[Дебют] Амаяк Тер-Абрамянц: Завещание сапожника

Loading

«С-сучонок…» — пробормотал он. Затем, взяв книгу со стола, подошел к сейфу, раскрыл тяжелую дверцу и положил книгу обратно. Из полумрака ячейки на него смотрело знакомое усатое лицо, оно казалось довольным и будто слегка улыбалось. Хлобыстин перекрестился на вождя, взял початую бутылку «столичной» и закрыл сейф.

Завещание сапожника

Главы из романа

Амаяк Тер-Абрамянц

27. АГЕНТ «ТИШАЙШИЙ»

Лифт опускался, будто падал, и вместе с ним будто падало в бесконечную глотку его сердце, падало и никак не могло остановиться. На втором этаже лифт внезапно застрял, в него вошла девушка из лаборанток (знакомо было лишь его лицо — имени не знал).

— На первый? — спросила.

— В нулевой (так в институте именовался подвал), — прохрипел, не узнав собственного голоса, и почувствовал в значении этой цифры зловещую символичность, ту гигантскую невидимую ямину, возникшую между ним и этой девушкой, да и всеми другими людьми, которые вот именно сейчас спокойно живут, идут по своим делам, едят, спят… Жизнь переломилась. Отныне он этому миру чужд и опасен, как прокаженный. Лишь стучало в голове: «Это все-таки случилось! Тебя уже превращают в ноль!»…

По стене коридора подвала тянулись трубы, в которых шипела вода, змеилась проводка — все покрыто густой примирительно голубой краской — главные сосуды и нервы здания. Поворот налево. Дверь обычная, обитая коричневой кожей, перетянутая решеточкой кожаных ремешков с белыми широкими шляпками гвоздей и скромной биркой: 04. Сходу постучал… толкнул дверь и сразу попал в хитрый узенький тамбур, с новой лакированной дверью с золоченой ручкой, в которую чуть лбом не угодил — серьезная дверь. Отчаянно дернув за ручку, прошел в кабинет.

Несмотря на день в потолке мертвенно горели белые лампы дневного света. Остановился, зажмурившись. Хлобыстин, будто не замечая его что-то писал.

— Здравствуйте, — постояв некоторое время, напомнил о себе Валентин.

Хлобыстин оторвал глаза от, видимо, очень и очень важной бумаги и уставился на него светлыми немигающими очами, в которых будто бы просыпалось какое-то любопытство к некоему курьезу.

— Сядь, — буркнул. — Да не в кресло, а сюда! — ткнул пальцем на придвинутый к столу жесткий, как дыба, стул.

— Вызывали? — попытался изобразить улыбку Валентин, стараясь не смотреть на висящий над Хлобыстиным портрет руководителя первого революционного расстрельного антирыцарства.

— Догадался? — пытливо взглянул ему в глаза Хлобыстин.

— Конечно! — широко улыбнулся Валентин, не пряча взгляд, и вдруг почувствовал, как что-то его неудержимо и легко понесло вперед, да так, что в ушах засвистело, будто конь рванул в отчаянную сабельную атаку — в руках шашка, под седлом верный конь, невероятной силы мышцы, которого он чуял, а на губах цвел поцелуй любимой женщины, а впереди копошились цепи красных, бесчисленные, как икра, сулящие смерть.

— Книга, если я не ошибаюсь, которую у меня кто-то спер? А этот кто-то — Журин?.. — выстрелил одним духом.

— Да ты знаешь, что за такую антисоветчину… — Хлобыстин изобразил толстыми пальцами решетку.

— Ну что ж, и в тюрьме врачи нужны! — удивляясь собственной наглости, выпалил Валетин.

— Ну-ну-ну… — Хлобыстин даже привстал, — я тебя в тюрьму отправлять не собираюсь, я только помочь хочу… из дерьма, в которое ты вляпался, вытащить. А вляпался ты серьезно… Но все еще можно уладить.

— Как? — поинтересовался Валентин.

— Очень просто — рассказать, от кого у тебя это дерьмо…

— Запросто!

— Вот как? — вскинул слегка брови Хлобыстин, помолчал… — Тогда вот, — он придвинул к Романцеву белый лист писчей бумаги, пиши… — Он протянул шариковую ручку.

— А что?

— Все: от кого получил, где, как, откуда… И все забываешь, как страшный сон.

— А как писать?

— Сочинение в школе писал? Для чего тебя учили? Вот так и пиши…

Валентин склонился над листом, попытался сосредоточиться. Руки предательски тряслись, и буквы то и дело разъезжались. Но вместе со страхом в нем поднималось новое, не менее сильное чувство брезгливости, глубокого отвращения к тому, что происходит: к этой дряблой щеке с горошиной липомы у носа, к этому яркому белому свету дневных ламп… А в висках стучало: «Атака! Атака!… Атака!..»

«Даная книга «Колымских рассказов» В. Шаламова, — писал он, слегка удивляясь дебильно-казенному стилю, на который невольно перешел, — появилась у меня следующим образом. Летом этого года в июне месяце я совершал переход в метро «Площадь Революции» (он поежился, чувствуя, как дико и нелепо торжественно звучит: «совершил переход» — будто «Переход Суворова через Альпы», — но не стал править и продолжил) — В то время в зале станции находилась группа иностранных туристов. Одна из туристок отошла и что-то спросила меня по-английски (я не разобрал), однако остановился и попытался с ней заговорить, так как хотел попрактиковаться в разговорном английском. Она спросила, как пройти на станцию «Площадь Свердлова». Это была пожилая худощавая женщина в светлых брюках. Я подарил ей в качестве сувенира значок, который был на отвороте моего пиджака: изображение Владимира Ильича Ленина. Она спросила, люблю ли я Ленина, — я ответил — да. Она вытащила из пакета книгу и со словами «present for you» вручила мне… Что за книга, я не знал, и, пожелав друг другу всего хорошего, мы расстались.»

Расписавшись и поставив число, Валентин протянул бумагу Хлобыстину и устало откинулся на спинку стула, слегка зажмурив глаза, пытаясь дать им отдохнуть от слишком яркого света, однако свет проникал сквозь прикрытые веки и из белого становился кроваво-алым, как полощущееся на ветру красное знамя, нагло заполняющее всю вселенную: юг, восток, север, запад… над улыбающимися счастливыми лицами всех народов — белокурых, горбоносых, смуглых, черных, желтых, красных, раскосых… В этот момент он сам верил в то, что написал. Краем глаза наблюдал за Хлобыстиным, однако лицо разведчика оставалось невыразительным, как докторская колбаса. Закончив читать, Хлобыстин поднял на него светлые, ничего не выражающие очи.

— Значит, баба, говоришь, в светлых штанах, говоришь… — задумчиво произнес он.

Валентин кивнул.

— Молодец, — заключил Хлобыстин, усмехнувшись, и вдруг хитро сощурился. — А белого бычка там не пробегало?

— Что?

Хлобыстин медленно разорвал бумагу на две половины, затем, сложив листы еще раз напополам и еще раз и лишь затем швырнул в мусорную корзину Валентинов труд и кусочки по пути туда разлетались, каждый обретая самостоятельность.

— А теперь правду матку! — рявкнул он, саданув кулаком по столу.

— Но почему, почему вы мне не верите! — в отчаяньи воскликнул Валентин и почувствовал, как глаза начинают щипать истерические слезы обиды, как актрисе, которая провалила роль.

— Заткнись! — уже полегче ударил кулаком по столу Хлобыстин, но лицо его исказила ярость. — Пацан! Писатель! Максим Горький епт! Мы таких писателей знаешь куда отправляем?… — однако быстро взял себя в руки, вспомнив, что врачи ему советовали не нервничать, встал, медленно вышел из-за стола, заложив руки за спину, медленно прошелся к гробовым сейфам, остановился напротив них, постоял, чему-то скорбно покивал.

Валентин почувствовал, как начинают пылать его щеки и уши, как у мальчишки, уличенного в подглядывании запрещенных картинок с изображением голых тётенек. Однако крик Хлобыстина что-то в нем совершил. Есть в физиологии такое явление, как парабиоз, когда слишком сильное раздражение перестают вызывать реакцию: так и у Романцева — он слишком долго и невыносимо боялся, и теперь наступило вдруг состояние какого-то отстраненного равнодушия к происходящему.

— Ну почему, почему вы мне не верите, это же правда, — устало и скорбно молвил он, делая последнюю попытку.

— Правда, говоришь? — обратился к сейфам Хлобыстин. — А что такое правда? Есть правда и правда… И еще правда. Правда — это то, что необходимо на данный момент, то во что верят… Правду человек создает, коммунистическая партия…

Развернувшись, он направился к Романцеву, подошел, наклонился, и их лица сблизились.

— Зачем ты его выгораживаешь?

— Кого? — удивился Романцев.

— Это же Могилевский тебе передал!

— Могилевский! — Романцев рассмеялся уже совершенно искренне. — Он ни при чем.

Однако Хлобыстин смотрел ему прямо в глаза, не отпуская, как уж на лягушонка.

— А кто же еще!..

На миг все показалось простым и легким. Ну что здесь такого, если он и покажет на Михеева? Он ведь никого не убивает собственноручно, лишь несколько слов, легкое шевеление воздуха — и он совершено свободен! Он лишь будет объективно правдив! А разве может он отвечать за последствия?.. Он был уже готов выдохнуть имя, но вдруг образ Дины возник перед ним: «Ты не должен никого подставлять!» — длинная шея, глубокие глаза, направленные в черный дождь… В следующий миг его едва не стошнило, будто ему предложили вступить в противоестественную половую связь с начкадров. И дело было вовсе не в Михееве, судьба которого, увы, в этот момент для нашего героя была почти безразлична: Дина! Дина! Дина!.. Безрассудная холодная злость накрыла его, не оставляя места ни другим чувствам, ни здравому смыслу.

— Я все сказал! — выдохнул он, не отводя взгляда от немигающих белесых очей.

В старческих глазах будто что-то мелькнуло, как тать промчался из комнаты в комнату, Хлобыстин разогнулся и медленно обошел стол, уперся кулаками в него, глядя на Романцева, как лесоруб прикидывает, с какой стороны подступиться к дереву перед тем, как его валить, и тихо, внятно произнес.

— Ну ладно… мы тебе сделаем!..

Валентин сидел, понурив голову, положив руки на колени — поза кучера, покуда тот ждет барина с бала — поза максимального расслабления — теперь он полностью покорился судьбе.

Атака захлебнулась, выдохлась, и молодой кадет лежал на траве, раскинув руки, сраженный пулеметчицей-дивизионной ****ью Анкой, глядя в пустое небо, а тепло поцелуя любимой женщины слетало с его губ в поисках другого, живого…

— Могу идти? — только глухо вымолвил он сам себе удивившись: почему спрашивал у этого человека разрешения, ведь фактически он ему никакой не начальник и нигде не прописано, что он должен выполнять то, что скажет этот человек и, тем не менее, каждый в институте знал — Хлобыстин и есть самая настоящая, подлинная власть, нигде себя не выставляющая, суровая, всевидящая и беспощадная. Воистину «Не верь писаному!».

Однако его мучитель не спешил. Снова медленно подошел к нему, положил руку на плечо и вдруг сказал:

— А жаль, что ты не у нас…

— Что??? — не поверил ушам Валентин.

— Своих не продаешь… — похвалил Хлобыстин, похлопав по плечу, — только не пойму, чем тебе дороже этот жид собственных родителей?

Родители? При чем здесь они? И никого нет, в самом деле, для него дороже их! И если их касается…

— Да ты не волнуйся, не волнуйся — прикинь только — их судьба от тебя зависит, пойми только — похлопывал снова по плечу Хлобыстин. — А вот что я теперь покажу…

Он медленно подошел к большому сейфу.

— Не оглядываться! — каркнул.

Кашель курильщика, скрип металла.

— Никогда при посторонних не открывал, а при тебе, так сказать, нарушаю…

Впрочем, в отличие от нашего героя мы можем и подглядеть в ячейку, которую открыл начкадров. Нет, не было там ни бриллиантов для диктатуры пролетариата, ни секретных карт расположения ядерных баз СССР — там находились: початая бутылка «Столичной», рядом с ней вещдок — толстая книга в обложке цвета сибирской тайги, а из глубины ячейки с задней ее стенки, из пещерного полумрака смотрело лицо усатого человека кавказской внешности так любившего ночь и будто ухмылялось.

Начкадров взял книгу, засунув под мышку, тщательно задвинул дверцу сейфа и зашаркал обратно. Подойдя к столу, бросил книгу на стол.

— Узнаешь?…

Как тут было не узнать! Валентин смолчал.

— Вот это, милдруг, — начкадров брезгливо, будто взвешивая, приподнял книгу. — лет на десять потянет! А ты подумал, что за это время, пока ты десять лет будешь ломиком тундру ковырять с твоими родителями станет? — Он начал листать какие-то бумаги на столе — Ну вот — единственный сын… не хулиган… отец и мать старые члены партии… нездоровые уже… У отца вон — инфаркт два года назад… Так-так… Мама старушка всю жизнь на сынка работала, еле ходит…

Красные пятна шли по лицу Романцева. Черт с ним с Михеевым, уж если выбирать между ним и родителями, то придется выдавать! Приперли к стенке, гады!… Заложу! Так и быть, заложу!…

— Ну что мне вам друга выдумывать? — он взмок от ощущения, что уже сделано полшага к предательству. Но Хлобыстин вдруг переменил тактику.

— Друг нам твой не нужен — таких, как собак не резаных, — отмахнулся начкадров, — -Дело милчеловек в другом… Трудно, конечно, но есть варианты… Могу помочь… Допустим, я беру эту книжку и убираю ее так далеко, что ее никто больше не увидит, забываю о ней, так сказать… И никто, кроме нас, уже о ней не узнает…

Романцев чуть не дернулся в благодарственном порыве, однако Хлобыстин остановил его рукой.

— Только с условием — будешь ты, тишайший, работать с нами, понял?..

Валентин медленно поднял пылающее лицо. На некоторое время он онемел, пару раз сглотнул и, наконец, молвил:

— Вам что Журина мало? Зачем я вам?

Хлобыстин наклонил к нему лицо так, что Валентин мог четко разглядеть липому на носу и седой волос на ней.

— А нам умные нужны!…

Да ты не волнуйся, это всегда по первости, как у целочки, а потом пойдет! Самому понравиться, увидишь. И загранкомандировочки устроим, о которых, небось, только во сне мечтаешь… и рост научный обеспечим… Мы многое можем… А ты умный… и язык вот знаешь… Нам нынче кадры такие нужны, чтоб с научной стороны могли к интеллигенции подъехать, с пониманием процессов — кадры они, знаешь, решают… а книжки-то и дурак красть может… хотя и дураки нужны… А требуется всего — ничего: если что — сообщи… как честный, принципиальный советский человек… Потому как или наш или предатель — третьего не дано.

— Да если что серьезное, угрожающее cоветской власти, как всякий честный советский человек, сам приду без всяких… и так доложу, — попытался было выкрутиться Валентин.

— Откуда тебе знать! — отсек рукой Хлобыстин. — Вот сидит в сортире гражданин и срет — и вроде, ничего в этом особенного, вроде и дело это его как бы сугубо личное. Ан нет! А он, оказывается в это время думает, как родину продать! Вот мы и должны знать все, что думает каждый, где бы он ни был, голуба, понял? Мысли там, какие настроения… Каких художников любит, книжки какие, какую колбасу, каких баб… Чтобы вовремя опасные наклонности разглядеть, слабости, предупредить, профилактически, так сказать… Вот это и есть наша власть: знать то, что думает каждый везде и всегда! Вот это власть, какая раньше никаким царям не снилась! И ты будешь ее частичкой… и у тебя будет своя доля, и власть тебя в обиду не даст… Да ты не боись, не пожалеешь. Преимущества у нас большие, в закрытую лабораторию, где делом занимаются, можем дать рекомендацию… но учти — он помолчал — больше одного раза мы не предлагаем!.. А главное о маме с папой подумай, они люди хорошие, честные коммунисты, войну прошли и какую ты им на старости лет награду сделал!

Валентин потрясенно молчал. Хлобыстин вытирал вспотевшие ладони платком. «Чудовищная дистония!» — механически отметил Романцев.

— Я продаваться не могу, я только по идейным соображениям… — промямлил.

Хлобыстин отмахнулся, будто от назойливой мухи.

— Вот, к примеру, как ты думаешь, а могли бы быть у Могилевского в принципе какие-нибудь антисоветские высказывания, мысли?

— В принципе могли быть у каждого, даже у вас…

Хлобыстин замахал руками:

— Ты не о каждом, ты о нем, значит, могли быть?..

— Ну, чисто теоретически, могли бы, наверное… — неохотно согласился Валентин, чувствуя себя, как растекшийся от жары пластилин.

— Так вот ты, как советский человек, не должен ничего от нас скрывать, понял…

— Да я и не собирался…

— Собирался, не собирался, — передразнил Хлобыстин, — каждый месяц теперь будешь к нам собираться, понял?

— Понял…

— И вот, значит, докладывать будешь, кто там и чего — кто с кем, кто о чем. Понял…

— Ну, ладно… — пожал плечами Романцев и тут же подумал, что завтра же, как на духу, расскажет все Могилевскому, и это его взбодрило.

— Ну вот и ладушки, здесь распишись…

Хлобыстин подсунул бумагу, верх которой был старательно закрыт томом Шаламова.

— Я должен прочитать…

— Ты чего мне не веришь… просто чистый лист, не хотел тебя долго держать.

— Я должен прочитать…

— Ну тогда сиди, жди…

Минут десять, пока Хлобыстин писал бумагу, растерянный и смятый Валентин все также сидел в позе кучера.

— На…

Романцев пробежал глазами короткий текст.

— Тут написано, согласен подавать сведения.

— Так ведь ты сам говорил, если чего против советской власти — сам первый побегу… — удивился Хлобыстин. — Или я придумал?..

— Ну, ладно, — ухмыльнулся беспомощно Валентин и нехотя коряво подписался. Как для них ничего не значит то, что они врут, пишут и говорят, так и для него ничего не должна значить эта закорючка! — Шеф поймет!

— Вот и лады! — выхватил лист у него Хлобыстин. — Через месячишко зайдешь, понял? — В глазах его мелькнуло торжество.

Он встал и проводил Романцева до двери, приоткрыл.

— До свидания, — молвил Валентин, верный вежливым привычкам протянул руку. Однако начкадров, будто не заметил, руки в ответ не подал (случайно ли?!)

— Ну валяй… — только похлопал по плечу, выпуская.

— С-сучонок… — пробормотал он, после того как закрыл дверь. Затем, взяв книгу со стола, подошел к сейфу, раскрыл тяжелую дверцу и положил книгу обратно. Из полумрака ячейки на него смотрело знакомое усатое лицо, оно казалось довольным и будто слегка улыбалось. Хлобыстин перекрестился на вождя, взял початую бутылку «столичной» и закрыл сейф.

Сев за стол и осушив залпом полстакана водки, он стал писать отчет о вербовке нового сотрудника и через некоторое время задумался о псевдониме. «Жук» у него есть, а этот будет… а этот будет… «Тишайший!» — и довольный собой ухмыльнулся.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “[Дебют] Амаяк Тер-Абрамянц: Завещание сапожника

  1. «…там находились: початая бутылка «Столичной», рядом с ней вещдок — толстая книга в обложке цвета сибирской тайги, а из глубины ячейки с задней ее стенки, из пещерного полумрака смотрело лицо усатого человека кавказской внешности так любившего ночь и будто ухмылялось.»
    —————————————————
    А я-то надеялся, такое многообещающее название. Думал, госсекреты какие узнаю и продам в Новую Зеландию.
    Дебют, однако, заслуживает не только внимания, но и номинации.
    Одна обложка «цвета сибирской тайги» заслуживает.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.