Инна Ослон: Диссидент

Loading

Инна Ослон 

Диссидент

Говорили, что он сообщал студентам что-то немарксистское, за что и был сослан к нам на шестидесятирублевый оклад, как у уборщицы. Шептались, что после этого от него ушла жена. Еще хуже было то, что от него отвернулось его единственное государство, а другого не было.

Когда говорят, что человек в кризисе, на изломе, то вспоминаю его. Он был необычный, — такие в библиотеках не работают: седеющий, нервный, интеллигентный, тонко-красивый, еще раз нервный, нервный, нервный, изысканно-вежливый и — абсолютно отстраненный. Не подойдешь.

Вот я и не подошла к нему, а очень хотелось. Все это было в пересменку вождей, в недолгое андроповское время, когда закручивались гайки, в основном, видимые. Облавы в кинотеатрах, банях, — и нас, библиотечных, больше не пускали в хорошую столовую соседнего министерства, — там ввели пропуска.

Для него специально придумали какую-то глупую контролерскую работу: сидеть у верхушки лестницы, посредине ничего, за крошечным столиком и отмечать какие-то бумажки у посетителей. Когда он исчез, развеялось с дымом его рабочее место.

В свободное время он заходил в наш читальный зал, закидывая голову, и вежливо, внятно, через невидимую стену просил такие книги, которые выдавали его чуждость простому советскому народу. Что-то из древних греков, например, или эпохи Возрождения. Их никто никогда не спрашивал, и вообще посетителей было по пальцам пересчитать. (Миф про самый читающий в мире народ — чушь, вся система жила приписками.) Мне очень хотелось с ним заговорить, сказать, что я это даже изучала, что мне это тоже интересно, как-нибудь выразить ему свою симпатию, сочувствие, чтобы не был он окружен на работе глухим забором, чтобы видел, что не все согласны с тем, что с ним творят.

Не получалось. И самым большим препятствием была не его отстраненность, а мои клетчатые тапки. Разве можно в таких тапках претендовать на что-то тонкое, интеллектуальное, на взгляды, отличные от общего потока?

Было уже жарко, у меня был большой живот, ездила я на работу на электричке, метро и троллейбусе, и хорошие, симпатичные босоножки на каблучке на целый день стало носить невмоготу. Если кто помнит, как тогда было с обувью, и учтет, что дома у меня был годовалый ребенок, а в обеденный перерыв я бегала по магазинам, тот поймет, почему я влезла в новые, неплохие, в черно-белую клеточку тапки. Но даже новые тапки — это тапки, и когда носишь их с собственноручно сшитым на беременность сарафаном, понимаешь, что их черно-белая тупизна, их подошвенная плоскость делают тебя зауряднее, тупее и дальше от всякого вольнодумства, углубляя и без того огромную пропасть между тобой и диссидентом, имени которого, к сожалению, не помню или не знала. Он нам не представлялся.

Приходила заведующая — жена дипломата, которую к нам приставили, чтобы она заработала два недостающих года для пенсии, весело и просто говорила: «Девочки, мне звонили из органов и сказали, чтобы я вынесла ему три выговора и уволила по статье. Как только он кого-то пропустит без штампа — сразу же пишите мне докладную».

И ни тени сожаления на ее уже немолодом личике дипломатического мотылька, пропорхавшего свою жизнь за границей. Да она и дочке своей единственной, когда у той третий ребенок родился мертвым, ко всеобщему удивлению, не сочувствовала, даже не поехала в больницу. Ее дипломатический муж как-то заходил в библиотеку и неприятно поразил меня пошлостью реплик и дурным вкусом: толстый перстень, невообразимо пестрая рубаха (спустя годы узнала, — называется гавайская).

«Нет, я писать на него ничего не буду, пусть хоть десять человек пропустит, — сказала я про себя. — Сволочь какая!»

Что подумали другие — не знаю. Там служил обычный послушный советский люд. После смерти Брежнева тома его книг, в соответствии с указаниями свыше, тихонько убирались с первого плана на второй.

Чужой он был в этом центре культуры, чужой. Да и я была не своя. Поворачивалась к сотрудникам бытовой своей стороной, а внутреннюю жизнь оставляла при себе. Меньше всего там обсуждались книги, и самым интеллигентным лицом мне казалась наша старенькая гардеробщица, которую я однажды застала читающей «Тяжелый песок».

Вскоре диссидент исчез. Сам ушел? Уволили? Оставил после себя идею несогласия, некоторую тревогу в атмосфере и память у меня.

Невозможно было тогда догадаться, что через тридцать лет я буду жить в другой стране, что я о нем напишу и что диссидентов, озлясь на то доброе, что они сделали, пользуясь свободой, которой они добивались, скоро не начнет пинать только ленивый, дескать, нет у них никаких заслуг.

Сейчас никакие тапки мне не помешали бы подойти ни к нему, ни к любому другому человеку. Но тогда и там была другая я, другая жизнь, тоже интересная, законченная в себе и не ведающая того, что будет дальше.

Print Friendly, PDF & Email

47 комментариев для “Инна Ослон: Диссидент

  1. Солидарен с г-ном Александром Избицером и г-жой Соней Тучинской. Обратил внимание, что после того, как «седеющий, нервный, интеллигентный, тонко-красивый, еще раз нервный» исчез, вы не смогли (не захотели?) даже узнать, где он, что случилось, из-за чего он исчез. Так что, думаю, дело не в тапочках. Если бы дело было только в тапочках, то и имя бы запомнили и выяснили, как дальше его судьба сложилась.

    Мне тоже за три года отсидки только 4-5 человек передавали приветы. У большинства моих бывших друзей нашлись свои «тапочки».

  2. Уважаемая Инна,
    тут уже все понаписали отклики под вашим рассказом, поэтому и я добавлю свои пять центов. По-моему, отзывы раз в десять превышают длину вашего короткого повествования из века Интернета.
    Конечно, вы не Бунин, но рассказ хорош своей истинностью. Мне ближе всего оценка, данная Герцманом, — экзистенциализм, т. е. как оно было без выкрутасов. Хороший текст.

  3. Уважаемая Инна! Мне повезло. Давно не читал «Заметки»( был в отъезде) и первый же текст, который попался на глаза, был Ваш. Повезло, потому что текст отличный. Можно сказать- мастер класс: так можно рассказать об, в общем-то, незначительном эпизоде безо всякого детективного награмождения и надуманных «красивостей». Причём, рассказать так, что уже читая первые строчки, понимаешь, что это надо дочитать до конца. Так бывает не часто… Спасибо.

    1. Спасибо, уважаемый г-н Мадорский! Конечно, этот эпизод незначителен для истории, — он значителен для меня, раз сидел во мне 30 лет.

  4. Уважаемая Инна!
    Был в небольшом отпуске в Болгарии. Приехав, обнаружил неработающий компьютер. Поэтому не написал отзыв своевременно, а сейчас пишу с ноутбука внучки и очень боюсь ошибок.
    Прочитал Ваш замечательный рассказ и показал его библиотекарю, которая рассказала мне свою историю на похожую тему. К ним в библиотеку приходил похожий на Вашего героя человек, спрашивавший «не те книги», что было не очень удобно библиотекарям, не особенно любившим лишний раз поднять свой «турсун-заде» (профессиональный библиотечный термин). Этот человек был неудобен, но когда возникал какой-то вопрос, на который не могли ответить библиотекари, они звонили ему домой: «Юрий Яковлевич! А что вы можете посоветовать на такую-то тему?» И не было случая, чтобы он что-нибудь не посоветовал. Потом Юрий Яковлевич умер, а его жена и дочь не могли поделить наследство. Они пришли в библиотеку с просьбой, чтобы библиотекари написали о Юрии Яковлевиче, что они и раньше замечали ненормальность его поведения. И, представьте, коллектив библиотеки возмутился и написал о том, что Юрий Яковлевич был грамотным и квалифицированным человеком, всегда готовым прийти на помощь. Таким образом, мы видим, что чудные люди — не обязательно диссиденты, просто это люди, которых мы не понимаем.
    Мне не вполне пошло Ваше упоминание о мнимой политизированности текста. Если бы это было так, то это было бы большим минусом его. К счастью, этого в основном нет, а там, где это есть — эти места хуже тех, где этого нет.
    Всего Вам самого доброго!

    1. Спасибо, Ефим. То, что Вы рассказали, мне по-человечески интересно. Но это не совсем одинаковые истории. Ведь Ваш герой пользовался библиотекой как свободный человек, а моего КГБ лишило преподавательского места и собиралось подло лишить даже самой маленькой должности в библиотеке. Общее у них — образованность.
      Надеюсь, мой текст не политизирован, но политики касается.

      1. Однако, как читатели они были оба свободны. Кроме того, их объединает неудобоваримость для окружающего мира.

  5. ДОРОГАЯ ИННА, ВЫ ДОСТАВИЛИ МНЕ ИСТИННУЮ РАДОСТЬ СВОИМ УДИВИТЕЛЬНЫМ РАССКАЗОМ. НАПИСАН ПОСЛЕДНИЙ ИСКРЕННЕ, ЭМОЦИОНАЛЬНО, ОТ САМОГО СЕРДЦА. НИКАКОЙ НАДУМАННОСТИ. ЗА НИМ, РАССКАЗОМ, ПРОСМАТРИВАЕТСЯ ВАША ЧУТКАЯ ДУША. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО. МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ВСЕГДА, ВО ВСЕ ВРЕМЕНА, У ВСЕХ НАРОДОВ, ПРЕЖДЕ ВСЕГО ЦЕНИЛИСЬ ТАКИЕ КАЧЕСТВА КАК ДОБРОТА, УЧАСТЛИВОСТЬ, ОТЗЫВЧИВОСТЬ, Т. Е. ТО, ЧТО ВАМ , УВЕРЕНА, ПРИСУЩЕ. А ЧТО КАСАЕМО КОММЕНТАРИЕВ, И КАК ОНИ ВСЕ РАЗНЯТСЯ—ЭТО НОРМАЛЬНО. ПОПРОСИТЕ 10 ЧЕЛОВЕК ОПИСАТЬ КАКОЕ-НИБУДЬ СОБЫТИЕ…..НЕ БУДЕТ ДВУХ ИДЕНТИЧНЫХ — КАЖДЫЙ ВИДИТ ПО-СВОЕМУ. Я ЖЕЛАЮ ВАМ ВДОХНОВЕНЬЯ, НОВЫХ РАБОТ. И НЕ ЗАБЫВАЙТЕ — ВЫ ТАЛАНТЛИВЫ!!! С УВАЖЕНИЕМ, СВЕТЛАНА ЮШКО

    1. Дорогая Светлана, спасибо! Вы подняли мне настроение. Я уже на свой текст и смотреть не могла, — так он надоел.

      1. Инна, редко встречаются маленькие рассказы, способные вызвать столь многочисленные отзывы. Вот это и есть талант. Ваш рассказ «зацепил» ну, если не всех, то, по крайней мере, большинство—-он никого не оставил равнодушным. Каждый примерил описанную в рассказе ситуацию на себя. Самое дорогое и ценное в жизни—это наши эмоции. И вы всех нас, читателей, погрузили в то непростое время, когда мы были молоды, когда мы жили за «железным занавесом,» когда за анекдот могли «посадить», когда человек в этой адской машине ощущал себя бессильным, неспособным противостоять несправедливости. Мы все были зомби, поклонялись языческому богу—Ленину, верили в светлое будущее, носили пионерские галстуки—символы насилия. А посмевшие допустить к себе мысли о воле, неподчинении узурпаторам, выглядели одинокими и непонятыми. Рабское в нас, способность честно служить любой системе , к сожаленью, вбито с малых лет. И тем не менее, эти вольнодумцы привлекали нас, в них была какая- то непостижимая тайна. Идея. Сила. Еще раз огромное спасибо за рассказ и ……эмоции. С уважением Светлана Юшко.

  6. >Первая из них принадлежит Михаилу Назарову, вторая — Гейдару Джемалю, оба — диссиденты, причем — не из последних.

    Джемаля верно выкинули из института с ярлыком «буржуазный националист». Но но никогда не сидел, более того его вроде даже и не таскали в КГБ. А в 1988 году вступил в Память, которую вполне обоснованно считали порождением КГБ и даже стал членом координационного совета.
    Потом правда разошелся с ними, поскольку Память в основном ориентировалась на провославных.

    >Ценность рассказа как раз в том, что он не политичен, а экзистенциален

    Не понял, но отношу это за счет собственной непонятливости.

  7. Инна, в этом коротком рассказе Вам замечательно удалось передать опасливость при встрече с непонятным феноменом. Что же касается упреков в искажении образа советского антисоветского человека, то вот навскидку две цитаты:
    Замечу также, что для обслуживания «богоизбранного народа» (он насчитывает во всем мiре лишь около 30 млн. человек), нынешние 6 миллиардов человек излишни и представляют собой опасный балласт, потребляющий оскудевающие ресурсы и загрязняющий планету своими отходами. Поэтому в Новом мiровом порядке население планеты будет резко сокращено — не исключено, что посредством нового голодомора на основе самых современных генетических технологий. Ныне уже создано биологическое оружие нового поколения, способное избирательно поражать группы людей с определенным генетическим профилем, совершенно не затрагивая других. А у нас с вами, друзья, у ‘славянских варваров’, исторически один генетический профиль.

    Единой религиозно-идеологической системой Запада стал «Холокост» и святость еврейства, «жертва» которого должна сменить жертву Христа.

    Первая из них принадлежит Михаилу Назарову, вторая — Гейдару Джемалю, оба — диссиденты, причем — не из последних. Среди тех, кто сознательно поставил себя вне советской системы были высоконравственные либералы, о которых написала Соня Тучинская, но были и черносотенцы, и мусульманские экстремисты, которым лично я бы предпочел третьего секретаря райкома партии.
    Ценность рассказа как раз в том, что он не политичен, а экзистенциален.

    1. Юлий, спасибо за Ваш отзыв. Я поняла, что каждый вычитывает что-то свое, и наверное, это хорошо, даже если не имеет отношения к автору.

      Если честно, я до сих пор плохо понимаю значение слова «экзистенциальность» и считаю свой рассказ отчасти политическим, потому что если бы не было этого явления советской политики, не было бы и рассказа, и позиция персонажа (меня) вполне определенная. Была не «опасливость при встрече с непонятным феноменом», потому что феномен был хорошо знаком, понятен и уважаем как эталон человеческого поведения (и я сама была им в какой-то мере), а робость из-за своего внешнего вида и боязнь быть сочтенной обыкновенной советской обывательницей. Что и случилось через 30 лет.

      Меня удивляет, когда автору пытаются объяснить, что диссиденты были разными. Неужели автор этого не знал? Даже если бы не знал, для рассказа это не имеет ни малейшего значения.

    2. Юлий Герцман
      — Tue, 09 Jul 2013 20:38:12(CET)
      «…Единой религиозно-идеологической системой Запада стал «Холокост» и святость еврейства, «жертва» которого должна сменить жертву Христа…»
      ==========================================
      Только кстати: автор этого высказывания Г.Джемаль, фактический лидер-идеолог российского исламофашизма, умело ходит по краю. Хотя часть его поклонников уже за решёткой даже при Путине (Р.Кашапов и Ко).

  8. Поразительное качество этого рассказа-эскиза — его лаконичность. Редко кому удаётся в столь сжатом повествовании создать такой напряжённый фон действия — между совершенно неприметной рассказчицей и человеком «с тайной». О нём ведь никто точно ничего не знает, но на нём,тем не менее , уже лежит печать «особости», совершенной необычности его положения среди «мы». Все «мы» отчасти разные, но он один — другой. Иной. Его судьба предопределна. Прав Александр Избицер — это его выбор. Только поняв это, можно понять и то, что он несёт свою миссию сознательно и спокойно, что бы ему не готовило будущее.Удивительное повествование, вмещённое в такое сжатое пространство…Спасибо за удовольствие от столь высокого литературного мастерства.

    1. Уважаемый Артур, спасибо Вам за отзыв. До литературного мастерства мне далеко. Есть отдельные случайные удачи. Чтобы добиться мастерства (при наличии природных способностей), надо много писать, подобно тому, как музыкантам приходится много играть.

  9. «Я не собираюсь выступать здесь ответчиком и писать объяснительные записки.»
    Инна, эта фраза- явно лишняя. Может, не стОит так лихо? С одной стороны, Вы благодарите за дружескую поддержку, а с другой заявляете, что Вам, в принципе, плевать на мнение читателей. В следующий раз, многие из тех, кто уделил внимание Вашему тексту и написал комментарии (в том числе — дружеские!), хорошо подумают, прежде, чем тратить на это время.

    1. Стоит, Зоя. Те, кто меня дружески поддержал, объяснительных записок не требуют. А на добросовестные вопросы я готова ответить.

      1. З.Мастер:
        С одной стороны, Вы благодарите за дружескую поддержку, а с другой заявляете, что Вам, в принципе, плевать на мнение читателей. В следующий раз, многие из тех, кто уделил внимание Вашему тексту и написал комментарии (в том числе — дружеские!), хорошо подумают, прежде, чем тратить на это время.

        Зоя,
        Чего стоит текст, написанный с оглядкой на то, как его примут ?

      2. Инна Ослон
        7 Июль 2013 at 22:06

        Стоит, Зоя. Те, кто меня дружески поддержал, объяснительных записок не требуют. А на добросовестные вопросы я готова ответить.
        ==================================
        Час от часу не легче! «На костёр пойду!» Из-за чего, Бог ты мой?
        Нет, чтобы продолжить, как я того Вам пожелал.

  10. Я очень благодарна Самуилу, Элиэзеру М. Рабиновичу, Игорю Юдовичу, Владимиру Янкелевичу, Артуру Шопингауэру, Марку Фуксу, Буквоеду, Зое Мастер, Борису Дынину, Виктору Кагану, Александру Избицеру, Надежде Кожевниковой и Борису Тененбауму за добрые слова и дружескую поддержку.
    Артуру Шопингауэру: Я примерно представляю себе, по какой цепочке ассоциаций Вы вспомнили об эпизоде с ботиночками, и мне как автору это лестно.
    Марку Фуксу: Я думаю, это потому, что эпизоды у нас были разными, а общая атмосфера одна, и надеюсь, что мне удалось ее передать.
    Зое Мастер: Построение последнего предложения — намеренное.
    Я не собираюсь выступать здесь ответчиком и писать объяснительные записки.
    Работая над этим текстом, я просто пыталась вновь услышать, увидеть, почувствовать и поточнее передать события тридцатилетней давности. Вот и все.

  11. Валерий
    Германия — Sun, 07 Jul 2013 08:56:40(CET)
    ******************************************************************************
    О каких отношениях мэтр Вы говорите? Страх обывательницы, устроенной на неплохое место, оказаться в радаре КГБ, с нелепой «отмазкой» на тапочки?
    Единственная драма в этой вполне пристойной зарисовке, это драма испепеляющего одиночества этого несчастного, ощущающего свое изгойство при полном безразличии одних, подлости других, трусости третьих…
    Человек, это не звучит гордо!

    Валерий, мне, видимо, везло: в Питере 70-х я знавал не одного диссидента, но чтобы кто-либо из них назвал бы кого-либо «обывателем, устроенным на неплохое место», опасавшимся «оказаться в радаре КГБ»… такие диссиденты мне не встречались. При том, что люди эти были разными – что Вы знаете и без меня.
    Одни, подобно незабвенной Кари Унксовой, могли явиться в ту или иную многолюдную компанию и бесстрашно, но спокойным тоном проповедовать. Таковые не опасались ни того, что среди их слушателей могли оказаться (и, вероятно, оказывались) доносчики, ни того, что они подвергают риску других людей. Любой, оказавшийся во время пирушки слушателем той же Кари, мог быть вызван и допрошен как свидетель и «соучастник».
    Другие же вели себя крайне осторожно – не из боязни за себя, не из страха, что на них донесут, но из опасений, что их собеседник по их вине может «оказаться в радаре КГБ». К числу таковых относился и персонаж рассказа Инны.
    При том, что Вы, по-моему, верно постигли, что «это драма испепеляющего одиночества этого несчастного, ощущающего свое изгойство», но при этом не учли, что на всё это человек обрёк себя осознанно. Это был его выбор, который он отстаивал неприступностью. И подлинная драма рассказа Инны Ослон в том состоит, что на то же одиночество вынужден был осудить и тех, кто ему сочувствовал всем сердцем, кто был готов протянуть ему руку. Но он сам не позволил, а не «тапки». (Не могу поверить, что тапки ввели Вас в заблуждение).

    Все и каждый из диссидентов, которых я знал, стал диссидентом из единого побуждения – вернуть людям, жившим в стране, где навязывались и царили, по Вашим словам, «полное безразличии одних, подлость других, трусость третьих…» их право быть открытыми, искренними, неравнодушными. То есть, вернуть главное: человечность. То самое естество, которое система – на практике, а не словах – непрестанно растаптывала.
    И если диссиденство как таковое имело некий высокий смысл, то именно и только этот. (Вспомните хотя бы последнюю, прерванную речь А.Д. Сахарова!)
    Вот почему, по моему наблюдению, диссиденты никогда не могли подумать о ком-либо, что Имярек – «обыватель, устроенный на неплохое место». Да они во имя этих «обывателей» шли на чудовищные жертвы. Если же некто, причисляющий себя к диссидентам (подчас, post factum), и стал таким альцестом, то для меня это печальный знак душевного перелома.

    Когда здесь, в сети, я слышу ту или иную «постдиссидентскую» речь, полную «отважной, непримиримой» злобы, ненависти, нетерпимости и пр., я сильно сомневаюсь, что те протестанты, которых я имел честь знать и с которыми провёл немало часов и даже ночей в беседах, победили. Чего стоили, в таком случае, их усилия, их жертвы, если ненависть, подозрительность и прочие радости, десятилетиями насаждавшиеся в стране, где «обнажают зубы… только, чтоб хватить, чтоб лязгуть» — ежели всё это цветёт пышным цветением, перенесённое в сохранности далеко за рубежи бывшего СССР? Если даже на этом форуме «кто-то кое-где у нас порой»…

    1. И если диссиденство как таковое имело некий высокий смысл, то именно и только этот. (Вспомните хотя бы последнюю, прерванную речь А.Д. Сахарова!)
      =====================================
      Уважаемый Александр!
      Вы случайно или нарочно пропустили имя прервавшего речь А.Д.Сахарова? 🙂

  12. Соня Тучинская
    — Sun, 07 Jul 2013 07:37:32(CET)

    Игорь Ю. -Самуилу
    — Sun, 07 Jul 2013 08:01:49(CET)

    Валерий
    Германия — Sun, 07 Jul 2013 08:30:36(CET)

    «Насколько я понимаю, полусонные мои, собрание стихийно продолжается? Ну что ж, давайте продолжим прения.»
    «Поэтому, бесценный мой, я скажу вам всю правду. У вас на одну семью два гаража.»

    Ну что ж я еще правду скажу, может и не всю.
    1. >Он был необычный, — такие в библиотеках не работают: седеющий, нервный, интеллигентный, тонко-красивый, еще раз нервный, нервный, нервный, изысканно-вежливый и — абсолютно отстраненный.

    Хочу заметить, что диссидентство было образом жизни. И на сколько бы хватило такого «нервного, нервного, нервного. На один раз? А потом на следующий раз и инфаркт или язва или еще что.

    2.>И ни тени сожаления на ее уже немолодом личике дипломатического мотылька, пропорхавшего свою жизнь за границей. Да она и дочке своей единственной, когда у той третий ребенок родился мертвым, ко всеобщему удивлению, не сочувствовала, даже не поехала в больницу

    Ну во первых неточно: мотыльком была не она, а ее муж. Он при нем состояла. Во вторых исполнительность советского бюрократа была инвариантом никак не зависищим от его отношению к детям. Еще не приведи господь у читателя сложится впечатление, что если бы она лучше бы относилась к своей дочке, то пожалела бы «диссидента». Ха. Как бы не так. Или никогда не видели чадолюбивых бюрократов и при этом совершенно гадких и исполнительных сволочей. Деталь работает против рассказа и говорит только о полном непонимании реальности не только наивной героиней но и уже казалось бы умудренным автором

    3.>Ее дипломатический муж как-то заходил в библиотеку и неприятно поразил меня пошлостью реплик и дурным вкусом: толстый перстень, невообразимо пестрая рубаха (спустя годы узнала, — называется гавайская)

    Подумал, что же это мне напоминает и вспомнил, так же рисовали в советских газетах стиляг. Ему еще бы брюки дудочкой. Или наоборот слишком широкие в зависимости от моды того времени.
    Бог ты мой — человек гавайскую рубаху одел. Ну значит не до конца забюрократился не раб бюрикратического дресс кода, хоть что-то себе позволяет.

    А так чистый Бунин. Ну что ж — какое время, такие и Бунины.

  13. Инна,
    Позвольте присоединиться ко всему тому хорошему, что было сказано о вашем рассказе Самуилом и Элиэзером Мееровичем. Превосходно написано, и очень надеюсь, что вы будете продолжать …

  14. Нешуточная драма несостоявшихся отношений отображена Инной с таким совершенством, её мастерство столь тщательно скрыто от глаз иного читателя, что на иных рассказ производит впечатление то «симпатичной, изящно написанной зарисовки» (З. Мастер), то «милой безделушки» (Г. Гринберг), а то и наблюдением «из партера». Не хотелось бы утомительным разжёвыванием портить впечатление от этой тончайшей прозы. Скажу лишь, что умением скрыть трагедию за внешне беспечным слогом и оправдывается, на мой взгляд, сравнение этой новеллетты с работами крупнейших из прозаиков. Инна, поздравляю с несомненной, большой удачей!

  15. Как много людей лучше автора знают, что было, чего не было и как он должен писать…

  16. По поводу сравнения с Буниным. Язык рассказа хороший, но вот к содержание… Герой Бунина мог быть наивен,но сам Бунин знал то, о чем писал и давал это почувствовать в рассказе.
    Итак профессор говорил студентам что-то немарксисткое и его выгнали из преподавателей, придумали какую-то странную должность в библиотеке и собирались выгнали и оттуда.
    СССР был конечно диковиной страной, но совершенно непонятно, как чисто бюрократически можно было преподавателя перевести на специально для него созданную техническую должность в библиотеке.
    И потом если бы КГБ хотело бы его выгнать, то и начальство выгнало бы его без всяческих заморочек.
    Если же КГБ хотело его наоборот контролировать на новой месте, то чего его оттуда выгонять? Скорее они бы порекомендовали бы начальству его не трогать.
    В конце концов гебушники были такими же советскими бюрократами и тоже действовали по инструкциям. Не надо из них делать инициативных чертей с излишним воображением.
    Далее.
    Ясно, что героиня рассказа находится под очарованием слова «диссидент». Впрочем, тогда под очарованием данного слова тогда были многие.
    Находясь под очарованием, можно вообразить «закидывание головы» и «невидимую стену» через которую вроде бы как общался с миром герой рассказа.
    Плохо, что авторское отношение к герою полностью совпадает с отношением восторженной наивной героини. А ведь уже немало лет прошло со времени событий. Можно было бы немного от восторженности отойти.
    Когда я прочел рассказ, я вспомнил другой, правда не Бунина, а Чехова. Называется «Рассказ неизвестного человека». Прототипом рассказа послужил отец Хармса Иван Павлович Ювачев, бывших народоволец, с которым Чехов познакомился на Сахалине.
    Между рассказами есть некоторая перекличка.
    Сначала маленькая ремарка. К террористам во время деятельности Народной Воли и позднее в либеральном обществе относились так же, как интеллигенция в брежневское время к относилась к диссидентам. С восторгом. Я совсем не сравниваю диссидентов и террористов, я исключительно говорю об отношении в обществе.
    В рассказе Чехова беременная героиня в момент жизненного кризиса соглашается на предложение террориста уехать с ним за границу. Дело в том, что человек, которого она любила оказался циником и подлецом, а тут ей террорист предлагает уехать и она, не сильно подумав, решает круто поменять судьбу.
    И хотя там он единственный, кто о ней заботится, очарование пропадает, он оказывается вполне обычным, хотя и хорошим человеком, он ее начинает раздражать, к его героическому прошлому она уже относится иронически, депрессия берет свое и он,а родив дочку, принимает яд.
    Реальная жизнь убивает всякую романтику. И меняет перспективу зрения.
    Да диссиденты, как и тогда террористы, были вполне обычным людьми не надо придумывать им какую-то особую внешность и какое-то особое поведение в повседневной жизни. Во всяком случае должно было бы быть соотвествиующее авторское отношение к героине, более умудренное что-ли.
    Ан нет. Единственное в чем автор отличается от героини, так это в том, что сейчас автор подошла бы в герою и в тапках. Прогресс конечно налицо, но все-таки можно было бы и еще в чем повзрослеть.

    И последнее. Фраза «Невозможно было тогда догадаться, что через тридцать лет я буду жить в другой стране, что я о нем напишу и что диссидентов, озлясь на то доброе, что они сделали, пользуясь свободой, которой они добивались, скоро не начнет пинать только ленивый, дескать, нет у них никаких заслуг.» вызывает недоумение.
    О ком автор пишет»?
    О покинувших СССР? Они в массе своей относятся к диссидентам, во всяком случае, к диссидентам своего времени, весьма уважительно.
    Или автор пишет о тех, кто на уехал, а может о народе России в целом?
    Так она же сам пишет в рассказе:»Миф про самый читающий в мире народ — чушь, вся система жила приписками».
    Так этот народ не только книги, но и свобода тоже не интересовала вот и голосуют и за Путина и коммунистов и за Жириновского и за националистов. За демократов голосуют несколько процентов вот именно этим людям свобода и важна, остальным нет.
    Так к чему излишний пафос?

    Бунин? Не смешите.

  17. Марк Фукс, Израиль
    «6 Июль 2013 at 18:07 | Permalink Право каждого из нас писать или не писать, публиковать или не публиковать, читать или не читать, критиковать или не критиковать. Принимать критику или игнорировать ее.»

    Всё верно. Просто понимаю, как обидно, когда комментарии — безотносительны к тексту. В данном случае, Инна, насколько я понимаю, не ставила перед собой задачи анализа диссидентского движения и не претендовала создать литературный образ инакомыслящего человека. Потому предъявленные ей претензии и упрёки «глобального характера» совершенно недакватны написанной ею зарисовке. Вот и всё.

  18. Григорий Гринберг
    Не знаю, но вот за диссидентов обидно. Я прекрасно понимаю, что автор не имеет, и слава Б-гу, никакого представления о том, что такое было быть диссидентом.
    =================================================
    Уважаемый Григорий!

    Не стоит обижаться за них в данном случае и представлять, что автор не имеет никакого представления, что такое было быть диссидентом.

    Диссидент (отступник, инакомыслящий) — человек, отстаивающий взгляды, которые радикально расходятся с общепринятыми. Зачастую этот конфликт личных убеждений с господствующей доктриной приводит к гонениям, преследованиям и репрессиям со стороны официальных властей.

    Зачастую — да, но не всегда до лагерей.

    Рассказ начинается: «Говорили, что он сообщал студентам что-то немарксистское, за что и был сослан к нам на шестидесятирублевый оклад, как у уборщицы. Шептались, что после этого от него ушла жена. Еще хуже было то, что от него отвернулось его единственное государство, а другого не было.”

    Этого достаточно, чтобы автор мог сказать «диссидент». Сегодня в Гостевой вспоминали А.А. Зиновьева. Я знал его до публикации «Зияющих высот», тогда еще сотрудника Института философии, ставшего специалистом по формальной логике и критиком диалектической (в философских кругах? после того как его диссертация была посвящена логике «Капитала»!) Уверяю Вас, он стал и был диссидентом до гонений, также как и иные философы, вышедшие из Московского логического кружка (1952 г.), позднее Московского методологического кружка (М. К. Мамардашвили, Г. П. Щедровицкий…). Диссидентское движение напоминало айсберг. Конечно, были видны те, о ком Юлий Ким сказал:

    На тыщу академиков и член-корреспондентов,
    На весь на образованный культурный легион
    Нашлась лишь эта горсточка больных интеллигентов,
    Вслух высказать, что думает здоровый миллион!

    Однако были и невидимые, известные только в своих кругах, но вместе составлявшие ту почву, из которой вырастали «больные интеллигенты», память о которых должна оставаться живой. Но и тут Инна Ослон права :
    ”Невозможно было тогда догадаться, что через тридцать лет я буду жить в другой стране, что я о нем напишу и что диссидентов, озлясь на то доброе, что они сделали, пользуясь свободой, которой они добивались, скоро не начнет пинать только ленивый, дескать, нет у них никаких заслуг.”

  19. Действительно, сравнение с Буниным сослужило плохую службу, спровоцировав некоторых читателей на резкие отзывы. Но не стоит путать причину со следствием — ведь не автору такое пришло в голову. А лесть, пусть и с добрыми намерениями, как правило, вредит тому, кому предназначена.
    На мой взгляд, это симпатичная, изящно написанная зарисовка (не мемуар и не рассказ). Писать коротко, без лишних слов и вычурных эмоций — сложно, и мастерство автора проявляется именно в умении отбросив»красивости», сосредоточиться на главном, — том, ради чего текст был написан. Мне кажется, Инне это удалось. Но название я бы изменила, потому что принадлежность героя к диссидентству — сомнительна и ничем не подтверждена. А вот то, что он — «необычный человек», автор написал открытым текстом: «Он был необычный, — такие в библиотеках не работают: седеющий, нервный, интеллигентный, тонко-красивый, еще раз нервный, нервный, нервный, изысканно-вежливый и — абсолютно отстраненный». В неточном, с моей точки зрения, названии, — вторая причина нелицеприятных отзывов и не относящихся к тексту дискуссий. И ещё одно: последняя фраза меня смутила своим построением. «Но тогда и там была другая я, другая жизнь, тоже интересная, законченная в себе и не ведающая того, что будет дальше». Получается, что ЖИЗНЬ не ведала, что с ней будет дальше. Может, стоило «перелицевать» предложение так, чтобы о будущем «не ведала» героиня? Но это всего лишь субъективное мнение.

    1. Право каждого из нас писать или не писать, публиковать или не публиковать, читать или не читать, критиковать или не критиковать. Принимать критику или игнорировать ее.
      Свойства, заложенные в нас: быть злым или добрым, завистливым или нет, выставлять свое зло и зависть, дурной характер на всеобщее обозрение или помнить заветы добрых воспитателей и сдерживать норов.
      Мы с Вами, уважаемая Зоя, увидели в зарисовке одно, а некоторые совсем другое, о чем автор возможно и не думал.
      Что же делать?
      Поблагодарить автора еще раз и принять к сведению поведение окружающих.
      М.Ф.

  20. Прекрасно написано, при этом настолько талантливо, что мой отзыв, пусть самый положительный, будет много хуже. Рассказ лиричностью своей напомнил мне повести Анатолия Макарова, особенно «Ars amandis»

  21. Соня Тучинская
    — Sat, 06 Jul 2013 06:44:11(CET)

    Любой текст — разоблачителен. И тогда, когда он настолько беспомощен, что его не за что похвалить, кроме как за то, что он написан «очень интеллигентным и приличным человеком». (новый удивительный критерий в оценке текста). И тогда, когда он лаконично, изящно, и, вообщем-то, безупречно написан, как этот.
    ==================================
    Дорогая Соня, текст — вот ключевое слово. Хороший текст, плохой текст, талантливый, или бездарный, а вот эта завитушка — особенно удалась…

    Ни у одного не шевельнулось, а ведь не дети. Сытость. Все забыто. Самое большое возмущение тянет на издевательства на Чопе. Да и то — приукрашено гордостью — и мы настрадались. Словом, жизнь как она есть. И да — Вы правы, «Любой текст — разоблачителен». Лучше не скажешь.

    Не пропадайте, скучно без Вас.

  22. Вы знаете, Инна, я прочел вашу маленькую зарисовку несколько раз.
    И не знаю почему. Возможно, искал сравнение с подобными моментами в своей жизни.
    Вроде бы не нашел. Хотя, конечно же, были.
    Насколько я понимаю, во всяком случае, чувствую, речь идет не только о диссидентах.
    Речь о том, что рядом с нами протекает еще, чья то жизнь, часто сложная, полная страданий, лишений и несправедливостей, а мы в силу тех или иных объективных или субъективных (а где грань между ними?!) обстоятельств реагируем на нее не так, как отреагировали бы сейчас, в настоящем времени, уже умудренные опытом, прошедшие хороший кусок жизни.
    Я вроде бы своей личной вины ни за что не чувствую, но и удовлетворенности собой нет. И это главное.
    Спасибо.
    М.Ф.

  23. Уважаемая Инна, Ваш чудесный рассказ напомнил мне эпизод из моего отрочества. На тринадцатый день рождения родители подарили мне удивительные ботиночки. На толстой войлочной подошве, сторонки из пледовой ткани, по светлосерому фону тонкая синяя клетка. Застёгивались сторонки красивой металлической пряжкой.
    Не знаю, где мама досталась это сокровище, (Киев, 1950 год), но я был просто счастлив. Стал выше ростом и вообще заметно похорошел. Покрутился перед зеркалом и побежал во двор хвастаться. Дворне ботиночки тоже понравились. Вскоре мы «поматались» и стали играть в футбол. Пошёл дождь. К концу игры подошвы разлезлись. Я был убит горем. Ботиночки выбросил. Дома соврал, что украли. Играл, мол, босиком… Папа быстро во всём разобрался, но меня не ругал. Только сокрушённо покачал головой.

  24. Пример того, когда хороший автор — женщина.
    Заманит «до первой пуговицы» и … «иди-иди, на метро опоздаешь!»
    Зла нехватает! 🙂

  25. Игорь Юдович
    5 Июль 2013 at 20:30 | Permalink

    Как-то нехорошо этот текст сравнивать с бунинской прозой.
    Даже госпоже Ослон такая неумеренная похвальба может быть неприятной.
    Написала женщина, — ну, и на здоровье. Напишет ещё.

  26. Тут до меня все хвалили статью — и просто так, и за Бунинские интонации.

    Не знаю, но вот за диссидентов обидно. Я прекрасно понимаю, что автор не имеет, и слава Б-гу, никакого представления о том, что такое было быть диссидентом. И увидев непонятного ей человека из своей, уютной жизни с тапочками и заботами — получила какое-то впечатление, пофантазировала «на тему» и набросала милую безделушку. Но меня, как лица некоторым образом «заинтересованного», все это немного покоробило. Даже затруднюсь определить — чем. Впрочем, нет, не буду уточнять — чем.

    Дорогая Инна, не надо эдак, из партера. Все-таки для кого-то это был не театр, не сцена. И мы все еще живы.

    1. Ну, раз голову закидывал, говорил вежливо, а книги читал чуждые — то автор непременно пишет по-бунински. Не меньше и не больше. Здесь сравнить автора с Буниным — это как плюнуть. Одного, написавшего рассказ о гормональных волнениях провинциального юноши, благодарные читатели просто хором заверяли, что он второй Бунин.

      Но это диковатое сравнение — не главное. Вы нашли верные слова, Григорий: взгляд дамочки, пускай и вполне миленько владеющей пером, но из партера. Эти люди (русские диссиденты) заплатили своими жизнями, кровью, нервами, самоубийствами, одиночеством, чтобы жизнь»обычного послушного советского люда», включая жизнь самого автора, в корне изменилась. (уже здесь в полном потрясении прочла историю русского диссидентского движения советского периода, плюс книги Буковского, Кузнецова, Воронелей, Шифрина, да и вас всегда слушаю внимательно. Но беспечный автор, даже сегодня, ретроспективно, зная уже до конца и обо всем, не печалится ни о чем более, как о том, что в тапочках не решилась к одному из таких подойти, а вот нынче, и в любом наряде непременно бы подошла. А вот тогда, уволили его или сам ушел? Не голодным ли спать ложился? На эту тему и сегодня ни малейших рефлексий не обнаруживается. Who cares? Главное, чтобы в семье все было уки-дуки.
      Любой текст — разоблачителен. И тогда, когда он настолько беспомощен, что его не за что похвалить, кроме как за то, что он написан «очень интеллигентным и приличным человеком». (новый удивительный критерий в оценке текста). И тогда, когда он лаконично, изящно, и, вообщем-то, безупречно написан, как этот.

    2. Это не взгляд из партера или там галёрки, а из гущи советской жизни. Это описание превращения автора из ‘homo soveticus», стеснющегося тапочек или используещего их как повод к отчуждению, в просто «homo», который не отпугнет и не оттолкнет другого человека. Зарисовка, возможно, неудачно названа «Диссидент», потому что рассматривается куда более широкая проблема отчуждения. Что-то вроде «Процесса» Кафки. Если только не считать диссидентом любого читателя, которого интересуют книги о Возрождении.

  27. Уважаемая Инна,
    вот только что в Гостевой Берка, посетитель из Лос Анжелеса, совершенно по другому поводу написал следующие строки: «Им, биологам, легко. Потому что до сих пор не определились, что такое жизнь.
    Тем более – смерть. Тем более – рождение. Никак от них не добьёшься: Я родился? Или продлился? Ибо смахиваю на всех предков. Ну просто копия. Может они и не помирали, раз я живой»? Так как я прочел Ваш замечательный рассказ сразу после сообщения Берка, то подумал — может быть, Бунин и не помирал, раз Инна Олсон пишет так восхитительно по-Бунински? Я имею в виду и качество текста и качество мысли.
    Могу только искренне пожелать самому себе видеть Ваши рассказы здесь регулярно.

  28. что диссидентов, озлясь на то доброе, что они сделали, пользуясь свободой, которой они добивались, скоро не начнет пинать только ленивый, дескать, нет у них никаких заслуг.

    Какое тонкое понимание роли, которую такие люди, даже не бодаясь, сыграли в расшатывании дуба!
    И у каждого из нас есть воспоминание о «пропущенных» людях, к которым не подошел и которым не сказал…
    Не всегда из-за тапочек.

    Замечтельный текст.

  29. Уважаемая Инна, прекрасно написано, чрезвычайно интересная авторская интонация.
    Спасибо, буду ждать следующих публикаций.

Обсуждение закрыто.