Сколько же я их провернула, этих смердящих операций по извращению и похищению так называемых «демократических выборов» в самой демократической стране в мире, Соединённых Штатах Америки? Не сосчитать. Впрочем, пожалуй, сосчитать-таки можно…

Вайден против Трамфа: сага о грандиозном подлоге

Фантастическая повесть

Александр Левковский

Продолжение. Начало

Глава 2. Энн Маневич. Шоссе Принстон-Ньюарк, штат Нью-Джерси. Февраль

Моя покойная бабушка — да будет ей земля пухом! — любила строить едва ли не каждую свою фразу в сослагательном наклонении. Например, возвратившись с Сенного базара с полной кошёлкой, она говорила, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Если вы думаете, что я купила эту курку за тридцать рублей, то вы сильно ошибаетесь. Я таки купила её за двадцать пять!

Так вот, следуя бабушкиным грамматическим правилам, я хочу сразу заявить следующее:

Если вы думаете, что моё имя и моя фамилия — Энн Маневич (как указано в заголовке), то вы сильно ошибаетесь: это не моё настоящее имя и не моя первоначальная фамилия. До того, как я стала американской Энн, моё имя по советскому паспорту было Анна, или, по-уличному, Анка (что-то вроде чапаевской Анки-пулемётчицы), или Хана, как звала меня моя еврейская бабушка в Киеве, на улице Дмитриевской, в том районе, что был известен среди киевлян как Евбаз, то есть Еврейский базар.

А что касается польской фамилии Маневич, то до Америки у меня была вполне приличная фамилия Фридман. Но через два года после иммиграции в Штаты меня угораздило познакомиться с молодым польским бугаем Джоном Маневичем, который на третий день знакомства уложил меня в постель, а затем через три месяца женился на мне.

И с тех пор — вот уже двадцать лет подряд! — я никак не могу решить, проклинать ли мне это кошмарное замужество, или благодарить Бога за него…

… Вчера вечером, когда я уже укладывалась спать, нежно запел мой мобильник, и я услышала хрипловатый голос Джона:

— Энн, ты ещё не спишь?

— Сплю.

— Проснись и слушай внимательно. Нас ищет Глория по исключительно важному делу. Тебе объяснить, почему?

— Не надо. До меня уже дошли кое-какие слухи. Мне и так понятно. Сколько она даёт?

— Три миллиона.

— Пусть она засунет эти три миллиона в свою костлявую старческую задницу.

— А сколько ты хочешь, чтобы она засунула в твой кружевной лифчик от Коко Шанель вместо своей задницы?

— Как минимум, пятнадцать миллионов.

— Энн, ты брось эти еврейские штучки! Я спрашиваю серьёзно.

— А я отвечаю серьёзно. И это только наше с тобой и Фредом вознаграждение. А на саму операцию понадобится ещё миллионов восемьдесят.

— Глория не согласится.

— Ну и хер с ней. Пусть ищет других.

Джон помолчал. Я слышала в телефоне его прерывистое дыхание и спокойно ждала. Мне не впервой вести с ним подобные разговоры. Я знаю, что без моей еврейской головы эти два польско-шотландско-ирландских жлоба, Джон и Фред, ничего не сделают: ни у него и ни у Фреда просто ума не хватит на такое сложнейшее дело — они оба пьют слишком много. Такое дельце только я и мой старинный покровитель Джордж Фаркаш, с его сверхрациональным умом, способны провернуть.

— Ладно, — пробормотал мой супруг, — завтра я прилетаю, и мы поговорим. Можешь встретить меня в аэропорту?

— Ты где сейчас?

— В Атланте. В гостинице. Мой рейс на Ньюарк завтра утром, в шесть сорок. Так ты встретишь?

— Как ты очутился в Атланте? Ты говорил, что у тебя командировка в Новый Орлеан. Ты опять завернул к этому извращенцу Экстину, а? Чтобы побаловаться с молоденькими девочками, верно? Когда тебе, сволочь, надоест трахать всех баб подряд?!

— Энн, клянусь тебе…

— Не клянись ты, пся крев! — выругалась я на родном языке моего польского мужа. — Я давно уже не верю ни единому твоему слову!

— Энн, приезжай утром в аэропорт, и мы поговорим по дороге.

— Хорошо, — пробормотала я, подавив страстное желание обматерить этого кобеля, и отключила мобильник.

* * *

… Я вывела Роллс-Ройс из гаража и минут пять сидела за рулём, не двигаясь. Включила что-то из итальянцев — Пуччини или Верди, — убрала звук до минимума и бездумно слушала, поглядывая в окно на тихо падавший утренний снег.

Видит Бог, мне до смерти не хотелось встречать подонка-мужа, выслушивать его бессвязное враньё и планировать с ним очередную грязную операцию, от которой меня уже заранее тошнит. Сколько же я их провернула, этих смердящих операций по извращению и похищению так называемых «демократических выборов» в самой демократической стране в мире, Соединённых Штатах Америки? Не сосчитать…

Впрочем, пожалуй, сосчитать-таки можно: в сверхсекретном архиве моей компании «Public Relations Solutions, Inc.», что расположена в Принстоне, штат Нью-Джерси, хранятся материалы по «выборам» семи губернаторов, двадцати шести членов законодательных органов штатов, семи сенаторов и двадцати членов Палаты Представителей… Я уже не говорю о такой мелочи, как выборы полицейских шерифов и мэров городов. Вот поэтому всемогущая Глория Фантелли, Спикер Палаты Представителей, вознамерившаяся нокаутировать самого Рональда Трамфа, и обратилась именно к моим помощникам — к Джону и Фреду. Ко мне она никогда не обращается напрямую. Эта итальянская стерва меня не любит и даже, как мне известно наверняка, боится меня. Чувствует, что я знаю до мелочей всё её грязное бельё.

А грязного белья у Глории — полон бельевой таз. Ведь она только по мужу зовётся — Фантелли, а в далёком девичестве она именовалась Глория д’Амбруззо и происходила из рода известных неаполитанских мафиози. Кстати, неаполитанская мафия, в отличие от сицилийской, называется Каморра. Вот эта разветвлённая Каморра, насчитывающая в настоящее время более ста различных группировок, и была родным домом семейства д’Амбруззо до того, как провинившийся член Каморры Сальваторе д’Амбруззо в 1906 году решил бежать в заокеанскую Америку. Тут он женился, наплодил полдюжины детей, успешно начал мафиозный бизнес в Филадельфии, был даже избран заместителем мэра города — и был застрелен посланцами Каморры в 1927 году, — тем самым ещё раз подтвердив, что Каморра ничего и никого не забывает…

… Я включила мотор и выехала по мосту через канал на шоссе No.1, ведущее на север, к аэропорту Ньюарка. Ещё несколько миль — и я перейду на New Jersey Turnpike, а ещё через час буду в аэропорту встречать Джона.

СтОило только мне вспомнить моего трижды проклятого мужа, как меня стала буквально душить ненависть. Впрочем, ненависть тут неподходящее слово; меня одолевает не ненависть, а презрение. Я написала выше: «И с тех пор — вот уже двадцать лет подряд! — я никак не могу решить, проклинать ли мне это кошмарное замужество, или благодарить Бога за него.» Проклинаю я это замужество за то, что мне вот уже сорок пять, а нормальной семьи, с любящим мужем и парой дорогих мне детей у меня нет и уже, конечно, не будет. А благодарить надо за то, что без Джона я не стала бы той, кем я являюсь сейчас, — президентом влиятельной американской компании и владелицей многих миллионов…

… Да, так на чём это я остановилась в своих бессвязных дорожных размышлениях? А, вспомнила! — на грязном белье Глории д’Амбруззо-Фантелли! Хотя — ну её к чёрту, эту лярву, excuse, please, my French! Успею ещё рассказать вам о всех её финансовых и прочих махинациях и даже о связях с неаполитанской Каморрой, родным домом её милого дедушки, Сальватере д’Амбруззо. Надо бы лучше сосредоточиться на предстоящем разговоре с моим супругом, бывшим губернатором штата Нью-Джерси, бабником и выпивохой, взяточником и казнокрадом, мошенником, отсидевшим восемь лет за крупное федеральное преступление, о котором вам станет известно чуть позже. Только такие идиоты, как Джон и его вице-губернатор Фред Пенн, могли забраться в такое дерьмо, из которого невозможно было вылезти, не обмазавшись им от пяток до макушки!

А теперь эти два недоноска будут моими главными помощниками в предстоящей мерзотной афёре по свержению президента Соединённых Штатов.

*****

… Я свернула с New Jersey Turnpike на шоссе, ведущее прямо в аэропорт. Слева и справа потянулся нескончаемый ряд аэродромных гостиниц и отелей. Над входом в мотель «Заря Нью-Джерси» трепетал на февральском ветру гигантский плакат с интригующим текстом «From Russia — with love». Кого это они в этом мотеле встречают с любовью из России? Или, наоборот, кто это шлёт им из России привет?

Я притормозила и взглянула на часы. До прибытия рейса из Атланты оставалось ещё полчаса. Есть время выпить чашку кофе. Я припарковала машину и вошла в мотель, надеясь, что меня тоже встретят там с любовью хотя бы потому, что я некоторым образом — тоже из России, хотя и со значительным опозданием в два десятка лет.

— Капуччино и круассан, — бросила я бармену, усаживаясь на высокий стул перед стойкой бара. Я, как правило, не сажусь за стойку, но бар был крошечный, и столиков в нём не было.

— Yes, madam, — живо откликнулся бармен, смуглый парнишка латиноамериканского вида. — Мэм хочет круассан подогретым?

Я кивнула и улыбнулась симпатичному бармену. Ему было лет восемнадцать, не более. У меня мог бы быть такой вот сын, если бы мужем у меня был не Джон, который всегда ненавидел даже мысль о продлении рода, а кто-нибудь другой… Впрочем, Джон вот уже полгода как живёт отдельно от меня, снимая квартиру где-то в Плэйнсборо, в четырёх милях от Принстона, и я теперь могу всерьёз заняться проблемой удочерения какой-нибудь симпатичной малышки. Немного поздновато, конечно, но, как известно, it’s better late than never.

Южноамериканский бармен поставил передо мной кофе с подогретым круассаном.

— Кого это вы встречаете из России с любовью? — спросила я, делая первый глоток.

Бармен широко улыбнулся. — Вы очень наблюдатекльны, миссис, — сказал он. — Вы не представляете себе, мэм, сколько сейчас прилетают к нам туристов из России! И не только туристов, но и бизнесменов. Вот для них мы и повесили этот плакат. Будь моя воля, я бы лучше повесил плакат «From Venezuela — with love», но из Венесуэлы сюда сейчас никто не прилетает.

— Вы, я вижу, венесуэлец?

— Я американец, мэм. Но мои предки приехали сюда из Каракаса.

— Хороший кофе, — похвалила я и вдруг, неожиданно для самой себя спросила: — Вам нравится президент Мадуро?

Бармен от неожиданности едва не уронил на стойку стакан.

— Мэм, — восликнул он, — как вы можете даже спрашивать об этом!? Кому может нравится этот урод! Ведь он — проклятье венесуэльского народа!

— Николас Мадуро красивый мужчина и вовсе не урод, — возразила я. — Высокий, широкоплечий, роскошные усы, густые волосы. Его, помнится, выбрали значительным большинством голосов.

— Выбрали!? — придушенным голосом вскричал экспансивный бармен и громко стукнул стаканом по стойке. — Вы знаете, мэм, что такое венесуэльские выборы?!

— Я плохо разбираюсь в выборах, — промолвила я, смущённо улыбнувшись.

Бармен перегнулся через стойку и приблизил своё раскрасневшееся лицо к моему. — Если позволите, я расскажу вам в двух словах, как проходят мошеннические выборы в стране моих предков, мэм…

… Но ещё до того, как он стал, размахивая руками, взволнованно рассказывать мне о том, какие махинации употребляют бессовестные сторонники Мадуро на президентских выборах, мне вдруг припомнилась моя киевская бабушка в те далёкие годы, когда я была в возрасте вот этого бармена и училась на факультете иностранных языков в Киевском университете. Бабушка, помню, сидела перед нашим стареньким телевизором и жадно впитывала подробности знаменитого судебного процесса фарцовщиков из Ленинграда.

— Хана, детка, — говорила она, — ты представляешь, какие деньги они делали!? Миллионы! Где у людей совесть?

Я кивала, не возражая наивной бабушке, хотя я вот уже полгода была этой самой фарцовщицей, — но не в Ленинграде, а в Киеве. Это было время челночниц, фарцовщиков и спекулянтов, и я оказалась одной из них. Впрочем, произошло это чисто случайно. Иду я как-то по улице Ленина, мимо так называемого Института Красоты и Гигиены, в двух шагах от Крещатика, и вдруг чувствую, как меня осторожно берут за локоть. Оглядываюсь и натыкаюсь взглядом на типично кавказское лицо молодого человека, шепчущего мне почти на ухо: «Девушка, вам немецкие колготки не нужны? В два раз дешевле, чем в ларьках на вокзале».

Отодвинувшись от меня, он коротко кивнул в сторону поворота на Пушкинскую и побрёл, оглядываясь, за угол. Я послушно пошла за ним.

В ту судьбоносную встречу с азербайджанцем Асланом я приобрела, истратив почти все свои деньги, пару колготок, два французских лифчика и шикарные югославские трусики. Конец нашей встречи в тот день прошёл в ресторане «Днепр», где щедрый Аслан угощал меня с чисто кавказским радушием.

А расставаясь поздно вечером, он предложил мне заняться фарцовкой…

… Позже я расскажу вам подробности — и смешные, и не очень — моей преступной деятельности по купле/продаже западного барахла, а также извивы моей первой любовной интриги со страстным сыном Азербайджана Асланом. Мне припомнилась эта история в тот момент, когда бармен воскликнул: «Вы знаете, мэм, что такое венесуэльские выборы?!» Это было очень похоже на вопрос моей бабушки: «Ты знаешь, Хана, кто такие фарцовщики?»

Я, помню, ответила бабушке: «Фарцовщики? Чёрт их знает! Никогда не слыхала такое странное слово.»

А бармену я пробормотала: «Я плохо разбираюсь в выборах».

А экспансивный латиноамериканец продолжал без остановки просвещать меня во всех подробностях мошеннической деятельности сторонников венесуэльского президента. Я выпила ещё одну чашку кофе, проглотила ещё один круассан и распрощалась с симпатичным барменом.

На прощание он воскликнул: «Рад был поговорить с вами, мэм! К счастью, мы живём в самой демократической стране, и такого безобразия, как в Венесуэле, у нас быть не может».

Я согласно кивнула, улыбнулась взволнованному венесуэльцу и вышла из бара.

Продолжение