На древнем серванте стояли бумажные модели самолётиков и корабликов. Мы мастерили их вместе. Серёжа успел поступить в техникум, учился до последнего, на одной ноге ходил на уроки…
Тебя все любят
Олег Пряничников
Одеяло путалось в ногах, вернее в одной ноге ― в правой. То, что осталось от левой, разбухнув до неузнаваемости, рвало штанину трико. Жёлтые пальцы мяли светлую хлопковую рубаху, застёгнутую на две нижние пуговицы. Впавшая грудь хватала воздух и выдыхала боль, которой не было конца.
― Серёжа, пришли Олег с Ольгой, ― тихо сказала мать больного, моя старшая сестра.
Глаза племянника, глядевшие в себя, с трудом воспринимали нас.
― А-а! Дядя Олег…
Я понял, что он не хочет, чтобы мы видели его, такого… беспомощного, не могущего сдерживать стоны… Рак сожрал его… Таинственная и. кажется, не земная болезнь сожрала Серёжу, моего племянника. Я гладил его по руке, и я боялся, что смогу забыть ощущение прикосновений к его сухой кожи.
― Хорошо, пусть уйдут, ― сказал он. ― Пусть придут потом… перед самой…
Моему племяннику шёл девятнадцатый год.
Почему тот, или иной факт человеческая память запоминает по разному? Одно помнится ярко, выпукло, с подробностями, со словами, с запахами, другое же смутно, размазано, или как в быстром кино…
Красное тельце пищало, так что резало уши.
― Ну, что же тебе не хватает? Может дать ещё молока? ― Я совал соску, напяленную на бутылочку, в рот Серёже, наивно полагая, что шестимесячные дети только и мечтают о том, чтобы дуть коровье молоко.
Я учился в первом классе. И я приглядывал за своим племянником. Я и потом приглядывал за ним. Мы взрослели, игры становились неравноправными, беседы его со мной перестали нравится обоим. А потом появились шахматы, шахматная доска послужила нам мостиком для нового общения.
… Из соседней комнаты разносился по квартире, по улице, по городу его умоляющий крик:
― Мама! Помоги мне! Мама, помоги мне!
Когда он стих, стихли сердца родных. Нам, родным, было стыдно, что наши сердца, хоть и тихо, но всё же стучат. Они стихли, но стучат, а его сердце стихло так, что стучать больше не будет. Никогда.
На древнем серванте стояли бумажные модели самолётиков и корабликов. Мы мастерили их вместе. Серёжа успел поступить в техникум, учился до последнего, на одной ноге ходил на уроки…
У Серёжи никак не закрывался рот. Мы подвязали ему нижнюю челюсть. Спрут, который жил внутри его тела, даже в мёртвом теле — жил… Пришли учителя, выразил соболезнование сам директор техникума. Пришло множество людей.
― Смотри, сынок, как тебя все любят, ― сказала мать Серёжи.
Он слышал. Он всё слышит и видит.
