Исаак Юдовин
Учитель жизни
Евгений Яковлевич Голант
«Без пользы жизнь — безвременная смерть»
Гете
В свое время выдающийся французский философ эпохи Возрождения Мишель Монтень (1533–1592) мудро заметил: «Кто учит людей умирать, тот учит их жить!» Не об этом ли думал профессор Евгений Яковлевич Голант, когда угасал от неизлечимой болезни в одной из больниц Ленинграда (ныне — Санкт-Петербурга) в апреле 1971 года?..
Туда, в больницу, приходили к нему не только его родственники, друзья и коллеги по работе, но и аспиранты, и он продолжал работать с ними. Как рассказывал один из них, буквально за день до своей кончины Евгений Яковлевич обсуждал с ним подготовленную часть его диссертации, правил рукопись его статьи, предназначенной для публикации в «Ученых записках…», расспрашивал о повседневных житейских делах, просил кланяться супруге…
Сколько я помню его (а помню с1950 года, когда, приехав из белорусской глубинки в Ленинград, поступил в педагогический институт им. А. И. Герцена), он всегда был очень активным, деятельным, бодрым, собранным, никогда не опаздывал на лекции, не дремал на заседаниях Ученого совета и кафедры, на разных совещаниях. Он заражал студентов, аспирантов, коллег и своей любознательностью, жизнелюбием, открытостью и непосредственностью. В свои 70, а затем и 80 лет он везде успевал. Его можно было встретить и в Доме книги за просмотром новинок научной и художественной литературы, и на новой выставке в Эрмитаже или Русском музее, и на концерте симфонической музыки (особенно Моцарта и Бетховена, Чайковского и Шостаковича) в Большом зале филармонии…
Он родился 10 апреля 1888 года в Бобруйске в семье мыловара. По всей вероятности, жили бедно и в поисках «еврейского счастья» переезжали с места на место. Не об этом ли, в частности, свидетельствует тот факт, что старшая сестра Евгения Яковлевича Раиса Яковлевна (в будущем ученица великого русского медика-психиатра, невропатолога, физиолога и психолога, академика В.М. Бехтерева, ставшая выдающимся ученым в области невропатологии и психиатрии, доктором медицинских наук, автором более 120 научных работ) родилась в 1885 году (на три года раньше брата) не в Бобруйске, а в Брест-Литовске (с 1920 года — Брест). Бобруйск был тогда уездным городом Минской губернии. Большинство его населения составляли евреи. Так, по данным переписи населения Российской империи в 1897 году, когда в городе всего проживало 34336 человек, на долю евреев приходилось 20760 или 60%. В основном они занимались портняжным промыслом и торговлей продуктами сельского хозяйства, но особенно преуспели в заготовке и продаже леса, который отправлялся в южные области России и прибалтийские порты.
Бобруйск ХIХ века по праву считался одним из центров духовной жизни евреев Беларуси. Раввины города были известны далеко за ее пределами. Среди них — руководитель хабадского хасидизма Барух Мордехай Эттингер (176?–1857; с 1851 в Эрец Исраэль), и митнагдим Рафаэль Шапиро (1837–1921), возглавлявший с 1886 года знаменитую Воложинскую иешиву. К концу ХIХ века в городе насчитывалось 40 синагог, около 60 хедеров, два мужских народных училища (в одном из них действовало ремесленное отделение), два женских общеобразовательных и одно женское профессиональное училища. Прославило Бобруйск и издательство Яакова Кохена Гинзбурга. Его книги пользовались большим спросом у евреев, проживавших не только в Беларуси, но и в других местах Российской империи.
В конце ХIХ — начале ХХ столетия Бобруйск играл ведущую роль в политической жизни белорусского еврейства. Здесь действовали сионистские организации, однако наибольшую популярность завоевал Бунд («Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России»). Не случайно Бобруйск, где бундовцы открыли большую по тем временам типографию, стал одним из центров их революционной деятельности. В этой типографии в апреле 1898 года были изданы отдельной листовкой манифест и решения I съезда РСДРП, который состоялся нелегально в Минске 1-3 (13-15) марта 1898 года. Само собою разумеется, что под влиянием происходящих тогда в Бобруйске событий (и не только в Бобруйске) все больше еврейской молодежи активно включалось в его политическую жизнь. При этом одни молодые люди пополняли ряды Бунда, другие же отдавали предпочтение сионистским организациям.
Тем не менее многие еврейские юноши и девушки Бобруйска, жадно потянувшись к знаниям, устремлялись в крупные города, в Москву и даже в Санкт-Петербург. Среди них был и молодой Голант. Затрудняюсь сказать, каким образом он оказался в столице Российской империи. Он не очень любил рассказывать о своих детских и юношеских годах. Знаю только, что в 1911 году он окончил историко-филологический и юридический факультеты Санкт-Петербургского университета. Неудивительно, что он овладел английским, немецким и французским. Ведь, как известно, преподавание иностранных языков до Октябрьской революции было поставлено гораздо лучше, чем после, а тем более — на таком факультете, как историко-филологический. Очевидно, Евгений Яковлевич изучал на этом факультете латынь и греческий. Знал он, конечно, и идиш. Возможно, если учился в иешиве, и иврит. Да и не исключено, что изучал его в университете.
После окончания университета Е. Я. Голант преподавал в 1912-1918 годах в частной еврейской гимназии Петербурга-Петрограда. По замыслу основателей этой гимназии, открытой в 2006 году, еврейские дети могли получать в ней (впервые за всю историю Петербургской общины) и гимназическое, и еврейское образование. Наряду с русским языком гимназисты изучали иврит, немецкий и французский языки, латынь и (факультативно) греческий. В программу входили все гимназические предметы, а также еврейская история, рисование, пение. Широко практиковались внеклассные занятия: экскурсии, чтения с «волшебным фонарем». Учредителем и директором гимназии стал выпускник Московского университета, кандидат философских наук Илья Гиларович Эйзенбет. Он сумел организовать в ней преподавание на очень высоком уровне, пригласив лучших учителей города, среди которых были известные в свое время деятели культуры и просвещения З.А. Киссельгоф и А.Е. Марков. По словам писателя и журналиста Михаэля Бейзера (с 1987 года живет в Израиле), «если память одного из бывших выпускников правильно сохранила факты, то русскую литературу преподавал специалист по Достоевскому А.С. Долинин, историю — будущий профессор ЛГУ С.Н. Валк, французский язык — дружившая с Метерлинком А.И. Пинскер, географию — путешественник М.М. Шницлер, иврит — один из организаторов еврейского светского школьного образования М.М. Чернин. Это были яркие, творческие личности, работавшие с большим энтузиазмом и полной самоотдачей. В плодотворном общении и сотрудничестве с ними, а с другой стороны — в интереснейшей и захватывающей работе с учащимися, Е.Я. Голант окончательно убедился в правильности принятого еще в студенческие годы решения стать учителем, испытывая при этом все большую потребность делиться своими знаниями и умениями с теми, кто нуждался в них. А ведь их, таких людей, было в стране много, очень много. Вскоре после революции 1917 года ему представилась такая возможность.
Когда в первые годы существования Советской власти со всей остротой встал вопрос о борьбе с безграмотностью (по данным ряда западных ученых грамотность населения России составляла к 1915 году всего лишь 35%—38%) и Совнарком издал декрет «О ликвидации безграмотности в РСФСР» от 26 декабря 1919 года, Евгений Яковлевич тут же включился в развернувшуюся по всей стране работу с целью, как можно быстрее решить поставленную задачу. Руководствовался он при этом соображениями не политическими, партийными (до конца жизни он оставался беспартийным), а гуманистическими: человек должен быть грамотным, чтобы стать образованным и воспитанным, развивать и проявлять свои способности, приносить пользу и другим, и самому себе. Начало активной работы Евгения Яковлевича по ликвидации неграмотности осуществлялось под руководством Надежды Константиновны Крупской. Он участвовал в совещаниях, нередко с ее участием (с 1917 года она являлась членом Государственной комиссии по просвещению, одной из главных задач которой была организация ликвидации неграмотности в стране, а с 1929 — заместителем наркома просвещения РСФСР), выступал с методическими предложениями, закладывая совместно с Михаилом Яковлевичем Басовым (1892—1931) — выдающимся психологом, одним из основателей отечественной психологии, педологии, педагогической психологии и психологии личности — основы экспериментального изучения методов обучения взрослых. Евгений Яковлевич был о Крупской очень высокого мнения, как о политическом деятеле и человеке. Впоследствии, будучи уже мастистым ученым, он любил рассказывать студентам и аспирантам о встречах с ней, о ее роли не только в ликвидации неграмотности, но и становления и развития советской школы, о ее глубоком знании школьной жизни и проблем учителей (в молодости она училась после окончания гимназии на знаменитых Бестужевских курсах и на Высших женских курсах, а затем несколько лет преподавала в рабочей школе), о влиянии на его педагогическую деятельность, в частности, о том, что именно Надежда Константиновна предложила ему писать буквари для взрослых. Уже в 1922 году вышел в свет его «Букварь крестьянина», а в 1927 — «Будем учиться. Городской букварь для взрослых» (совм. с Е.Ю. Виссель), который долгое время был одним из основных пособий для взрослых горожан.
Евгению Яковлевичу было присуще необычайно развитое чувство нового, одного из основных интеллектуальных чувств. Он всегда, даже в преклонном возрасте, был современен, очень живо откликался на актуальные проблемы, возникавшие перед советским государством. И не только по вопросам сугубо педагогическим. Например, под его редакцией был опубликован в 1925 году краеведческий сборник «Ленинград и Ленинградская губерния». Разносторонние знания Е. Я. Голанта, полученные им не только в одном из мужских училищ Бобруйска и в Петербургском университете, но и путем самообразования, позволяли ему плодотворно трудиться в разных направлениях по разработке жизненно важных вопросов духовной культуры в стране. Его любознательность не имела границ. К нему вполне подходит изречение древнеримского драматурга Терентия: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».
В то же время Евгений Яковлевич проявлял все больший интерес к научно-педагогической деятельности. В 1921-1930 годах он работал в Институте внешкольного образования, в 1925-1938-х — в Институте педагогики, а в 1928-1971-х (вплоть до смерти) — в престижном ЛГПИ имени А. И. Герцена, где трудился сначала в качестве доцента, а затем — профессора кафедры педагогики. В 1930-е — 40-е годы являлся также заведующим кафедрой. На всем протяжении 30-х годов он был в гуще проблем, которые решались с его активным участием: это и помощь Министерству просвещения в составлении учебных планов школ и вузов, разработка образовательных программ, усовершенствование методов обучения и многое другое. Даже в далеком уральском городе Кыштыме, куда в начале войны были эвакуированы ведущие члены кафедры. По словам Ксении Давыдовны Радиной (тогда еще молодого сотрудника кафедры) в тех условиях «особенно отличался своей энергией и неутомимостью Е. Я. Голант, который в буквальном смысле превратил свою жизнь в подвиг, утверждая идеи педагогики среди уральского учительства». Ему, в частности, удалось тогда составить, опубликовать и внедрить в местных школах «Правила для учащихся».
Но вернемся к 20-м годам, когда Евгений Яковлевич создавал буквари, в которых сочетал метод целых слов (практиковавшийся в яснополянской школе Льва Толстого) и аналитико-синтетический метод освоения грамоты, а также книги для чтения. К работе над ними он подошел не только как филолог, но и как историк, обстоятельно познакомившись с историей создания букварей и книг для чтения в России. Особенно впечатлили его глубокие по содержанию и высокохудожественные по форме буквари и книги для чтения Льва Толстого. Речь идет об азбуке для начинающих учиться, и четырех «Книгах для чтения». Многие из содержавшихся в них сказок и рассказов до сих пор сохранили свою воспитательную ценность. Кстати, с «Азбукой», ради которой Толстой прервал даже работу над «Анной Карениной», связывал великий писатель самые смелые и светлые надежды, полагая, что несколько поколений русских детей, от мужиков до царских, будут учиться по ней, получая первые поэтические впечатления. Толстой даже высказывался в том духе, что написав эту азбуку, ему можно будет спокойно умереть. Евгений Яковлевич, будучи тонким знатоком педагогической деятельности Толстого, несомненно, знал об этом. Он, разумеется, так не размышлял о своих букварях и книгах для чтения, но видел в них ту пользу, которую они могли принести людям. Его «Букварь для рабочих» и «Букварь для крестьян» были тогда столь актуальны, что выдержали 12 изданий. То же самое можно сказать о пяти подготовленных им книгах для чтения (хрестоматиях), издававшихся шесть раз. Эти буквари и книги стали настоящими учебниками для тех, кто впервые взял их в руки. Словом, из учителя гимназии Е.Я. Голант превратился в учителя сотен тысяч (если не миллионов) неграмотных и малограмотных людей. И не просто в учителя, а в учителя жизни. И таким он оставался до конца… И он не скрывал своей радости, потому что был убежден в том, что жить — значит, быть полезным.
Кстати, с проблемой ликвидации неграмотности связаны и такие работы Евгения Яковлевича Голанта: «Великая стройка. Первая книга после букваря для городских школ взрослых» (1930), «На новых путях. Рабочая книга для сельских школ малограмотных Сев. Зап. Области» (Совм. с В. Соловьевым. 1927), «Школьная работа со взрослыми. Рабочая книга для педтехникумов» (Совм. с Е. Ширяевым. 1929), «На красных путях. Рабочая книга для начальных общеобразовательных школ на транспорте» (1932). В итоге вышла в свет книга «Школьная работа со взрослыми», М. — Л., 1932. Вместе с тем Е. Я. Голант подготовил курс лекций по педагогике на педагогическом факультете ЛГПИ им. А. И. Герцена, отличавшийся тесной связью с философией и историей культуры; являлся одним из авторов фундаментального учебника по педагогике под редакцией П. Н. Груздева (1940); создал 42 работы «В помощь учителю»; опубликовал книги «Организация учебной работы в советской школе» (1957), «Вопросы обучения» (1957), «Трудовое обучение и воспитание» (1967), был ответственным редактором «Ученых записок…» по актуальным вопросам обучения, воспитания и истории советской школы.
Как один из составителей учебного пособия «Жизнь и труд» (первой книги для взрослых, изданной еще в 1923 году), Евгений Яковлевич включил в него два чудесных стихотворения 19-летнего Сергея Есенина, поэзию которого очень любил: «Я пастух, мои палаты…» и «В хате». Пишу об этом не случайно. Утром 28 декабря 1925 года поэта нашли повесившимся в номере ленинградской гостиницы «Англетер». Самоубийство Есенина не вызвало у его современников никаких сомнений. Все, кто знал поэта, были единодушны — он добровольно ушел из жизни. Вскоре после его смерти появилась статья врача-психиатра Ивана Борисовича Галанта (1893—1986) «О душевной болезни Есенина». Автор статьи на основе анализа произведений поэта сделал вывод, что это был «не только больной человек, но и душевно больной поэт». По мнению И.Б. Галанта, «поэма «Чорный человек» дает нам… ясную типичную картину алкогольного психоза, которым страдал Есенин. Это типичный алкогольный бред с зрительными и слуховыми галлюцинациями, с тяжелыми состояниями страха и тоски, с мучительной бессонницей, с тяжелыми угрызениями совести и влечением к самоубийству. Этот тяжелый алкогольный психоз и повел Есенина к тому самоубийству, которым он закончил 28 декабря 1925 г. свою печальную жизнь несчастного поэта».
Но причем здесь Евгений Яковлевич Голант? Дело в том, что в годы горбачевской перестройки и гласности стали все смелее выползать из своих нор шовинистически настроенные писатели-почвенники, как правило, оголтелые юдофобы. В первых рядах оказались Станислав Куняев и вся его братва, окопавшаяся в редактируемом им журнале «Наш современник». Инициатором нового расследования гибели Сергея Есенина был писатель Василий Белов. Он первым поднял этот вопрос в родной Вологде («Пора снять с него клевету о самоубийстве»). Его поддержали С.Ю. Куняев, В.Г. Распутин, Ю.В. Бондарев, художник И.С. Глазунов и другие. Но даже среди них выделялся своей ярой зоологической нетерпимостью к евреям некий петербургский писатель Виктор Кузнецов, написавший черносотенную книгу «Тайна гибели Есенина» (М., «Современник», 1998). В ней категорически утверждается, что смерть Есенина — не самоубийство, а убийство: он был убит по приказу Троцкого (Глава ХIII так и называется: «Приказ отдал Троцкий»), а среди организаторов и исполнителей, по Кузнецову, преобладали, конечно же, евреи. Особенно разъярила Кузнецова статья И.Б. Галанта «О душевной болезни Есенина», но почему-то он, чуть ли не с пеной у рта, обрушился на Е.Я. Голанта. Якобы он, Голант, написал эту статью, выдав себя за И.Б. Галанта. При этом Кузнецов проявил такое дикое невежество, что диву даешься, как могли издатели его гнусной стряпни выпустить ее в свет. Читаем такой вот перл: «Кто только не упражнялся в очернении поэта… Но, пожалуй, больше всех изгалялся некий заезжий (1911 г.) из Швейцарии (проездом в Цюрих) психиатр Иван Борисович Талант (под этим именем он фигурирует в современной литературе о Есенине. В 1926 году он опубликовал в Клиническом архиве» (Л. Т. 11. Вып. 2), наверное, самую грязную в истории психиатрии статью «О душевной болезни Есенина». В ней такие выражения: «величайший лирик пьянства», «… остается удивляться пьяной любви поэта к зверям и всякого рода скоту», «… распад, расщепление личности» и т. п. (Есенина признавал абсолютно здоровым всемирно известный психолог Пьер Жане)… Но Бог с ним, с этим литературным шулером, вернемся к Евгению Яковлевичу Голанту — никакой ошибки! — так его правильно именовать». (Глава VI. Чекисты в белых халатах). А дальше — сплошная грязь… Каждая фраза — ложь и невежество. Очевидно, Виктор Иванович Кузнецов для пущей «убедительности», привлек и сестру Евгения Яковлевича Голанта: «В Ленинграде жила сестра Голанта, — тоже психиатр, — видимо, она и порадела братцу, — не исключено: редактировала его «трактаты» в «Клиническом архиве», собрание выпусков которого представляет почти всю русскую литературу сумасшедшим домом». Однако, богатая у Кузнецова фантазия. Ему бы писать книги не криминального жанра, требующие строгого соблюдения основных законов логики, а фантастические, предполагающие наличие в произведении фантастического допущения, иначе говоря, отрыв от реального мира. Но и здесь ведь без логики не обойтись.
Прежде всего бросается в глаза, что этот писатель и литературовед, как его представляют издатели книги «Тайна гибели Есенина», понятия не имеет об Иване Борисовиче Галанте, а не Таланте (вряд ли это ошибка редакции). Кто же он такой, этот «некий заезжий… психиатр», И.Б. Галант? В статье «Секрет доктора Галанта», опубликованной в «Хабаровском Экспрессе» (10. 08. 2009), журналисты Константин Пронякин и Ирина Харитонова пишут:
«Когда у Галины Турковой, теперь уже бывшего главного врача больницы им. Галанта и инициатора этого именного названия, спросили, почему она выбрала себе такую профессию, она незамедлительно ответила: «Психиатрию у нас преподавал профессор Галант, человек потрясающих знаний, у него были удивительные лекции. Получила свободный диплом, вспомнила блестящие лекции учителя, пообщалась с преподавателями и стала психиатром». Известно, что кафедра психиатрии Хабаровского государственного медицинского института основана 8 марта 1935 года. Первым ее заведующим был профессор Галант, который возглавлял ее с перерывом до 1969 года. Но кто он, откуда прибыл, — знал лишь узкий круг специалистов. Из ныне живущих профессор Геннадий Колотилин, с 1976 года заведующий кафедры психиатрии и медицинской психологии Дальневосточного государственного медицинского университета (ДВГМУ), а также доцент Григорий Юзефович, который был ассистентом на кафедре при Галанте».
В другой статье тех же авторов «И. Галант: Не от мира сего» («Хабаровский Экспресс», 13-20 октября 2010) приводится рассказ профессора Геннадия Колотилина:
»Иван Галант родился в 1893 г. в одном из городов черниговской области, в семье торговца. В 1910 г. закончил гимназию и выехал на учебу за границу, так как из-за процентной квоты (нормы) он, как еврей, не мог поступить в российский университет. Учился на медицинских факультетах Берлинского, Цюрихского и Базельского университетов…»
О дальнейшей жизни Галанта повествует статья «Секрет профессора Галанта» («Медицинский вестник», № 4-5, 2010 г.):
«Настоящее имя Ивана Борисовича Галанта — Иоганн Барух Сусман Галант. В СССР он приехал из Швейцарии в 1923 году. Тогда 30-летнего швейцарского доктора, ученика Эйгена Блейлера (известнейшего психиатра, описавшего шизофрению), друга Карла Юнга, Альфреда Адлера и Зигмунда Фрейда, пригласил лично нарком просвещения Анатолий Луначарский. Гостю предложили возглавить кафедру психиатрии и работу в психиатрической клинике Московского университета.
Здесь Галант быстро становится известным и даже популярным доктором. Он консультировал писателей Леонида Андреева и Максима Горького, важных персон партии и правительства…
Существует версия, что директор психиатрической клиники «красный профессор» Петр Ганнушкин в Галанте увидел своего конкурента. Формальный повод к придиркам был: диплом доктора медицинских наук у Галанта был не советского образца, а значит, не мог признаваться в СССР. Так, защитившегося за границей Галанта лишили докторского звания. Молодой честолюбивый врач легко и быстро преодолел эту преграду, защитив во второй раз докторскую степень по психиатрии в СССР. Однако гонения начались с другой стороны: Галанта объявили «троцкистом». Теперь уже Ганнушкин, изменивший свое отношение ко вчерашнему иностранцу, спасает Галанта: кладет его в психиатрическую клинику, чтобы избавить от тюрьмы. Иван Борисович Галант проводит год в психиатрической больнице, а выписавшись, уезжает в Хабаровск, где и остается на всю жизнь…
До этого бегства из Москвы на Дальний Восток, Галант успел стать одним из основателей всемирно известного в то время журнала «Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии)» и его вторым главным редактором. Среди московской и ленинградской элиты СССР этот журнал расходился молниеносно, его даже переписывали от руки. Первые экземпляры уходили и за границу к обширному кругу друзей и приятелей Галанта. В период с 1925 по 1930 г. вышло 19 номеров журнала. В этом издании были представлены работы психологов и психиатров, посвященные вопросам патологии гениально одаренных личностей из области литературы и искусства.
Интересно, что именно Галант прикрепил тогда к Есенину ярлык сумасшедшего деграданта, опубликовав в своем журнале в 1926 году статью «О душевной болезни Есенина…»
Из статьи «Секрет доктора Галанта»:
«Галант, несомненно, был выдающимся ученым, а не мошенником и не мистификатором, как пытались приписывать ему его недруги. Все это понимали. Кстати, даже Сталин просил Галанта написать статью о нем в журнале, но он отказал ему».
И.Б. Галант опубликовал в журнале «Клинический архив…» ряд работ, в частности: «Делирий Максима Горького (о душевной болезни, которой страдал М. Горький в 1889-1890 гг.)»; «О суицидомании Максима Горького»; «К психопатологии сновидной жизни Максима Горького»; «Генеалогия Максима Горького»; «Пориомания ( мания бродяжничества) Максима Горького»; «Эвропатология и эндокринология»; «О душевной болезни С. Есенина»; «К суицидомании Максима Горького», «Психопатологический образ Леонида Андреева»; «Эвроэндокринология великих русских писателей (Лермонтов, Пушкин, Достоевский, Некрасов, Л. Андреев, Крылов)»; «Психозы в творчестве Максима Горького». По словам известного психиатра, профессора Черносвитова, «Галант опубликовал несколько статей, в которых подвергает сомнению психическое здоровье Максима Горького. Галант обвинил его в суицидомании, пориомании (мания бродяжничества), склонности к садизму… Удивительно, что при этом писатель на психиатра не обижался, а поддерживал с ним дружеские отношения и даже пользовался профессиональными советами доктора, как правдивее изображать психическую ненормальность своих героев». Сохранилась переписка писателя с психиатром, долгое время считавшаяся утерянной.
Евгений Васильевич Черносвитов — профессор, доктор философских и медицинских наук, академик и вице-президент Международной академии науки, искусства, культуры и образования, основоположник социальной медицины в России — ученик Галанта. В работе «К истокам русской духовности. К 110-летию со дня рождения и 80-летия со дня смерти С. Есенина» (ж. «Современное право №4 (2006) Е. В. Черносвитов пишет:
«Иван Борисович Галант возглавлял кафедру психиатрии Хабаровского медицинского института с 1935 по1969 год, с небольшим перерывом — с 1939 по 1942 год. Бесспорно, это был ученый с мировым именем. Две его последние фундаментальные работы были переведены на многие иностранные языки… С 1962 по 1968 год я учился в Хабаровском медицинском институте, заведующим кафедры психиатрии которого и был И. Б. Галант. Я учился в одной группе с дочкой Ивана Борисовича, дружил с ней и потому имел возможность рыться в его архиве и часто лично общаться с ним в неформальной обстановке. Занимаясь в психиатрическом кружке под руководством Галанта, я сделал доклад «О так называемом бреде преследования С. А. Есенина», где пытался доказать, что никаким бредом наш великий поэт не страдал. Иван Борисович выслушал мое сообщение весьма спокойно и заметил: «Ты не клиницист, ты все психологизируешь, не видя у Есенина психической патологии. Знаешь, я уже спорил с одним психиатром, который считал, что «психическое здоровье Есенина не вызывает сомнения». Это был мэтр европейской психиатрии Пьер Жане. Именно по его заключению в 1923 году твоего поэта выписали из Maison de Sante. А вот если бы пролечили, может быть, он и остался бы жив, а не повесился». Тогда, в 1962 году, мне трудно было возражать Ивану Борисовичу. Но сейчас… Сейчас передо мной его статья «О душевной болезни Есенина», и я знаю под чью диктовку эта статья была написана».
Авторы статей о Галанте, журналисты «Хабаровского Экспресса» К. Пронякин и И. Харитонова, вступившие в переписку с профессором Черносвитовым, получили от него второе письмо (от 09. 08. 2009), где он раскрывает заказчиков той «мерзкой статьи» в отношении поэта Есенина: «Заказчики Галанта — Бухарин и Ганнушкин… Бухарин и клика были могущественнее Сталина (по крайней мере до ХV съезда ВКП(б) 1927 года. Что мог против них Галант? Ничего. Его спасала только гениальность». Похоже, что здесь Евгению Васильевичу изменяет присущая ему объективность. Ведь кто-кто, а он хорошо знает, что Иван Борисович Галант был не только гением, но и человеком безупречной честности и большого мужества. Не мог он написать эту статью о Сергее Есенине под чьим-то давлением. Хватило же у него мужества отказать самому Сталину в просьбе написать о нем. Вряд ли уже тогда Сталин уступал в своем могуществе другим руководителям Советского государства.
Вполне возможно, что, несмотря на разрыв дружеских отношений с Галантом после их принципиального разговора о смерти Есенина, Е.В. Черносвитов пытался ослабить нападки на Ивана Борисовича по поводу его статьи о великом русском поэте. Не соглашаясь с версией Галанта о душевной болезни Есенина, которая и привела его к смерти, Черносвитов не хотел, однако, «топить» своего учителя, по-прежнему считая его гениальным психиатром. Правда, Евгений Васильевич не совсем ладит с датами: разрыв отношений между учителем и учеником случился не в 1962 году, когда студент Черносвитов учился на первом курсе, а в 1968-м. «Впервые я отстаивал психическое здоровье Сергея Александровича, — говорит Евгений Васильевич в беседе с авторами статьи «Секрет доктора Галанта», — не касаясь вопроса его гибели, в 1968 году при сдаче госэкзамена по психиатрии в Хабаровском мединституте (ХГМИ) перед моим первым учителем Иваном Борисовичем Галантом… Вследствие моего «спора» с Галантом о Есенине был полный разрыв с семьей Ивана Борисовича (мы были друзьями): я не женился на его красавице и умнице дочери, перестал у них бывать. Галант все же поставил мне на экзамене «хорошо» (все шесть лет обучения в ХГМИ я был старостой психиатрического кружка, который вел Иван Борисович и он не раз поручал мне проводить занятия с коллегами вместо себя)». Но в дальнейшем получилось так, что Е.В. Черносвитов все-таки породнился со своим учителем. Рассказывая об этом в интервью «МК» (17 июня 2010 г.) Евгений Васильевич, в частности, заметил: «В 17 лет моя дочь поступила в ХГМИ, а в 18 лет вышла замуж за однокурсника. Наполовину русского, наполовину еврея. Моя внучка унаследовала мои глаза. А моя дочка стала очень похожа на мою бабушку, в молодости, конечно. Только моя бабушка была русой, а моя дочка брюнетка… Конечно, теперь я считаю своим долгом рассказать своей внучке, кто были ее предки… и об Иване Борисовиче Галанте…». Кстати, Любовь Ивановна Галант, дочь И.Б. Галанта, с которой Е. В. Черносвитов учился в одной группе и дружил с ней, живет в Израиле и работает в психиатрической клинике.
Знал ли автор книги «Тайна гибели Есенина» статьи, опубликованные в журнале «Клинический архив гениальности и одаренности (Эвропатология)» так, как должен знать серьезный исследователь? Обратил ли Кузнецов внимание на то, что многие из этих статей принадлежат перу Ивана Борисовича Галанта, а не Таланта и тем более — Голанта? Знакомился ли с работами профессора Е.В. Черносвитова о Есенине? Ведь первые из них были опубликованы задолго до издания книги Кузнецова, в частности: «Еще раз о смерти Сергея Есенина», журн. «Ветеран», № 4, 1990; «Оскорбление легендой», там же, №№ 11-12, 1990; «Еще раз о смерти Сергея Есенина», «Молодежь Грузии», № 25, 29 июня 1990 г.; И, наконец, был ли Кузнецов в курсе, что еще в 1989 году Черносвитов поднял вопрос о необходимости эксгумации останков поэта?
О Есенине Евгений Васильевич опубликовал свыше 50 статей, одну книгу, неоднократно выступал по радио и телевидению. «Во всех выступлениях, — пишет он в эссе «Promenade des Anqlais», — я начинал: (и подчеркивал это) «… никаких версий о гибели Сергея Есенина я не выдвигаю и убежден, что для решения вопроса о причине его гибели необходимо повторное судебно-медицинское исследование, непременно включающее эксгумацию останков поэта»». Именно с этих позиций Е.В. Черносвитов выступает как против тех, кто во главе с Ю.Л. Прокушевым настаивает на том, что Есенин покончил с собой, так и против тех, возглавляемых Э.А. Хлысталовым и Куняевами (отцом и сыном), кто категорически утверждает, что Есенина убили. По словам профессора Черносвитова, «апофеозом бессмыслицы (Лев Шестов) нового «мифа» о Есенине… и стал фильм 2005 года «Есенин» — пошлый, лживый и безответственный (презумпция невиновности в отношении выдающихся для своего времени лиц была в этом фильме грубо нарушена до карикатурной очернительской формы; потомкам всех, обвиненных в убийстве Есенина, следовало бы подать в суд на хлысталовых-безруковых и иже с ними!)».
И не только на них. Но и на таких, как Виктор Кузнецов, для которого презумпция невиновности — пустой звук. Нашпиговав свою книгу о Есенине множеством архивных документов, автор ее уверен, что они-то неопровержимо доказывают виновность тех, кто в них фигурирует. Возможно, хотя верится с трудом, Кузнецов отнесся бы к вопросу об использовании документов более ответственно, если был бы знаком со стенограммой заседания Есенинского комитета по версии гибели С. А. Есенина 24 декабря 1991 года. На этом заседании Е.В. Черносвитов, выступив как крупный специалист в области криминалистики (он — международный эксперт и член криминологического совета (Любек, Германия), а также католической Академии (Штутгарт, Германия), подчеркнул:
«Это большая иллюзия, что в спецслужбах, в архивах можно найти какую-то новую информацию. Нужно хорошо знать историю всех архивов в нашей стране. Что такое документ? В данном случае акт Гиляревского документ или не документ? Я проверил спецархивы по данному случаю… На агентуру мы никогда не получим никаких сведений. Прежде чем получаем материалы из спецархива, проверяют соответствующие работники, что можно нам показать. Поэтому если мы имеем дело, то это не значит, что мы имеем все дело. И потом — если мы обнаружим в архиве, что был отдан приказ конкретным лицам убить Есенина. И находим в деле, что убийство совершенно так-то. Но разве это документ? Разве мы не знаем, сколько такого рода документов было создано за историю вообще спецслужб не только в нашей стране, но и в других? На то они и профессионалы, это их методы работы, поэтому в отношении документов нужно избавиться от этой иллюзии, никогда ничего мы не найдем, а если найдем, это надо будет проверять».
В 2004 году книга Кузнецова о смерти Есенина была переиздана СПб Издательским Домом «Нева» с несколько измененным названием «Сергей Есенин: тайна смерти (казнь после убийства)». В аннотации указывается: «В своей существенно дополненной и переработанной книге В. И. Кузнецов представляет новые факты и аргументы, убедительно доказывающие убийство великого русского поэта». По сравнению с первым изданием книга Кузнецова действительно потолстела: с 334 страниц до 480. На этот раз «некий заезжий… психиатр Иван Борисович Талант» исчез (возможно, кто-то в редакции что-то знал об И.Б. Галанте (а не Таланте), а, может быть, проконсультировался с известными в Петербурге психиатрами), но Евгений Яковлевич Голант остался. Правда не в главе VI. «Чекисты в белых халатах», а в главе Х. «Режиссер кровавого спектакля» (стр. 209-210). Где же тут логика? Казалось бы, здравый смысл должен был вразумить Кузнецова: если лопнул миф о Галанте, то заодно с ним — и о Голанте, поскольку в книге речь идет об одном и том же человеке. Но вопреки всему Кузнецов с маниакальным упрямством настаивает на своем и, в частности, на том, что Голант был психиатром. Неужели Виктор Иванович не видит разницы между понятиями «психиатр» и «педагог»? Е. Я. Голант не был психиатром хотя бы потому, что не получил медицинского образования. Он интересовался психиатрией не только потому, что был очень любознательным человеком, но и как педагог, а тем более — педолог. Вот и обвиняет Кузнецов Голанта и в том, что он «пропагандировал псевдонауку педологию». Ну, что здесь скажешь? Разве что Виктор Иванович продолжает жить и мыслить в атмосфере тех незабываемых времен, когда социология, генетика и кибернетика были объявлены лженауками, а генетика (если мне память не изменяет) — еще и «продажной девкой империализма». Не свидетельствует ли это не только о невежестве, но и ретроградстве Кузнецова. И это далеко не единственный ляп в его книге о гибели Есенина. Впрочем, невежество и ретроградство нередко, дополняя друг друга, вполне совместимы…
Легко, конечно, опорочить доброе имя человека, особенно тогда, когда его уже давно нет в живых. У Евгения Яковлевича был только сын Виктор (1928 г. рождения), в котором он души не чаял. Еще при жизни отца Виктор Евгеньевич, блестяще окончив в 1950 физико-механический факультет Ленинградского политехнического института, вскоре заявил о себе как о талантливом ученом-физике. С 1958 года он работал в Физико-техническом институте им. А. Ф. Иоффе, где прошел путь от старшего научного сотрудника до академика АН СССР (с 1990 г.), директора Отделения физики плазмы, атомной физики и астрофизики. О клевете на его отца он, разумеется, не знал: его никогда не привлекало криминальное чтиво. В 2008 году его не стало, а его выросшие дети (сын и две дочери), равнодушные, как и их отец, к низкопробной литературе, тоже понятия не имеют об этой грязной истории. Вот и решился я, когда, будучи уже в Израиле и случайно наткнувшись на книгу Кузнецова о смерти Есенина, в меру своих возможностей докопаться до истины и показать: кто есть кто. Каюсь, что очень увлекся этой историей о клевете на Евгения Яковлевича Голанта. Но он учил нас, своих учеников (студентов и аспирантов): если возникает вопрос, то надо, не жалея времени, докопаться до его сути. Вряд ли удалось мне это до конца, но надеюсь, что хотя бы отчасти…
Однако вернемся, наконец, к Евгению Яковлевичу Голанту. На этот раз как к историку. Даже в преклонном возрасте он ярко и захватывающе преподавал историю педагогики, главным образом зарубежной, с упоением рассказывал о жизни и педагогических идеях великих древнегреческих философов Демокрита, Сократа, Платона, Аристотеля, выдающихся мыслителей и педагогов эпохи Возрождения Витторио де Фельтре, Франсуа Рабле, Томаса Мора, Эразма Роттердамского и нового времени Яна Амоса Коменского, Джона Локка, Жан— Жака Руссо, Клода Адриана Гельвеция, Дени Дидро, Иоганна Генриха Песталоцци, Фридриха Адольфа Дистервега, Иоганна Фридриха Герберта и других. Лекции профессора Голанта были эмоциональными по форме и интеллектуально насыщенными по содержанию. Он старался, с одной стороны, воздействовать на чувства слушателей, а с другой — на их интеллектуальную сферу. С этой целью он придавал большое значение отбору ярких, типичных фактов и убедительных обобщений, добиваясь при этом их правильного соотношения. Он не просто передавал нам, студентам, знания, а вызывал к ним глубокий интерес, учил нас логически мыслить, вникать в суть изучаемых вопросов. Недаром он любил нам говорить: «Надо брать быка за рога!» Вместе с тем приучал нас самостоятельно добывать новые знания. Все это учитывалось мною в своей педагогической практике и в научно-исследовательской работе, а в Израиле — в журналистской и публицистической деятельности.
В то же время история педагогики интересовала Евгения Яковлевича и в научно-исследовательском плане. В его работах основное внимание уделялось проблемам развития образования в странах Европы и Америки. Знание языков позволяло ему читать научные работы и журналы в подлиннике и без переводчиков общаться с виднейшими представителями зарубежной педагогики, психологии, философии. Он, в частности рассказывал о своих беседах с выдающимся американским философом, психологом и педагогом Джоном Дьюи (1859—1952). Кстати, в свое время студенты педагогических институтов высоко ценили написанный Е. Я. Голантом в соавторстве с Ш. И. Ганелиным учебник по истории педагогики (1940). На протяжении нескольких десятилетий они возглавляли научную деятельность кафедры. По словам той же Радиной, «они были ведущими авторами «Ученых записок», которые выпускала кафедра, активными и заинтересованными участниками всех дискуссий, руководителями большого количества аспирантов… Оба они были страстными спорщиками, непримиримо спорили между собой и оставались добрыми друзьями». Нередко мне доводилось видеть их, рядом сидящих в Большом зале филармонии и наслаждаться любимыми симфониями.
Евгений Яковлевич не остался без дел и как юрист. Заинтересовавшись вопросами школоведения, он разрабатывал основные принципы управления образованием, права и обязанности руководителей школы: директора, его заместителей по учебно-воспитательной работе и по производственному обучению, организатора внеклассной и внешкольной работы, помощника директора по хозяйственной части и других должностных лиц. В результате проделанной работы вышла в свет книга «Руководство школой» (1957).
У него было необычайно развито чувство долга. Не случайно он любил повторять слова Гете (перед гением которого преклонялся): «Жизнь— это долг, хотя б она была мгновеньем». Но долг, поддерживаемый не холодным рассудком, а потребностью души и сердца. Иначе говоря, долг, в основе которого обычно лежит доброта как нравственное качество личности. Доброта Евгения Яковлевича как раз и была такой. Она проявлялась во всем его облике: в участливом взгляде его близоруких глаз, в приветливой улыбке и мягком смехе, в доверительной манере говорить и слушать. Слушать даже тогда, когда речь говорившего состояла из прописных истин. Он был в курсе жизни каждого из своих аспирантов, знал об их проблемах и деликатно помогал эти проблемы разрешать. Нередко он поддерживал нуждающихся аспирантов материально, но делал это так, чтобы они об этом не знали.
Убедился я в этом и на личном опыте. В 1963 году в Ленинграде (в Таврическом дворце) проходил II съезд общества психологов СССР. В пяти томах, заранее подготовленных, были представлены материалы самых интересных и значимых исследований (по сути дела, за годы Советской власти) не только по вопросам общей психологии, но и ее основных отраслей (в зависимости от объекта психологического изучения): возрастной психологии, педагогической психологии, психологии труда, инженерной психологии, социальной психологии и других. Этот пятитомник не раздавался бесплатно, а продавался. Евгений Яковлевич, зная о моих финансовых затруднениях (поступив в заочную аспирантуру, я продолжал работать учителем истории и психологии в одной из сельских школ Ленинградской области), попросил другого аспиранта, с которым я дружил, вручить мне эти тома и сказать, что президиум съезда принял решение раздать бесплатно не проданные пятитомники аспирантам-заочникам, занимающимся наукой «без отрыва от производства», но не говорить, от кого. В дальнейшем, уже после смерти Евгения Яковлевича, мой друг (ныне — доктор педагогических наук), раскрыл мне секрет.
Я благодарен судьбе за то, что она предоставила мне возможность длительное время общаться с этим мудрым и доброжелательным, благородным и скромным человеком: сначала — в студенческие годы, а в дальнейшем — в аспирантуре. Он был для меня (и не только для меня) не просто профессором кафедры общей педагогики, блестящим лектором, преподававшим курс истории педагогики, и замечательным научным руководителем, но прежде всего наставником, учившим ценить духовную, нравственную сторону жизни, ибо, как он постоянно повторял, «не хлебом единым жив человек».
Со светлой грустью вспоминаю я о незабываемых встречах с ним. А встречались мы, когда я стал его аспирантом, весьма часто, особенно в период непосредственной работы над диссертацией. Встречались, как правило, у него дома, в его уютном, заставленном книжными шкафами, кабинете. Жил он в старом, но добротном доме по улице Радищева, в центре Ленинграда, вблизи от Невского проспекта и Московского вокзала Умением держать себя просто и естественно он снимал с меня скованность и застенчивость. С ним хотелось делиться своими переживаниями и раздумьями по наболевшим вопросам, быть до конца искренним и откровенным. Он не подавлял меня своим авторитетом, явным интеллектуальным превосходством, не навязывал своих взглядов. Как-то незаметно подводил меня к принятию важных для диссертации идей. Так, стремясь придать моим поискам путей и приемов воспитания активности и самостоятельности учащихся в процессе учебной работы (тема диссертации) творческую направленность, Евгений Яковлевич привлекал мое внимание к этической проблематике. Мы рассуждали (разумеется, говорил в основном он, а я слушал) о важнейших принципах и категориях морали, особенно о гуманизме и совести, о смысле жизни и счастье человека, о нравственной свободе и ответственности личности.
Не могли мы в ходе наших встреч не обратиться к национальному вопросу, к трагической истории еврейского народа и феномену антисемитизма, к Катастрофе европейского еврейства и ее последствиям. С болью и грустью говорил Евгений Яковлевич о гибели многих своих родственников, товарищей, и друзей, которых знал с детства. Но с какой радостью и гордостью отзывался он об образовании Государства Израиль, о его социально экономических и военно-политических достижениях, о Шестидневной войне 1967 года…
Мысленно возвращаясь в то уже далекое прошлое, я нередко вспоминаю, как 11 июня 1968 года в одной из самых больших аудиторий института отмечалось 80-летие со дня рождения Евгения Яковлевича. Среди многочисленных приветствий, поздравлений и пожеланий в адрес юбиляра особое внимание привлек плакат «8:0 в Вашу пользу!» Пожалуй, нельзя было лучше сказать о жизни этого так много сделавшего доброго для других и поэтому по-своему счастливого человека. Видимо, о таких людях думал Хемингуэй, когда писал: «Счастье — это ощущение своей нужности».
Мне повезло в общении с такими людьми, как профессор Евгений Яковлевич Голант. И когда я теперь, погружаясь в прошлое, вспоминаю о них, мне становится легче переносить те трудности, которыми, увы, так богата репатриантская жизнь, особенно в пожилом возрасте. Порою духовное общение с теми, кого уже нет в живых, способно исцелять душевную боль у тех, кто продолжает жить.
