Элла Грайфер

Глядя с Востока

58. С чего начинается Родина?

Открытое письмо автору статьи «Что это за чувство – любовь к Родине, и живо ли оно в нас?»

Все посмешаются, и не будет на белом свете такой страмоты,

что один телом белый, другой желтый, а третий черный,

и белые других цветом ихней кожи попрекают и считают

ниже себя. Все будут личиками приятно-смуглявые,

и все одинаковые.

М. Шолохов

Уважаемая Елена Матусевич!

В Вашей статье есть, по-моему, полный набор кубиков, но не получается сложить правильную картинку. Вы, вероятно, предпочли бы, чтобы патриотические чувства исчезали приблизительно на исходе старшего дошкольного возраста, но описанные Вами факты, приводят к выводам иным. При ближайшем рассмотрении и Родина, и даже патриотизм оказываются не совсем бесполезными даже в наши динамичные времена.

У большинства (хотя и не у всех!) нас действительно есть «малая Родина» – тот клочок земли, с которым в детстве связывали чувство знакомости, защищенности, ощущение, что тут нас не обидят, тут нас понимают, и мы понимаем всех. Границами «малой Родины» были точки, где это чувство нас покидало: ворота на улицу – там ходят незнакомые, дыра в заборе – там чужой двор и властвует враждебная компания. Человек – животное общественное, для нормального самочувствия ему необходимо место в некотором сообществе, территория, контролируемая этим сообществом, – «моя» территория, мне на ней хорошо.

Ее внешние признаки (от помойки с мертвецкой до березок-ромашек) вызывают определенные эмоции по той же самой причине, по какой Павловские собачки на звонок выделяют слюну – условный рефлекс, закрепленная в мозгу ассоциация: в этой обстановке, мне было хорошо, я люблю эту обстановку. Но хорошо-то было не от березок, а оттого, что живут и действуют тут «свои». В детстве «своими» была семья и ровесники-соседи, подрастая, мы расширяем круг. О границах его большинство людей не задумывается, покуда… не доведется на них наткнуться.

С государственными границами совпадают они далеко не всегда, даже если не брать такой драматический случай как «с Чечней Россия или без Чечни». Вспомним хотя бы «Будденброков». Уроженка Северной Германии Тони выходит замуж за баварца Перманедера. И сообщает родственникам:

Когда я говорю «фрикадельки», она меня не понимает, – потому что здесь это называется «клецки»; а когда она говорит «карфиоль», то, право, ни один человек на свете не может догадаться, что речь идет о цветной капусте; если же я заказываю жареный картофель, она до тех пор кричит «че-его?», пока я не скажу: «картофель с корочкой», – так они его называют, а «че-его» здесь означает «что прикажете». И это уже вторая! Первую такую особу, по имени Кати, я выставила из дому, потому что она вечно мне грубила; а может быть, это мне только казалось, как я теперь думаю, – потому что здесь вообще не разберешь, грубят тебе люди или разговаривают вежливо. У теперешней, которую зовут Бабетта (выговаривается Бабетт), очень приятная внешность, совсем уже южная, в Мюнхене много таких встречается; она черноволосая, черноглазая, а зубы у нее… остается только позавидовать. Бабетта довольно услужлива и готовит под моим руководством наши северные блюда. Так, например, вчера у нас был щавель с коринкой, но ничего, кроме неприятности, из этого не вышло. Перманедер так из-за него разозлился (хотя и выковырял вилкой все коринки), что до самого вечера со мной не разговаривал, а только ворчал. В общем, мама, надо признаться: жизнь нелегкая штука.

Принадлежность Баварии к Германской империи и даже языковую совместимость (при некотором расхождении кулинарной терминологии) Тони, безусловно, признает, но ей от этого не легче. Чтобы чувствовать себя «дома», надо, чтобы окружающие разделяли твою культуру – не обязательно в смысле знакомства с классикой и хождения в оперу, но прежде всего в бытовых привычках, во вкладывании тех же значений в те же слова, в предсказуемости поведения в привычной ситуации.

Французские студенты, фигурирующие в Вашей статье, вряд ли специально задумывались над этим вопросом, но интуитивно нащупали правильное решение. Родину определяет культура, важнейшей частью которой является система ценностей: они сказали, в большинстве, что Франция для них это идеи Просвещения, равенства, а также права человека, свобода личности. Полагаю, что если бы опрос проводили где-нибудь в Саудии, правильным ответом было бы тоже не «ах, родная пустыня, любимый верблюд», а что-то вроде: «Для меня Родина – это где по нашей суннитской правде живут и побеждают!». Это необходимо. Но – недостаточно.

Я ведь не случайно упомянула о вкладывании тех же значений в те же слова. Французы и американцы равно и справедливо считают «права и свободы» основанием своего патриотизма, но только… очень уж по-разному понимают они эти самые «права». У тех и других свой стиль, свой образ жизни, среднестатистического француза американцем обозвать – смертельная обида (не знаю, как с другой стороны). Не то чтобы француз американский вариант свободы неправильным считал, но… Родиной своей Америку признает он едва ли, и отнюдь не отсутствие парижских каштанов тому виной.

Итак, Родина – это кусок пространства, населенный преимущественно носителями твоей родной культуры. Границы этого куска могут, теоретически, на более или менее длительный период совпадать с государственными границами, но это – случай идеальный, а воплощение идеала в действительности встречается редко. Не важно, как проходит граница между государствами, а важно, как проходит она между культурами. В XIV, например, веке она могла проходить внутри города Франкфурта, окружая еврейский квартал, сегодня – отделяет французский Париж от его арабских пригородов, а Нью-Йорк и вовсе отродясь существует в виде слоеного пирога.

О государстве, тем не менее, забывать не стоит, ибо оно выступает, как правило, гарантом не только внешних, но и внутренних границ. Родная советская власть продемонстрировала это, поощряя, например, узбекские школы, книги и театры, в отличие от еврейских (сейчас нам не важно по какой причине). Одну культуру она терпела, другую уничтожала. Американское государство допускает школы всех цветов и оттенков, если только они обеспечивают определенный общеобразовательный минимум. Естественно, у тех, чьей культуре государство (хотя бы и чуждое) покровительствует, обыкновенно больше стимулов защищать его, чем у тех, чью оно давит, хотя иной раз из двух зол приходится выбирать наименьшее.

Родина начинается с семьи, где культуру тебе передают, и кончается там, где ты сталкиваешься с носителями культуры иной. Оборотной стороной «своей» территории является, естественно, – отторжение появляющегося на ней «чужого», стремление либо ассимилировать, т.е. уподобить его себе, либо прогнать, чтобы не нарушал нам тут гармонию. Отсюда – все чаще разыгрывающаяся в нашем динамичном мире драма «гадкого утенка», у которого «ромашки-березки» вызывают эмоции отнюдь не положительные, но в параллель (и как бы в противовес) возникло нечто новое (или хорошо забытое старое).

В некотором роде это воплощение бесхитростной мечты Макарушки Нагульнова, хотя «приятная смуглявость», т.е. слияние в единую расу, сама по себе взаимопонимания отнюдь не обеспечивает. Никто никогда не отрицал расового родства арабов с евреями или русских с поляками, а вот насчет взаимной любви… И потому Ваши «генеалогические» аргументы: …чудесные ребята с безумными родословными и биографиями: француз арабского происхождения, японовед; выросший во Франции полуперс-полуараб, считающий себя американцем, франко-гвинеец из Лондонской школы искусств и т.д. – немного не про то. Охотно верю, что ребята они чудесные, но куда важнее другое общее качество: принадлежность к одной культуре. Каковая культура представляется на первый взгляд экстерриториальной, надгосударственной, ключевое слово «глобализация».

Действительно, жить и работать они могут почти в любой точке земного шара, не прикасаясь оружию, не отвечая ни за борьбу с преступностью, ни за внутреннюю или внешнюю госполитику. Вот так вот, без забот, допуская в свой круг только тех, кто (независимо от происхождения) мыслит и чувствует как они, причем, современные средства связи позволяют сохранять или заново строить отношения с подходящими, где бы они ни находились, игнорируя прочих «туземцев», но… Экстерриториальность этой культуры – мнимая. Существует и территория, весьма обширная, и государство, весьма могущественное, которые обеспечивают свободу ее развития и безопасность распространения. За спиной «чудесных ребят», как Афина за спиной у Персея, тенью стоит великая Америка со своими банками, бомбами, ракетами и спецназовцами.

Представьте себе на минутку, что работают Ваши герои по контракту, ну, где-то там в Дубаях, а в это время на Америку валится из космоса какой-нибудь максиастероид, и – все… как нос у майора Ковалева. И оказываются они со всеми своими красивыми идеями насчет конституции и свободы бесправными рабами того же дубайского шейха, и волен он казнить их или миловать, т.е. в точности как евреев последние две тысячи лет. Хотя евреи в такой нелегкой ситуации и выжить умудрились, и даже кой-кого пережить, но лишь ценой «окукливания», строгого отделения от всех, кто не свой, соблюдения границы квартала с санкции и с помощью пусть чужого, но государства. Только вот… в случае чего… местное начальство защитит… если захочет. А не захочет… ну, стало быть, не повезло. Государственной ответственности мы две тысячи лет на себя не брали, но платой за это была жизнь под дамокловым мечом.

Устроит ли такое Ваших чудесных ребят?

А если не устроит, почему же позволяют они себе плевать свысока на тех, кто им делает ракеты и бомбы, кто ради их безопасности шпионит, рискуя жизнью, кто в банковских конторах обеспечивает средства на их красивое бескорыстие? Почему они, такие умные, такие образованные, не понимают, что их судьба намертво связана с судьбой распоследнего провинциального христианского фундаменталиста, и если откажутся они рука об руку с ним защищать свою общую территорию, то придут люди другие, с другой культурой, в которой вовсе не обязательно будут свободы и конституции, и станут жить по-своему, и прочим этот свой образ жизни силой навяжут, а кто не согласится, в лучшем случае станет человеком второго сорта?

А потому не понимают, что они граждане умирающей цивилизации. Такой же умирающей, как цивилизация античная в момент возникновения христианства.

Не случайно в наши дни в постхристианском мире вновь становится популярным Новый Завет. У христианина родина – небесный Иерусалим. Христианство наднационально и в этом одна из самых привлекательных его черт. Если нет ни эллина, ни иудея, значит, нет для Творца и других племен и различий. <…> Мир, по христианской концепции, лежит во зле, <…>И нет такой заповеди, «люби страну свою, землю отцов своих или место, где ты родился». Есть: люби Бога живого и живых людей: отца, мать, ближнего, врага.

И христианство возникло первоначально как «экстерриториальная и внегосударственная» община в квазиглобализованной Римской Империи. Иисус и его ближайшее окружение жили в предчувствии катастрофы: распад, цинизм, вымирание. Они верили, что наш нехороший мир скоро вообще будет ликвидирован, наступит Царство Небесное, так что вопросы практического выживания в круг их рекомендаций, естественно, не входили. Почему уверен был Павел, что «нет ни эллина, ни иудея», что в переводе на практический уровень означает: не препятствуют национальные (сиречь культурные) различия членству в единой общине? Потому что на глазах у него шло стирание этих различий. Оно же вскоре (в историческом, конечно, масштабе) привело к ИСЧЕЗНОВЕНИЮ большинства народов-современников Павла, и «эллины»-то его уже не настоящие были греки, а скорее эллинизированные сирийцы. С иудеями, правда, в конечном итоге иначе вышло, но до этого Павлу не суждено было дожить.

Итак, в момент возникновения христианского сообщества оно представлялось самому себе всеохватывающим, безграничным, «спасением» для всякого происхождения индивида, и для того, чтобы спасти нашу планету, если ее вообще еще можно спасти. А вышло не так, а вот оно как, а вот оно как непонятно…

Прежде всего, достойным делом пришлось признать защиту отечества, ибо христианское миссионерство успешно пошло в легионах (читайте Четьи-Минеи). Уже в Евангелии от Луки появляется своеобразный кодекс солдатской чести: Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем. (Лк. 3,14). Тем более, потом, когда Рим кончился, и уж воленс-неволенс и разбойников казнить, и от врагов обороняться пришлось самим. Но это был лишь первый шаг.

На смену эллинам, латинянам, сирийцам и скифам пришла не «всеобщая смуглявость», а новые народы, столь же национально озабоченные, как и прежние, и то, что многие из них стали христианами, не изменило ничего. В Средние Века, предлагалось, правда, на Западе ставить общие интересы «христианского мира» выше интересов своего национального сообщества, но… И нации-то в современном смысле сложились в тех краях гораздо позже, и понятие «христианский мир» было в значительной степени пережитком имперского римского сознания, и наконец, никто его, этот «мир», со всем человечеством не путал, наоборот, он явственно противостоял тем же мусульманам, да и евреям, кстати, заодно. Именно национально-культурные различия разодрали в итоге «христианский мир» на три куска, и теологические споры еще подливали масла в огонь войн между ними.

Христианство, бесспорно, создало великую цивилизацию, но… только за счет отказа от той идеи, что так понравилась Вам. Библия это, кстати, предсказывала задолго до рождения Иисуса и Павла. Перечтите-ка повнимательнее историю Вавилонской Башни: проект слияния человечества в единой культуре у Бога одобрения не вызывает. Почему?

А потому что культурное (возможно, даже и расовое) многообразие – важнейший фактор выживания человечества и мощнейший мотор его развития. Наиболее жизнеспособными являются, как учит нас биология, виды наименее специализированные. Они могут приспособиться к более широкому спектру вариаций в разнообразном и меняющемся мире. Фольксваген в джунглях не пройдет, на нартах чукча не промчится – пигмей на пузе проползет, и ничего с ним не случится. Разные культуры разными путями идут, делают разные открытия, что удачным окажется – пригодится всем, а что гибельным – затронет только часть, а не целое. Так что стирание национальных особенностей отнюдь не полезное дело.

Тем более что, по большому счету, оно и недостижимо.

Можно (при наличии способностей и везения) одну культуру поменять на другую, но невозможно охватить разом все. Даже если Мой сын родился в Петербурге, детство провел во Франции, а юность в Америке. Его нянчили няни, мои друзья, из двадцати стран Африки, Европы, Азии и Латинской Америки. Он свободно говорит и думает на четырех языках, чувствует себя дома в нескольких странах. У него или родины вообще нет, или у него их три, то и три все же не двадцать три. А кроме того, немножко трудно мне представить, чтобы этот вундеркинд смог в Питере выжить (не в качестве туриста или командировочного!), демонстрируя поведение, к какому в Америке привык. Не поможет ему даже самый безупречный русский.

Чувство племенной принадлежности живо в каждом. Только вот особо будить и тормошить его не стоит. Во всяком случае, без особой на то причины. А причинами такими, как правило, являются революции, войны, всякие катастрофы и катаклизмы, когда требуется мобилизовать людей и заставить их жертвовать собой. В такие моменты во всех странах взывают именно к патриотическим чувствам. И это работает почти безотказно и причем, заметьте, независимо от того, на справедливое ли дело толкают население или на преступление. Просто справедливым и добродетельным объявляется все, что на пользу моей родине. Именно к чувству любви к родине апеллировали, и успешно, и Гитлер, и Сталин, и Муссолини, и Саддам Хусейн. Поэтому французы правы, считая тему родины, отечества, темой опасной, отягощенной прошлым и чреватой осложнениями в будущем.

Поправьте меня, если я ошибаюсь, но из этого текста возникает впечатление, будто все на свете катастрофы, катаклизмы, войны и революции у нас (или, как минимум, у американцев) уже позади, дальше будет только тишь, да гладь, да Божья благодать… Наши недостатки суть продолжение наших достоинств: сверхчеловеческая любовь «еврейской мамы» вырождается в тиранию, беззаветное служение истине оборачивается инквизицией, свободолюбие родителей лишает детей семьи. Есть оборотная сторона у всякой медали, и у культурного многообразия человечества она, конечно, тоже есть, но стоит ли выплескивать с водой и ребенка?

Давайте будем оптимистами: возможно, именно Вашим «чудесным ребятам» предстоит, как некогда христианам, стать зародышем будущего народа (или даже целой цивилизации), что изобретет новую культуру, отвоюет для себя территорию, и дети его будут спокойно и беспроблемно любить родные березки, пальмы или же айсберги.

…Вплоть до самопожертвования, не говоря уже о ненависти к врагам.

2011