии так же отражают воспитание, как и литература прошлого.. «Ася», «Детство», «Жизнь Клима Самгина» не проще чем «Мать», «Цемент».. «Разгром», «Железный поток»… Последние два, малоизвестные в старой советской средней школе, м.б., — лучшее, что написано Фадеевым и Серафимовичем. Название — дело случая …
    P.S. «Как и А. Серафимович, А.Фадеев убеждён в огромном значении лидера. Но если в романе «Железный поток» показано, что вожак таманцев преследовал прежде всего военные цели, то в «Разгроме» мы видим у партизанского командира попытки решения психологических задач преображения человека в соответствии с мечтой. Но реализация его планов оказалась губительной для многих лучших представителей революционного народа…« — Зинаида Блинова

  5. Григорий Быстрицкий
    26 октября 2020 at 16:26 |
    А почему вдруг изобразить такого Васю (что автор сделал весьма интересно и жизненно) или, скажем, Сеню, с какой стати это «убивает литературу»? С чего вдруг это «фальшивки в рассказе»?
    ________________________________
    Григорий, убивает литературу «не дядя Вася», а убивает ее ангажированность. Что это такое, надо объяснять? Как называется рассказ? «Ударить первым» (уже самим названием автор подчеркивает главную идею, а то вдруг до кого — нибудь не дойдет). А вот писатели классики называли свои произведения просто: «Обломов», «Ася», «Детство», «Клим Самгин». Это потом уже в советское время у нас появились «Цемент», «Счастье», «Кавалер Золотой Звезды», «Как закалялась сталь». Была провозглашена партийность литературы, а основным направлением, как вам известно, стал соц. реализм. Главным для писателя было выдержать идейную направленность, главным было содержание, которое шло в ущерб форме, которая стала убогой. Но иной она и не могла быть, т.к. воплощала соответствующее содержание. Вот эти недоброй памяти установки пришли мне на память, когда я читала рассказ. Ну, и конечно, полное единство формы и содержания, которое почему-то вам не видно — оно на поверхности.

  6. Один дядя Вася чего стоит, этакий супермен, Шварценеггер. По замыслу автора, это, очевидно, главная фишка: русский, не пьет, хозяйственный, сразу сортир принялся чинить. А главное, с антисемитизмом борется. Где вы видели такого дядю Васю?
    +++++++++++++++++
    Многоуважаемая Инна! Извините, но впервые я с вами не соглашусь. Вы легко, ни капли не сомневаясь, приписали автору его замысел с определенной главной фишкой. Мне-то как раз показалось, что главная фишка совсем в другом.
    «Где вы видели такого дядю Васю?» от этого вопроса потягивает увлечением стереотипами. А где вы видели такого дядю Сеню (Беню, Изю…), который пьет беспробудно, ничуть не хозяйственный, гвоздя забить не умеет и панически боится антисемитов? Я видел таких: и Васю и Сеню, но это никак не характеризует их национальность.
    А почему вдруг изобразить такого Васю (что автор сделал весьма интересно и жизненно) или, скажем, Сеню, с какой стати это «убивает литературу»? С чего вдруг это «фальшивки в рассказе»?.
    Признайтесь, что самым первым своим постом вы захотели поприкалываться, да еще и привлечь к этому увлекательному занятию соответствующего местного спеца. Когда поддержки не оказалось, вы начали длинную и неинтересную оправдательную аргументацию своего первого порыва. Смешно написали про несовместимость «боевых искусств» и саперного дела, хотя в трех элементарных приемах дяди Васи прекрасно разбирается любой полковой библиотекарь.

    1. Отлично, Григорий — с библиотекарем и взагали. Сколько этих Василиев (и Надежд), сколько выпивох и умельцев Изь-Изяславов разбросано на просторах — ни в сказке сказать, ни в рецепте описать. Однако пытаются. И я пытался давным-давно, в блоге, за Изяслава В., ташкентско-полесского поэта что-то изобразить.

  7. Блатт25 октября 2020 at 20:25 |
    _____________________________
    Вы все правильно пишите, г-н Блатт, и я ничего против не имею. Но какое отношение эти декларации имеют к литературе? Такой подход только убивает литературу. Отсюда все эти фальшивки в рассказе. Один дядя Вася чего стоит, этакий супермен, Шварценеггер. По замыслу автора, это, очевидно, главная фишка: русский, не пьет, хозяйственный, сразу сортир принялся чинить. А главное, с антисемитизмом борется. Где вы видели такого дядю Васю? Продолжать дальше? Но боюсь, и так навлекла на себя немало всяких обвинений.

  8. «…. — У нас в семье нет мужчины, — сказал не по годам умный Фимка.
    — Вот поэтому всё и перекосилось, — добавил я.
    — А вы что — не мужчины? — сказал дядя Вася. — В общем, так — завтра я привезу глину, и мы начнём замазывать хату снаружи. Потом покрасим её и примемся за крышу. …. »
    ========
    У дяди Васи есть правильный вопрос и правильный ответ. Всё остальное — следствие.

  9. Мир штетла для меня совершенно инопланетен. Я рос в Молотове-Перми и Уфе, где если обращали внимание на еврейское происхождение, то только в обкоме партии по отношению к евреям-руководителям. Да и то только в начале 50-х.
    Да и первые послевоенные годы я помнить не могу, поскольку родился в мае 1945-го.
    Но мне это, правду скажу, интересно.
    Но вот с драками в школе и во дворе я знаком не по книжкам. Я не был «боевой машиной», как некоторые мои знакомые, но подраться мог. Мама мое говорила, что «Сережу еще никто не тронул, а он уже сдачи дает». Должен сказать, что обучение драке проведено высококлассно. Так все и надо. Тоже читал с удовольствием.
    Хороший рассказ. Спасибо!

  10. Блатт
    25 октября 2020 at 10:51 | Permalink
    __________________________
    Ваша ирония понятна, г-н Блатт. Но все-таки, этот рассказ, как и другие, претендует на художественное произведение(как об этом автор заявлял много раз), а не на инструкцию по боевым искусствам и отработке приемов. Кстати, дядя Вася был командиром саперной роты. Откуда тогда у него такие знания «болевых точек», приемов и тактики этого поединка ? Когда и где он этому обучался? Но у автора об этом ни строчки.

    1. Г-жа Беленькая, это не ирония, а сарказм. Не знаю, на что претендует этот рассказ, но тема, затронутая в нём, очень важна. На мой взгляд, неумение защитить себя — главная проблема евреев и главная радость антисемитов, только не надо про победы ЦАХАЛа и про героев СССР. Имеется в виду самозащита в самом прямом смысле слова. Как в этом рассказе. И, несмотря на то, что автор, а может быть герой рассказа, всё равно никаких выводов для себя не сделал, важно уже то, что проблемма обозначена, вот цитата:

      — Василий Алексеич, — твёрдо сказала мама, — не учите, пожалуйста, моих мальчиков драться. Мои дети — не хулиганы.-

      Т.е. этой а идише маме наплевать на то, что над её детьми издеваются и постоянно унижают, ей важно, чтобы не считалось, что её дети хулиганы. В её убогом представлении сила, ловкость, смелость, умение постоять за себя ассоциируется только с хулиганством. Это очень точно подметил автор.

      1. Cогласен с каждым Вашим словом, кроме слова «проблемМма». В отклике на литературное произведение это — проблема…

        1. А что касается содержания рассказа, то оно, конечно, каждому читающему его еврею — «как елей на душу». Ещё Фридрих Горенштейн писал, что главный наш грех — безответность перед лицом антисемитов…

  11. Клозеты в Ракитно Беня чистил ведром, которое вываливал на огород. После наполнения, обычно копали другую яму.
    Мой одноклассник, Серёжа Яремчук, был сыном партизана Героя СССР- бил в горло с диким остервeнением. Правда со мной никогда не заводился.
    После опыта взорвать на балконе заряд, который его контузил и напарнику оторвало пару пальцев, отец забрал его к себе в школу.
    В главном автор прав — характер или он есть, или его нет…

  12. Напоминает мне «сексуальные фантазии» — есть такой жанр эротических фильмов и так же отличается от реальности.
    Откуда я это знаю?
    Сам через это прошёл, начав бить первым — уже после школы это было. И на первых порах было не таким «шоколадным» — разве, что по цвету 🙂

    1. Стоило ли оно того — прыгать через барьер?

      Неумение дать отпор связано не с пренебрежением занятиями спортом, а с психологическим барьером — ударить первым и.. бить в лицо. Я, например, несколько лет в институте борьбой занимался, но преодолел этот барьер вовсе не благодаря спорту…
      Но у этой «медали» оказалась и обратная сторона — я стал агрессивным, а это мешало и службе в армии после института, и жизни после армии.
      До сих пор мешает, например, жена боится… не меня — моей неконтролируемой реакции на то, что я посчитаю оскорблением. И это в моём почтенном возрасте!
      Поэтому, переехав в Израиль более тридцати лет назад, я даже не попытался получить разрешение на личное оружие, хоть и мог — who его знает, что мне в голову придёт в конфликтной ситуации. 🙂

  13. Действительно, вместо того, чтобы писать статьи (напр. в школьную стенгазету) о том, какие мы несчастные, как нас все обижают, несмотря на то, что мы дали миру много учёных, музыкантов и врачей, герой рассказа (скорей всего не основанного на реальных событиях) просто дал подонку по морде! А как же исследование исторических, психологических и религиозных причин антисемитизма?! А где уверения в том, что мы никому ничего не должны и ни в чём не виноваты, где обоснования со ссылками на Тору?! А можно было ещё и в милицию пожаловаться! Или сообщить в организацию по мониторингу нападений на евреев! Можно было много чего ещё сделать, но, вместо этого, Лёва, науськанный каким-то дядей Васей, взял и примитивно настучал мерзавцу по голове. Нет, это не наш путь!

    1. Неправильно расположил комментарий. Это был ответ на комментарий от Inna Belenkaya25 октября 2020 at 7:14

  14. \»… почти у всех у них были на на левом рукаве жёлтые и красные нашивки…\»
    ======
    Автор вероятно никогда не видел этих нашивок.
    На самом деле нашивки о ранениях полагалось закреплять на правой стороне гтмнастёрки выше наград, если они были.

    1. Как раз это мелочь. Даже в таком шедевре (без всякой иронии), как «Семнадцать мгновений весны» были подобные «ашипки и очепятки» 🙂

  15. И чего он так возится с нами, не понимаю? — продолжал Фимка. — И плавать всякими стилями учит, и рыбу ловить с нами ходит, и всякую вкуснятину покупает,
    _____________________________________
    Слово «вкуснятина» — достояние позднейших лет. В то время так не говорили. Ни в словаре Даля, ни у Фасмера, ни у Черных — ни у кого из них этого слова нет. И оно просто ужасное. Что-то имеет общее с «отсебятиной».

  16. Рассказчик, вернее автор, прямолинеен, как телеграфный столб. Кстати, а где Леонид Лазарь?

Добавить комментарий для Zvi Ben-Dov Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.