Лев Сидоровский: Вспоминая под Новый Год…

Loading

В преддверии 2021-го, хочется мне, дорогой чита­тель, вспомнить, как по-разному доводилось встречать разные прежние Новые года. Ну, например, ещё на ангарском берегу, в 1947-м, вечером 31 декабря, заявился я в местный ТЮЗ, на Новогодний молодёжный бал-маскарад, в костюме Маленького Мука из сказки Гауфа…

Вспоминая под Новый Год…

О Владимире Дорошеве, о незабываемых моментах моей жизни, об Андрее Миронове, Александре Ширвиндте, Евгении Лебедеве и Михаиле Жванецком

Лев Сидоровский

«МЕНЯ НАШЛИ В КАПУСТНИКЕ…»
Владимира Дорошева одесситы и грузины
вскладчину приглашали на встречу Нового года

ВПЕРВЫЕ, дорогой читатель, я увидел его в 1950-м под сибирским небом: молодой артист из Ленинграда мгновенно рисовал на больших белых листах дружеские шаржи (и зритель сходу узнавал: Утёсов, Черкасов, Райкин…), причём тут же, здорово имитируя голоса своих героев, выдавал музыкальные на них пародии. А спустя некоторое время, уже на невском бреге, я с конферансье «Ленгосэстрады» Владимиром Дорошевым познакомился — и потом мы дружили лет сорок. Однажды Владимир Борисович рассказал, что родился осенью 1918-го на стыке границ России, Украины и Белоруссии, в маленьком городке Стародубе, откуда родители вместе со своим чадом перебрались в Петроград, «где почти все жители были миллионерами: тогда за миллион можно было приобрести полный стакан семечек». В школе рисовал шаржи на учителей, в университете — на академиков Струве и Тарле, был «самым смешным» в студенческих спектаклях. Не зря же, лично удостоверившись в его способностях, сам Николай Павлович Акимов попросил в письме наркома просвещения освободить от обязательного распределения в Йошкар-Олу новоиспечённого выпускника истфака, который «рано или поздно не избежит работы в театре». Однако началась война: 25 июня он сдал последний госэкзамен, а 3 июля вместе со всеми мальчиками их курса записался в народное ополчение. Потом на том же Ленинградском фронте воевал в кадровых частях и после ранения оказался комиссованным в Куйбышеве. А там под руководством драматурга Николая Адуева, балетмейстера Романа Захарова и режиссёра Евгения Соковнина только что возникла театральная студия, куда героя моего повествования приняли мигом. В 1943-м студия переехала в Москву, где Дорошев её закончил. Ну а в родном городе, который только-только скинул оковы блокады, приняла его под своё крыло — в качестве конферансье — Областная филармония. Спустя четыре года — «Ленгосэстрада».

* * *

ЭТО был артист особого склада — с мгновенной реакцией на любое непредвиденное обстоятельство, импровизатор высшего класса. Например, на одном концерте лишь объявил следующий, вполне серьёзный номер — в зале смех. Почему? Оглянулся — на сцену из-за кулисы медленно выходит большущий кот. Усмехнулся: «Вот такое моё счастье. Объявишь хороший номер — и всё коту под хвост». Смех превратился в хохот. Или — такой случай. Летним вечером 1958-го на открытой сцене столичного ЦПКиО имени Горького вёл большой сборный концерт, который завершала совсем молоденькая Эдита Пьеха с ансамблем «Дружба». Принимали её тепло, как вдруг кто-то из зрителей крикнул: «Спутник!» Все задрали головы в небо, где летел наш первый Спутник, раздались незапланированные аплодисменты. И Дорошев, показав рукой на Спутник, заявил в микрофон: «Вот какой номер мы вам приготовили к финалу концерта!» Что творилось в зале!..

***

МОИ с Владимиром Борисовичем пути частенько пересекались на Малой Садовой, где тогда, в самом начале 60-х, «Ленгосэстрада» размещалась, а я для артистов «речевого жанра» писал тексты. Впрочем, Дорошев свои тексты сочинял сам. Потом «Ленгосэстраду» переименовали в «Ленконцерт» и перебазировали на берег Фонтанки, неподалёку от Дома прессы, где я проработал больше тридцати лет. И вот по тому адресу — Фонтанка, 41 — осенью 1974-го посчастливилось мне принять участие в открытии придуманного моим героем актёрского кабачка «Чижик-пыжик», который потом существовал без перерывов два десятилетия. Ах, как хорош был там Дорошев!.. Затем, с наступлением новых времен, когда прежний славный «Ленконцерт», увы, испустил дух, «Чижик-пыжик», ес­тественно, тоже лишился своего уютного (декорированного под пивной бочонок) подвала и перебрался в милую мастерскую художников на Ва­сильевском острове. Далее он возникал в разных кафе, залах каких-то профучилищ, барах различных особняков, И по-прежнему полнилась записями книга «жалоб и предложений», где с давних лет сохранились такие, например, слова:

«Ай да Чижик! Ай да Пыжик! Орёл ты, а не Чижик! Кирилл Лавров»;

«Никогда не смеялся так, как сегодня! Спасибо Вам, дорогой Дорошев! Юрий Темирканов»;

«Владимир Борисович, это удивительно! Это очень талантливо! Ваш Евгений Евстигнеев».

Книга была толстой, записей — много, подписей — ещё больше: Армен Джигарханян, Евгений Лебедев, Аркадий Райкин, Михаил Жванецкий, Сергей Юрский, Людмила Касаткина, Андрей Петров, Михаил Ульянов… Но всё равно эти отклики не пере­давали и малой толики тех ощущений, которые я там испытывал все годы…

Хозяин кабачка мгновенно реагировал на любой вопрос, на любую реплику. Ну, например, голос из зала: «Если бы не радикулит, я бы поднялся на сцену и научил вас, как надо танцевать!» Дорошев: «Наш прострел везде поспел»… Кто-то показывает «эрудицию»: «А вот Лопе де Вега в своем произведении «Слуга двух господ…» Его перебивают: «Не Лопе де Вега, а Гольдони!» Дорошев: «Не спорьте с ним. Он лучше знает. Он тогда жил». Эрудит не успокаивается: «Нет, Владимир Борисович, я вам всё-таки отвечу! И да­же — остроумно! У меня всё же ваша школа!» Дорошев: «Школа та же, класс не тот»… Мой сосед по столу: «Дорошев, в общем, мне нравится, как вы конферируете, однако ваши шуточки не для широких масс, а только, увы, для интеллигенции». Дорошев: «Ну почему же? Я же вам тоже нравлюсь»…

Кроме всего прочего, хозяин кабачка всякий раз выставлял очередной собственный плакат, к которому необходимо было за пять минут сочинить остроумную подпись, и в награду победителю полагалась кура, которая тут именовалась «Синей птицей». Однажды, когда он изобразил себя, оседлавшим шпиль Адмиралтейства, я написал: «Влез в эмблему Ленинграда! // Вот плоды твои, эстрада… // Как бы эти па-де-де // Не закончить в МВД…» Всю жизнь очень опасавшийся слов типа «МВД», Дорошев мгновенно этой самой «Синей птицей» меня одарил…

Вообще мы обожали подначивать друг друга. Как-то, представляя гостям кабачка его хозяина, который отмечал «аж тридцатилетие своего трудового стажа», я начал со стишат:

Да, поступил в контору эту
Он тридцать лет тому назад.
Тогда, замечу по секрету,
Он холост был и не усат.

Ещё не знал он медны трубы,
Носил костюмчик — цвета беж,
Ещё в порядке были зубы
И только начиналась плешь.

Его несвежие остроты
Ещё терпел концертный зал,
Ещё друзьям все анекдоты
Он в сотый раз не рассказал…

А продолжил — в канотье — «одесскими куплетами» на мелодию популярной песенки «На Дерибасовской открылася пивная»:

В который раз уже, гражда́не и гражданки,
Пришли мы в этот кабачок у вод Фонтанки —
Чтоб бутербродами опять набить желудки
И чтоб услышать снова Дорошева шутки.

Все эти хохмы приберёг он для народа
Ещё с проклятого тринадцатого года.
И выдаёт нам эти «свежие» остроты,
А мы, наивные, хохочем до икоты…

Тут Дорошев воскликнул: «Шо он понимает за нашу Одессу? Одесса обладает много таких особенностей, которые не имеют других городов!»

* * *

АКТЁРСКИЕ вечера отдыха издавна, как известно, называ­ются капустниками, и Дорошев в таких капустниках начал участвовать давным-давно. Не случайно однажды свой творчес­кий вечер в тогдашнем Дворце искусств (нынешнем Доме актёра) он назвал: «Меня нашли в капустнике…». Как-то после неудачного падения на улице пришлось вести капустник с загипсованной ногой, опираясь на палку. Только вышел на сцену — из зала интересуются: «Почему нога такая?» Дорошев улыбнулся: «Потому что с юмором я на короткой ноге». На вечере в Доме учёных кто-то решил его срезать: «Владимир Борисович, с вами вообще можно говорить о серьезных научных проблемах?» Дорошев: «Конечно. Но ведь у вас-то просто физика каких-то мел­ких частиц»На творческом вечере в Центральном доме актёра Михаил Ульянов поинтересовался, можно ли всё-таки создать младенца в пробирке. Дорошев: «В Ленинграде — нет: нигде нет пробирок». Там же Никита Богословский — во время аукциона: «Если так буду набавлять, у меня не хватит на такси!» Дорошев: «У вас, Никита Владимирович, не хватит и «на пешком»…

Не зря же его одесситы и грузины не раз вскладчину приглашали на встречу Нового года…

* * *

В ОБЩЕМ, вспоминать могу бесконечно… Как-то, в канун какого-то Нового года, на пра­вах старого знакомого (я ведь, повторяю, много писал не только об эст­раде, но и для эстрады — куплеты, монологи, фельетоны и про­чее) попробовал взять у него (уже в качестве газетчика) ин­тервью. Плёнка старого дикто­фона сохранила такой диалог.

Когда же, Владимир Борисович, у вас это началось?

— В шесть лет. Мой папа тогда сказал: «Единственное, что ты умеешь, так это ответить…».

Кого считаете своим предшественником?

— Леонардо да Винчи.

О-о! От скромности вы не умрёте!..

— Я умру от застенчивости и слабых интервьюеров…

А кого сегодня на сцене причисляете к гениям?

— Вот это очень трудный вопрос. Дело в том, что нас несколько…

Знаю, что вы пишите стихи. Пожалуйста, прочтите самые последние…

— Пожалуйста. «Угрюмый, замкнутый, кривой, // Он шёл по замкнутой кривой».

У вас очень интересная жена…

— Естественно. Чапаеву же не пришлют какую-нибудь за­мухрышку…

Она ведь зубной врач?

— Да. Видели фильм студии Довженко «Зачарованная Дес­на»? Это же про них

Жертвы вашего острословия обижаются?

— А как же — и отдельные лица, и целые коллективы. Нап­ример, помню, когда ещё были живы все знаменитые «старики» Александринки, вёл вечер во Дворце искусств. И среди прочего сказал такое: «Приятно видеть в зале представителей славного Театра имени Пушкина, на сцене которого рядом с молодёжью дружно трудятся и современники великого поэта». Что потом началось!..

А в Одессе вы бывали?

— Вы с меня смеётесь? Ведь, как говорят коренные одесситы: «Одесса обладает много таких особенностей, которые не имеют других больших городов». Конечно, там был. И на гастролях тоже.

Ну и как вам там выступалось?

— Потерпел большой успех… Наш концерт был в Доме офи­церов. Иду впервые туда из гостиницы, навстречу — пожилой мужчина одесской национальности. Обращаюсь к нему: «Скажите, пожа­луйста, как попасть в Дом офицеров?» Он: «Как по­пасть в Дом офицеров? Идите, и всё»…

А как вам за границей?

— Только что хорошо поскучал в Голландии. А до этого был в Америке: Нью-Йорк, Бостон… Ну что сказать, допустим, про Бостон? Очень неплохой городок. Что особенно согревает, так это Гарвардский университет. И вы представляете: заведе­ние старинное, известное, но никак не могут добиться, чтобы им присвоили имя Жданова! (Специально для юных читателей по­ясняю, что в Советском Союзе имя Жданова носили сразу нес­колько университетов: я например, умудрился учиться сразу в двух таких, Иркутском и Ленинградском. – Л. С.). И вообще нас­чёт Америки: всё прекрасно — быт, изобилие, вежливость… Но если задать себе только один вопрос — «Ну и что?» — как всё сразу становится на свои места…

Вы же ведь и в кино неоднократно снимались: «Любить человека», «Три толстяка», «Записки сумасшедшего»…

— Да, в восьми фильмах, но попытки найти меня на экране пока оказались безрезультатными. Например, в «Запис­ках» сыграл спину третьего чиновника, причём долгие съемки осенью, на Мойке, закончились острым респираторным заболеванием. А в «Софье Ковалевской», где я выступил в роли аж са­мого Тьера, гримёрам удалось сделать мою физиономию даже еще страшней, чем в жизни…

Удивляюсь, что у артиста Дорошева до сих пор нет зва­ния «народного»…

— Вероятно, для Министерства культуры я — инородный ар­тист республики…

Конечно, вам приходилось в ёлочных представлениях быть Дедом Морозом?

— Неоднократно. А однажды произошёл такой случай. Заг­римированный и одетый под Деда Мороза еду с актерами элект­ричкой «на ёлку» в Репино. За окном — январская стужа, и в вагоне тоже нежарко. Вдруг на остановке входит мороженщица с лотком и протягивает мне пломбир: «Покупайте, дедушка…» Я решил сострить и нарочито сиплым голосом поинтересовался: «А на голос не повлияет?» Она удивлённо повела глазами: «На ваш — уже нет». Потом оглядела меня грустно с головы до ног и добавила: «На вас уже вообще ничто не повлияет…»

* * *

ДА, у него не было ни почётных регалий, ни достойного заработка, ни шикарных бытовых условий. Впрочем, за долгие годы мне довелось общаться со многими замечательными конферансье, и ведь никто из них (называю лишь некоторых) — ни Михаил Гаркави, ни Борис Дубров, ни Олег Милявский, ни Олег Александров — не имел ни званий, ни наград, ни особого богатства: нынешних корпоративов тогда ведь не существовало. Увы, в эпоху шоу-бизнеса истинные, да и вообще конферансье исчезли…

Завершая тогда нашу беседу, Дорошев вручил мне авто­шарж, на котором он, естественно, — в капитанской фуражке: ведь именно в таком обличии обычно встречал гостей «Чижи­ка-пыжика». Правда, предупредил: «Вообще-то смотреть на подобную физиономию чревато…»

В июле 1998-го он на Карельском перешейке, под крышей Дома творчества «Театральный», был, что называется, «душой общества», а 8 августа Владимира Борисовича не стало…

Автошарж героя, подаренный автору

* * *

КАК «НА ГИНЕКОЛОГИИ»
Я ВСТРЕТИЛ НОВЫЙ ГОД…
Несколько незабываемых моментов из моей жизни

СЕЙЧАС, в преддверии 2021-го, хочется мне, дорогой чита­тель, вспомнить, как по-разному доводилось встречать разные прежние Новые года…

Ну, например, ещё на ангарском берегу, в 1947-м, вечером 31 декабря, заявился я в местный ТЮЗ, на Новогодний молодёжный бал-маскарад, в костюме Маленького Мука — из сказки Гауфа, которого играл в спектакле на сцене Дворца пионеров. И вот брожу среди вальсирующих пар — в маске, белых чалме и рубашке, голубых жилетке и шароварах, да ещё в красных туфлях-«скороходах» с загнутыми «носами». Никто на странного малолетку внимания не обращает. Скучно. Вдруг объявили «конкурс чтецов-декламаторов». Я — в чалме и шароварах — выскочил на сцену и выдал из любимого Пушкина: «И грянул бой! Полтавский бой!..» Потом посидел, послушал «конкурентов». Однако время уж близко к полуночи, пора домой. Тихо выбрался в гардероб, сменил чалму на шапку с опущенными «ушами», а туфли-скороходы на валенки (за окном — привычный морозец под сорок) и с набитой сумкой почти бегом — к выходу. Но тут из чуть приоткрытых дверей зрительного зала слышу: «Первое место присуждается Маленькому Муку». Ошалелый — в телогрейке, шапке со спущенными «ушами» и валенках — повернул обратно, промчал вдоль зрительских рядов, взобрался на сцену, где ведущий громко удивился: «Маленький Мук, да разве это ты?!» Кто-то из зала крикнул: «Это Маленький Мук в сибирском варианте!» И мне вручили статуэтку: бронзового оленя. Вот так, в обнимку с оленем, и встретил 1948-й, Год Крысы. Впрочем, тогда про восточный календарь мы ещё понятия не имели…

* * *

А СПУСТЯ шесть лет, а в 1953-м, 31 декабря, играли мы, филфаковцы ЛГУ (я учился там на отделении журналистики), ново­годний «капустный» спектакль под названием «Вот эта улица, вот этот дом…». В забавном музыкальном (за фортепиано — Володя Фейертаг, будущий «король джаза», лучший до сих пор его знаток и пропагандист!) представлении каждый из нас изображал по нескольку персонажей, я — тоже. В частности, в миниатюре «Литобъединение», исполнял роль местного стихотворца (он впоследствии стал отличным поэтом и журналистом), тогда — второкурсника, Ильи Фонякова. Обрядившись в такую же, как у него, в ту пору модную рубашку-«москвичку» и весьма похоже загримировавшись, читал, как и Илюша, чуть нараспев:

Я в семье народился культурной,
Но, по злому веленью судьбы,
Меня часто поили микстурой,
Хоть я жаждал стихов и борьбы…
……………………………………………
Пусть сейчас за незрелость ругают,
Но поймут через пару веков,
Что не боги горшки обжигают —
Обжигаю их я и Горшков!

Валька Горшков, тоже наш поэт, ставший потом классным радиожурналистом, который учился с Илюшей в одной группе, услышав это заявление, вскочил со своего места и под общий хохот завопил: «Ур-р-ра!».

Ну а мы, поимев успех, потом в общежитии, которое — во дворе филфака, устроили «банкет» (с винегретом!), а часа в три ночи (или уже утра?), разгорячённые алкоголем, засунули в чемодан приблудного кота и всей «труппой» вывалились на набережную Невы. Миновали Дворцовый мост, двинулись по Невскому, как раз по оси без­людного в ту новогоднюю ночь (тогда на улицах ночью вообще ничего не праздновали) проспекта: впереди — в шляпе, с развевающим­ся шарфом, — наш режиссер, импозантный Саша Кравцов, за ним — я с чемоданом, «прикрываемый» сыном солнечного Узбекистана Умидом Аджимоллаевым, следом — остальные… В районе Садовой раздался милицейский свисток, и мы, не оглядываясь, убыстри­ли шаг. Когда же услышали, что не только свистят, но уже и нагоняют, тоже перешли на рысь… Наконец близ кинотеатра «Аврора» меня сзади за плечо хватает запыхавшийся милицио­нер: «Стоять! Открыть чемодан!» Я: «На каком основании?» Он: «Приказываю немедленно открыть чемодан!» Мы все хором: «По­чему? Не имеете права!» Он вырывает чемодан, долго мучается с замком, наконец, справляется, откидывает крышку — и ошалев­ший от сумасшедшей (как на море в пятибалльный шторм) качки кот с воплем вылетает из черного нутра, делает в воздухе кульбит, смачно шмякается на снег и — пулей в подворотню! Мы набрасываемся на милиционера: «А-а! Что натворил!! Упустил университетского кота!!! В общежитии на Охте — мыши, студен­ты от них страдают, нам поручили из общежития на филфаке срочно передать туда кота, чтоб студенты смогли сдать сес­сию, которая начинается послезавтра, а ты кота упустил!!!! Лови немедленно!!!!!» И ошарашенный блюститель порядка семенит в темную подворотню — и так жалобно: «Кыс-кыс-кыс… Где ты? Иди сюда… Кыс-кыс-кыс…» Мы валимся от хохота, поздравляем вконец обалдевшего стража нашего благополучия с Новым, 1954-м, и мчимся назад, догуливать…

* * *

А НОВЫЙ 1955-й я наивно вознамерился встретить в какой-то коммуналке у Калинкина моста, с курсантами «Дзержинки», среди которых был один и мой недавний знакомый. В общем, припёрся туда и растерялся. Ребята — все, как на подбор: высокие, красивые (воротник-гюйс, тельняшка), и у каждого — своя девица. А я-то, один, тут причём? В общем, примерно в 23-45 тихо в прихожей оделся, вышел на Садовую, запрыгнул в вагон трамвая № 3, где, кроме кондукторши, никого не оказалось. И в районе Сенной площади (которую, впрочем, тогда уже на целых сорок лет умудрились переименовать в площадь Мира) мы поздравили друг друга с Новым, 1955-м…

* * *

А ВЕЧЕРОМ 31 декабря 1958-го я вовсю наяривал на аккордеоне в компании коллег из редакции «Новгородского комсомольца» и разных деятелей Новгородского комсомольского обкома. В перерывах между музыкой читал хулиганистые эпиграммы, адресованные каждому участнику вечеринки. Было весело, каждый клялся в «вечной дружбе». Наутро, посмотрев свежий номер «молодёжки», где было опубликовано моё с Борисом Вахрамеевым забавное, в прозе и стихах, обозрение «Новые похождения Василия Буслаева в Новгороде», я уехал в командировку в Боровичи. И там спустя два дня прочёл в «Новгородской правде» разгромную статью «Глазами Иванов, не помнящих родства», которая утверждала, что наш с Борей материал — это «клевета на родной социалистический город, восставший из руин и пепла», а сами авторы — агенты «Голоса Америки»… Тотчас вернулся в Новгород, где обнаружил, что все обкомовцы и почти все коллеги, которые три дня назад клялись в «вечной дружбе», глаза при встрече прячут, потому что «с мнением партийной газеты согласны». Так для меня начался проклятый 1959-й…

* * *

ТЕПЕРЬ, дорогой читатель, перенесу тебя в декабрь 1974-го, когда я, специальный корреспондент «Смены», однов­ременно подрабатывал и в Ленинградском бюро путешествий, в качестве так называемого «сопровождающего», то есть — должностного лица, ответственного за туристскую группу.

И вот на сей раз 31 декабря доставил авиалайнером в столицу сто земляков на Новогодье. Приняла нас гостиница «Мир», примыкавшая к многоэтажному «трехлистнику» СЭВа. Уч­реждение — международное, и поэтому режим в отеле был «осо­бым». Вечером, расселив своих по номерам и договорившись с администрацией о том, что ленинградцы могут вместе (подумать только!) с иностранцами встретить Новый год в ресторане, сам отправился к московским друзьям, а потом вместе с ними — на дачу в Шереметьево… Так — в первый и в последний раз за все свои пока 86 лет — я встретил Новый год за городом, под настоящей елью. Там же, под аккордеон, выдал в честь всех присутствующих, новогодний «капустник». И так же — в первый и в последний раз — отведал только что приготовленное барбекю…

В отель вернулся в пятом часу утра, весь благоухающий только-только испечёнными батонами — потому что после электрички, не поймав такси, был вынужден за трёшку залезть в фургон под названьем «Хлеб», с которым мне было как раз по пути. Едва вошел в вестибюль, навстречу возник некто в сером декроновом костю­ме:

— Вы руководитель тургруппы из Ленинграда?

— Я.

— Есть в группе молодой человек, лет двадцати пяти, с рыжеватой шевелюрой?

— Не помню, в группе — сто туристов. А что случилось?

— Ночью в ресторане у англичанки пропала сумочка. Есть подозрение, что украл некто из ваших. Его приметы я назвал. Сейчас будем вместе прочёсывать все номера…

— Как так «прочёсывать»? А презумпция невиновности? И вообще — как можно из-за одного подозревать всех! К тому же люди спят, они нам не откроют — и правильно сделают…

— Мы сами откроем. Идемте!

— Не пойду.

— Хорошо, обойдемся без вас.

Они вламывались в номера, светили в заспанные, ошалевшие глаза фонариком: «А ну — не моргать, смотреть прямо!»

Однако парень с рыжеватой шевелюрой никак не обнаружи­вался. (Назавтра англичанка извинится перед администрацией отеля за то, что, крепко перепив накануне, наделала столько паники: оказывается, сумочку она после гульбы обнаружила у себя под подушкой). В общем, сыщики «в декроне» решительно «прочёсыва­ли» номер за номером, а за окном пробуждалось хмурое, самое первое утро 1975-го…

* * *

А 31 ДЕКАБРЯ 1981-го дома, в семейном кругу, только-только начали провожать Старый год, как я жареной уткой сломал передний зуб. Вихрем выскочил из дома, добежал до метро, домчался до Московских ворот — и там, в дежурной стоматологической клинике, застал молоденькую стоматологиню, которая в одиночестве явно скучала. Обрадовавшись неожиданному пациенту, за дело принялась основательно. С помощью какой-то временной «замазки» мою покалеченную челюсть реставрировала — так Новый, 1982-й, я встретил в стоматологическом кресле…

* * *

НУ А В ДЕКАБРЕ 1985-го, дорогой читатель, оказался я на больничной койке — в знаменитой, самой привилегированной из всех ленинградских лечебных учреждений, фактически — обкомовской, «Свердловке», на кардиологическом отделении. Поскольку, согласно восточно­му календарю, приближался Год Огненного Тигра, я для свое­го и многих иных отделений изобразил праздничные плакаты: например, на «травматологии» мой тигр, с загипсованной ла­пой, опирался на костыль, а на «офтальмологии» он был, как Кутузов, с перевязанным глазом. Естественно, всякий раз ри­сунок сопровождался соответствующими праздничными виршами…

Изготовив к вечеру 31-го с десяток таких вот художеств, наконец, блаженно расположился в кресле, у телевизора. И вдруг слышу:

— Ай-яй-яй!..

Три молоденькие, весьма декольтированные красотки уко­ризненно качают головами:

— Всем плакаты сделал, а нам почему-то нет…

— Кто вы?

— Мы — гинекология!

— А почему не в белых халатах?

— А потому, что мы не медсёстры, а жёны.

— Что, жёны работников обкома?

— А как же!

Пытаюсь оправдаться: мол, устал, да и бумаги уж нет, фломастеров не осталось… Но красавицы, оказывается, всё заранее предусмотрели:

— Вот — бумага, вот — фломастеры. Придем за плакатом через час…

Что ж, я им изобразил не тигра, а тигрицу. Причем — в прозрачном, явно французском, белье. Ниже поместил лозунг:

В любви — свои божественные игры,
Свои законы — мудрые и строгие.
Чтобы рождались огненные тигры,
Не забывайте о гинекологии!

Забирая плакат, довольные заказчицы сказали, что приг­лашают меня к полуночи «на гинекологию»…

Конечно, предложение мне понравилось — тем более что средний возраст тех, кто лежал на нашей «кардиологии» (в ос­новном так называемых «старых большевиков») уже крепко пере­валил за восемьдесят. Однако почему-то всё ж остался со «своими».

Часов в десять вечера старички разлили по стаканам ли­монад, и тамада, яростно щелкая зубными протезами, усердно шамкая и к тому ж выплескивая «зелье» из дрожащего сосуда, провозгласил тост:

— За то, чтобы в этой дружной компании, да, нам всем вместе, встре­чать еще многие-многие Новые Года!..

Вконец сраженный таким «оптимистичным» пожеланием, я рванул в свою одноместную палату, принял димедрол и мигом провалился в спасительный сон.

И вдруг чувствую: кто-то стягивает одеяло! Приоткрываю веки: во тьме палаты надо мной — те самые чаровницы, причем — еще больше декольтированные:

— Ай-яй-яй! Нас там семеро, плюс три медсестры, а он тут почивает! Десять томящихся девочек ждут одного сонливого лентяя! Немедленно надеть пижаму и — за нами, на 11-й этаж!

Ах, как там, на 11-м, мне сразу стало хорошо!.. Рекой лилось шампанское, благоухала ароматами разная (в ту пору — очень дефицитная!) «обкомовская» закусь, из магнитофона звучала «воз­буждающая» музыка… Да, их было целых десять, а я, слава богу, — один! Чтобы впредь уж никогда не забыл эту ночь, они первым делом водрузили гостя в гинекологическое кресло, од­нако находился я в нем совсем немного, потому что танцевать надо было по очереди с каждой. К тому ж они сразу объявили: «Танцы — с поцелуями»!

Я очень старался… А между танцами еще выдал весьма фривольный песенный экспромт на мотив «В лесу родилась ёлоч­ка». Сейчас помню лишь первый куплет:

Здесь нравы — ах, не строгие,
Здесь мне немало льгот —
Я «на гинекологии»
Встречаю Новый Год!..

Девоньки подпевали…

Вот так — с «дефицитной» едой, танцами, песнями, поце­луями, «на гинекологии», вдали от «старых большевиков», и встретил 1986-й…

* * *

А ВООБЩЕ все Новые года, если не происходит нечто исключительное, мы с Таней встречаем вдвоём: иногда накануне — где-нибудь у Невы, а 31-го — непременно дома. Так у нас возникли два фильма: «Серенада Новогодней ночи» и «Мартышкина ночь». Что же касается той истории про «гинекологию», то самое забавное, что и следующий, 1987-й, Год Красного Огненного Кролика, поприветствовал я в той же «Свердловке», но уже на другом отделении, перед весьма серьёзной операцией. Конечно, 31-го на плакате тоже изобразил Кролика (а может, Зайца?), вместе со стишатами, где среди прочих строк были и такие:

Чтоб каждый видел в деле больше толка,
Чтоб каждый гордость чувствовал в груди,
Чтоб обставлял врага, как Заяц — Волка,
А тот вопил: «Ну, Заяц, погоди!..»

И через неделю, на операционном столе, этот зверёк мне — точно! — помог…

А вот нынешнего «ковидного» и «пандомийного» Быка опасаюсь ну очень…

Меня «на гинекологии» в замочную скважину
подсмотрел и зарисовал Виктор Богорад

* * *

«ОСТОРОЖНО — УКРАШЕНО!»
Как Андрей Миронов, Александр Ширвиндт,
Евгений Лебедев и Михаил Жванецкий
«прикалывались» насчет Нового года…

БЫЛО это накануне 1976-го… Люди штурмовали елочные базары, выстраивались змейкой за мандаринами и шампанским, были уже в предвкушении застолья. А на «Ленфильме» с утра до вечера снимали «Мадемуазель Нитуш». Когда в павильоне объ­явили перерыв и актерам принесли пирожки с мясом, я отвел в сторону тогда еще только заслуженного артиста РСФСР Андрея МИРОНОВА и спросил его прямо, без обиняков:

— Можете придумать объявление, связанное с Новым годом?

Миронов почесал в затылке:

— Ну, уж так сразу! А впрочем, пожалуйста: «Меняю один Новый год на два старых в разных компаниях!»

А сочинить рекламу елочных игрушек слабо?

Миронов усмехнулся:

— Совсем не слабо. «Покупайте елочные игрушки только в магазинах «Ленкультторга». Остерегайтесь покупать их в мага­зинах «Молоко», «Обувь» и «Трикотаж»!»

Я не унимался:

— Чем, Андрей Александрович, украсите елку, если у вас нет ни одной елочной игрушки?

Миронов хихикнул:

— Повешу объявление, почти как на скамейках в парке: «Осторожно — украшено!». И все поверят. Но вообще-то не чело­век украшает елку, а елка украшает человека.

В желании все-таки подловить артиста при­думываю для него очередное испытание:

— Предположим, что у вас в квартире нет часов, радио, телефона и телевизора. Как вы с максимальной точностью встретите Новый год?

— Очень просто. Переверну елку и посмотрю на срез: в двенадцать часов должно прибавиться еще одно годовое кольцо.

Видя, как любимый артист торопливо поедает пирожок, не мог не поинтересоваться:

— Вы всегда, Андрюша, питаетесь вот так, на ходу?

Миронов вздохнул:

— А что делать, раз пытаюсь «объять необъятное»: со спектакля — на съемку, со съемки — на спектакль. Еще концер­ты… Зрители мне сочувствуют. Однажды во время концерта в Ленинградском доме офицеров из зала прислали на сцену боль­шой апельсин, на котором было написано: «Андрюша, скушайте. Вы плохо выглядите»…

* * *

В ЭТО ВРЕМЯ к нам подошел бравый майор Шато Жибю, в ко­тором, несмотря на смоляные усы, всё равно можно было узнать тогда еще тоже только «заслуженного» Александра ШИРВИНДТА. Ну, как я мог упустить такую удачу:

— Александр Анатольевич, какого подарка нынче ждете от Деда-Мороза?

Ширвиндт мрачно молвил:

— Крупного. Например, чтобы наконец закончились съемки «Мадемуазель Нитуш».

Я полюбопытствовал:

— Поскольку вы, кроме всего, еще и знаменитый организа­тор актерских «капустников», в том числе и новогодних, хотелось бы узнать: что же в этих «капустниках» самое-самое глав­ное?

Ширвиндт заговорщицки зашептал:

— Самое главное — удержать участников выступления в хо­рошей форме до полуночи, потом еще полчасика последить, что­бы они были в порядке, и не упустить момента начала. Как по­казала многолетняя практика, в половине первого начинать ра­но (люди еще не могут оторваться от стола), а без четверти час — поздно (уже ничего не соображают). Нужно начинать в тридцать семь минут первого — это самый оптимальный вариант!

Радуясь тому, что мрачный Ширвиндт оживился, я спросил:

— Можете ли предложить новогодний тост, произносить ко­торый вам еще не доводилось?

Он задумался:

— В силу специфики профессии актеры очень редко могут встречать праздники вместе с остальными людьми: мы либо отс­таем от праздника, либо опережаем… Например, в начале де­кабря Театр сатиры гастролировал в Тбилиси, и нас с Мироно­вым пригласили принять участие в новогодней телевизионной передаче, которая записывалась уже за месяц вперед. Было как-то очень странно поздравлять людей с Новым годом, когда на улице четырнадцать градусов тепла и всё зеленеет… Вот она, актерская судьба: летом снимаемся в «зимних» фильмах, в праздничные вечера работаем на сцене и в телестудиях… И только, пожалуй, Новый год — один-единственный праздник, когда актеры вместе со всеми собираются за столом. Даже са­мые длинные спектакли в этот вечер кончаются рано. Однажды 31 декабря режиссер нашего театра Краснянский пришел к антракту, чтобы посмотреть, как идет спектакль «Двенадцать стульев», и с удивлением увидел, что зал уже пуст. Спектакль был сокращен ровно вдвое, хотя ни одного слова актеры не вы­марали. Просто они играли вдвое быстрее… Так вот, мой тост — за то, чтобы актеры не только Новый год, но и остальные праздники встречали за столом, как все нормальные люди!

Мне очень не хотелось Ширвиндта отпускать:

— Придумайте, пожалуйста, новогоднюю поговорку!

Он — так же мрачно:

— Плох тот год, который не мечтает быть високосным, и, как говорит мой друг пан Зюзя из Кабачка «13 стульев», плох тот артист, который не мечтает быть Высоковским.

— Представьте, Александр Анатольевич, что вы — сотрудник отдела кадров. Дайте официальную характеристику Деду-Морозу.

Он — так же неторопливо:

— Д. Мороз. Сезонник. На работу выходит регулярно, но редко. Морально устойчив: в обществе появляется с одной и той же женщиной. Настойчив: уже который год рекламирует одно и то же дерево.

На прощанье интересуюсь:

— А сами-то Деда-Мороза играли?

Ширвиндт встрепенулся:

— Тыщу раз! Помню, однажды во Дворце культуры «на ёлке» (мне тогда было чуть больше двадцати, а роль Снегурочки исполняла артистка вдвое старше) я, приветствуя ее, воскликнул: «Ну, дети, а это кто к нам пришел?» И ребятишки хором ответили: «Баба-Яга!»

***

УСЛЫШАВ про Бабу-Ягу, я поспешил в Большой драматический театр — к народному артисту СССР Евгению ЛЕБЕ­ДЕВУ:

— Евгений Алексеевич, как получилось, что вы, такой бравый мужчина, не раз и не два играли роль, прямо скажем, не очень симпатичной женщины по имени Баба-Яга?

Лебедев развел руками:

— Мне вообще везло на женские роли. Начинал в куйбышевском ТРАМе с Кабанихи. Потом в тбилисском ТЮЗе в «Васили­се Прекрасной» поручили мне Бабу-Ягу. Затем в Ленинградском театре имени Ленинского комсомола — Ведьму в «Аленьком цве­точке». А здесь, в БДТ, в спектакле «Безымянная звезда» — мадемуазель Куку… На репетициях «Аленького цветочка» кол­леги говорили, что мне даже не обязательно гримироваться… Кстати, в концертах Бабу-Ягу до сих пор показываю без грима.

— Как же работали над этим образом? Где в жизни искали прототипов?

— Где угодно: от коммунальной кухни до очереди в «Пас­саже». Кроме того, я был народным заседателем в суде и тако­го там насмотрелся… А, в общем-то, Баба-Ягаположительный образ: не размазня, характер последовательный и целеустрем­ленный…

И, мгновенно преобразившись, мой собеседник вскричал жутким голосом:

— Гасни! Гасни, месяц ясный! Фю-у-и-ть!.. Вы, болотные огни, поднимайтесь выше! Фю-у-и-ть!..

* * *

МНЕ СТАЛО страшно. Хорошо, что именно в этот момент на пороге возник тогда еще только чуть-чуть лысый и совсем не седой Михаил ЖВАНЕЦКИЙ. Едва прикрыв за собой дверь, воз­бужденно заговорил:

— Лично я уже сорок один раз встречал Новый год, из них тридцать один — сознательно. И каждый раз это такое событие! В новом году всем надо обязательно постараться быть счастли­вее. Чтобы меньше было ссор. Потому что никто не виноват: у вас от него течет крыша, а у него от вас не гнется рукав, или не застегивается пальто, или лезет зубная щетка, и есть невозможно, потому что вся щетина во рту… В новом году и обслуживать друг друга надо бы хоть чуть-чуть получше: ну положи ему шницель повеселее — ему же тебя завтра брить опасной бритвой!.. И хорошо бы, чтоб сатира стала поострей. Меня начинающие сатирики часто спрашивают: «Где вы темы на­ходите?». Я удивляюсь. Чтобы темы не находить, надо, по-мое­му, на необитаемом острове залезть в окоп и еще сверху прик­рыться большим листом кровельного железа. И если там тебя кто-нибудь не укусит, то вот тогда тем точно не будет…

* * *

С НЕБА падали легкие снежинки. Люди несли в коробках стеклянные шары и бусы. На ёлочном базаре слышался диалог продавцов: «Ёлки, что покрупнее, отложи направо — они пойдут налево». В общем, все было типично предновогодним. Где-то далеко-далеко на востоке делал самые первые шаги високосный 1976-й…

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Лев Сидоровский: Вспоминая под Новый Год…

  1. Прогноз от Предсказамуса на 2021-й

    Роет землю Бык копытом,
    Из ноздрей клубится дым —
    Он придёт к голодным, к сытым,
    К старикам и молодым,
    На рога весь Мир поднимет —
    Мудреца и дурака
    И последнее отнимет…
    Только Тигр сожрёт Быка!

    С Наступающим! 🙂

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.