Александр Кацура: Скелет в шкафу. Пьеса в одном действии

Loading

Александр Кацура

Скелет в шкафу

Пьеса в одном действии

Действующие лица

Петя
Варя
Опер
Полицейский

Комната. Два окошка, между ними огромный платяной шкаф. Диван, тумбочка, два стула, в центре стол с неубранной едой и посудой — чайник, две чашки, кувшин, сахарница, растерзанный батон хлеба, шмат колбасы… Варя полулежит на диване. Петя сидит за столом, задумчиво водит пустой чашкой по столу.

П е т я. Какой же я был дурак!

В а р я. Был? Только в прошедшем времени?

П е т я. Просто идиот. На тебе женился.

В а р я. Уж не знаю, кто из нас тогда был большим идиотом.

П е т я. Ты связала меня по рукам и ногам.

В а р я. Верёвкой? Ремнём? Клейкой паутиной?

П е т я. Во-во. Паутиной. Кле-е-ейкой.

В а р я (рассматривает свои руки, шевелит пальцами). Хм, паутиной…

П е т я. Я столько мог бы успеть. А сделал так мало.

В а р я. Думаешь, это моя вина?

П е т я. Думаю, что наша общая.

В а р я. Чем же ты недоволен конкретно?

П е т я. Спроси, чем я могу быть доволен. Мне не нравится наш скудный дом. (Окидывает комнату безнадёжным взором). И мне совсем не нравится наш скудный мир. Поганый, злобный и лживый. Я мечтал его переделать. А ты повисла на мне, как гиря. Как мельничный жернов.

В а р я. Неправда. Я всего лишь хотела спокойной жизни, уютного дома…

П е т я. А я не хотел? Но для этого надо было чуть-чуть переделать мир.

В а р я. Ты считаешь, что достоин лучшего мира?

П е т я. Если честно, то едва ли. Я свои недостатки вижу.

В а р я. Поздравляю. Прежде я думала, что глаза открыты только у меня.

П е т я. Но я не рискнул переделывать мир. Тут, знаешь ли, возникло некоторое равновесие. Я не трогаю этот мир. Мир не трогает меня.

Петя подходит к стене, снимает висящий на гвозде пластмассовый рожок, детскую дуделку. Трубит в неё и, расхаживая по комнате, скандирует.

Я не трогаю этот мир,
Этот мир не тревожит меня.
Я для него отнюдь не кумир,
В сердце моём не хватает огня.

(Дудит во все лёгкие)

В а р я. Как это ты его не трогаешь? Ты же весь испыхтелся от критиканства и брани.

П е т я. Это для внутреннего употребления. Всё в четырёх стенах. Кто это слышит, окромя тебя? Тебя-то я достал, понимаю. Но кому ещё это надо? В другой ситуации я бы взял берданку и подался в лес. А так я тихий, мирный гражданин. Ленивый, сопливый, трусливый. Гневный в переделах собственной кухни.

В а р я. Тихий, как же!

П е т я. Мир это ценит. Он меня уважает. А нас паритет.

В а р я. Стало быть, ты от него неприятностей не ждёшь?

П е т я. Я? Лично? С чего бы это? Да, жизнь за нашими окнами гнусненькая. Это правда. Но оскалиться волчьей мордой она едва ли способна. У них уже на это нет сил.

В а р я. Хотелось бы надеяться.

П е т я. Но вышло так, что и я мало на что способен. Кабы не ты, кабы не твоё дурацкое — в это не лезь, туда не ходи, в это не встревай… Ты не просто трусиха, ты ещё и дура!

В а р я. Согласна. Ещё какая! Я тогда думала, что ты молод, красив, энергичен, при этом не глуп… Какие речи ты плёл! Какие песни выкрикивал! Как сверкали твои глаза! Ничего этого нет. Давно. А может, и не было никогда. Теперь я вижу, как я ошибалась. Как глубоко ошибалась.

П е т я. Всем нам свойственно ошибаться. Errare humanum est.

В а р я. Кто сказал?

П е т я. Сенека сказал.

Властный стук в дверь.

Кого ещё принесла нелёгкая?

В а р я. Открой, и увидим.

П е т я (встаёт нехотя, подходит к двери). Кто там ещё? (Щёлкает замком).

Дверь резко открывается, входят двое — опер и полицейский.

О п е р. Возницын? Пётр?

П е т я (всё еще держит в руке дуделку, вид у него несколько дурацкий). А вы кто?

О п е р (переводит взгляд на женщину). Возницына? Варвара?

В а р я. Панина я.

П е т я. Не захотела она менять фамилию.

О п е р. Вы — Панина? (Достаёт из висящей на плече сумки тетрадь, записывает).

П е т я. Дворянскую фамилию на какую-то кучерскую. Понять можно.

О п е р. Значит вы понятливый? Отлично.

П е т я. А вы, собственно, кто?

Опер убирает тетрадь, достаёт свёрнутый в трубку лист бумаги.

Соцопрос? Проверка регистрации?

Опер разворачивает бумагу. Становится видно, что это мелко исписанный лист размером чуть ли не с газету.

Замучили нас эти проверки. Словно не в свободной стране живём.

О п е р. Глядите (подсовывает ему бумагу чуть ли не под нос).

П е т я. Что это?

О п е р. Читайте, читайте.

П е т я (прячет дуделку в карман, так, что она смешно торчит, близоруко вглядывается в мелкий текст). Так… Не пойму… Постановление… Понятые… В случае обнаружения.. Нужное подчеркнуть… Так, так… Швейцарские дублоны. Испанские драхмы. Венесуэльские песо. Столовое серебро. Акции Газпрома. Золото в слитках. Якутские алмазы… карикатуры на вождей… Что это? Кто это писал? Охренеть можно.

О п е р. Ордер на обыск.

П е т я. Бред! (продолжает читать). …Векселя Логоваза. Канадские доллары. Антигосударственные листовки. Героин в пакетиках, китайский фарфор 18 века, тайные планы захвата власти, римские монеты времён Августа…

О п е р. И так далее. (Сворачивает лист).

П е т я. Вы хотите обыскать мой дом? Но к чему этот бесконечный список?

О п е р. Ну, мы же не знаем заранее, что у вас найдём. То есть, конечно, догадываемся, но не очень. Приходится перечислять всё. Нужно быть готовыми к любому повороту. Так сказать, нужное подчеркнуть.

П е т я. Вы рассчитываете найти здесь испанские дублоны?

О п е р. Не только, молодой человек. Не только.

П е т я. А бывают такие в природе?

О п е р. Не имеет значения.

П е т я. Золото в слитках?

О п е р. Не только, молодой человек. Не только.

П е т я. Акции Газпрома? Полагаете, у нас есть эти чёртовы акции?

О п е р. Не только, молодой человек. Не только.

П е т я. Векселя Логоваза? В глаза не видал. Как и монеты Августа.

О п е р. Поначалу так все говорят.

П е т я. А русские рубли? Вот простые русские рубли. Тоже арестуете?

О п е р (несколько смущённо). Ну, в общем… Если у вас есть рубли, (грозно) вы должны объяснить их происхождение.

П е т я. Странно.

О п е р. Давайте рассуждать логически. (Размахивает свёрнутым ордером, словно сам  себе дирижирует) Дрель, ватерпас, клещи, молоток — это всё инструменты, не правда ли? Что делает молотком человек хороший? Забивает гвозди. А плохой? Бьёт по голове соседа. Деньги — это тоже инструмент. Что делает с их помощью человек хороший? Правильно, покупает себе пропитание, там хлеб, сыр, майонез на перепелиных яйцах… (бросает взгляд на стол). Колбасу докторскую… Что там ещё?

В а р я. Зелёный горошек.

О п е р (обрадованно). Вот! А плохой? О-о-о! Нехороший человек вместо мирной колбасы организует тайные общества и незаконные митинги.

В а р я. А также государственные перевороты.

О п е р. Вот именно, сударыня, вот именно.

П е т я. Занятно.

О п е р. Пойдем дальше. Человек, в отношении которого выписан ордер на обыск (вздымает ордер, словно факел), может ли считаться хорошим? Нет! Никоим образом! Он — по крайней мере, временно — человек плохой. Иначе прокурор не поставил бы на ордере печать. Таким образом, ясно, что мы имеем дело с человеком опасным, с преступными наклонностями, дурными намерениями и всё такое. Он под подозрением, он не встал на путь исправления. Совершенно понятно, что обнаруженные у него деньги должны быть немедленно изъяты. Ради сохранения спокойствия в обществе, ради процветания нашей любимой страны. В конце концов, ради него самого. А то такого натворит! Возражения есть?

П е т я. При желании я нашёл бы.

В а р я. Я бы тоже.

О п е р. Сам гражданин Аристотель не обнаружил бы тут логического изъяна.

П о л и ц е й с к и й. Высокий класс. Наука, брат (подмигивает Пете и Варе).

П е т я. Постойте. (Выхватывает у опера ордер, разворачивает, читает). Голландские гравюры 17 века, японские тугрики, персидский жемчуг, берестяные грамоты, подмётные письма, доллары США, непристойные сатирические вирши, подрывающие устои… Ай да список! Гравюры особенно. У меня их полный сундук. Ха-ха! Старик Рембрандт в гробу, небось, вертится.

О п е р (отнимает лист и снова его аккуратно свёртывает). Вы убедились в законности бумаги? Печати, подписи, всё на месте.

П е т я. Да, более чем забавно. Но почему вы пришли к нам?

О п е р (грозно). На митинг шестого числа ходили?

П е т я. Шестого чего?

О п е р. Не притворяйтесь. У нас есть видеозапись. Отчетливо видно, что вы хотели плюнуть в полицейского. А это, мой милый, антигосударственное преступление. Фактически террор в отношении лиц, обличённых властью. Полицейские уже дали показания. Отпираться бессмысленно.

В а р я. Ну так я и знала! Так и знала.

П е т я. Погоди причитать.

В а р я. Ты видишь, чем это кончается? Впрочем, я надеюсь, что разберутся быстро и истина восторжествует.

О п е р. А вы, гражданочка, не торопитесь. К вам тоже найдутся претензии.

В а р я. Ко мне?

О п е р. Все вы розовые в белом, пока за одно место не схватишь.

В а р я (ёжится). Что за тон? Что за угрозы?

О п е р (поворачивается к полицейскому). Тон ей не нравится! Видал штучку (Полицейский деревянно кивает).

П е т я. Но как-то всё это неожиданно (садится на диван рядом с Варей).

О п е р. Все так говорят. (Суровым тоном). Сидеть и не двигаться. Приступаем к обыску. (Слегка кивает полицейскому).

Полицейский идёт к шкафу, открывает створки. Веером летят на пол жакеты, кофточки, пиджаки, рубашки, постельное бельё, подушки…

В а р я. А понятые где же?

О п е р. Когда понадобятся, тогда и будут.

 Опер, внимательно оглядев комнату, подходит к столу, передвигает чашки, заглядывает под блюдца. Варя и Петя оцепенело смотрят. Опер поднимает одну из чашек и изучает её донце снаружи.

Фарфор? Китай? Севр? Какой век?

В а р я. Одинцовская фаянсовая фабрика.

Потеряв интерес к посуде, опер продолжает кружить по комнате. Варя и Петя постепенно привыкают к этому, ведут негромкий разговор.

В а р я. Вот гляди, до чего довели твои дела. Сенека ты наш.

П е т я. Ну да. А ты, стало быть, Луцилий?

В а р я. Это ещё кто?

П е т я. Не читала нравственные письма, к нему обращённые?

В а р я (фыркает). Ну, уж нет.

П е т я. Правильно. Они при тебе еще не были написаны. Я понял, кто ты. Ты Ксантиппа. Вот!

В а р я. Ха! А это я знаю. Сварливая жена Сократа. (Недобро усмехается). Понятно теперь, какого ты обо мне мнения. Но также ясно, какого и о себе.

П е т я. Ладно, шутю я. Надеюсь, ведро помоев ты мне на голову не выльешь.

В а р я. Да нет, это шутки с подоплёкой.

Рваные джинсы, отброшенный полицейским, накрывают Варю с головой.

В а р я (стаскивая с головы джинсы). А нельзя ли поаккуратней?

О п е р (ходит по разбросанной одежде). Раньше надо было думать. Аккуратистка!Видали мы таких. Артистка. (Полицейскому). Ты карманы проверяй, карманы…

(Подходит к тумбочке, шарит, извлекает на свет божий небольшую пачку белой бумаги. Торжествующим голосом). Ага, вот оно! Нашёл! Вот оно, родимое…

Потрясает листами. Все, включая полицейского, который на секунду отвлёкся от изучения шкафа, с некоторым удивлением смотрят на него.

П е т я (осторожным голосом). Оно — что?

О п е р. И ежу ясно. Листовки. Прокламации. Лживые лозунги.

П е т я. Но это чистая бумага.

О п е р. За дурака меня держишь?

П е т я. В каком смысле?

О п е р. Известно, в каком. Хочешь намекнуть людям: зачем на листовках что-то писать, дескать, и так всё ясно. Главное — кинуть эти бумажки в массы. Знаем-с ваши штучки. А на самом деле, ничего не ясно. (Кричит). Ничего ещё не ясно, понял?

П е т я. Понял. Но это старый анекдот. С бородой.

О п е р (внезапно спокойным, даже тихим голосом). Для нас ничего старого нет. У нас всё новое.

Полицейский выкидывает очередную порцию одежды. Груда на полу растёт.

П е т я. Так вы считаете, что это листовки?

О п е р. И сомнений нету.

П е т я. С самым наглым антигосударственным содержанием?

О п е р. С наинаглейшим.

В а р я (криво улыбаясь). Да, это он может. Это он умеет. Теоретик белой бумаги и устной речи. Сенека и Сократ в одном лице.

П е т я (оперу). Но это ещё надо доказать.

О п е р. Наш независимый гуманный суд докажет.

В а р я. Что докажет? Что мой муж стоик?

О п е р. Всё, докажет гражданочка. Точнее, что надо, то и докажет. Я ещё не знакомил вас с нашими судьями? Очаровательные дамы. Правдивей не бывает.

П е т я. Представляю.

О п е р. Целая пачка революционных прокламаций. Это надо же!

П е т я. Так вы меня арестуете?

О п е р. А ты как думал, родимый? Плевать в полицейского — это вам не фунт изюму.

В а р я. При чём тут изюм?

О п е р. Изюм тут ни при чём. Под демшизу косишь? Под слабоумную? Ты, может, ещё и танцевать любишь где ни попадя?

В а р я. Танцевать я люблю, но к данному делу отношения это не имеет.

П е т я. Я в полицейского не плевал.

О п е р (потрясает пачкой листов). А это? А намерения?

П е т я. У нас уже судят за намерения?

О п е р. Умный, да?

П е т я. Вообще-то не очень.

О п е р. Наш народ такого умного быстро раскусит. Народ у нас ой-ёй!

П е т я. Охотно верю.

П о л и ц е й с к и й (роется в шкафу). Ого!

Вытаскивает из шкафа нечто вроде чучела, висящего на плечиках. К кителю пришиты галифе, заправленные в мягкие сапоги. Сверху, над кителем тряпичный череп. Бросаются в глаза запавшие глазницы и почему-то пышные чёрные усы. На череп нахлобучена защитного цвета фуражка без всяких знаков. Вешает чучело на створку открытой дверцы. Выглядит оно одновременно и жалко, и зловеще.

О п е р (с суеверным ужасом). Что это?

П е т я. Так, кукла.

О п е р. Зачем?

В а р я. Для забавы.

Полицейский извлекает на свет божий пневматическое ружье и с изумлением смотрит на него…

О п е р (в некотором потрясении). Оружие? Документ на него имеется?

П е т я. Какой документ! Это же простая духовка, какие в тире…

О п е р. Это мы сами знаем. Один шаг до террористического акта. Вы — террорист?

П е т я. Вы скажете.

О п е р. Террорист. Ясен пень.

В а р я. Да это он чтоб в куклу пострелять. В свободное время.

О п е р. В куклу? (Вновь вглядывается в чучело). Кто это? Кто, я вас спрашиваю?

П е т я. Вы же видите…

О п е р. Я-то вижу. Я ваши намёки, гражданин Возницын, очень даже понимаю.(Шёпотом, запинаясь и почти задыхаясь.) Это же отец народов. Никак не иначе.

П е т я. Ну почему сразу отец народов? Просто господин в фуражке.

О п е р. Не морочьте мне голову.

П е т я. Ничуть.

В а р я. Да говорим же мы вам, это кукла. Петя, когда депрессия одолевает, бывает, достанет её, повесит на стенку и шмаляет из духовки. Потеха.

О п е р (в ужасе). Да вы что?!

В а р я. Вон, глядите, весь китель в дырках, как будто моль побила. И морда — ну словно рябая. Зато у Петеньки настроение поднималось. Он всё хотел усы отстрелить. Но пока не вышло.

О п е р. Да это… Да это… (Задыхается) Это терроризм с государственным размахом. (Поворачивается к полицейскому.) Так, придётся звать подкрепление. Вызывай спецназ. Бригаду.

П о л и ц е й с к и й. Сами не справимся?

О п е р. Ты же видишь, какой матёрый волк нам попался. Рисковать нельзя.

П о л и ц е й с к и й. Думаешь?

О п е р. Стрельба в лидера нации. Пусть и прошлого века. Представляешь, на что это тянет? (Пете.) Думаете, это вам легко сойдет?

П е т я. Бросьте. Я не настолько туп, чтобы не отличить лидера нации от своих болезненных фантомов. Куклы они и есть куклы. Разве вы не знаете этой популярной развлекаловки?

О п е р (холодно). Не знаю. И знать не хочу.

П е т я. Да это я в себя самого стрелял, поймите. (Громко.) В себя!! И ни в кого больше. В свои комплексы, в провалы собственной души, в свои неизжитые страхи. В надежде как-то их пригасить, утихомирить.

О п е р. Следствие покажет.

П е т я. Знаем мы ваше следствие!

О п е р. Зря вы так. Следователи наши — беззаветные труженики, безукоризненные во всех отношениях. Их девиз — правда, правда, ничего кроме правды. Кристальной честности люди. Таких нигде не найдёте, хоть до Патагонии доберётесь.

П о л и ц е й с к и й. Вот те крест! Хоть до верховьев Амазонки.

Опер берёт из рук полицейского ружье, внимательно рассматривает его, качает головой, возвращает.

В а р я. Петенька, не позволяй им так на тебя наседать. Им палец подставишь, оттяпают руку.

П е т я. Ты права, кисонька. Ни за что не позволю. Распоясались.

О п е р. Вы не любите, не цените наше героическое прошлое. Вы целились в самое сердце народное, вы шмаляли, как выражается ваша сожительница, в святое.

П е т я. Да ладно вам! Святое… Нашли где искать.

О п е р (холодно, жёстко). Объясните, как вы совершали это гнусное преступление?

П е т я. В каком смысле?

О п е р. Вы можете показать, как это показывают на обычном следственном эксперименте? Пока на вас нет наручников.

П е т я. Может до наручников дойти?

В а р я. Наручники? Бред!

О п е р. Не сомневайтесь. Дойдёт. Так вы будете показывать?

П е т я. Что?

О п е р. Как вы (презрительно оттопыривает губу) шмаляли.

П е т я. Думаете, нужно?

О п е р. Я приказываю. Как вы действовали?

П е т я. Как действовал? (Он на секунду задумывается, но затем действует быстро и  решительно.) Действовал просто. Вот так.

Внезапно выхватывает ружьё из рук полицейского и, почти не целясь, стреляет в куклу. У куклы отлетают усы. Виден чёрный провал рта с редкими зубами.

Ага! Ага! Вы видели?

В а р я. Надо же. Попал!

Петя торжествующе поворачивается так, что ружейное дуло невольно глядит в сторону гостей. Те испуганно отступают, спотыкаются о разбросанную одежду, по очереди падают и в ужасе пытаются зарыться в эти тряпки.

П о л и ц е й с к и й. Ва-ва… Не надо этого делать…

О п е р. Вы не имеете права!

П о л и ц е й с к и й. Ну, пожалуйста! (Зарывается ещё глубже в тряпки, натягивая на  голову нечто вроде трусов.)

О п е р. Нападение на представителя власти. (Пытается прикрыться полой женского  жакета.)

П о л и ц е й с к и й (сквозь дыру в трусах). Мы скромные, славные люди. Не надо нас обижать. Мы добрые.

О п е р (сверкает одним глазом из-под полы). В конце концов, мы здесь не столько по зову сердца, сколько по долгу службы.

П е т я. То есть вас прислало ваше начальство? А сами вы ни-ни. Так?

О п е р. Да клали мы на наше начальство с высокой колокольни. Лицемеры. И сплошные воры к тому же. Набивают себе карманы, а нам платят крохи.

П е т я. Так уж и крохи?

О п е р. Нет, они в последнее время подкинули нам зарплату. Что было, то было. Поначалу мы обрадовались, но потом поняли, что по сравнению с их виллами и яхтами мы — нищие. Обидно стало, честное слово. Пашешь на них, пашешь… А тебя за второй сорт держат. Человек продажен. Увы. Но не продажен тотально. Вы поняли мою мысль?

П е т я. Не совсем.

О п е р. Когда подопрёт, начинаешь копаться в собственной душе — вдруг там остатки чего-то светлого сохранились? Они кидают нам с барского стола. А сами воры ма-асштабные… Думаете, мы не видим? Поневоле и нам приходится подворовывать. Иначе не проживёшь. Но близок час расплаты. Думаете, если заварушка какая, мы за них горой встанем? Дудки. Держи карман.

П е т я. Занятное рассуждение.

О п е р. Дайте нам другое задание, и вы увидите…

П е т я. Задание? Другое? Хорошая мысль. Надо подумать.

П о л и ц е й с к и й. Думайте, думайте скорее! Только это… не… не шмаляйте.

О п е р. А судьи эти, девахи эти вульгарные — сплошь стервы. Неправосудные дела вершат. Самое смешное, что тоже за гроши. Карьера там жалкая, премия нищенская. Смех! Полагаете, мы не знаем? Знаем-с. А следователи — все взяточники. Помалу не берут. Страшная, доложу вам, публика. Зарежут и спасибо не скажут.

П е т я. А чего же тогда сотрудничаете — душа в душу?

О п е р. Просто правила игры.

П е т я. Ах, правила! И кто же вас таким правилам обучил?

О п е р. Само собою как-то сложились.

П е т я. Да неужто?

О п е р. Напрасно вы думаете, что мы этим правилам верны железобетонно. Дайте нам знак, что ситуация меняется, и мы тоже тут же изменимся. Мы вовсе не дубовые.

П о л и ц е й с к и й. Святые слова.

О п е р. Мы способны ещё принести пользу.

П о л и ц е й с к и й. О да, о да!

О п е р. Я думаю, мы договоримся.

П о л и ц е й с к и й. Вы не будете э-э… шмалять?

Петя невольно оглядывается на ружьё, о существовании которого он словно бы забыл.

П е т я. Да нужны вы мне очень!

О п е р. Тихо! (прижимает палец к губам, словно вслушивается в невидимую музыку.)

П е т я. Что? Чего там у вас?

О п е р. Т-с-с. Слышите? Рихард учится у Рихарда. Хотя отец-валторнист, такой-сякой, сыну это категорически запрещал. Боялся влияния великого предшественника. Ноты прятал. Вот до чего доходило. Но сын оказался упрям. И он добился своего. Не став при этом эпигоном.

Действительно, слышна далёкая музыка.

П е т я. А, это за стенкой играет. Ерунда.

О п е р. Вы только вслушайтесь.

П е т я. Да чего там! А какой такой Рихард? Я знаю только Зорге.

О п е р (улыбается тонко и печально). Молодой человек, вы все неучи, нынешнее поколение. Невежды. Кто вас учил? Чему?

П е т я. Чем вам Зорге не угодил? Почти вашей профессии паренёк.

О п е р (тонким голом, почти выпевая). Я о более значимых Рихардах. Прислушайтесь. Это же Рихард Штраус… Если бы вы знали, как много он взял у Рихарда Вагнера. Какой напор у учителя! Какая глубина у ученика! Повторяю, вслушайтесь.

П е т я. А-а, Вагнер. Терпеть не могу. Напыщенная музыка, ложный героизм. И всё в одну дуду. Зигфрид прыгает, нибелунги скачут.

О п е р. Понимали бы чего. О боги! Сплошное невежество.

П е т я. Хотите мне мозги запутать?

П о л и ц е й с к и й. Они не понимают. Синдром эпохи. Коллективное подсознательное самого низкого сорта овладело их психической потенцией. Культурные символы ушедших веков уже ничего для них не значат. Разве способны они рассматривать мироздание как продукт высшего творящего разума и растворённой в нём трепетной души?

П е т я. Чего? Ась?

О п е р. Да, пока мало что проявлено. Глаза их затуманены. Но просветлить их –задача реальная. Мы должны радикально изменить наше представление об измерениях человеческой психики. Мы должны, мы просто обязаны рассматривать, помимо традиционных форм сознания, ещё и надличностную, наиболее значимую, охватывающую все виды наследственной, расовой, коллективной и психогенетической памяти. Разумеется, не забывая кармические переживания и архетипичные движущие силы.

П е т я. Погодите, не врубился. С чего вдруг столь изысканный слог? Откуда вы, ребята?

П о л и ц е й с к и й (приподнимаясь на локте). Я вообще-то в прежней жизни психолог, доктор наук. Специалист по фрустрации. Пытался опекать разочарованных жизнью, потерявших самих себя людей. Но в полиции, знаете ли, платят больше. Социальный пакет, опять же. Надёжная пенсия. Ныне мы считаем, что патриотическая интеллигенция должна служить власти. В отличие от интеллигенции растерянной, деклассированной, косящей взглядом в сторону закатного солнца. А этот, между прочим, (оглядывается на опера, закопавшегося в тряпках) вообще музыкальный критик.

О п е р (полулежа, выглядывая из-под вороха одежды). Это правда. Я всегда был критических взглядов. Я докажу. Я вот сейчас спою вам куплеты, который ещё от покойного бати слышал. И вы поймёте. Только не перебивайте. Держу пари, получите удовольствие (поёт).

По аллеям Центрального парка
С пионером гуляла вдова.
Пионера вдове стало жалко,
И вдова пионеру дала.
Отчего вдруг вдова
Пионеру дала,
Почему, объясните вы мне?
Просто каждый у нас
Очень молод сейчас
В нашей юной прекрасной стране!
Трам-парам, трам-парам, рапа-па-па— парам…
Всё равно мы грустим о весне…

Какая тонкая ирония. Какой убийственный гротеск. Как точно схвачено здесь лицемерие советской эпохи, в которой, как известно, секса не было.

В а р я. Смешно.

О п е р. Я, студент, которого мерзавцы попёрли из консерватории за вольнодумие, распевал это ночами. Я готовился выйти на площадь. Я собирался произнести зажигательную речь. Громовую речь. Я хотел показать всем этим сукам… И показал бы! Я поднял бы массы! Вы поняли, какой я был? Почти бунтовщик! Но как-то неожиданно подкатила эта перестройка и спутала мне все карты. Впрочем, что вспоминать, это всё в прошлом. Ныне я, волею жизненных обстоятельств, слуга царю, отец солдатам. (Осторожно снимает с головы женскую кофточку.) Вы позволите мне присесть? Как-то неудобно лёжа обсуждать столь высокие материи.

В а р я. Да разреши ты им. Чего они тут будут валяться.

П е т я. Разве что. (Взмахивает ружьём). Эй, теоретики-бунтовщики, вставайте.

В а р я. Нет, погоди. Это ведь они насвинячили? (Оглядывает безобразный ком одежды и  прочих тряпок.) Они. Так пусть всё поднимут и аккуратно развесят на плечиках.

П е т я. Выполнять!

Опер и полицейский вскакивают и, обгоняя друг друга, запихивают всё назад в шкаф. Прибрав всю одежду, они кидаются к столу. Один протирает тряпкой стол, второй элегантно расставляет посуду, ровно ставит стулья. Комната выглядит чище и аккуратней, нежели в первой сцене. Лишь чучело, нагло скалящее зубы над провалом рта, остаётся висеть на дверце.

В а р я. Смотри-ка, могут. Я думала, они только разрушать умеют.

П о л и ц е й с к и й. Это вы напрасно. Мы и тонкостям этикета обучены.

О п е р. Этика нам тоже не чужда.

П о л и ц е й с к и й. Мы и в глобальных проблемах кое-что смыслим.

П е т я. Неужто?

О п е р. Можете не сомневаться.

П е т я. А я вот что-то сомневаюсь.

П о л и ц е й с к и й. Ну что вам сказать! (Высоко поднимает голову, набирает в лёгкие воздуха.) В свете опытов пана Станислава Лямпе и Милоша Грофа Младшего, достигающих идеала целостного дыхания в масштабах Вселенной, становится очевидным, что человечество готовится к новой, невиданной в истории инициации. Как утверждал незабвенный Даниил Затворник, уже во времена древнеримской империи возникал мистический ужас перед грядущим объединением мира. Но можем ли мы утверждать, что эта всемирность, перестав быть абстрактной идеей, сделалась всеобщей потребностью? Нет, пока мы этого утверждать не можем, вот почему стоит задача овладеть целостным миром, имманентно присущим всякой развитой душе, включая и все недоразвитые души. Вот почему необходимо продолжать неустанные труды по очистке подвалов нашего коллективного и личного подсознательного, для чего необходимо звонко стучать по некоторым головам. Стучать, стучать и стучать! Бить! Колошматить! Разбивать, как гнилые тыквы. Бить, бить… Мочить…(заходится в пене).

В а р я. Во даёт!

О п е р (Пете). Он рассеял ваши сомнения?

П е т я. Отчасти.

Опер, углядев на полу мелкую соринку, поднимает её и бросает в мусорную корзинку у двери. Затем подходит к столу, ещё аккуратней расставляет посуду, после чего оглядывает комнату, словно любуясь своей работой.

О п е р (себе под нос). Не хватает букетика цветов. Жаль. А было бы славно — вот в этот кувшинчик багульник или орхидеи. Поставить, так сказать, точку. (Громко). Гражданин Возницын, по-моему, мы проделали всё в лучшем виде.

П е т я. Ладно, я вас отпускаю. Идите с миром.

О п е р. Ну, так-то оно лучше.

П о л и ц е й с к и й (он немного пришёл в себя). Мудрое решение.

Опер и полицейский стряхивают с одежды остатки трухи, расправляют плечи и принимают надменный вид, как это было в первых сценах.

О п е р. Мудрое! Ха-ха! А куда бы он делся? (Берёт со стола пачку белой бумаги,  обнаруженную им в тумбочке, укладывает в сумку.) А это я захвачу в качестве вещдока.

П о л и ц е й с к и й. Там мы пойдём? (Изображает легкомысленное танцевальное па, напевая что-то под нос.)

П е т я. Катитесь, пока не передумал.

О п е р (тоже было принялся танцевать, но одёрнул себя). Минуту. (Достаёт из сумки и  разворачивает большой мелко исписанный лист, размером напоминающий ордер на обыск.) Распишитесь-ка вот здесь.

П е т я (громко читает). Обязуюсь не выезжать в Австралию, Алжир, Андорру …

В а р я. Как, как? Куда?

П е т я. …в Гренландию, Ютландию, Северную Корею, на острова Зелёного мыса, в Соединённые Штаты Мексики, в Чехию, Словению, Реюньон, Украину, Эстонию, Свазиленд, Перу… Что это?

О п е р. Подписка о невыезде. Я решил вас пока не арестовывать. Но за порог родимой хаты — ни, ни! В Свазиленд тем более. Подозрений с вас никто не снимал.

П е т я (набрал инерцию и не может остановиться). …Фарерские острова, Лесото, Туркмения, Мьянма, Молдова, Суринам, Белоруссия, Фолкленды, они же Мальвины…

О п е р. Хватит, хватит…(Выхватывает лист из рук Пети.) Будете подписывать?

(Протягивает ручку.)

П е т я. А вы знаете, охотно подпишу. Далёкие путешествия не входят в мои ближайшие планы. Век мне этого Свазиленда не видать. (Подписывает).

О п е р. Ну, слава тебе, Господи! Договорились.

П о л и ц е й с к и й. Парень умнеет на глазах.

П е т я (оперу). А вы тут (пальцем показывает на бумагу) все страны учли. Может, забыли какую? А я как раз в неё и слиняю. А?

О п е р. У нас всё схвачено.

П е т я. Ужели?

О п е р. Даже подмандатные территории. Даже вновь нарытые острова. Даже области с сомнительным статусом. Ну, там, Северный Кипр, Южная Осетия…

П е т я. Серьёзные вы люди.

О п е р. Мы очень серьёзные. И пришли надолго.

П е т я. Да, с вами не так просто, как нам ещё год назад казалось.

О п е р. А кто говорил, что с нами просто?

П о л и ц е й с к и й. Наконец-то о он осознал серьёзность момента.

О п е р (сворачивая подписанный Петей лист). И значимость наших обвинений.

В а р я. А я как раз в Анталью собиралась. Позагорать.

О п е р. К вам, гражданка Панина, претензий пока нет. Но это пока, учтите.

В а р я. Я вижу, у вас под этим «пока» все ходят.

О п е р (с достоинством). Все 143 миллиона.

П е т я. Круто.

О п е р. И ещё у меня нижайшая к вам просьба: оставьте преступные замыслы плевать в полицейских. Сами видите, добром это не кончится. Меня вообще просили сказать вам кое-что наедине. Интимно. (Понижает голос почти до шепота). Что если бы вы подписали соглашение с нами? Квартирка-то, я смотрю у вас небогатая. Есть лёгкая возможность подработать. У вас широкий круг общения, вы много знаете. (Достаёт и разворачивает лист, по размеру не уступающий двум первым.) Вот здесь надо поставить всего-лишь одну загогулину.

П е т я. Подите прочь!

О п е р. Вас смущает слово, которое, которое давно исчезло из оборота. Совесть. Химера! Сентиментальный скарб слабаков и неудачников. Вы встречали это слово в бизнесе? А в большой политике? То-то!

П е т я (грозно приподнимает ружьё). Я сказал прочь!

О п е р. Ну, хозяин барин. Мы ещё с вами потолкуем. 

Опер и полицейский уходят на цыпочках, осторожно притворив дверь. Петя достаёт  из кармана рожок и исполняет нечто вроде гротескного прощального марша.

В а р я. Что это было?

П е т я (оглядывая идеально убранную комнату). А было ли? (дует в рожок так, что звучит то ли сомнение, то ли печальное недоразумение).

В а р я. Сейчас ни за что нельзя поручиться.

П е т я. Наваждение (вновь дудит).

В а р я. Хорошо бы. Но боюсь, жизнь жёстче, нежели нам того хотелось бы.

П е т я. Да сам понимаю.

В а р я. От них ещё запах стоит. Прислушайся?

П е т я. Запах серы?

В а р я. Да нет, обыкновенного мужского пота.

П е т я. А ты, Варюха, вообще молоток!

В а р я. В смысле?

П е т я. Хорошо меня поддержала. Вовремя. Это ж ты сказала: не давай им пальца, а то руку оттяпают. Я и подумал: действительно… Без этих твоих слов я с этими типусами… ну… встревать в конфликт едва ли отважился бы.

В а р я. В самом деле?

П е т я. Зуб даю.

В а р я. Да ладно!

П е т я. Эх, Варенька моя, Варвара. Варюшка! До чего же ты славная. Прости меня… Сам запутался и тебя запутал…

В а р я. Да не так уж и запутал. Я сама тоже, знаешь ли…

П е т я. Эх, Варька, а всё-таки хороша ты было в свои двадцать. Чудо!

В а р я. Ну да, а нонче я старуха, тридцать скоро…

П е т я. Да нет, я не в том смысле… Ты и сейчас хоть куда…

В а р я (поёт).

Просто каждый из нас
Очень молод сейчас
В нашей юной и гадской стране…

П е т я. Не такая она уж и гадская.

В а р я. Думаешь?

Из-за стены доносится музыка.

Слушай, а чего это ты на Вагнера напустился? Неужто ты в этом деле знаток? Вот уж не знала.

П е т я. Да это я для острастки. Разве я когда толком этого Вагнера слушал? Эх, сколько упущено. Сколько не прочитано. Горько сознавать.

В а р я. Может, еще наверстаем?

П е т я (возбуждённо). Слушай, на самом деле я вообще, того… Я поражён. Даже слегка сбит с толку.

В а р я. Ты о чём?

П е т я. Понимаешь, я, честно говоря, думал, мы уже давно в дурдоме живём. Что живых мозгов в пространном нашем отечестве практически не осталось. Думал, власть врёт нам, развращает нас, безбожно обворовывает, при этом ещё издевается над нами, сирыми. Над нами, глупыми, плохо выученными, опутанными тёмными комплексами. И что всё катится в какую-то гнилую, вонючую яму. Да нет же, нет! Ничего и близко нет.

В а р я. Думаешь?

П е т я. Ты посмотри, какие у нас полицейские! А? Доктора наук. Мыслители. Историю музыки знают. Про фрустрацию понимают. Светлые головы просто. Ну, а наши чаяния они, само собою, знают лучше нас самих. Они строят новую жизнь, полную смысла, достоинства и человеческого довольства. А мы, остолопы, этого ещё не поняли. Кто же против них пойдёт? Какой дурак? Какой низкий негодяй способен разрушать столь трудно достигнутую стабильность? Ещё недавно я этого не понимал. Они открыли мне глаза. (Размахивает ружьём). Может согласиться на их предложение?

Или вообще в полицию податься? Слышала, там неплохо платят. А что? Мы здоровы, молоды, красивы. Мы ­ — образец вменяемости и здравого смысла. Мы готовы вести за собой молодёжь.

В а р я (со значением). Н а ш у молодёжь?

П е т я. Нашу, не нашу, какая разница?

В а р я. Ну, кто-то ещё различает.

П е т я. Ерунда. Пока мы молоды, пока есть силы. Может, внесём туда капельку здравого смысла?

В а р я (фыркает). Молоды! Глянь на себя, признаки первой плеши уже налицо.

П е т я (коснулся собственного затылка). Чепуха!

В а р я. Лоб у тебя большой, не спорю, зато нос картошкой.

П е т я. Чистый Сократ, если тебе поверить. Намекаешь, озорница! Интересно, какую картошку предпочитал он там у себя в Афинах — печёную на углях или рассыпчатое пюре?

В а р я. Пюре. С исландской селёдочкой.

П е т я. Во, точно!

В а р я. И со стопкой пшеничной, прозрачной как слеза.

П е т я. А то! Хотя знаешь ли, любил ли Сократ водку? Вопрос на засыпку. Древние греки, они народ такой. Всё больше вино пополам с водою.

В а р я. Чего же ты у опера об этом не спросил? Он всё знает.

П е т я. Опер? Да… опер… И всё же зря я ему не врезал. Надо было по заднице (поднимает ружьё), да покрепче. И этому психологу заодно. Для профилактики. Пусть знают, что и мы не робкого десятка.

Стреляет в сторону чучела, висящего на дверце шкафа. Чучело, ещё секунду назад зловеще скалящее рот, падает, превращаясь в жалкую кучку одежды на полу.

В а р я. Вильгельм Тель!

П е т я. Ура! Ура! Я прикончил его. Наконец-то. Ура! Мы свободны.

В а р я. Сократ ты мой воинственный.

П е т я (гордо опирается на ружьё). А ты, женщина, молчи. Напрасно я на тебе женился.

(Достаёт рожок и громко, победно трубит.)

Print Friendly, PDF & Email