Лев Сидоровский: Вспоминая…

Loading

Этот большелобый, черноусый человек выглядел внутренне очень сосредоточенным, ушедшим в себя наглухо… Впрочем, так, наверное, и должно быть у истинного поэта, а в кинорежиссере Отаре Иосилиани, когда мы смотрели его очень немногочисленные ра­боты, поэт угадывался мгновенно…

Вспоминая…

О Викторе Суходреве, о Якове Павлове и об Отаре Иоселиани

Лев Сидоровский

«ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ТОЛМАЧ»
Вспоминая Виктора Михайловича Суходрева —
личного переводчика
Хрущева, Брежнева и Горбачева

ЭТО было в 1973-м… Только заявился я, дорогой читатель, в Дом творчества кинематографистов и журналистов Грузии, как у стойки портье увидел его — стройного, черноволосого, покрытого шоколадным загаром, облаченного в явно «не наши» рубашку и шорты. Красавец по телефону с кем-то изъяснялся на шикарном английском. «Боже, какое знакомое лицо! — подумал я. — Может, голливудский киноактер? Тогда почему он здесь, в Пицунде?» Битый час ломал голову и, лишь когда встретил «американца» на пляже, вспомнил: «Ба! Так это же тот самый переводчик, который (чему свидетелями были телезрители всей страны) месяц назад помогал общению Брежнева с Никсоном!.. А еще раньше, помнится, Хрущева в поездке по Америке сопровождал». Его имени тогда народ не знал… Через пару часов мы оказались в одной волейбольной команде. Когда он вслед за мячом взлетал для удара над сеткой, другой тоже весьма резвый игрок, уже модный киноактер Лева Прыгунов, вопил: «Витя, руби!» И Витя «рубил». По окончании баталии я выразил ему свое восхищение, представился. В ответ он протянул руку: «Будем знакомы. Виктор Суходрев».

Те четыре недели вспоминаю с особым удовольствием, ведь провел их в компании Сергея Герасимова, Тамары Макаровой, Отара Иоселиани, Михаила Ботвинника и других не менее именитых и интересных… К тому же с Владимиром Высоцким после обеда, когда Марина Влади отправлялась отдыхать, мы «для разгрузки» играли в пинг-понг, а перед ужином с Виктором Суходревом — в волейбол. Буквально сразу же попросил его об интервью для газеты. Виктор Михайлович удивился: «Какое интервью? Нам это категорически запрещено». И в самом деле: люди такого ранга в ту пору находились, ну что ли, «под секретом», никаких подробностей о них в прессе не сообщалось никогда. Но я от Суходрева не отставал, убеждал, что с его начальством, то есть с МИДом, непременно договорюсь, что материал для публикации будет завизирован, после чего и цензор возражать не станет. Конечно, я блефовал, однако нового знакомого все-таки уломал (в чем, кстати, помогла мне его жена Инга — между прочим, дочь знаменитой киноактрисы Татьяны Окуневской). И мы нашли время поговорить «за жизнь»…

* * *

КАК ЖЕ Владимир Михайлович стал дипломатическим переводчиком?

— В 1939-м моя мама отправилась в Лондон, где ее ждала работа в советском торгпредстве. Так и я в шесть лет тоже оказался на берегах Темзы…

Планировалось, что позднее они присоединятся к отцу (Михаил Лазаревич пребывал в качестве разведчика-нелегала в США), но война спутала все карты… В общем, Евгения Александровна трудилась с утра дотемна, а Витя был предоставлен самому себе и, играя на улице с ребятами, незаметно постигал английский язык. Однажды мэр города Блекпула пригласил в гости делегацию советской (при посольстве) школы, и там, на завтраке в мэрии, мальчику впервые пришлось выступить в роли переводчика, потому что наш директор в Англии находился недавно и языка еще не знал. Вернувшись через шесть лет в Москву, сразу же за контрольную по английскому схлопотал двойку, ибо о транскрипции иностранных слов не имел понятия. Но скоро педагоги разобрались, что к чему, и освободили Виктора от занятий вплоть до выпускного экзамена. Однако английским увлекался всё больше. Много читал в подлиннике — Шекспира, Диккенса, Чосера, Киплинга, Уайльда, Конан Дойля, Агату Кристи и других. Ну а потом окончил Военный институт иностранных языков, который входил в систему учебных заведений Главного разведывательного управления Генштаба. С 1956-го — в Министерстве иностранных дел: сначала — в бюро переводов, а после во 2-м европейском отделе стал заниматься дипломатической работой…

— В первый же рабочий день пришлось переводить продолжительную беседу Хрущева с Поверенным в делах Индии. Никита Сергеевич был весьма говорлив, много шутил, однако его юмор показался мне чересчур простецким, как и сама манера вести разговор…

В ту же пору герою моего повествования довелось «обслуживать» и Молотова, и Маленкова, и Кагановича, да и своего министра Шепилова, но менее чем через год сия «антипартийная группа» высоких постов лишилась… И этих советских вождей, и тех, которые их сменили, за редким исключением, увы, отличали узость мышления, безграмотность, какая-то нецивилизованность, что Суходрев ощутил «на собственной шкуре» в полной мере. Особенно досталось, когда с полным маразматиком Климом Ворошиловым — председателем Президиума Верховного Совета СССР и с абсолютным тупицей Фролом Козловым — секретарем ЦК (третьей в делегации была «нормальная» министр культуры Екатерина Фурцева) оказался в Индии. Например, в одном из музеев Бомбея, узрев жутко лохматого стражника, принадлежавшего к касте, которая запрещает ухаживать за прической, Ворошилов выхватил из кармана собственный гребень и двинулся к нему со словами: «Сейчас я тебя причешу!» Суходрев своего подопечного еле остановил, прокричав в полуглухое ухо: «Ему религия не позволяет!» А при осмотре Тадж-Махала Климент Ефремович громко возмутился: «Что вы мне толкуете о каком-то императоре? В своей стране мы эту контру давно уничтожили. Лучше расскажите о трудящихся, которые строили этот мавзолей? Где они? Дайте с ними встретиться!» И потребовал, чтобы его слова перевели. Зато уж как «президент великой державы» был доволен, когда в каком-то храме Суходрев украдкой обратил его внимание на деревянные скульптуры, своими позами ярко иллюстрирующие страницы знаменитой «Камасутры»… А Брежнев к той поре в маразм еще не впал…

* * *

Я ПОИНТЕРЕСОВАЛСЯ, достаточно ли для занятия этой профессией одного лишь хорошего знания языка. Суходрев вздохнул:

— Часто убеждаюсь: некто вроде прилично владеет английским, способен изъясняться на любые темы, но сам тяжелейший режим нашей работы, ее специфика человека пугают. И, наоборот: кто-то может знать язык послабее, но есть в нем вот эта самая «жилка» устного дипломатического переводчика. К тому же наша профессия требует осведомленности в самых разных областях знаний: в политике, экономике, науке, культуре, искусстве, быте… Причем разбираться в сути разговора следует досконально, без этого точно перевести некоторые специфические моменты невозможно. Например, стратегическое наступательное вооружение, системы противоракетной обороны — это ведь труднейший предмет, изобилующий техническими деталями, обилие всяких терминов… Ну сами-то термины перевести — ерунда, их можно и в словаре посмотреть. Однако ведь мне надо понимать, что за терминами стоит. Допустим, что такое РГЧИН, то есть — ракета с разделяющимися головными частями индивидуального наведения. Я всегда заранее, до начала переговоров, изучаю все материалы, с которыми предстоит работать первому лицу государства. А также — все справки, в которых излагается точка зрения и противоположной стороны: ее тоже надо знать. Кроме того, при переводе речей для массовой аудитории очень важно передать не только текст, но и его эмоциональную окраску, так как речь, просто зачитанная ровным голосом, всего, что там заложено, до аудитории не донесет. Кстати, отличное знание русского языка в нашем деле не менее важно…

Тут я вспомнил, что, переводя беседу или речь, мой визави обычно делает записи в блокноте. Значит, кроме всего прочего, обычно переводчик еще должен быть и стенографистом?

— Нет, стенографией не пользуюсь, потому что мгновенно расшифровать эти сложные знаки, да еще тут же переложить их на другой язык совсем не просто. У меня своя, особая скоропись. Чаще пишу по-английски: начертание этих букв позволяет такое делать, не отрывая ручки (кстати, именно так учат писать в английских школах). По-русски добиться этого сложнее — например, если в слове есть буква «б». Еще пишу по-английски потому, что иногда сразу приходит на ум именно самый удачный перевод слова, и если я его потом не вспомню, будет обидно… Роль блокнота в моей работе очень важна. Ведь часто при двухсторонних беседах расшифровка скорописи переводчика (обычно я это делаю ночью) — единственный документ, в сто и больше страниц, который после остается. Поэтому скрупулезная точность в нашем деле — требование непременное.

* * *

НУ а что особенно сложно в такой беседе? Оказывается, перевод пословиц и поговорок, поскольку, если даже знаешь точный эквивалент на обоих языках, сама их образность может друг другу не соответствовать.

— Помню, кто-то из западных дипломатов в довольно-таки остром диалоге процитировал пословицу: «To kill two birds with one stone» («Одним камнем убить двух птиц»). Я перевел ее, как нашу распространенную: «Одним выстрелом убить двух зайцев». И тут же об этом пожалел, поскольку наш дипломат, весьма тонко отвечая оппоненту, стал выделывать с этим «зайцем» такие вещи, которые с их «птицей» были просто не возможны. Пришлось извиниться и перевести пословицу дословно. Поэтому в другой раз, переведя на английский: «Ездить в Тулу со своим самоваром», я сначала объяснил собеседникам, что Тула производит самовары, а потом дал им более понятный эквивалент: «Возить уголь в Ньюкасл».

Еще одно из необходимых качеств переводчика — чувство юмора. Ведь в любом, даже самом серьезном разговоре государственных деятелей в какой-то момент обязательно возникает шутка, и, если толмач с чувством юмора не в ладах, он этой шутки не донесет:

— Бывает, один из участников разговора рассказывает другому анекдот. Вроде бы смешной. Но ведь есть масса анекдотов, которые нельзя перевести буквально. И если после моего перевода вдруг воцарится молчание — это как смертный приговор. Поэтому сколько раз приходилось выкручиваться, перевоплощаясь в актера, играя голосом, мимикой, чтобы добиться нужного эффекта, заставить собеседника хотя бы улыбнуться…

* * *

МНОГО чего еще выведал я у Владимира Михайловича. Например, что самое неизгладимое впечатление произвел на него Джон Кеннеди, который «излучал магнетизм и обаяние»; что любит работать с «интеллигентным» Косыгиным, а Микоян ему нравится «острым умом и быстрой реакцией»; что «высший пилотаж» его профессии — «стать как бы невидимым, но присутствующим»; что в разговоре быстро перенимает тот акцент, на котором говорит собеседник; что в его деле необходим постоянный тренинг — как скрипачу или пианисту («Если на отдыхе вдруг забываю эту заповедь, то скоро чувствую, как язык деревенеет).

* * *

ПОДГОТОВИВ текст беседы (конечно, очень взвешенный — ведь на дворе был 1973-й), переслал его по почте в МИД сотруднику, которого мне назвал Суходрев. Попросил дать «добро». Прождав впустую три месяца, сам явился под ясные очи того чиновника и услышал: «Не положено». Потом он смилостивился и достал рукопись, которая была испещрена пометками, сделанными красным карандашом: «Если так уж настаиваете, то надо убрать вот это… И вот это… И вот это…» Я убрал. Он глянул на снимок: «Не может быть советник 2-го европейского отдела МИД СССР фотографироваться в легкомысленной рубашке. Оденьте его в костюм». Что ж, наш редакционный художник мигом «облачил» Виктора Михайловича и в костюм, и в белую рубашку с полосатым галстуком… Таким образом, мой материал на странице «Смены» стал самой первой в стране публикацией о переводчике-дипломате…

* * *

В ОТСТАВКУ этот «Генеральный толмач» вышел в ранге Чрезвычайного и Полномочного посланника первого класса, что приравнивается к воинскому званию генерал-полковника. (В дипломатической иерархии выше только ранг Чрезвычайного и Полномочного посла). В его подмосковном доме на Николиной Горе — кроме умных книг и уникальных фотографий (где Суходрев в обществе Джона Кеннеди, Джимми Картера, Маргарет Тэтчер, Индиры Ганди, Фрэнка Синатры, Мохаммеда Али, Ванна Клиберна), красовалась и богатейшая коллекция курительных трубок (одна, например, была подарена премьер-министром Великобритании Гарольдом Вильсоном). Там Виктор Михайлович писал мемуары и вволю спал — ведь, работая, позволить себе такой роскоши не мог. В 2012-м я его поздравил, узнав, что тот стал лауреатом ежегодной Национальной премии «Переводчик года» — «за выдающийся вклад в укрепление международного авторитета страны и высокие достижения в профессиональной деятельности». А в 2014-м, 16 мая, «генерального толмача» не стало…

Виктор Суходрев — с Никитой Хрущёвым;
с Леонидом Брежневым и Джимми Картером;
с Михаилом Горбачёвым и Маргарет Тэтчер…
А таким в 1973-м я запечатлел его,
очень загоревшего на черноморском солнышке.
Фото Льва Сидоровского

* * *

2 ФЕВРАЛЯ

ВСЁ-ТАКИ: «ДОМ ПАВЛОВА»
ИЛИ — «СОЛДАТСКОЙ СЛАВЫ»?
78 лет назад завершился
полный разгром гитлеровцев под Сталинградом

ОСЕНЬЮ 1952-го, дорогой читатель, получив отказ от всех столичных вузов, возвратился я в Иркутск и поступил в Университет, где обрел много новых приятелей. Причем — не только у себя, на химфаке. К примеру, на историко-филологическом повстречал очаровательную Ирочку Родимцеву, которая, помимо прочих достоинств, являлась и нашей спортивной звездой: здорово прыгала в высоту. Впрочем, меня привлекла она прежде всего тем, что была дочерью знаменитого героя сравнительно недавно свершившейся Сталинградской битвы генерала Александра Ильича Родимцева, в ту пору — заместителя командующего Восточно-Сибирским военным округом, чей штаб располагался как раз в моем родном городе. Однажды продекламировал ей строки из превосходного стихотворения Межирова, которые она, конечно же, и без меня знала: «И без кожуха из сталинградских квартир бил «максим», // И Родимцев ощупывал лёд…» (Спустя два десятилетия маршал Жуков в своих мемуарах, вспоминая сражение на Волге, напишет: «Перелом в эти дни был создан именно дивизией Родимцева…») Еще я хорошо помнил эпизод из снятой Владимиром Петровым в 1949-м, специально к 70-летию генералиссимуса, двухсерийной киноэпопеи «Сталинградская битва» (где роль Сталина без всякого грузинского акцента впервые исполнял вовсе не привычный Михаил Геловани, а славянин Алексей Дикий, Рокоссовского — Борис Ливанов, Чуйкова — Николай Симонов, Родимцева — Сергей Бржевский, однако отсутствовал Жуков, поскольку Георгий Константинович тогда был в большой опале). Так вот, среди прочего на экране возникал ожесточенный бой за полуразрушенное здание, и потом возникал воин-исполин (актер Леонид Князев, недавно получивший Сталинскую премию за похожую роль матроса Кошки в «Адмирале Нахимове»), громогласно извещавший: «Я, сержант Яков Павлов из гвардии Родимцева, снова занял этот советский дом!» После чего на фоне мелодии «Есть на Волге утес» появлялись титры: «Шли дни… Беспрерывные атаки не сломили духа солдат сержанта Павлова. Немцы так и не смогли овладеть этим пунктом. История назвала его «Домом Павлова».

А спустя несколько лет, в октябре 1958-го, с удостоверением корреспондента новгородской газеты оказался я в городке Валдае, где об этом же событии расспросил самого Якова Федотовича Павлова, который работал там секретарем горкома. Что ж, коренастый, черноволосый, с геройской звездочкой на лацкане пиджака, он охотно поведал, что за месяц до революции родился здесь, недалеко от Валдая, в деревне Крестовая; что в тридцать восьмом, едва окончив школу, стал красноармейцем и потом воевал с финнами, а с июня сорок первого — с немцами. Вспомнил бои в Сталинграде: как однажды он, командир пулеметного отделения, возглавил разведывательную группу, которая захватила в центре города чудом уцелевший четырехэтажный дом. На командный пункт полка, находившийся напротив, в разрушенной мельнице, отправил донесение: «Немцев выбил, закрепился. Прошу подкрепления. Павлов». Подкрепление прибыло на третьи сутки, и потом «Дом Павлова» держался еще пятьдесят восемь суток, за что в июне 1945-го сержант получил звание Героя Советского Союза и лейтенантские погоны. Ну а после окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС и вот теперь в горкоме отвечает за сельское хозяйство… Причем всю свою историю Яков Федотович рассказывал как-то монотонно, словно раз и навсегда вызубренную, и еще, помню, резануло слух, что словосочетание «Дом Павлова» повторил несколько раз, при этом не назвав конкретно никого, кто сражался с ним рядом, В общем, по всему получалось, что группой два месяца командовал он, сержант,,,

* * *

А КАК было на самом деле?

Тогда, в сентябре 1942-го, в ночь на 27-е, комбат Алексей Жуков приказал командиру роты старшему лейтенанту Ивану Наумову провести разведку боем в единственном уцелевшем от бомбежек четырехэтажном кирпичном здании Облпотребсоюза по улице Пензенской, 61. Над окружающей местностью оно занимало господствующее положение: отсюда можно было наблюдать и обстреливать занятую противником часть города на запад до одного километра, а на север и юг — еще дальше. Правильно оценив его тактической значение, командир 42-го гвардейского стрелкового полка полковник Иван Елин связался с комбатом: «Дом захватить и превратить в опорный пункт». И вот комроты отправил туда группу из четырех разведчиков (ефрейтор Глущенко, красноармейцы Александров и Черноголовый, которыми командовал гвардии сержант Яков Павлов) с задачей — в доме закрепиться и не допустить прорыв противника в районе площади Девятого января. Когда спустя несколько лет из «Дома Павлова» лепили легенду, было присочинено, что тот отбил дом у гитлеровцев. При этом о количестве фашистов умалчивается. Скорее всего, немцы там освоиться просто не успели и тоже подослали разведчиков, чтобы узнать обстановку. (В мемуарах Якова Федотовича прямо указывается, что немцы сидели на первом этаже в двух квартирах и наши разведчики швырнули туда по три «лимонки», а затем разрядили еще по рожку автоматов. В результате трех гитлеровцев уничтожили сразу, а еще трех раненых добили). Поскольку противник, находящийся в двухстах-трехстах метрах, в темноте не мог установить силы нападавших, он всю ночь дом обстреливал, но никакого вреда нашим разведчикам не принес. А перед этим Павлов в одном из подвалов обнаружил непонятно как там оказавшегося санинструктора Калинина и отправил его в штаб батальона, чтобы передал обстановку. Но тот сумел пробиться к своим только сутки спустя. В ту же ночь от комроты к дому связисты протянули кабель, и туда прибыло подкрепление — пулеметный взвод гвардии лейтенанта Ивана Афанасьева, которому и было поручено руководить обороной. Но в историю почему-то вошел не он, а сержант Яков Павлов.

Почему? Вероятно, прежде всего потому, что первой группой командовал все-таки Павлов, и звание Героя Советского Союза обычно присваивалось именно первым — форсировавшим реку, ворвавшимся на высоту, захватившим фашистские окопы… Да и с идеологической точки зрения, поднять патриотический дух советских воинов удобнее было, конечно же, используя подвиг именно сержанта — чтобы и другие младшие командиры проявляли инициативу и умение взять на себя ответственность в бою, не испытывая робость, когда, к примеру, погибнут офицеры. А лейтенанту, мол, и так положено командовать…

Еще такое уточнение. Во всех учебниках значится, что дом обороняли двадцать четыре гвардейца, на самом же деле боевой состав гарнизона постоянно обновлялся: раненых отправляли в тыл (хотя какой там тыл, если до немцев рукой подать), но их место пустовало недолго. Кстати, среди этих бойцов были люди разных национальностей: русские Воронов, Киселев и Свирин, украинцы Собгайда и Глущенко, грузин Мосиашвили, узбек Торгунов, казах Мурзаев, таджик Турдыев, татарин Рамазанов, еврей Хаит…

Почему же десятки гитлеровских попыток выбить героев из дома провалились? Потому, во-первых, что, пробив в стенах и заложенных кирпичом окнах десятки амбразур, защитники приспособили его к круговой обороне. Наверху находился наблюдательный пункт, и как только гитлеровцы пытались к зданию приблизиться, их встречал со всех точек губительный пулеметный огонь. А во-вторых, у гвардейцев были запасные позиции. Рядом располагалось цементированное бензохранилище, к которому прорыли подземный ход. Еще одна удобная позиция была оборудована за домом, метрах в тридцати, под люком водопроводного тоннеля: туда тоже подобный лаз соорудили. Как только противник открывал артиллерийский и минометный огонь, на постах оставались лишь дежурные, а все остальные скрывались в убежищах. Обстрел прекращался — и весь немногочисленный гарнизон снова косил фрицев, которые пытались атаковать. Прорваться на этом участке к Волге он врагу не позволил. Как сказал Чуйков, «эта небольшая группа, обороняя один дом, уничтожила вражеских солдат больше, чем гитлеровцы потеряли при взятии Парижа». Вот так и держались пятьдесят восемь дней и ночей. Покинули здание лишь 24 ноября, когда полк перешел в наступление…

* * *

НА СНИМКЕ, сделанном в 1943-м, запечатлен фрагмент стены, на которой кем-то начертано: «Здесь героически сражались с врагом гвардейцы Илья Воронов, Павел Демченко, Алексей Аникин, Павел Довженко», А ниже — намного крупнее: «Этот дом отстоял гв. Сержант Яков Федотович Павлов!». Да, в конце — огромный восклицательный знак… Итого — лишь пятеро. Кто же по горячим следам начал «подправлять» историю? И почему сугубо техническое обозначение «Дом Павлова» (так для краткости именовали его на штабных картах) сразу перевели в разряд личностных категорий? И отчего сам Яков Федотович, встречаясь с девичьей бригадой, которая дом восстанавливала, не пресёк славословий? Неужто фимиам уже вскружил ему голову? В итоге из всех защитников «Дома Павлова» звезду Героя получил лишь он, а в книгах, как под копирку, продолжали писать: «Захватив один из домов и усовершенствовав его оборону, гарнизон из 24 человек под командованием сержанта Павлова в течение 58 дней удерживал его и не отдал врагу». Как выясняется, другие защитники дома по этому поводу протестовали, но какая-то политическая конъюнктура сей искаженный факт оставляла незыблемым. Кроме того, сам Иван Афанасьев был исключительно скромным и порядочным. В 1951-м его по состоянию здоровья из армии уволили, и потом он, почти ослепший, проживал в том самом городе, который тогда отстоял. В своей книге «Дом Солдатской славы» подробно и честно описал все дни пребывания его гарнизона в тех стенах. В частности, не скрыл, что немцев до прихода группы Павлова там не было. Цензура автора мигом подправила… Пока Афанасьев был жив, бывшие однополчане периодически у него собирались (Павлов на этих встречах ни разу не появился). Вслед за своим командиром они считали, что «Дом Павлова» давно пора переименовать в «Дом Солдатской славы», однако к их мнению никто не прислушался…

* * *

НЫНЕ надпись на мемориальной стене восстановленного здания гласит:

«Этот дом в конце сентября 1942 года был занят сержантом Павловым Я.Ф. и его боевыми товарищами Александровым А. П., Глущенко В. С., Черноголовым Н.Я. В течение сентября-ноября 1942 года дом героически защищали воины 3-го батальона 42-го гвардейского стрелкового полка 13-й гвардейской ордена Ленина стрелковой дивизии: Александров А. П., Афанасьев И. Ф., Бондаренко М. С., Воронов И. В., Глущенко В. С., Гридин Т. И., Довженко П. И., Иващенко А. И., Киселев В. М., Мосиашвили Н. Г., Мурзаев Т., Павлов Я. Ф., Рамазанов Ф. З., Сараев В. К., Свирин И. Т., Собгайда А. А., Торгунов К., Турдыев М., Хаит И. Я., Черноголов Н. Я., Чернышенко А. Н., Шаповалов А. Е., Якименко Г. И.»

Но почему здесь не официально признанные двадцать четыре фамилии, а лишь двадцать три? И куда делись Аникин с Демченко, помеченные на стене в 1943-м? И, увы, до сих пор не восстановлен в своих правах снайпер Горя Бадмаевич Хохолов, на которого после войны, как и на всех калмыков, обрушился сталинский гнев. Кстати, в том доме еще были медсестра и две местные девушки-санитарки…

* * *

ПРЕДСТАВИВ уже после Дня Победы Якова Павлова к званию Героя, командарм 62-й армии Чуйков всех остальных защитников дома оставил без наград. Говорят, поступил так потому, что к их «бате» Родимцеву испытывал плохо скрываемую ревность. Вот и случилась еще одна дикость: Родимцев, выдержавший всю тяжесть уличных боев за город, стал единственным командиром соединения, который не получил за Сталинград ни одной награды. И только в 1945-м, как бы «скопом» за всю Великую Отечественную, Александру Ильичу вручили вторую Золотую Звезду. Первая была за Испанию…

* * *

ПОКИНУВ 24 ноября обжитые подвалы «Дома Павлова», а также «Дома Заболотного» (почему о подвиге этого героя ничего не известно?) и «мельницы Гергардта» (названа по имени прежнего владельца), их 7-я рота в бою за площадь Девятого января понесла жестокие потери. Остались здесь лежать и комроты старший лейтенант Наумов, и тот самый лейтенант Заболотный, и комвзвода Чернышенко, и рядовые Хаит, Собгайда — в общем, многие… Всех их схоронили тут же, в братской могиле, но осталась она безымянной: да, за прошедшие с той поры почти восемь десятков лет не появилось там на надгробном камне ни одной фамилии…

А Яков Федотович Павлов, дорогой читатель, упокоился в 1981-м на Западном новгородском кладбище…

Яков Павлов и «его дом» в 1943-м

* * *

«ЧТО РАЗДАШЬ, ТО — ТВОЁ…»
87 лет назад родился Отар Иоселиани

В АВГУСТЕ 1973-го я оказался на Пицунде, в Доме твор­чества кинематографистов и журналистов Грузии. И жизнь там у ме­ня сразу, как говорится, забила ключом. Ну, в самом деле: до обеда на пляже слушал веселые байки в исполнении киномэтра Сергея Герасимова и шахматного чемпиона Михаила Ботвинника, а сразу после обеда, «чтоб растрясти жирок», резался в настольный теннис с Владимиром Высоцким. Затем — волейбол, да какой: рядом со мной на площадке нещадно бились киноре­жиссеры Гавриил Егиазаров и Николай Маслаченко, звезда экрана Лев Прыгунов, любимый переводчик Брежнева Виктор Суходрев… Ну а поздно вечером — хмельные песни Владимира Семёныча до полного одурения…

Пользуясь такой счастливой возможностью, я, естествен­но, налево и направо брал «для газеты» интервью, и лишь одну «знаменитость» уломать был не в силах. Этот большелобый, черноусый человек в нашем шумном сборище выглядел, пожалуй, самым незаметным, каким-то внутренне очень сосредоточенным, ушедшим в себя наглухо… Впрочем, так, наверное, и должно быть у истинного поэта, а в кинорежиссере Отаре Иосилиани, когда мы смотрели его очень немногочисленные ра­боты, поэт угадывался мгновенно…

И так случалось всякий раз. Когда документальным фильмом «Чугун» он защитил диплом во ВГИКе, счастливцам, ко­торые смогли картину увидеть, вспоминались такие шедевры, как «Соль Сванетии» Калатозова и «Стекло» Хаанстра. Потом настоящим праздником на экране явился «Листопад» — талантли­вый и значительный своим ясным национальным колоритом жизни, своим точным, выразительным кинематографическим языком. За ним в 1970-м последовала дивная лента «Жил певчий дрозд», после которой зритель уходил задумчивым и печальным, размышляя о жизни, о ее смысле, о ее требовании к каждому: найти себя в свершениях для людей…

До встречи с Иоселиани я уже немного знал о его пути в искусство. Было на этом пути музыкальное училище, которое Отар закончил одновременно по классу скрипки, композиции и мастерству дирижера. Был математико-механический факультет МГУ, но перед самой защитой диплома Иоселиани вдруг подал документы во ВГИК, на режиссерский. Он плавал матросом на рыбацком сейнере и вкалывал доменщиком на металлургическим заводе — стоило ли удивляться и мудрости молодого режиссера, и поэтичности его языка?!..

На одном из первых общественных просмотров «Листопада» ему предложили выступить перед сеансом. Иоселиани вышел на сцену и сказал: «Здравствуйте». Потом задумчиво помолчал, постоял немножко и, чуть разведя руками, решительно ушел со сцены. Наверное, в истории кинематографии это выступление — самое короткое и скромное… Таким же, скупым на слова и уж тем более на восклицательные знаки, был среди своих весьма общительных коллег этот большой художник и на отдыхе…

Мы иногда там бродили — вдали от шума, в тенистой роще. В моей сумке всегда был магнитофон, который незаметно включал… Когда вернулся в Питер, свел воедино вопросы и ответы, убрал второстепенное, и вот что получилось…

* * *

ПЕРВО-НАПЕРВО мне хотелось уяснить, почему Иоселиани после долгих исканий выбрал именно эту профессию, что в ней для моего собеседника самое-самое главное. И услышал:

— Прежде всего замечу, что к своей профессии отношусь несерьезно. Поэтому высоких мотивов при ее выборе не было. Само ремесло это кажется мне элементарным. А трудность нашей профессии заключается в том, что всегда надо быть иск­ренним. Плюс ко всему — интересно, что по ремеслу наша про­фессия авантюристична: сделать то, что хочешь, было бы прос­то, если бы тебя все время не толкали в локоть — таковы уж специфические сложности нашего производства. Всё это очень похоже на известный эпизод из чаплинского фильма «Новые вре­мена». Помните: герой картины работает официантом, и ему на­до донести поднос от кухни до клиента через танцующий зал. Падая сам, он всякий раз все-таки умудряется удержать под­нос… Так и у нас. Картина — это наполненный сосуд, который надо донести, не расплескав… Кроме того, думается, из всех искусств кино в силу сво­ей специфики меньше всего имеет право относиться к искусс­тву. Поэтому мы так мало знаем фильмов, которые могут назы­ваться произведениями искусства. На мой взгляд, таких не больше десятка… В кинематографе есть круг проблем, которые заслуживают внимания, заслуживают того, чтобы о них вести прямой и отк­ровенный разговор. Проблемы эти — сугубо человеческие, каса­ются сущности нашей жизни. Я не ставлю себе целей дидакти­ческих, воспитательных. Наверное, от кино еще никто не изме­нился. Но если в зале хоть один человек вздохнет с тобой вместе… Если он думает о явлении, которое ты предлагаешь его вниманию, так же, как ты, то есть находит подтверждение своим отношениям к этому факту, то человеку становится ра­достно, что он не одинок… В любом продукте человеческой деятельности меня радует то, что я это понял. Меня всегда радует понимание… Есть исконная грузинская житейская точка зрения, что, мол, нужно провести время на этом свете, отдавая, если ты хочешь хоть чем-нибудь обладать. Еще Шота Руставели писал: «Что оставишь себе, то пропало, что раздашь, то — твоё…»

Отчего же в таком случае, при столь определенной режис­серской позиции, у моего собеседника за полтора десятилетия лишь два полнометражных фильма?

— Потому, – ответил Иоселиани, — что, во-первых, карти­ны ставить непросто, а я стараюсь говорить о том, что волну­ет. Потому что, во-вторых, никогда не имею планов на буду­щее. Знаете, как другие планируют: сначала сниму это, потом-то… Я твердо уверен, что через два-три года, если только буду жить на этом свете, у меня на те же явления будет иная точка зрения, поэтому планировать работу заранее и снимать беспрерывно не считаю возможным. Надо немного пожить, потом присесть и оглянуться…

Ну а какую роль в жизни общества режиссер — при столь максималистском отношении к делу — отводит своим фильмам? Когда я его спросил об этом, Иоселиани, помню, закурил оче­редную сигарету, несколько раз затянулся, а потом — очень медленно и негромко:

— Хочу, чтобы мои картины были созидательным инструментом. Чтобы благодаря им — между людьми возникал контакт. Чтобы люди задумывались над жизнью. Чтобы они духовно выпрямля­лись… Вот, например, фильм Де Сика «Чудо в Милане» в опре­деленный момент жизни явился для меня подспорьем. Именно в нем нашел я подтверждение мучавшим меня жизненным вопросам. Может быть, он даже уберег меня от поступков, чреватых неп­риятными последствиями… Подобную задачу, думается, в ка­кой-то мере я смог выполнить в «Листопаде» — именно в плане работы над сохранением нравственного института. А это очень ценно для колеблющихся молодых людей — для тех, которые спо­собны совершить проступок, «перейти Рубикон» — и тогда уже поздно…

Я тогда, в ответ на эти слова, вздохнул: мол, цели у вас, Отар Давыдович, прекрасные, а вот успех ваших фильмов в прокате, увы, не очень велик… Он усмехнулся:

— Этот неуспех отражает реальное соотношение количества зрителей, интересующихся таким кругом вопросов, и не интере­сующихся. Кроме того, большое значение имеет уровень и самих работников проката, ибо прокат, увы, определяет, сколько бу­дет копий фильма, каким экраном он пойдет, какая реклама бу­дет ему предшествовать. А «Листопад», к примеру, был выпущен в количестве ста пятидесяти копий (раз в десять меньше, чем принято) и демонстрировался в основном на клубном экране. «Жил певчий дрозд» оказался примерно в таком же положении. И все это несмотря на то, что отзывы прессы на обе картины бы­ли хорошие… Не хотелось бы, чтобы в подобном положении оказался и фильм «Апрель»: это моя еще институтская работа, которую сейчас, спустя много лет, решил выпустить на экран. Фильм-сказка о молодежи, о мещанской психологии, которая разъедает в душах людей все человеческое…

Как раз тогда по телевизору каждый вечер впервые показы­вали «Семнадцать мгновений весны», и весь Дом творчества со­бирался в холле, у экрана. Однако Иоселиани среди зрителей не было. Как-то в связи с этим я высказал недоумение, однако Иоселиани невозмутимо констатировал:

— А я вообще не люблю ни сидеть у телевизора, ни ходить в кино. Когда сапожник кончает работу, он же не идет смот­реть, как работает другой сапожник… В мире есть небольшое количество фильмов, которые с удовольствием смотрю время от времени…

Когда мы прощались, я осторожно поинтересовался, какой фильм у Иоселиани будет следующим, о чем режиссер нам поведает на сей раз… Отар Давыдович выдохнул ароматную струйку «Кэмела»:

— Фильм будет о крестьянах. А подробнее… Вы знаете, если при по­мощи слов можно сформулировать, о чем картина, то не стоит ее и снимать. Конечно, могу сказать о новой ленте какую-то плоскую фразу, но куда тогда денется все остальные планы? Название — «Пастораль». Сценарий закончил бук­вально вчера — да-да, здесь…

* * *

ЭТА БЕСЕДА (конечно, в ином формате и по другому выст­роенная) была спустя пару недель опубликована на страницах питерской «мо­лодежки», в связи с чем мы мигом получили из обкома партии большой «втык». Вызванный вместе с главным редактором в Смольный, «на ковёр», я услышал:

— Нашли с кем беседовать! Товарищ Ленин говорил, что «из всех искусств для нас важнейшим является кино», а ваш, как его, Иоселиани сравнивает главное, партийное дело советского ки­норежиссера с тасканием подноса официантом в пляшущем ресто­ране!.. За антисоветчину ответите!..

Что ж, я «ответил»: и удобного рабочего места меня лиши­ли, и на пути моих дальнейших публикаций внушительную баррикаду выстроили. Почти год длилась опала…

А Иоселиани спустя некоторое время снял ту самую «Пас­тораль», которая на Берлинском фестивале получила приз ФИПРЕССИ, однако наш зритель картину не увидел: она, как тогда говорили, «легла на полку». К тому же в Госкино режиссера предупредили, что в Грузии больше снимать не будет.

* * *

И ВОТ уже почти четыре десятка лет Иоселиани живет и снимает во Франции. И как снимает! Например, «Фавориты луны» на Венецианском кинофестивале были удостоены Специального приза жюри. Этой же премии не миновали ещё две ленты — «И стал свет» и «Разбойники. Глава VII». А «Охота на бабочек» вообще удостоилась многих наград. Кстати, в фильме «Прощай, дом родной!» (у нас назывался «Истина в вине») одну из главных ролей сыграл сам. В общем, мой старый знакомый давно уже стал классиком европейского кинематографа, за боль­шой вклад в развитие которого получил премию «Кристиан». И ныне ра­ботает так же основательно и неспешно, выдавая — раз за разом («Шантрапа», «Зимняя песня») — своё, «фирменное» кино. Помню, «Сады осенью» сам определил так: «Это — о суетности высо­кого положения»…

А наш замечательный Юрий Норштейн обратил внимание на звуковой строй фильмов Иоселиани, назвав их «целыми академиями». По словам Норштейна, он никогда не просит композиторов писать к своим картинам «отдельную музыку», потому что в своей работе использует «всю звуковую палитру, все звуки мира»…

Недавно я услышал по радио знакомый глуховатый голос:

Кинематограф может быть только авторским и никаким другим. Остальной умирает и забывается. Молодые люди, так называемый массовый зритель, смотрят сегодня какую-то дичь и думают, что это и есть кино. Кассовые фильмы вызывают у меня отвращение..

Что ж, его характер, его принципы с той далекой пицунд­ской поры обрели еще большую твердость…

Таким Отар Давыдович был на Пицунде в 1973-м…
Фото Льва Сидоровского
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Лев Сидоровский: Вспоминая…

  1. Когда культура «потреблялась» сравнительно узким кругом людей, она отвечала своему назначению. Теперь же, став «товаром массового потребления», она перестала быть культурой. Особенно кино, музыка и поэзия.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.