Мы вошли в офис, и я стала заполнять предполётные бумаги. Привычное волнение перед подъёмом в воздух охватило меня. Через полчаса я буду в небесах! — и пропади пропадом все земные заботы, интриги, волнения и ухищрения, в которых я живу!

Вайден против Трамфа: сага о грандиозном подлоге

Фантастическая повесть

Александр Левковский

Продолжение. Глава 1, 2, 3, 4

Глава 5. Энн Маневич. В полёте между Принстоном (Нью-Джерси) и Портландом, штат Мэйн. Февраль

Добравшись до Принстонского аэропорта, я запарковала машину возле кафе, на вывеске которого красовалась надпись «A happy bagel».

— Ну-ка, подумай, — я повернулась к Роберту, — как ты переведёшь на русский эту дурацкую надпись?

Роберт выбрался из машины, поднял голову и глянул на вывеску. — Чёрт его знает! Возможно, «Счастливый бублик». Как вы думаете?

Роберт Фаркаш — внук всемирно известного Джорджа Фаркаша, миллиардера и филантропа, моего восьмидесятилетнего покровителя и бывшего любовника, — учится на факультете славянских языков Принстонского университета и совершенно свободно говорит по-русски. (Впрочем, как и его знаменитый дед, родившийся в Венгрии, где русский язык до развала СССР преподавался в школах наравне с английским и немецким). Позавчера Джордж позвонил мне и в свойственной ему категорической манере предложил прилететь к нему в Портланд и захватить с собой Роберта. «Нам с тобой, дорогая Энн, — сказал он, — надо обсудить кое-какие предвыборные дела…».

— … Давай посмотрим, насколько счастливыми — и, главное, вкусными — будут для нас здешние бублики, а также яичница с ветчиной и крепкий кофе, — сказала я, заглушила мотор, и мы направились к дверям кафе. — Ты завтракал?

— Нет, не успел. Торопился — боялся, что вы улетите без меня.

— Ну, куда я улечу без тебя? Твой дед оторвёт мне голову, если я не привезу к нему его любимого внука.

— Не такой уж я любимый у него в последнее время, — пробормотал Роберт, усаживаясь за стол. — У меня с Джорджем — крупные разногласия.

— Вы по-разному смотрите на женщин?

— Абсолютно одинаково! И для меня, и для него вы — идеал современной женщины, Энн! Энергичная, умная и чертовски красивая… Вы же это знаете.

Я засмеялась. — Так в чём же заключаются ваши разногласия?

Возле нашего столика возникла официантка, и мы заказали обильный завтрак. Нам лететь аж до Портланда и надо хорошенько заправиться перед полётом.

— Так какие у вас разногласия? — повторила я между двумя глотками апельсинового сока.

— Мы по-разному смотрим не на женщин, как вы предполагаете, а на Америку.

— Разве? Мне кажется, вы оба любите Америку.

— О, конечно! Но я люблю её безоговорочно, а мой знаменитый дед любит её по-мазохистски.

— То есть?

Роберт вертел между пальцами вилку и смотрел расеянно в окно. — Джордж и любит, и ненавидит Америку одновременно, — тихо промолвил он, — Помните, что писал Лермонтов о России? — Он повернулся ко мне. — «Люблю отчизну я, но странною любовью…». Вот так и мой дед любит Соединённые Штаты: странной любовью, граничащей с ненавистью.

— Я вижу, вас основательно натаскивают по русской литературе в вашем университете, если ты свободно цитируешь Лермонтова. Я в университете больше интересовалась заграничными шмотками, чем Лермонтовым.

— Хорошее русское слово «шмотка», что ни говори! Мне иногда кажется, что мой дед считает Америку вот такой шмоткой — причём, основательно потрёпанной и грязной шмоткой, от которой не мешало бы избавиться для блага всего человечества.

— … Энн, неужели это вы? — послышался возглас позади меня. — Кого я вижу!

Я повернула голову и наткнулась взглядом на Дженифер Эйбрамс, только что вошедшую в кафе. Я встала, и мы обнялись, хотя, видит Бог, мне приятнее было бы обнять толстяка-бартендера, чем эту тощую, изуродованную тремя пластическими операциями старуху. Слава Богу, она не пыталсь меня поцеловать, как она это сделала в январе, когда мы встретились на галёрке Палаты Представителей перед началом традиционной речи президента Трамфа. Возраст Дженифер колеблется между семьюдесятью и восемьюдесятью пятью годами, и она имеет за своими старческими плечами пятьдесят лет работы в качестве главной журналистки-сплетницы в нью-йоркских газетах и газетёнках. Её поцелуй, помню, сильно отдавал несколькими сортами косметики и оставил на моих щеках след её губной помады, который она тут же со смехом стёрла своим белоснежным носовым платком.

— Энн, что вы здесь делаете?

— Завтракаю.

— Я вижу… Мне стакан горячего молока и круассан, — сказала она подошедшей официантке и, повернувшись, улыбнулась мне, обнажив в улыбке все тридцать два безукоризненно сделанных зуба. — А кто этот юноша? — Дженифер повела рукой в сторону Роберта.

— Я надеюсь, Дженни, — произнесла я, — что вы не будете писать в «Дэйли Экспресс», как вы это сделали прошлой осенью, что вы увидели небезызвестную Энн Маневич в обществе её нового молодого любовника, не так ли?

— Вы знаете, Энн, у меня мелькнула такая мысль.

— Отгоните её. Это Роберт Фаркаш. Ему двадцать три года, и он пока не является ничьим любовником… Роберт, это миссис Эйбрамс.

— Сын того самого Фаркаша? — воскликнула Дженнифер, пожимая руку Роберту.

— Внук, — поправил её Роберт.

Официантка поставила перед Дженифер стакан с дымящимся горячим молоком, и миссис Эйбрамс приступила к завтраку.

— Вы и внук Фаркаша, — медленно сказала она, как бы раздумывая, — того самого Фаркаша, который является самым ярым противником Трамфа, завтракаете вместе накануне начала предвыборной кампании… Что бы это значило? Ваша фирма будет работать на Фаркаша?

— Бога ради, Дженни, не вздумайте писать что-либо подобное! Пишите всё, что вы писали обо мне последние двадцать лет: что я миллионерша… что я заработала свои ниллионы не совсем чистыми способами… что я блистаю в высшем свете Нью-Йорка и Нью-Джерси… что в России я была нищей студенткой,,, что моя красота не годится для Голливуда… что я меняю любовников каждые полгода… что я изгнала своего супруга, бывшего губернатора Нью-Джерси, со скандалом, уплатив ему пять миллионов за развод… Но не пишите, умоляю вас, о моих политических вкусах и наклонностях! Их у меня нет. В чудовищном противостоянии Трамфа с демократами я и моя фирма нейтральны.

— Вы нейтральны!? — Роберт взглянул на меня с недоумением. — Как можно быть нейтральной в таком важном для нашей страны конфликте?

— А вы, молодой человек, на чьей стороне? — произнесла Дженнифер.

— Конечно, на стороне Трамфа!

— Почему?

— Господи! — воскликнул Роберт, отодвигая от себя тарелку с недоеденной яичницей. — Тут и думать нечего. Вы только взгляните, что он сделал для нашей экономики, для повышения доходов, для нашей безопасности, для противостояния с Китаем, для наших границ, для чёрных, для латинос… Да о чём тут говорить!? В Америке давным-давно не было такого великолепного президента!

— А ваш дед? — быстро спросила Дженнифер. — Что думает о предвыборной кампании знаменитый Джордж Фаркаш?

— Дженни, — вмешалась я, — почему бы вам не попросить самого Джорджа Фаркаша дать вам интервью?

— Джордж уже лет тридцать не даёт никаких интервью. Вы прекрасно это знаете.

Я встала, и Роберт поднялся вслед за мной.

— Дженни, — промолвила я, — нам пора улетать.

— Куда?

— В Париж.

— Не морочьте мне голову. Из провинциального Принстона в Париж нет никаких рейсов.

— А вы напишите в вашей очередной статейке что-нибудь вроде этого: «Я встретила небезызвестную миллионершу Энн Маневич с её очередным молодым бой-френдом в Принстонском аэрипорту, где специально для неё был подан самолёт, улетающий во Францию. Что она будет делать в Париже, миссис Маневич отказалась мне сообщить…».

— Будучи сама еврейкой, я ценю ваш еврейский юмор, Энн, но всё-таки — куда вы летите?

— В Портланд, на встречу с дедом этого молодого человека.

— Счастливо! — воскликнула миссис Эйбрамс, пожимая нам руки и оставив меня в недоумении, почему она не спросила: зачем я лечу к таинственному миллиардеру Джорджу Фаркашу, да ещё в сопровождении его внука? Видно, журналистский нюх и хватка уже постепенно отказывают престарелой нью-йоркской сплетнице.

Мы с Робертом вышли из кафе, сели в машину, и за пять минут я отвела её на долгосрочную парковку аэропорта. На наше счастье, не сыпал снег, и температура была в районе сорока по Фаренгейту. Моя Сессна—172 стояла на своём обычном месте, дожидаясь нас. До Портланда где-то около трёхсот семидесяти миль, и мне понадобится часа четыре, чтобы покрыть это расстояние.

— Миссис Маневич, доброе утро! — окликнула меня Кэтрин, жена владельца самолётного ангара и моего лётного учителя Арнольда. Она возилась с пылесосом, подметая пол внутри ангара, около офиса. — Погодка как раз для приятного полёта, не так ли? Хотите кофе? Я только что заварила. Вам заправить вашего скакуна?

— Да, пожалуйста, Кэтрин. Заполните все баки до отказа… Нет, кофе не надо, спасибо. Мы уже позавтракали.

Мы вошли в офис, и я стала заполнять предполётные бумаги. Привычное волнение перед подъёмом в воздух охватило меня. Через полчаса я буду в небесах! — и пропади пропадом все земные заботы, интриги, волнения и ухищрения, в которых я живу! С меня смоется вся грязь, в которой я барахтаюсь изо дня в день вот уже два десятка лет. Меня будет окружать бесконечный простор американских высот, лёгкие облачка будут пролетать мимо, покрытые дымкой леса, реки и горы будут проплывать в далёкой глубине подо мной, самолёт будет нежно покачивать меня, и только треск в наушниках будет напоминать мне, что я не одна в этом заоблачном мире. Впрочем, на этот раз я не буду одинокой — Роберт наверяка будет с завистью смотреть, как я лихо управляюсь с моей четырёхместной Сессной. У меня уже набралось более трёхсот лётных часов, и к моему опыту пилота можно вполне применить словечко «лихо»!

Я закончила предполётный осмотр самолёта, и мы с Робертом забрались в кабину. Короткий разговор с радиобашней аэропорта, и дипетчер дал нам «добро» на взлёт. Мы вырулили на лётное поле вслед за коммерческим Гольфстримом и остановились. Ещё пара минут ожидания — и я начну взлёт…

*****

… На высоте пять тысяч футов я установила крейсерскую скорость и включила автопилот.

— Завидую я вам, Энн, — вздохнул Роберт.

— А я завидую тебе… Клянусь, я бы всё отдала сейчас, чтобы у меня за плечами были не мои сорок пять лет, а твои двадцать три года…

… Где была я, когда мне было двадцать три? А-а, вспомнила! — в американском посольстве в Киеве, держа в своих трясущихся от волнения руках паспорт с визой на въезд в Америку сроком на три месяца. А руки у меня тряслись от того, что я утаила от американских властей четыре с половиной года моей тюремной отсидки. Мне сказали знающие люди, что с упоминанием об этом тюремном заключении американцы не пустят меня к себе никогда. «У них, — сказали мне эти знающие люди, — своих преступников хватает…».

Вот так я и очутилась в Новом Свете! — бывшая студентка факультета иностранных языков (впрочем, без дилома об окончании курса), свободно знающая английский (это было моим основным плюсом) и не имеющая никакой специальности (а это было моим главным минусом). Я не собиралась возвращаться в бывший Советский Союз через три месяца, как предписывала мне моя виза, О, нет, ни в коем случае! Но как мне зацепиться за Америку? — вот эта сверлящая мои мозги мысль преследовала меня денно и нощно!

И тут, как бывало не раз в моей суматошной жизни, на меня обрушился счастливый случай. В вагоне нью-йоркского метро я развернула очередной номер «Нью-Йорк Пост» и наткнулась на такое, в высшей степени странное, объявление:

«Владельцу обширной усадьбы в Принстоне (штат Нью-Джерси) требуется женщина-секретарь со следующими данными: свободное владение языками (английским и русским, желательно также — испанским), хорошее знание мирового изобразительного искусства и ярко выраженные литературные способности. Возраст претендентов — от двадцати до сорока лет. Нуждающимся гарантировано предоставление статуса постоянного жителя Соединённых Штатов…».

И далее шёл сетевой адрес и номер факса. По этим адресам я должна буду послать таинственному «владельцу обширной усадьбы» своё так называеное «резюме», где я и опишу свои данные, — разумеется, максимально приблизив их к требованиям владельца усадьбы.

Я сошла на ближайшей станции метро, села на скамью в каком-то сквере и стала лихорадочно перебирать в уме свои плюсы и минусы.

Так-так… С английским и русским у меня всё в порядке… По испанскому я успела пройти два курса в университете, и, значит, писать и читать я могу, а вот с болтовнёй у меня проблемы… В возрастные рамки я укладываюсь… Что касается литературных способностей, то они у меня, безусловно, есть, хотя назвать их «ярко выраженными» было бы преувеличением. Впрочем, в школе моя учительница русской литературы не могла нахвалиться моими сочинениями на вольные темы — такими, например, как «Наш паравоз, вперёд лети, в коммуне остановка!», или «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы, пионеры, дети рабочих!».

А вот что мне делать с требованием «Хорошее знание мирового изобразительного искусства»?

— Аня, — сказала я себе, — у тебя есть один дополнительный — и очень важный! — плюс, а именно: красивая физиономия и отличная фигура, весьма напоминающая виолончель, по выражению одного моего бывшего сокурсника, безнадёжно влюблённого в меня. Помню, на первом курсе ребята затащили меня на пробы в киностудию имени Довженко. Там начинались съёмки фильма по произведениям Тараса Шевченко под идиотским названием «Садок вышнэвый коло хаты». Ну, и режиссёру понадобились для массовок девчата с типичной хохлацкой внешностью-то есть, с моей. В общем, как поётся в популярной украинской песне, чтобы были в наличии «чорнии бровы, карии очи, тэмни, як ничка, ясни, як дэнь…». И так далее. После первой же пробы помощник режиссёра, здоровенный хлопец с казацким чубом, свисающим на лоб, отозвал меня в сторонку, достал блокнот и пробурчал: «Ты дужэ гарна дивчинка. Тыпова украинка. Мы бэрэмо тэбэ. Як тэбэ клычуть?» Я говорю: «Анна Фридман». Он даже зенки свои выпучил. «Фридман???» — пробормотал он таким, знаете, протяжным голосом. Захлопнул блокнот, повернулся и бросил на ходу: «Нам Фридманив та Финкельштейнив нэ трэба…». И исчез… Вот тогда-то я впервые и задумалась над тем, что надо мне бежать из страны, где «нэ трэба Финкельштейнив та Фридманив».

В общем, что касается моей привлекательности (которуя я надеялась выгодно использовать в интервью с владельцем имения в Нью-Джерси), то мой первый мужчина, азербайджанец-фарцовщик Аслан, помню, говорил мне в припадке откровенности, что изо всех его девушек (а их было у него то ли двадцать, то ли тридцать штук) я была самой красивой.

Я поднялась со скамейки, прошла два квартала и села на автобус, двигавшийся по Пятой Авеню на север, в сторону музея Метрополитен. Два-три дня усиленного знакомства в музее с произведениями мирового изобразительного искусства, плюс энергичные попытки восстановить некоторую беглость в испанском языке по моему старому учебнику, плюс тщательная косметическая обработка моей «типично украинской» внешности, плюс профессиональное резюме, написанное бойкими ребятами из бруклинского офиса под названием «Resume for the winners» (то есть, «Резюме для победителей») — и я буду готова к сражению с загадочным «владельцем обширной усадьбы» в Принстоне.

Этим владельцем оказался миллиардер Джордж Фаркаш…

Продолжение