Деген и вокруг него. Круглый стол

Loading

Имеют ли право не нюхавшие пороха, не проверенные войной потомки, знающие о ней по не знавшим всей правды книгам и фильмам судить И. Дегена?.. Это суровая правда войны, правда грязи и крови, которая ведет к победе, к жизни. К той жизни, где можно будет укорять воина, всласть поучая его «правильным поступкам».

Деген и вокруг него

Круглый стол
Виктор Каган, Владимир Янкелевич, Игорь Юдович, Михаил Дегтярь и Элла Грайфер

От редакции: 8-го декабря, т.е. два дня назад мы опубликовали статью Юрия Дегена «Гибрид рыбки-прилипалы с пираньей». Страстная защита сыном доброго имени отца — Иона Дегена — не оставила равнодушными наших читателей и авторов. Ведь Ион Лазаревич долгие годы был автором Портала, активным участников дискуссий на наших форумах; многие стали его пусть и виртуальными, но добрыми знакомыми, не говоря уж о знакомых лично с легендарным доктором Дегеном. Сразу же после выхода в свет статьи мы стали получать отклики, явно не вмещающиеся в формат отзыва под публикацией. А вскоре и от Юрия пришла в редакцию вторая статья, дающая отповедь другому дегеновскому (воспользуюсь едкой метафорой Александра Левинтова) «давнему добропыхателю и усердному зложелателю». А потом пришли к нам тексты уже не полемические — люди просто вспоминали Иона Лазаревича, человека оставившего по себе добрую и благодарную память в душах очень многих…

Мы никак не планировали в начале декабря устраивать круглый стол, но совсем неожиданно, помимо наших планов и желаний, сверх и без того немалой (признаюсь) загрузки — он возник сам собой. Впрочем, нет — не сам, но как отклик, как отпор злому делу. Мне по статусу не положено давать этические оценки текстам и тем паче — их авторам, но… не перестаю удивляться, видя, как с упорством, достойным лучшего применения, пишут и пишут, лают и лают (аккурат, как в басне Крылова), возводя напраслину за напраслиной, тщась обвинить ушедшего из жизни солдата, поэта, врача — то в плагиате, то в мародёрстве, то чёрт знает в чём ещё…

Однако, читаю присланные тексты и мне отрадно видеть там не ответную ругань (которая, право же, была бы простительна), но глубокие, интересные мысли, попытки проанализировать и понять причины того откровенного нравственного стриптиза, обнажения стыдных, изнаночных сторон людской природы, что демонстрируют в своих нападках «добропыхатели». Мы получили уже такой объём текстов, что данная публикация содержит лишь половину круглого стола, окончание — завтра.

А может и не окончание, а продолжение — все вольны принять участие в дискуссиях. И каждый, кто был знаком с Ионом, переписывался с ним, читал его стихи и прозу может написать о своих воспоминаниях, о впечатлениях от прочитанного. Много злого, несправедливого, идиотского строчат по разным сайтам «зложелатели». Не заслужил этого старый доктор, бывший когда-то мальчик-солдат. Но куда больше тех, кто поминает его добрым словом, in memoriam.

Выпускающий редактор

* * *

Виктор Каган. Дегеноборчество в текстах Юрия Колкера

Обязаны ли стихи одного поэта нравиться другому поэту? С тех пор как на него ответил Дмитрий Кедрин: «У поэтов есть такой обычай — в круг сойдясь, оплёвывать друг друга», вопрос скорее риторичен. Банальностью было бы напоминать, что у каждого свой вкус, но кажется уместным вспомнить замечание М.С. Кагана — я говорю, что это красиво; вы можете отвергнуть моё утверждение, но не можете его опровергнуть. Если речь идёт только о нравится — не нравится, то и спорить не о чём — каждый может хрустеть своим арбузом или свиным ухом. Но в своих трёх текстах 2008-2020 гг. [1] Ю. Колкер пытается доказать («Передо мною стихи — и я критикую их как стихи. Делаю это от душевной потребности, от потребности понять и взять на себя ответственность за понятое» — говорит он), что Ион Деген в своём знаменитом стихотворении воспевает мародёрство, стихотворение плохое и Деген вообще поэт никакой. Эти три утверждения — содержательный стержень статей Ю. Колкера. Читательские отклики на первую статью можно посмотреть на сайте «Сетевая словесность» — они более, чем красноречивы. Обратимся к двум последним. При этом оставим в стороне вопрос о мотивах столь упорного обращения к теме и замыслах автора, полностью принимая его право на свободу мысли, и сосредоточимся только на текстах, при чтении которых я часто испытывал неловкость, как будто при мне делают что-то нехорошее.

В размещённом на его сайте письме он пишет:

«… у героя стихотворения Дегена, если даже забыть о его предательстве товарища, всё сводится к печному горшку, к выгоде и корысти, прикрытой патриотическим возгласом (Интересно, пригодятся ли ему выморочные валенки, если придётся отступать, а не наступать?) Лирический герой спешит поживиться на смерти товарища, упивается своею жестокостью, бахвалится ею, ёрничает над умирающим — и показан без тени осуждения. Стихотворение описывает и воспевает низость. Это — полная и окончательная измена поэзии».

Эти слова — домыслы, говорящие о домысливающем, а не о стихотворении, и свидетельствующие об абсолютном непонимании автором поэзии И. Дегена вообще и этого стихотворения, в частности. О войне писали многие — от признанных поэтов до фронтовых корреспондентов, но фронтовые стихи Дегена[2] в ряду не просто поэзии, а свидетельств участника, стихи не только и, может быть, даже не столько к истории войны, сколько о человеке на войне. В восьми строках не рассказ о войне, а душа в трагедии обыденности и обыденности трагедии войны. И. Деген говорил, что в реальности этого эпизода не было, что это сплав опыта и его переживания. Но сколько раз адский опыт потерь и их переживания их должен был повториться, чтобы отлиться в эти восемь строк?! Восемь строк, переписываемых и передававшихся на фронте из уст в уста людьми, ежесекундно рисковавшими жизнью, знавшими об известной инструкции[3], понимавшими, что и их валенки и сапоги не исключение из неё и благодарно помнящими это стихотворение и многие годы спустя, когда кошмары войны продолжались в том, что сегодня называют посттравматическим стрессовым расстройством. Оно и Иона не миновало, но говорить об этом он не любил, и ангелом-хранителем, помогавшим ему в физическом и душевном труде собирания себя (так определяли жизнь Г. Померанц и М. Мамардашвили) была жена Люся. Имеют ли право не нюхавшие пороха, не проверенные войной потомки, знающие о ней по не знавшим всей правды книгам и фильмам судить И. Дегена, читать ему морали и выносить приговоры типа «Стихи о мародёре … унижают человека не бездарностью исполнения, а непосредственно. Безнравственность здесь прямая, открытая и торжествующая»?

Ю. Колкер предусмотрительно разделяет лирического героя и автора —

«На фронте он не мародёрствовал: перепоручил гнусность своему лирическому герою», «лирический герой этого стихотворения — именно зверь, молодой ликующий зверь, ликующий от мысли, что сегодня не он, а другой достался Молоху, ему же валенки перепадут, он может поживиться на смерти ближнего…»

— из мешка торчит шило обвинений. Все эти привидевшиеся Ю. Колкеру гнусности, заявляет он, автор показывает «без тени осуждения». Тут не надо пускаться в дебри герменевтики — по существу утверждается идентификация автора с лирическим героем.

Видимо, чувствуя, что только однообразных морально-нравственных эскапад недостаточно, Ю. Колкер возвращается к своей идее: «Интересно, пригодятся ли ему выморочные валенки, если придётся отступать, а не наступать?» и предлагает читателю:

«Чтобы убедиться, что речь идёт не о стихах… проделаем простой опыт: в двух заключительных строках знаменитого стихотворения —

Дай-ка лучше сниму с тебя валенки,
Нам ещё наступать предстоит

— изменим один слог: вместо наступать поставим отступать. Стихотворение при этом не полиняет ни пёрышком. Смысл — тот же: снимание валенок с умирающего. Слова — те же. Наступать или отступать — на войне и то и другое случается, а в стихах всегда работает корень слова. Перед нами в точности то же стихотворение, если говорить о его художественной стороне. Но из стихотворения ушёл русско-советский ура-патриотический пыл, ушёл парад на Красной площади. Для тех, кто славит эти стихи, «гениальное стихотворение» схлопнулось в нонсенс, поправка в две буквы убила лозунг и обнаружила подлость литературного героя, глумление литературного героя над умирающим».

Не возьмусь гадать, это описка из-за невнимательности, небезобидное искажение оригинала или просто использование версии Е. Евтушенко: «Дай-ка лучше сниму с тебя валенки. Мне ещё воевать предстоит» — у И. Дегена: «Дай на память сниму с тебя валенки. Нам ещё наступать предстоит», но текст есть текст — «нам … на память» не отвечает обвинительному замыслу, зато к «мне … лучше» подходят «печной горшок, поживиться на смерти ближнего и проч., выгода, корысть». Замена же глагола антонимом — уже откровенная подмена, пытающаяся сделать читателя соучастником. Смысл стихотворения в снимании валенок с умирающего друга, как утверждает Ю. Колкер, или в трагедии прощания с другом, когда ты не можешь ни помочь ему, ни просто рядом побыть? Так ли уж не изменилось стихотворение от замены слова и подмены смысла?

Читая эти три текста, в которых Ю. Колкер выступает как критик, трудно не удивляться непозволительной для критика, мягко говоря, невнимательности-то явное незнакомство с творчеством И. Дегена, которое охранило бы от пустых наветов, то незнание даже известных уже реалий войны, то перевранная строка, то игнорирование сказанного самим И. Дегеном — в частности, о слове «наступать» в этом стихотворении. В 2005-ом году он по поводу публикации своего стихотворения в варианте Е. Евтушенко, где вместо «наступать» было «воевать», писал в «Новой газете»:

«Я не разрешил бы публикацию, даже будь этот вариант лучше оригинала. Но и без увеличительного стекла можно разглядеть, что текст ухудшен. И ещё. Стихи, сочинённые на фронте, я оставил в таком виде, в каком они родились».

Не согласиться с этим невозможно — в декабре 1944-го г., когда стихотворение было написано, слово «наступать» в нём было единственно точным.

Собственно литературный анализ стихотворения исчерпывается немногими словами в первой статье:

«… говорят: великолепные стихи. Это, с позволения сказать, вздор. По исполнению они не хороши и не плохи: в точности ватерлиния. Говоря о фактуре, можно отметить, что их несколько оживляет дактилическое окончание, нечастое в русском анапесте после Некрасова; оно сообщает этим стихам напевность, подкупает читателя… незамеченный и непризнанный поэт-фронтовик … эти стихи, действительно взрослые, нормальные (хоть и не самостоятельные), не хуже стихов Симонова или Евтушенки, — второй из них с удовольствием присоединил бы такое к своему улову, если б решился написать … Он заговорил анапестом на празднике Молоха, в эйфории от пронёсшейся мимо и не задевшей его смерти».

Остальное — нелитературные оценки, политический пафос которых понятен, но к стихотворению И. Дегена отнести его не могу:

«… содержание этого неплохого-нехорошего восьмистишья, его нравственное наполнение, отделяемое от текста, — постыдно … Перед нами чистый, безупречный образчик социалистического реализма: освобожденный от квасного патриотизма и замоскворецкого холуйства. Вот таким человек и должен быть: материальным, без примеси не то что духовного, а хоть душевного начала. Он должен быть устремлён к светлому будущему, к победе, а не к страданиям какого-то одиночки с распоротым животом. Убит — в яму. Что? Ещё дышит? Всё равно туда. Нам наступать нужно. Деген сделал то, что не удавалось Симоновым: создал похожий портрет советского человека. Оттого он и нравится уцелевшим представителям “новой человеческой общности”, состраданию чуждой: советскому народу. Пушкин и Толстой с одинаковым отвращением отвернулись бы от такого … Как человек, как личность — он не имеет никакого отношения к мальчишке, в сомнамбулическом состоянии воспевшему мародёрство. У того не было ни своих слов, ни своих мыслей: всё заимствованное. Тот был готовым продуктом системы, полуфабрикатом большевизма, русским вольноотпущенником советского разлива. … Он заговорил анапестом на празднике Молоха, в эйфории от пронесшейся мимо и не задевшей его смерти. На танкисте Дегене не лежит ни малейшей ответственности за написанное, не говоря уже о враче Дегене. Его рукой писал Молох. Поэта Дегена — нет и никогда не было …».

И в последней статье то же, но чуть иными словами:

«Стихотворение, вокруг которого копья ломают, — не хорошо и не плохо по исполнению, обычный соцреализм уровня Евтушенки или Дудина, но это лучшее из написанного Дегеном, остальные его стихи уже не просто заурядны, а ничтожны с точки зрения любого художественного критерия. Как стихотворец Деген был бездарен».

Бездарен, как Симонов, Дудин, Евтушенко — звучит занятно, хотя о вкусах не спорят. Но меня интересует другое: для чего своё отвергание одного стихотворения строить на обесценивании творчества автора в целом?

Небольшие, в пандан не слишком богатому и повторяющемуся содержанию тексты поражают своей эмоциональной заряженностью и категоричностью, далёкими от декларируемого им стремления понять. Как понять поэта и его поэзию? На этот вопрос ответила М. Цветаева: «Понять и есть принять. Никакого другого понимания нет» и для понимания другого человека, веры, литературы и искусства, красоты это так и никак иначе — понять можно лишь то, что принимаешь таким как оно есть, а не через призму холодного знания о том, как, якобы, должно быть. Но это как раз то, чего в текстах Ю. Колкера я не нахожу. Непризнание таланта И. Дегена как стихотворца можно выразить по-разному. Можно, как это сделал автор, сличить его со своим оценочным трафаретом, припечатать: «Бездарен … как поэта его нет и не было никогда» и много раз повторить это. Можно и иначе. Без малейшего желания выжимать из читателя слезу, замечу, что с провинциального мальчишки, жившего в бедности с матерью с трёх лет после гибели отца, в 12 начавшего работать помощником кузнеца, в 16 по своей воле оказавшемся в кузнице войны, где и написал свои 38 фронтовых стихотворений, и спрос иной, чем со студента Литинститута. Иной не в смысле льгот или форы, которых Деген, как и С. Гудзенко категорически не принимал: «Нас не нужно жалеть», а в смысле попытки представить себе каким был его путь в поэзию и понять её. И тогда, даже считая его поэзию не достигающей вершин, на что он сам никогда и не претендовал, трудно будет не повторить слова М. Цветаевой: «Ещё не искусство, но уже больше, чем искусство» и не вспомнить её же:

«Такие вещи часто принадлежат перу женщин, детей, самоучек — малых мира сего. Такие вещи часто вообще никакому перу не принадлежат, ибо не записываются и сохраняются (пропадают) устно. Часто — единственные за жизнь. Часто — совсем первые. Часто — совсем последние».

Зная творчество Ю. Колкера, я не могу допустить, что он таких вещей не понимает. Но в случае с этим стихотворением сила непринятия такова, что понимание оказывается невозможным и хочется напомнить автору его же слова:

«Стыдно делать вид, что понимаешь стихи. Стыдно участвовать в споре о стихах, когда у тебя на уме не стихи».

Предвзятость оказывается камнем на пути к пониманию.

Обратимся к ещё одному аспекту текста в «Чайке» с примечательным названием «Идёт война народная», опустив повторение того, о чём мы уже говорили, и обратившись к новой ноте в дегеноборчестве Ю. Колкера:

«Два народа, евреи и русские, всерьёз спорят за право считать своим — что? — стихотворение «Мой товарищ, в смертельной агонии»: про мародёра, снимающего валенки с боевого товарища в последние минуты его жизни. Что спор этот международный; что это именно распря национальная, тут и сомнения быть не может: достаточно посмотреть на имена спорщиков и на имена кандидатов в авторы … Я подаю мой голос в международном споре: я уверен, что позор ляжет на евреев … Но позор ляжет не на всех евреев, сколько бы ни работали в этом направлении те, кто говорит, что стихи Дегена «входят в золотой фонд русской поэзии и считаются лучшими стихами о войне». Человек, недавно написавший этот вздор, не просто солгал, он облил помоями всю русскую поэзию, от Пушкина до Ахматовой, от Мандельштама до наших дней … Человек, написавший вздор о золотом фонде, пытается сказать нам, что евреи лучше русских, а подводит к обратному: что евреи — хуже!».

Подхватывает автор запущенную И. Сухих[4] сомнительного качества нотку:

«Вообще же, история о приоритете превратилась в особый сюжет и особенно живо и нервно обсуждается израильскими знакомыми И. Дегена»

или это его know how, но приведенное переводит разговор о стихотворении в регистр международного спора, национальной распри, народной войны евреев и русских. Причём делается это так, что они науськиваются одновременно на стихотворение и друг на друга. И своего рода вишенкой на этом торте становится ответ на фразу С. Резника в предисловии ко второму изданию книги И. Дегена «Из дома рабства» о том, что стихи Дегена считаются лучшими стихами о войне и входят в золотой фонд русской поэзии:

«Человек, недавно написавший этот вздор, не просто солгал, он облил помоями всю русскую поэзию, от Пушкина до Ахматовой, от Мандельштама до наших дней».

Странное заявление, если даже выступающий против стихотворения И. Сухих пишет о высокой его оценке О. Берггольц, К. Симоновым, М. Дудиным, М. Лукониным, М. Межировым, Е. Винокуровым — этот список можно было продолжить именами Б. Слуцкого, В. Гроссмана, В. Астафьева, Е. Евтушенко, М. Азова и др. Список этот будет намного больше имён двух литераторов — Ю. Колкера и А. Тарна, столь же яростно, сколь бездоказательно громящих стихотворение И. Дегена, и литературоведа И. Сухих. Возможно, я упустил кого-то из сколько-нибудь известных литераторов и критиков, не принимающих стихотворение, но это не меняет дела и не является основанием для того, чтобы Ю. Колкер говорил от лица всей, начиная с А. Пушкина, русской литературы.

Даже если бы я хотел в чём-то переубедить Ю. Колкера, он эту надежду отнимает:

«Когда в конце 2019 года, на сетевых подмостках у Берковича, чернь вдруг ни с того ни с сего принялась бесноваться вокруг этой моей старой статьи об этом стихотворении Дегена, мне было только смешно. Передо мною воочию разворачивалось подтверждение того, что я говорю десятилетиями: 95% наших современников — недоумки. Ни образование, ни учёные степени ничего не меняют: люди попросту не умеют думать, им этого не дано от природы».

«Сетевые подмостки» — о Портале, в трёх журналах которого с сентября 2019-го года у автора 10 публикаций, «беснующаяся чернь … недоумки со степенями, которым думать не дано от природы» — о читателях. Это к стихотворению И. Дегена не относится, но помогает понять некоторые особенности текстов Ю. Колкера, не меняющих места стихотворения И. Дегена в русской поэзии, но, к сожалению, представляющих собой изомер большевистского стиля мышления.

Знаю, что И. Деген не стал бы отвечать на последнюю статью Ю. Колкера, как не ответил и на первую. Но сегодня, когда Иона уже нет и он не может выбирать — отвечать или нет, мне было бы стыдно промолчать.

* * *

Владимир Янкелевич. «Время миру и время войне»

Г-ну Колкеру не нравится поэтическое творчество Иона Дегена. Он называет его «поэт любитель», видимо для того, чтобы отличить от поэтов, живущих на гонорары, поэтов по должности. Что-то такое звучало во время суда над Бродским. Да еще г-н Колкер считает, что «как стихотворец Деген был бездарен».

Большое дело! Я, к примеру, не в восторге от Бродского. И что? Это делает Бродского ме́ньшим поэтом? Или, еще бо́льший грех — я терпеть не могу Льва Толстого. Уверен, что Толстому это безразлично.

Каждый человек имеет право оценивать поэтическое творчество любого поэта по своим критериям. Дело совсем не в этом. Дело в том, что г-н Колкер берется оценивать смысл стихотворений с позиций человека, знакомого с ситуацией из третьих или четвертых рук. Над этим сто́ит задуматься.

Знаменитое стихотворение Иона Дегена «Мой товарищ, в смертельной агонии…», на мой взгляд, является лучшим стихотворением о войне. Но это на мой взгляд. Но что не нравится в нем господину Колкеру?

Снять с товарища «в смертельной агонии» валенки. Это же по Колкеру мародерство.

Видится ему телега с валенками, куда мародер их складывает, чтобы продать на соседнем рынке?

Сомнительно.

Скорее так — идёт наступление, а валенки не у всех, или уже порваны. Товарищ погиб, но его валенки помогут бойцу воевать дальше.

Тогда, о чем речь? Нужно было оставить валенки погибшему, и самому тоже выбыть из строя из-за обмороженных без валенок ног?

Ну, это вряд ли.

Просто снять валенки с погибшего товарища не вписывается в круг понятий любого современного либерала. Либерал, стоя рядом с умирающим, при наличии поэтического дара написал бы нечто похожее на плач Ярославны:

В Путивле плачет Ярославна,
Одна, на городской стене…

Вот тут бы человек, не нюхавший войну, одобрительно бы кивнул.

Но с таким подходом г-н Колкер может опорочить практически любое стихотворение. Например это[5]:

Бой был короткий. А потом
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.

Ужас-то какой! Ногтями… кровь… водку… Или, например, вот это:

На фронте не сойдёшь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг упёрся подбородком в китель.
Я прятал слёзы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань.

Как это — сразу забывать?! Это же твой товарищ! Сразу забывать — это ужасно, бесчеловечно.

Но Ион всё объясняет: не научишься забывать, чтобы воевать дальше — сойдёшь с ума.

А что думает однодумец Колкера о погибших в танке ребятах, по которым вечером товарищи не плачут, а учатся танцевать? Это ведь тоже сродни мародерству — душевная черствость, бездушие! Но именно они, такие, принесли нам победу, а тот, кто исполнял «Плач Ярославны», погиб в первом же бою.

Так получилось, что я знаю танкиста, воевавшего в Войне судного дня. Танк подбили. Он вытащил всех своих раненых товарищей, и они, один за другим умирали, у него на руках. Психика танкиста не выдержала, он стал инвалидом. Всё так, как писал Ион.

В общем, «казус Колкера» в том, что с меркой сегодняшнего благополучного интеллигента-либерала человек судит о поступках бойцов на войне, где либо ты убьешь, либо убьют тебя, а третьего не дано. В одеяниях «матери Терезы» он пытается оценивать бойца, выдернутого из самой гущи боя. Не смог или не захотел понять, что есть время для матери Терезы, а есть время для солдата, и существуют разные меры, разные этические нормы для войны и для мира.

Давно было сказано нам[6]:

Для всякой вещи на земле есть свой урочный час.
В свой час приходим мы на свет и смерть уносит нас.
Есть время насаждать сады — и время корчевать.
Приходит время убивать — и время врачевать;
и время строить города — и снова разрушать;
смеяться время — и рыдать; скорбеть — и ликовать,
Есть время камни собирать, и время их бросать;
и время нежно обнимать — и гордо отстранять;
Приобретать — и раздавать, терять — и находить.
Есть срок сшивать — и разрывать, молчать — и говорить;
И ненавидеть, и любить приходит людям срок.
И время миру, и войне нам назначает Бог.

Во время войны и во время мира подходы к событиям и оценки их разные. Но не все это поняли. Им, не понявшим, всё хочется восклицать и восхищаться: «Какие высокие отношения!» А война — это не «высокие отношения», это — грязь, кровь и смерть.

И главная проблема не в единичной статье г-на Колкере, а в том, что такой «либеральный» подход все больше и больше завоевывает признание. Ему отдалась Европа, под него падает Америка.

Эта проблема есть и в Израиле. Правила открытия огня почти дошли до такого уровня, что за каждым солдатом должен стоять юрист и санкционировать его действия. Так войну можно лишь гарантированно проиграть.

Перспективы не радуют.

«Пришедшего убить тебя, встань и убей первым!» Эта максима известна, она есть в мидрашах и в Вавилонском Талмуде. — «А вдруг он не собирался убить, а только немножко попугать ради смеха? А ты убил его. Как можно?» — Если подобные мысли пришли в твою голову на войне, то всё, ты — погиб.

Не эстетично, да еще и валенки нужны… Но это суровая правда войны, правда грязи и крови, которая ведет к победе, к жизни. К той жизни, где можно будет укорять воина, всласть поучая его «правильным поступкам» в военное, тебе неведомое, время.

Однако, «вернемся к нашим баранам». Американцы говорят, что нет плохих статей, кроме некрологов. Поэтому, по моему мнению, написано о Колкере достаточно. Хватит его рекламировать.

* * *

Элла Грайфер. Сделайте нам красиво!

Жизнь беззаботна и прекрасна,
Не усложняйте ее напрасно!
Из к/ф «Мистер Икс»

Честно говоря, весь этот спор вокруг покойного Йона Дегена и его стиха, мне поначалу казался не очень осмысленным. Трогают строки, если они тебе созвучны, если «передача на твоей волне», а нет — так нет. В конце концов, поэт — не доллар, чтобы всем нравиться. Удивляла только обида, легко просматривавшаяся под флером высокомерной «критики», как если бы Деген Колкеру отдавил любимый мозоль. Похоже, не в эстетике тут проблема.

Йон Деген пытается, в меру премудрости и разумения, осмыслить, постичь, рассказать, как живет человек на войне. Насколько это ему удается — дело вкуса (на мой вкус удается блестяще), но Юрия Колкера глубоко возмущает сам факт такой попытки. Войну во всей ее реальности не постигать надлежит, а отрицать, изображать как нечто грязное, унизительное, недостойное человека, вроде изнасилования. И если бы только войну…

Такое же табу на наших глазах налагается на борьбу с преступностью — во всем и всегда оказывается виноват полицейский, он всегда во сто крат бессовестнее преступника.

То же самое просматривается в рассуждениях на темы семейные — от абортов до отношений между родителями и детьми.

Тем же манером засекречивается процесс «великого переселения народов» Третьего мира в райские кущи «золотого миллиарда».

Проще сказать — реальные проблемы дозволяется изображать только как чью-то тупость или злую волю, которую достаточно запретить и отменить. Если где-то кому-то плохо, значит — «не обеспечили». Трагизм существования как таковой обсуждению не подлежит. Лучше всего это описал Людвик Ашкенази:

Правда

Иногда от нечего делать
люди начинают спорить,
какова же она —
правда?
Один бойкий юноша,
попросивший слова в подобном споре,
сказал:
— Я знаю, где она живет, она прекрасна.
— Да иди ты… — сказали ему, — иди…
Юноша понял это буквально и пошел.
Между прочим, он и впрямь знал,
где живет правда.
Ему сказал об этом дядя,
отставной полковник, служивший прежде
в разведке и живший ныне на покое
где-то рядом.
Юноша подстерег правду на углу перед домом.
Она как раз выносила золу из печки.
Остановил ее и сказал:
— Простите, я знаю о вас все. Вы — правда,
пожалуйста, не отпирайтесь.
И пристально в нее вгляделся
и к огорчению увидел,
что она ни капли не красива.
Правда была старой, облезлой,
изрядно потрепанной жизнью.
Все ее знали в этом переулке,
названном в честь одного депутата,
и даже перестали с ней раскланиваться.
— Ах, — сказал юноша, — я оказался
в глупом положении, пани.
Если вы и в самом деле правда, то я влип!
Вот уж не думал, что правда так стара
и так обычна. Прошу прощения.
Как опишу я вас своим друзьям?
Я заключил пари, что вы прекрасны!
— А ты соври, дружок, — сказала правда. —
Скажи: ,,Я встретил правду,
ну и фигурка!
Какие бедра, какие икры,
упругие как сбитень!
И величавая осанка, и выступает ровно пава!
Ох, девка, братцы, пальчики оближешь,
секс-бомба, факт!»
— Ври, сколько влезет, милый, — сказала правда. —
Трави на всю железку! —
и с горечью, о боже, с такою горечью
смотрела ему вслед,
пока он проходил по переулку,
ведущему к центральному проспекту.

Он внял ее совету
и стал специалистом
по части правды.
Теперь он знал о правде все.

Конечно, на такое искусство есть спрос. Особенно, когда очень трудно выносить собственное бессилие и поражение. Не случайно в минуту депрессии или смертельной усталости лучше всего врубить детективчик или оперетку, не случайно после 1905 года популярным в России стал Игорь Северянин…

Только вот, когда на фронт приходится идти ребяткам, которых всю жизнь старательно оберегали от «дегенообразной» литературы, все они, даже те, кто вернулся без единой царапины, дружно начинают страдать «посттравматическим синдромом», приличные люди в полицию работать не идут, а непрочные семьи распадаются от каждого чиха.

Жизнь оказывается совсем не такой, какой она «должна быть», остается только сочинять конспирологические теории про злодеев, которые из-за кулис за веревочки дергают — достаточно их обнаружить, уничтожить, и все наладится само собой.

* * *

Игорь Юдович. А что тут скажешь?

Я прочел опусы Колкера, просмотрел ответ Юрия Дегена и присланный по почте текст Янкелевича — и… мне нечего добавить. Колкера не переубедить ни на йоту — это ум такой. Как не переубедить ни на йоту десяток молодых и не совсем молодых американцев, которых я лично знаю. Логика, чему я все еще удивляюсь, совершенно чуждый инструмент для многих. Как и примеры из великой литературы.

Я, слава Богу, не был на войне. Мне самому нечего сказать. Отец прошел ее всю, с первого дня, с Белостока и почти до последних дней. Сержантом. Беспорядочно отступая с 24 июня то с одной частью, то с другой до самой Москвы, а после зимнего переформирования — в артиллерии на Северо-Западном фронте, «второй раз освободив Прибалтику» в конце 44-го. Первый раз — в 1940-м. Армия, по его редким рассказам, до немецкой войны была страшным, диким, жестоким и злым бездарным образованием. Прибалтийский поход был страшнее войны. Отец был немногословным в своих воспоминаниях и если вспоминал, то какие-то веселые вещи, но пару раз его прорывало. То, что он однажды рассказал мне о летнем походе в Прибалтику в 40-м, лучше не печатать (а надо, обязательно надо записать и непременно напечатать, засвидетельствовать, чтобы вместе с нашим поколением не ушел из коллективной памяти, не сгинул бесследно опыт ушедшего поколения наших отцов — ред.). Или о порядках в Несвижской танковой бригаде, где он служил с 38 года до бардака лета 41-го.

Так что, как я понимаю, за валенки могли пристрелить и живого. Да что за валенки, Могли за ложку, и это мало кого удивило бы в Несвижской танковой бригаде в 38-41-м.

Что же касается самого стихотворения, то даже в нем, на мой взгляд, нет того простого, каждодневного ужаса и опустошения, отринутости всякой морали и человеческих чувств, которые — не у всех! — но у очень многих было абсолютной нормой. Какое там «ты не плачь..»? Стянул валенки и пошел дальше. И забыл через секунду.

Последнее. Отец был не злопамятным человеком. Совсем. Всегда старался сделать доброе дело людям. Не помню, чтобы он кого-то очевидно не любил или вслух о ком-то сказал плохо. За одним исключением: «Великих полководцев» (в его понимании — начиная с командиров дивизий, но особенно — выше) он действительно ненавидел всю свою оставшуюся после войны жизнь.

* * *

Михаил Дегтярь. Великий Деген
С великим Ионом Дегеном на премьере фильма «ДЕГЕН»
в Израильском танковом музее Латрун

Ион вышел на сцену после показа картины.

Не помню, что он говорит в эту минуту. Но он всегда говорил так, что дух захватывало.

Только что в этом невероятном зале один легендарный израильский танкист сказал потрясающие слова, обращаясь к Дегену:

«Вы, советские танкисты, научили нас, израильских танкистов, смотреть в глаза смерти так, что она отводила свой взгляд».

Пишу это потому, что опять кому-то неймется обвинить Иона Дегена в том, что не мог 19-летний мальчишка в 1944 году написать эти великие стихи:

«Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони ты, ты не маленький.
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит».

Эти стихи были признаны лучшими стихами о Великой Отечественной войне. Так считали лучшие советские поэты, включая Константина Симонова и Евгения Евтушенко.

И вот опять попытки отобрать у Великого Дегена право написать это гениальное стихотворение в столь юном возрасте.

Я хорошо знал Иона Лазаревича. Полюбил его за те несколько лет, которые мы с ним очень тесно общались. И я абсолютно уверен, что эти стихи написал он.

Он говорил мне это много раз и я точно знаю, что Ион всегда говорил правду.

Великий Поэт, Великий Воин, Великий Врач, Великий Еврей.

Окончание

___

[1] — Ю. Колкер. Мародёр в законе. Сетевая словесность; Хором над мародёром. Сетевая словесность; Русско-советский ответ (из переписки); Идёт война народная. В продолжение спора. Чайка. 1.12.2020.

[2] — 38 стихотворений, первое из которых датировано июлем 1941 г., когда красноармейцу разведроты Дегену только-только исполнилось 16, и последнее — сентябрём 1945 г., когда танковому асу гвардии лейтенанту Дегену было 20 — «Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена».

[3]«Инструкция о сборе, ремонте и использовании предметов обмундирования, обуви и снаряжения убитых бойцов» от 22 марта 1942-го года, которая предписывала снимать с убитых красноармейцев всё кроме белья. Лишь 14 февраля 1944-го года было издано «Наставление по учёту личного состава Красной Армии», согласно которому офицеров следовало хоронить в форме и обуви, но с солдат и сержантов сапоги и валенки снимать.

[4] — И. Сухих. История легенды. О стихотворении И. Дегена «Мой товарищ, в смертельной агонии…» // Новый мир, 2020, №7.

[5] Из стихотворения Семёна Гудзенко «Перед атакой».

[6] Эрнст Левин. Рифмованный перевод Библейской книги Экклезиаста, глава 3, стихи 1–8.

P.S. oт редакции: Виктор Каган прислал ссылку на видеоролик в ютюбе: песня из сериала «Эшелон», 2005, на слова Иона Дегена, музыка Вадима Ронина. Мы включили в круглый стол этот и ещё несколько роликов.

Премьера фильма Михаила Дегтяря и Юлии Меламед «Деген».

Ион Деген вспоминает…

… и читает стихи разных лет.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

31 комментарий для “Деген и вокруг него. Круглый стол

    1. Мелодия в данном случае, скорее, портит стихи тем, что их «смягчает».
      Плюс к этому картинки на экране «глушат» или даже вовсе вытесняют картинки, которые возникают «в голове» при прочтении «голого» стихотворения.

  1. Виктор Каган 12 декабря 2020 at 20:03 |
    Как понимать, что сказал беспристрастный человек, надо спросить у него, а не у меня. Что до этой строки, вы спросили — я ответил. Добавить могу лишь одно: считаю её, как и всё стихотворение, блестящей.
    ____________________________
    Спасибо, признаться, другого ответа я и не ожидала.

  2. Benny B
    11 декабря 2020 at 19:59 |
    Вот бы узнать, а как другие воспринимают эти строчки (я по теме?) — «дай-ка лучше согрею ладони я над дымящейся кровью твоей» …
    ===
    Я понимаю это так: раненный уже умер и живой боец скорбит над телом погибшего и ощущает теплоту его тела. Дальше («Ты не плачь, не стони») живой как-бы говорит с мёртвым, но это первичный этап преодоления скорби. Дальше («на память» и «Нам ещё наступать предстоит») это уже следующие этапы.
    ___________________________________________
    А у меня эти строчки рисуют совсем другую картину. Состояние лирического героя — это состояние близкое к тихому помешательству. Сидит у остывающего тела, что-то бормочет, производит нелепые действия руками – «дай-ка лучше согрею ладони я над дымящейся кровью твоей». И недаром это вызывает такую реакцию у оппонентов Дегена. «Но зачем, зачем греть руки, бросать в лицо другу/товарищу жестокие слова вместо простого и необходимого утешения?» ( И.Сухих).
    «Лирический герой радуется смерти товарища, пляшет над умирающим, собирается — задумайтесь! — греть руки над его кровью, снимать с живого валенки — и всё это говорит умирающему в глаза»…
    «Не сочувствовать смертельной агонии — тут надо зверем быть. И лирический герой этого стихотворения — именно зверь, молодой ликующий зверь, ликующий от мысли, что сегодня не он, а другой достался Молоху, ему же валенки перепадут, он может поживиться на смерти ближнего» ( Ю.Колкер).
    И невдомек этим товарищам, что это безумие лирического героя сродни тому безумию, которым является война.. Вот и И. Сухих, которого цитирует В. Каган, пишет в предисловии к книге «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне»: «… война — событие изначально ненормальное. Она смещает критерии должного, ломает привычные этические табу. Чтобы выжить, человек порой должен отключить привычные этические установки».
    Как это преломляется в художественной литературе можно видеть на примере стихотворения «Мой товарищ,…», лучшего стихотворения о войне.

  3. Виктор Каган 11 декабря 2020 at 12:22 |
    Сказал бы, что метафора, но хочу уточнить … Метафора – переносное значение. Процедуру восхождения от этого значения к буквальной реальности, к прямому значению того, о чём говорится, называют заземлением метафоры. У Дегена в этой строке метафора: а) обратная – он идёт от заземления, используя совершенно земной, натуралистический образ (абсолютно точный, кстати, если представить себе присевшим в холодном декабре около умирающего друга, прикоснувшегося в надежде, что ещё можно помочь, понявшим, что нет, и ощутившим тепло его крови) для обозначения «принять дух умирающего» и 2) гиперболическая.
    _____________________________
    Вот бы узнать, а как другие воспринимают эти строчки (я по теме?) — «дай-ка лучше согрею ладони я над дымящейся кровью твоей» — кто не слышал ни о метафоре, ни о ее заземлении, ни об обратном ее заземлении. Одного человека, совершенно беспристрастного и далекого от поэзии Дегена, я спросила, он сказал, что не может ответить, «но звучит не очень». И как это понимать?

    1. Вот бы узнать, а как другие воспринимают эти строчки (я по теме?) — «дай-ка лучше согрею ладони я над дымящейся кровью твоей» …
      ===
      Я понимаю это так: раненный уже умер и живой боец скорбит над телом погибшего и ощущает теплоту его тела. Дальше («Ты не плачь, не стони») живой как-бы говорит с мёртвым, но это первичный этап преодоления скорби. Дальше («на память» и «Нам ещё наступать предстоит») это уже следующие этапы.

      Военный вариант модели Кюблер-Росса (без депрессии и без пассивного смирения): отрицание, ритуальный смысл, активное смирение.

    2. Как понимать, что сказал беспристрастный человек, надо спросить у него, а не у меня. Что до этой строки, вы спросили — я ответил. Добавить могу лишь одно: считаю её, как и всё стихотворение, блестящей.

  4. Виктор Каган11 декабря 2020 at 14:51 |
    Спорить можно по теме, а Вы — повторюсь — пытаетесь заменить тему своей.
    __________________________
    «Своей»? А мне казалось, наоборот. Как все субъективно

  5. Виктор Каган
    11 декабря 2020 at 12:22 |
    Единственное, что замечу – у меня язык не повернётся сказать, что Деген в этом стихотворении юродствует.
    _______________________________
    Ну, вот, а раньше вы говорили, что нам спорить не о чем. У вас почему-то «юродство» связывается с уродством, убожеством, вырождением. А вот по некоторым источникам юродивый – это идеал святого, которого национальная традиция наделяет высшими христианскими ценностями.

    1. «… А вот по некоторым источникам юродивый – это идеал святого, которого национальная традиция наделяет высшими христианскими ценностями.»
      =========
      А в еврейской традиции это наоборот.
      Ещё со времён захвата Иерусалима царём Давидом, когда евусеи выставили на крепостные стены своих слепых и хромых юродивых, чтобы те проклинали Давида, его Бога, его воинов и его народ.

      1. «Ну, вот, а раньше вы говорили, что нам спорить не о чем. У вас почему-то «юродство» связывается с уродством, убожеством, вырождением. А вот по некоторым источникам юродивый – это идеал святого, которого национальная традиция наделяет высшими христианскими ценностями». ===================
        Спорить можно по теме, а Вы — повторюсь — пытаетесь заменить тему своей. Tсли Вы скажете, что Деген в этом стихотворении юродствует и при этом ещё по лекалу высших христианских ценностей, то ухмыльнусь, но спорить с глупостью не стану.

  6. В.Кагану
    Блестящий очерк! Впервые поднят вопрос о психофизиологической составляющей творчества И.Дегена. Между тем, без анализа процессов, происходящих в душе бойцов на передовой, вообще невозможно глубокое понимание литературы, названной когда-то «окопной правдой». Она не зря противопоставлялась кабинетному писательству генералов(в том числе, генералов от литературы): их романы-эпопеи и пр. мегапроизведения великолепно описывают гигантские события, но за ними не видны переживания «маленького человека». А ведь именно этот живой нерв и даёт читателю возможность сопереживания и соучастия, ощущения реальности происходящего.
    По моим скромным наблюдениям, литературоведы обычно живо интересуются тяжелыми психическими расстройствами своих «подопечных», но мало знакомы с посттравматическим синдромом(PTSD) и его последующим влиянием на восприятие окружающей действительности. Однако же, он встречается намного чаще, чем может показаться на первый взгляд.
    Я не сомневаюсь в том, что фронтовая поэзия юного танкиста не только останется в литературе, но со временем вызовет ещё больший интерес исследователей творчества в экстремальных ситуациях.

  7. Виктор Каган 10 декабря 2020 at 20:12 |
    В искусстве важно и ЧТО, и КАК. Что до юродства как древнерусской формы подвижничества, то: 1) ни Деген, ни герой стихотворения не живут культурой того времени;
    ___________________________________
    Тема юродства в русской литературе гораздо шире ваших представлений о том, живут герои культурой того времени или нет. Но вам это неинтересно и не нужно, чувствуется. А вообще ничего зазорного в юродстве нет. «Такая нарочитость у юродивого – маска, под которой скрывается то «экстраординарное состояние духа человека, дерзающего сказать то, о чем другие молчат», по выражению Л. Сараскиной, которое можно полностью отнести к герою стихотворения».
    Я только напоследок хотела спросить, как вы прокомментируете вот эти строчки: «дай-ка лучше согрею ладони я над дымящейся кровью твоей». Поможет ли вам тут Федор Евграфыч?

    1. Если я правильно понимаю, Вы не разделяете дегеноборчества Колкера и иже с ним. В таком случае рад быть по одну сторону барьера. Если ошибаюсь, извините.

      В любом случае мне бы не хотелось уклоняться от темы, на которую я писал, в сторону обсуждения поэтических материй, как говорил мой директор школы, вообще и взагале, а в частности на предлагаемую Вами тему юродства в русской литературе. Это другой, отдельный разговор. Единственное, что замечу – у меня язык не повернётся сказать, что Деген в этом стихотворении юродствует.

      Что до «Я только напоследок хотела спросить, как вы прокомментируете вот эти строчки: «дай-ка лучше согрею ладони я над дымящейся кровью твоей». Поможет ли вам тут Федор Евграфыч?» — я не вижу нужды звать Фёдора Евграфыча, поскольку Вы в этом обсуждении уже сами ответили на свой вопрос, сказав, что «у поэтического творчества свои законы, но об этом как-то забывают». Сказал бы, что метафора, но хочу уточнить … Метафора – переносное значение. Процедуру восхождения от этого значения к буквальной реальности, к прямому значению того, о чём говорится, называют заземлением метафоры. У Дегена в этой строке метафора: а) обратная – он идёт от заземления, используя совершенно земной, натуралистический образ (абсолютно точный, кстати, если представить себе присевшим в холодном декабре около умирающего друга, прикоснувшегося в надежде, что ещё можно помочь, понявшим, что нет, и ощутившим тепло его крови) для обозначения «принять дух умирающего» и 2) гиперболическая. Вот примерно так. Но это уже из разговора о поэзии Иона, которую Колкер не понимает и понимать не хочет.

  8. Виктор Каган
    Юродство – цитирую – «(от ст. слав. оуродъ, юродъ) — «дурак, безумный») — намеренное старание казаться глупым, безумным».
    ___________________________
    Это не совсем так, Виктор Ефимович, не надо вырывать отдельные слова. Юродство — древняя форма подвижничества, существовавшая в России в XV-XVII вв. В житейских представлениях юродство связывается с телесным и умственным убожеством (до XIV века слово «юродивъ» было словом «уродивъ»), что является заблуждением. М. Фасмер считает необходимым различать юродство природное и юродство добровольное («Христа ради») и приводит достаточное количество примеров, свидетельствующих, что к добровольному юродству обращались вполне разумные люди, более того — образованные и интеллигентные (далее по тексту в Блоге «Феномен юродства в русской литературе…»

  9. Виктор Каган 10 декабря 2020 at 18:03 |
    В том-то и дело – см. выше, что ни лирический герой, ни Фёдор Евграфыч не нуждаются в оправдании юродством.
    _____________________________
    Здесь уже была ссылка на этот фильм и приведен тот же отрывок. Но все это жалкие потуги, ничего не доказывающие. В искусстве важно не ЧТО, а КАК. И вы, Виктор Ефимович, лучше меня это знаете. Не мне вам объяснять.

    1. В искусстве важно и ЧТО, и КАК. Что до юродства как древнерусской формы подвижничества, то: 1) ни Деген, ни герой стихотворения не живут культурой того времени; 2) всё остальное, что Вы сказали, не противоречит тому, что я сказал, так что ж нам спорить-то и о чём?

  10. О том, что это поэзия, живущая по законам поэзии, как раз и забывают «поносящие и оскорбляющие». На их нападки и отвечать нужно, опровергая то, на что они опираются. Т.е., не только на их языке, но и на нём тоже. Как, например, можно назвать мародёрством действия, предписанные указом снимать с убитых обувь и обмундирование? Или примемся обвинять лирического героя в исполнении преступного приказа?!
    Вот сцена из «А зори здесь тихие»:
    И Галя смолкла. Стала на колени возле Сониной головы, тихо плакала. А Рита только дышала тяжело, а глаза сухие были, как уголья.
    – Ну, обряжайте, – сказал старшина.
    Взял топор (эх, лопатки не захватили на случай такой!), ушел в камни место для могилки искать. Поискал, потыркался – скалы одни, не подступишься. Правда, яму нашел. Нарубил веток, устелил дно, вернулся.
    – Отличница была, – сказала Осянина. – Круглая отличница – и в школе и в университете.
    – Да, – покивал старшина. – Стихи читала.
    А про себя подумал: не это главное. А главное, что могла Соня детишек нарожать, а те бы – внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом…
    – Берите, – сказал.
    Комелькова с Осяниной за плечи взяли, а Четвертак – за ноги. Понесли, оступаясь и раскачиваясь, и Четвертак все ногой загребала. Неуклюжей ногой, обутой в заново сотворенную им чуню. А Федот Евграфыч с Сониной шинелью шел следом.
    – Стойте, – сказал он у ямы. – Кладите тут покуда.
    Положили у края: голова плохо легла, все набок заваливалась, и Комелькова подсунула сбоку пилотку. А Федот Евграфыч, подумав и похмурившись (ох, не хотел он делать этого, не хотел!), буркнул Осяниной, не глядя:
    – За ноги ее подержи.
    – Зачем?
    – Держи, раз велят! Да не здесь – за коленки!..
    И сапог с ноги Сониной сдернул.
    – Зачем?.. – крикнула Осянина. – Не смейте!..
    – А затем, что боец босой, вот зачем».
    Это был быт войны, сумасшедший быт войны.
    Что до юродства – категорически не соглашусь. В том-то и дело – см. выше, что ни лирический герой, ни Фёдор Евграфыч не нуждаются в оправдании юродством. Юродство – цитирую – «(от ст. слав. оуродъ, юродъ) — «дурак, безумный») — намеренное старание казаться глупым, безумным». Согласен – война безумна, но действия лирического героя стихотворения – нормальная реакция на ненормальные обстоятельства: война может довести до безумия, но оно не то, до чего человек –лирический герой или автор — старается довести себя, чтобы показаться кому-то каким-то.

  11. Очень печально, что вместо дискуссии о творчестве Иона Лазаревича Дегена и опусах г-на Колкера «круглый стол» за небольшим исключением превратился в очередное аутодафе «либерализма». Это становится диагнозом.

  12. Согласен со всем сказанным, кроме того, что у Колкера хорошие стихи. Разве что вот это:
    «Вода недвижная лежит,
    Слеза небесная бежит
    С ее ланит, вопросу вторя».
    И, пожалуй, это: «Я свежа, как дыханье левкоя»… Ой, нет, это пародия Саши Черного на стихи поэтесс начала ХХ века. На Колкера он не мог написать пародию, т.к. умер, но, как ни странно, авансом спародировал и его.

  13. По-моему, замечательное стихотворение Иона Дегена. Тут не о чем спорить.

    Хочу только заметить, что Юрий Колкер — знаменитый поэт и литературовед, автор работ о Ходасевиче, составитель антологии русской поэзии. И выпускник физмеха, пятой кяфедры, о которой у него тоже есть воспоминания. Я впервые имя Юрия Колкера услышал еще в 1988 или в 1989 году, запомнилось его стихотворение «На свете есть страна, где я не буду лишним, где именем моим меня не попрекнут». Имена оппонентов Колкера я услышал на много десятилетий позже.

    Вообще странно, что расхождение во мнении о стихотворении вызывает такйие страсти. Возможно, это доказательство того, что русские — самая читающая нация, нация поэтов и литературоведов! Это показатель духовности. Только в СССР люди могут так спорить о поэзии. Не то что у нас в бездуховной Америке, тут на работе все о деньгах и о деньгах. 🙂

    1. Опровергает ли всё хорошее, что Вы написали о Колкере и с чем я абсолютно согласен, несогласие несогласных с ним? Имена оппонентов Колкера Выуслышали на много десятилетий позже — это как-то опровергает мнения оппонентов? Тем более, что и сам Колкер взялся судить о том, чего он в глаза не видел, родившись в 1946-ом. И не о расхождении мнений о стихотворении здесь речь, а о стиле и тоне бездоказательной травли.

  14. Все статьи интересны. Спасибо.

    P.S.: поздравляю всех с Ханукой.
    Кстати, многие не знают, но Главным чудом Хануки является победа в войне, а НЕ чудо горения масла.
    Это из молитвы «Аль hа — нисим» («За чудеса»), центральной молитве на Хануку:
    «И мы благодарим Тебя, Господь… за чудеса и за избавление, за проявление силы, и за спасение, и за войны, которые Ты вел, помогая отцам нашим в их дни, в это время года.
    В дни Матитьяhу, сына Йоханана — первосвященника из семьи Хасмонеев, и его сыновей, когда встало злодейское царство греков на народ Твой, Израиль, намереваясь заставить евреев забыть Твою Тору и преступить Законы, данные Тобой. Но Ты, в великой милости Своей, помог отцам нашим в дни беды их. Ты боролся их борьбой, судил их судом, мстил их местью. Предал сильных в руки слабых, многих в руки немногих, нечистых в руки чистых, злодеев в руки праведников, злоумышленников в руки занимающихся Торой Твоей. И этим создал Ты Себе Имя великое и святое в этом мире Твоем; и для народа Твоего Израиля сделал Ты спасение великое и избавление явное. И после всего этого пришли дети Твои в приделы дома Твоего, и осмотрели Храм Твой, и очистили Святилище Твое, и зажгли Светильник в месте Святости Твоей, и установили эти восемь дней Хануки, чтобы благодарить Тебя и прославлять Имя Твое великое
    ».

  15. Только вчера мы с Яковом Каунатором обменялись мнениями по поводу стихотворения «Мой товарищ,…» (такой мини круглый стол). Что меня удивляет? Стоило Колкеру сказать, что это «стихотворение о мародере», как в оправдание лирического героя посыпались ссылки на военные указы, предписывающие снимать с убитых солдат и сержантов сапоги и валенки. Как-будто это стихотворение – Приложение к воинскому Уставу. Это же не документалистика. Так можно и Толстому предъявить претензию, что по расписанию поездов в тот момент не было поезда, под который Анна Каренина бросилась. Не в этом же дело.
    Нельзя не согласиться с Я. Каунатором, который пишет: «Почему тянется какой-то скандальный шлейф то из-за придуманного плагиата, то из-за «антигуманного» характера стихотворения? Какие-то «пляски на костях», вместо того, чтобы говорить о поэзии Дегена».
    Действительно, ведь прежде всего это поэтическое произведение, а у поэтического творчества свои законы, но об этом как-то забывают.
    И поэтому вопросы и претензии (мягко говоря) к автору стихотворения остаются. «Но зачем, зачем греть руки, бросать в лицо другу/товарищу жестокие слова вместо простого и необходимого утешения?», — недоумевает и горячится литературовед И.Сухих.
    «Лирический герой радуется смерти товарища, пляшет над умирающим, собирается — задумайтесь! — греть руки над его кровью, снимать с живого валенки — и всё это говорит умирающему в глаза»…
    «Не сочувствовать смертельной агонии — тут надо зверем быть. И лирический герой этого стихотворения — именно зверь, молодой ликующий зверь, ликующий от мысли, что сегодня не он, а другой достался Молоху, ему же валенки перепадут, он может поживиться на смерти ближнего» ( Ю.Колкер).
    Объясните мне, я не могу понять, как можно так прямолинейно и буквально трактовать это стихотворение и оценивать его как «стихотворение о мародере»( Колкер).
    В отличие от некоторых ценителей поэзии, «захлебывающихся слезами», я длительное время не воспринимала это стихотворение, интуитивно избегала его читать, когда видела, старалась скорей «перевернуть» страницу. Пока не поняла, в чем дело.
    Я уже писала, что война (хотя войны всегда были и будут) и все, что происходит на войне – за гранью человеческого разума, за гранью здравого смысла и рассудка. И стихотворение об этом, отсюда в нем интонация юродства. Как выразительное средство, юродствующая интонация наиболее адекватна этому безумию. Поступки героя нарочиты, совершаются как бы напоказ, даже провокационны. Такая нарочитость у юродивого – маска, под которой скрывается то «экстраординарное состояние духа человека, дерзающего сказать то, о чем другие молчат», по выражению Л. Сараскиной, которое можно полностью отнести к герою стихотворения.
    Вот, если с этих позиций рассматривать изображение героя в стихотворении И.Дегена, то все обвинения автора в кощунстве, мародерстве, низости чувств и желаний етс. отпадают. Для них просто нет оснований.
    Когда я писала (заметки в Блогах), что стихотворение И.Л.Дегена «Мой товарищ…» характеризуется юродствующей интонацией, что юродство задает тон этому стихотворению, я не подозревала, что юродство – это в известной мере знаковое явление в русской литературе. К юродству обращались и до сих пор обращаются многие русские писатели в своем творчестве. Юродство как явление в русском сознании анализируется в литературоведческом, философском и культурологическом аспектах.
    И еще из Википедии: «целями мнимого безумия …. объявляются обличение внешних мирских ценностей, сокрытие собственных добродетелей и навлечение на себя поношений и оскорблений». Тогда становится понятно, почему этих «поношений и оскорблений» автор стихотворения Ион Лазаревич Деген получил сполна.

  16. В подтверждение одного из тезисов:
    И. Деген

    РАЗЛИЧИЕ
    Внуку Авиозу.

    Сказали мне, что армия тобой гордится.
    Горжусь тобой и я – и воином и внуком.
    Я в возрасте твоём не мог свершить и трети
    Того, что в части вашей повседневность.
    А ведь считался сильным. Пусть в родной бригаде.
    В той армии весь ЦАХАЛЬ был бы только крохой.
    Две разных армии в галактиках различных.
    Нельзя сравнить того, что несравнимо.
    Но главное различье наших лет военных
    Воспримешь ты, как чушь, в моём рассказе:
    Как объяснить тебе, что значит слово голод?
    А я почти всегда мечтал о хлебе.
    15.06.2012 г.

    Внук слушает рассказ печальный не вполуха,
    Хоть тема для него подобна тверди неба.
    Но как мне объяснить, что значила макуха,
    И что была макуха эта вместо хлеба?
    14.07.2009 г.

  17. Прочитал (галопом) записки Колкера, стихи, прозу, очерки.
    Есть интересные, но не так чтобы очень.
    Удивило иное.
    Кроме него самого и жены, все-все остальные — бесталанные поэты и писатели, лентяи, предатели, негодяи, вруны, клеветники и тому подобные.
    Забыть бы его.

    1. «— Вы негодяй!
      — Да. А кто нынче хорош? Вот я например, вижу: летит бабочка, головка крошечная, безмозглая, крылышками бяк-бяк, бяк-бяк-бяк ну дура-дурой! Воробушек тоже не лучше. Береза — тупица, дуб — осёл, речка — кретинка, облака — идиоты. Лошади — предатели. Люди — мошенники. Весь мир таков, что стесняться некого!»

      К/ф Обыкновенное чудо

  18. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
    И… сразу на него взобрался гад проворный…»

    Это шутка моего коллеги, «широко известного в узком кругу ограниченных людей» 🙂 , но как она подходит в случае «нерукотворного памятника», который «себе воздвиг» Деген — у меня такое ощущение, что статьи (а сейчас и круглый стол) имеют своей целью не согнать «гадов» с «памятника», а не дать им слезть.

  19. О Дегене сказано достаточно, можно о Колкере? Никакого отношения к столь нелюбезному многим на портале либерализму он не имеет, он-то, как раз, подлинный нутряной консерватор, сложил себе аршин из технически понятых двух-трех поэтов «серебряного века» и пытается мерить этим аршином всю безграничную действительность и всю безграничную поэзию — от Дегена до Высоцкого, от Пригова до Парщикова. Получается плохо, хорошо получается только ругаться. А стихи у него бывают хорошие. Бывает, что и плохой человек хорошо напишет, и хороший — плохо…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.