Элла Грайфер. Глядя с Востока. 65. Читая Ривоша

Loading

 


Элла Грайфер

Глядя с Востока

65. Читая Ривоша

Мемуары Эльмара Ривоша относятся к тому разряду книг, который в России и на всех подвластных ей территориях был полвека практически запрещен, зато (особенно начиная с 60-х годов) широко публиковался в Европе и Америке. Читательская реакция была, по преимуществу, эмоциональной, что вполне объяснимо. Сходные эмоции не может не вызвать у читателей, не исключая и меня, и «Рижский манускрипт». Полагаю, что лишний раз выражать или описывать их необходимости нет. Зато, как мне кажется, пришло время прочесть эти тексты еще и другими глазами. Не только прочувствовать, но и понять, использовать опыт и сделать выводы. Это, ясное дело, задача не для одной статьи, но хоть для затравки…

Итак, мемуары Эльмара Ривоша — это очень интересно. Язык у него подвешен хорошо, глаз цепкий, а главное – не скрывая своего мнения о происходящем, он, тем не менее, не пытается подгонять события под свою концепцию и разобраться ему явно важнее, чем оправдаться. Так что при внимательном прочтении этот текст способен поставить под сомнение множество «прописных истин».

«Как овцы на бойню», или Банальность зла

Я вынес эту душу к вам – свою и вашу душу,

А вы решили, что она не ваша, а моя.

Э. Межелайтис

С подачи латышского соседа задается Эльмар Ривош вопросом, который возбуждает споры и по сей день. Как же так получилось, что евреи на убой пошли без сопротивления, как овцы на бойню. Как можно? Стыд и срам! Особенно стыдно было, помнится, нашим доблестным сионистам, некоторым стыдно и по сей день. Я лично держала в руках пару-другую трактатов, написанную как выжившими, так и «болельщиками» исключительно в свое (их) оправдание: Не все, мол, без сопротивления, были такие, которые боролись, некоторые даже с оружием в руках, а некоторые даже и без оружия героически боролись за выживание, свое и семьи, и неизвестно еще, какой героизм был самый геройский…

Но все эти рассуждения годятся разве что для морального оправдания. Стыдно кому-то быть, может, и перестанет, но ответа на вопрос по существу они все-таки не дают. Я вам по секрету скажу, что никто никогда и не даст ответа, потому что половина ответа – это правильно поставленный вопрос. Глупо спрашивать, почему евреи как овцы на бойню шли, не выяснив предварительно, а только ли евреи?

А как у нас там насчет русских крестьян периода раскулачивания? Ну конечно, конечно, советская пропаганда этих самых кулаков и в голоде обвиняла, и в том, что сходят с рельсов поезда, так нацистская пропаганда евреям и похлеще злодеяния приписывала, но на самом-то деле… На самом деле пошли они миллионами в ссылку, где выжили далеко не все, и даже если бы вздумалось Сталину эшелон-другой прямо завернуть на расстрел… не верится мне чего-то, что оказали бы они сопротивление. Во время изъятия церковных ценностей – еще случались, говорят, бунты, а тут – ни-ни… Так и шли, как овцы на бойню.

А чуть позже, как правильно отметил Н. Коржавин, той дорогой повезли уже самих раскулачивателей. Тоже миллионами, и уж этих во множестве, таки да, сразу на расстрел, а они… ну, как овцы, честное слово!

Или взять те же массовые депортации после захвата Балтии… Евреи там были тоже, но в абсолютных цифрах большинством были, разумеется, латыши или, соответственно, эстонцы, литовцы… И эти, представьте себе, с покорностью тех же травоядных себя вели.

Да что это мы, в самом деле, на России зациклились! А как там насчет Китая? Не забыли еще «Культурную революцию»? Опять же уничтожали, линчевали миллионами, про сопротивление же было и слыхом не слыхать.

Можно понять латыша, с молоком матери впитавшего антисемитские предрассудки и оттого в упор не замечающего, что ведут себя евреи ну ни чуточки не более и не менее мужественно или трусливо, чем оказавшиеся в той же ситуации его единоплеменники. Но ведь и сам Ривош автоматически начинает искать причину в специфических особенностях еврейской истории, не замечая, что массовое уничтожение ни в чем неповинных людей самых разных национальностей, рас и убеждений, причем, в ситуации, когда сопротивление не просто опасно, а хуже того – бессмысленно, в двадцатом веке не исключение, а правило. Банальность, можно сказать.

Та самая «банальность зла», о которой писала Ханна Арендт («Эйхман в Иерусалиме»). До сих пор многие (особенно те, которым было ну очень стыдно!) на нее обижаются: как она, такая-сякая, посмела на жертв нацизма критику наводить? Хотя именно в этой книге Хана Арендт от подобных намерений была далека. О сотрудничестве руководства еврейских общин Венгрии с Адольфом Эйхманом повествовала она вовсе не затем, чтоб моральную критику на них навести, а затем, чтобы продемонстрировать невозможность, немыслимость иного поведения. Чтобы объяснить, что так на их месте поступил бы каждый, и это вот именно страшнее всего. Она-то как раз эту проблему рассматривала в правильном ключе, который гораздо шире чисто еврейского. Приведем два примера из совсем уж недавнего прошлого:

Врываются арабские террористы на еврейскую (конкретно – горско-еврейскую) свадьбу и начинают из автоматов вокруг себя палить. Ни у кого из гостей нет оружия, но все мужчины, не сговариваясь и без команды, мгновенно бросаются в бой. И оказывается, что не всегда срабатывает пара «калашниковых» против разъяренной толпы. Террористов просто растерзали на месте, так что подоспевшей полиции арестовывать было уже некого, а большинство гостей, естественно, уцелели.

На лекцию в американском университете врывается вооруженный автоматом псих и начинает вокруг себя палить. Сориентировался только старый профессор, еврей, переживший Холокост и, видимо, кой-чему обучившийся в процессе. Не думайте, я это безо всякого национализма, ибо среди студентов еврей, я думаю, был не один, но никому сопротивляться в голову не пришло.

Не в личной храбрости тут дело – дело в культуре. Каждый из горцев, бросаясь на бандитов, точно знал, что то же самое делает сейчас сосед справа и сосед слева, и даже если лично он погибнет, то – не напрасно, и все, чье мнение он привык ценить, безусловно одобрят его поступок. А вот американские студенты в этом уверенными быть никак не могли, ибо законы нашей ну очень высокоразвитой цивилизации включают такую закавыку как «предел необходимой обороны». Не смей причинять телесные повреждения вору, не смей поднять руку на хулигана, прежде чем защищаться от убийцы, подумай, найдутся ли у тебя впоследствии доказательства, что он именно это имел в виду.

Ну, то есть, соответствующие законы сами по себе не так уж и плохи. Теоретически они принимают во внимание, что «к каждой кровати городового не приставишь» (И.-Л. Перец). В американских боевиках герой-одиночка спасает положение именно тогда, когда по объективным причинам не срабатывают госорганы, только вот европейский (или израильский!) суд вряд ли поддержал бы того киногероя (американский университет пребывает нынче преимущественно под влиянием идеологии европейской). А уж за советские нравы и обычаи я и вовсе молчу — вспомнить хотя бы прекрасный фильм «Cредь бела дня…» о человеке, осужденном за убийство подонка, издевавшегося над его семьей. Все равно – нельзя!

Расстреливая за любую попытку защитить себя или близких, оставляя слабую надежду на выживание лишь при условии полной пассивности, нацисты всего лишь углубляли и развивали давно уже бесспорное для среднего европейца представление, что самозащита – наказуема. Защищать гражданина имеет право только государство, а если не оно – то совсем никто. Оно и только оно имеет право призвать гражданина под знамена и организованно вести его на войну. И если государство это почему-либо не сумеет (как, например, не сумели защититься от советского вторжения государства Балтии), то граждане его пойдут как овцы на бойню.

Евреи будут геройски драться в английской, французской, американской, советской, израильской армии, а вот в крупных гетто организовать сопротивление, за редким исключением, не смогут. Не потому что евреи, а потому что – люди западной цивилизации. Когда государство само становится врагом, то… против лома нет приема. Не могут сопротивляться ему ни русские «кулаки», ни китайские профессора, ни руководство евреев Венгрии. Сопротивляться могут только люди, государства всерьез не принимающие, живущие общиной – как чеченцы, те же горские евреи, или даже русские крестьяне в период «изъятия церковных ценностей», ибо тогда поднималось все село, а раскулаченных прежде всего изолировали, отделяли от прочих, вырывали из привычной среды.

Ривош описывает, как живет гетто, как функционирует юденрат… также строятся отношения между людьми в любом большом современном городе. Отношения эти не особенно близки, в основном взаимодействие по принципу ролевой игры: наниматель/работник, продавец/покупатель, чиновник/проситель… как везде.

Юденрат взаимодействует с немецким или латышским начальством, как всякая низовая контора взаимодействует с вышестоящими. Сперва надеется наладить отношения, потом выбирает наименьшее из двух зол, потом понимает, что все равно плохо, потом… Вы, кстати, никогда не слышали про инструкцию по увариванию лягушек? Откуда она взялась, может, из пособия для начинающих ведьм? Неважно. Важно, что лягушку ни в коем случае не следует сразу швырять в кипяток – выскочит как ошпаренная. Надо на огонь ставить кастрюлю с лягушкой в холодной воде и нагревать постепенно, вот тогда все получится.

Процесс «уваривания» гетто протекает в формах, привычных современному горожанину, одни и те же стереотипы поведения облегчают кооперацию жертвы с убийцей, да нет, хуже того, они заведомо исключают всякую некооперацию. Даже понимая, к чему дело идет, уже утратив всякий страх (терять-то нечего!) не может современный горожанин сделать ничего, ибо ничего, что могло бы помочь в такой ситуации, делать он НЕ УМЕЕТ. Сопротивление невозможно в одиночку, а организации взяться неоткуда, ибо очень немногим из своих знакомых может он по-настоящему доверять. Так что же остается, кроме бегства (не часто удачного), да разве что еще самоубийства?

А как поступили бы на их месте вы – особенно те, которым стыдно за то, за вчерашнее, ни в коем случае не за сегодняшнее? Как (без всяких «бы») противостоите вы постепенному, но неумолимому сползанию в пропасть, безумным с точки зрения стратегии территориальным уступкам, переговорам под огнем, европейскому ножу в спину, американскому предательству? Даже те, что все понимают, даже те, что говорят это вслух… Что они могут сделать? Что?..

Современное государство отнимает у человека привычку защищать себя, обещая гарантировать ему безопасность. На этой, им самим заботливо подготовленной площадке, его с легкостью переигрывает любой людоедский тоталитаризм. Именно «банальность» зла, его беспроблемная встраиваемость в привычные формы жизни и быта, и обеспечивает его непобедимость. Об этом толковала Хана Арендт. Но от нее заслонились надуманным обвинением в «неуважении к жертвам», ибо, если позволить себе услышать ее вопрос, придется сознаться, что не имеешь ответа.

Очень старательно обходят его «профессиональные евреи» — чиновники европейских общин, состоящие на жаловании соответствующих правительств, неплохой навар имеющие со «сверхуникальности», неповторимого Холокоста, но еще больше заинтересованы в этой легенде нееврейские жители европейских стран. Потому что если поведение «овец на бойне» характерно вот именно, только и исключительно для евреев, то им-то, самим-то, выходит, такая неприятность отнюдь не угрожает. Они – защищены. У них – права и свободы. А главное, они – ну ужас, какие храбрые! С ними такого не может быть, потому что не может быть никогда!

За что?

Свистит судья, хоть мне он не судья,

Я в их игре – как мальчик для битья.

С. Крылов

Активное участие литовцев, латышей и эстонцев в «Окончательном решении» обусловлено активным участием евреев в «благодеяниях» наступившей годом раньше советской власти. Этому верят многие, в том числе и евреи. До недавнего времени верила этому и я.

Для удобства анализа рассматриваемое утверждение стоит разбить на три части:

1. Советские власти обошлись с евреями милостивее, чем с «коренными». Правда ли это? Нет, это неправда.

Латышей в Латвии было, по переписи 35 года, 77,0%, а евреев 4,9%. Среди депортированных было по уточненным данным 1789 евреев и 11 598 латышей.  Займемся несложной арифметикой: В 1935 году латышей в Латвии проживало примерно в 16 раз больше, чем евреев, а число депортированных в 1940-41 году латышей всего в 6,5 раз больше. Иными словами, на каждую душу еврейского населения приходится примерно в два с половиной раза больше депортированных, чем на каждую латышскую душу.

Не то чтобы евреев преследовали ровно за то, что они евреи (это началось позже), но представление, что советская оккупация латышам несла кнут, а евреям пряник, явно не соответствует действительности.

2. Советские власти предпочитали брать к себе на службу евреев, и евреи широко использовали эту возможность. Правда ли это? Да, это правда.

Точные цифры я даже не пытаюсь искать, больно уж активно шли подтасовки и искажения с обеих сторон, но в пользу такого утверждения говорят как воспоминания свидетелей и участников, так и никем не оспариваемый факт преобладания левых настроений у еврейской интеллигенции всей Европы (не преодоленного, к сожалению, и по сей день).

3. Именно поэтому латыши ассоциировали евреев с советскими зверствами и по приходе немцев за них мстили. Правда ли это? Нет, это неправда.

Никто, представьте себе, ЗА ЭТО никому не мстил. Разумеется, большинство потенциальных объектов такого мщения от немцев сбежали, но все же далеко не все. К несбежавшим относится, в частности, наш мемуарист. В МОПРе состоял, пошел добровольцем в Красную армию, что было, скорее всего, известно немалому количеству соседей, коллег, знакомых, родственников и прочих встречных-поперечных.

Понятно, что первое время после прихода немцев он старается «снизить профиль», в госучреждения носа лишний раз не совать, там, где его слишком хорошо знают, не появляться, и т.п., но вскоре убеждается, что боялся зря. Устраивается на выгодную со многих точек зрения работу – печником при юденрате, (а жену и вовсе прислугой в семью немецкого офицера берут) по всему гетто ходит, во многих местах его узнают, берет через знакомых частные заказы, и никто даже не пытается на него донести. Да кому доносить-то? Большевистских пособников среди евреев не ищет никто, ни еврейская полиция, ни гестапо, ни латышские «патриоты».

У этих интерес может возбудить разве что хорошенькая дамочка на предмет «осквернения расы» или кто побогаче – на предмет грабежа. Среди этих самых ограбленных и убитых богачей Ривош не без злорадства отмечает некоего германофила, что аж лошадей в одной конюшне с баронами держал – и вот теперь в награду от своих любимцев получил пулю… (Ох, товарищ Ривош, не торопиться бы Вам злорадствовать! Поглядим еще, что сами-то Вы увидите вскорости от Ваших русских (т.е. советских) любимцев… Но это – так, к слову). В первые же дни сжигают «патриоты» синагоги со всеми, кто в них находится, хотя вряд ли была для них тайной взаимная «любовь» советских властей и верующих всех мастей.

Вы будете смеяться, но просоветские симпатии Ривоша не уменьшают, а увеличивают его шансы на выживание. Случайно встреченный бывший коллега по МОПРу подкидывает курево и предупреждает об опасности, знакомый латыш соглашается спрятать его после бегства из гетто, поскольку уверен, что русские скоро вернутся. Облегчает задачу и то, что еврея в Ривоше с ходу не определить – он ассимилирован, принадлежит к тому самому слою образованных евреев, в котором левые настроения были особенно сильны, в отличие от какого-нибудь ешиботника, которого в этом заподозрить трудно, зато обнаружить и уничтожить куда как легко.

Но если не за это – тогда за что же? Или, хотя бы, — зачем?

Зачем?

Реальность – это такая штука, которая никуда не девается

после того, как ты перестаешь в нее верить.

Филипп К. Дик

Упреки прогрессивному человечеству в недооценке Холокоста и неоказании помощи жертвам давно уже стали общим местом. Особенно патетически звучит критика в адрес «йешува» (зародыша будущего Израиля): нас там убивали, а они тут даже верить в это отказывались… Да так ли уж непростительно не верить в далекой Палестине, если даже Элмар Ривош, находясь в самом, можно сказать, пекле Холокоста, не в силах поверить в него?

Ну да, понятно, клевета, грабеж, бесправие, издевательства, полная беззащитность, рабский труд… все это не может не быть причиной смерти очень многих, в перспективе, возможно, даже и всех, но… Кому и для чего нужны эти фабрики смерти, планомерное уничтожение вместо эксплуатации, использования рабочей силы? Не случайно в роли спасителей евреев, по свидетельству Ривоша, не раз и не два выступают… тыловые подразделения вермахта. Услышав о подготовке очередной «акции», они своих рабочих в гетто увезти не дают, прячут в мастерской или около, причем, отнюдь не по доброте душевной. Они же не лошадок деревянных стругают, они обслуживают действующую армию. Сегодняшний расстрел еврейского жестянщика может унести завтра жизни десятка немецких солдат.

Но для Гитлера это, очевидно, не аргумент. Вместо оружия, боеприпасов и пополнений на фронт эшелоны евреев везут в Освенцим. Массовое убийство – как самоцель, вопреки всякой логике, вопреки своим собственным интересам. В такое, согласитесь, поверить трудно. Можно понять и тщетные надежды Ривоша, и недоверие йешува, но сегодня, больше полувека спустя, вероятно, все же уместен вопрос, а всякой ли логике вопреки?

Человек, бегущий по движущейся ленте тренажера, прекрасно понимает, что с места он не сдвигается, и, тем не менее, часами предается этому занятию. Приходится либо признать его полным идиотом, либо допустить, что не всегда цель бега – скорейшее перемещение из пункта А в пункт В. Когда убийство, тем паче, массовое, совершается не ради наживы (ограбить и без этого было можно, а «фабрика смерти» при всем «рациональном использовании трупов» предприятие заведомо убыточное), не в процессе борьбы за власть (еврейские амбиции отнюдь не шли дальше личной карьеры), не из опасения каких-то враждебных действий, то… Интеллигент двадцатого века никакой другой причины выдумать не может, ибо накрепко позабыл, что убийства бывают еще и РИТУАЛЬНЫЕ.

Ну, то есть, не то чтобы он вовсе про такие чудеса не слыхал, а просто в его представлении такие убийства – дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, сохранившиеся разве что у тех аборигенов, что съели Кука. Но это – глубочайшее заблуждение. Ритуальные убийства и в нашем мире распространены отнюдь не менее (если не более), чем убийства с корыстной целью. Почему это так и для чего они нужны – читайте Рене Жирара или хотя бы мой пересказ его теории, сейчас нам достаточно разобраться только с одним аспектом, которого вот именно не понимает Ривош – с их внутренней логикой.

Понятна логика убийцы-грабителя, стремящегося стать владельцем чужого имущества: не будет хозяина – я займу его место. Понятна логика уничтожения соперника: не будет его – и предмет соперничества (от политической власти до любви представителя противоположного пола) будет моим. Понятна и логика (реальной или ошибочной) самозащиты: не будет его – и угрожать мне станет некому. Даже убийство из мести психологически вполне объяснимо. Но возьмем, к примеру, ритуальное убийство из тех, что (по свидетельству известного этнографа С. Максимова) в России практиковались вплоть до 19 века: при закладке водяной мельницы очень было желательно какого-нибудь припозднившегося прохожего в омут столкнуть.

Вспышки антисемитизма есть традиционная форма ритуального убийства, распространенная в странах европейской цивилизации. Применяется обыкновенно в ситуации «форс мажор», т.е. при столкновении с проблемой, для которой невозможно найти реальное, практическое решение. Не важно, идет ли речь об эпидемии чумы, от которой еще не изобрели лекарства, экономическом кризисе, который не одолеть, или о развале пережившей себя империи.

В частности, нашествие советской власти было для народов Балтии такой трагедией, от которой невозможно, непонятно как защититься. То, что многие евреи, несмотря на репрессии, охотно сотрудничали с советами – факт, но этот факт сам по себе в обвинении евреев никакой роли не играл, ибо никому даже в голову не пришло разыскивать и наказывать виновных. Настоящей задачей была компенсация собственной слабости, сохранение самоуважения, создание «образа врага», борьба против которого не была бы столь безнадежна. Причем, естественно, самой первой и легкой добычей оказывались именно те, кто с советами НЕ сотрудничал, но это, как сказано, никого особенно не волновало.

Механика эта известна, как выразился Рене Жирар, «от сотворения мира». Не будем сейчас обсуждать, хорошо это или плохо, для нас важнее выяснить, как же ухитрилась она при всем при том остаться непостижимой для большинства образованных и культурных людей 20-го века, считая и нашего мемуариста?

Дело в том, что в те времена в западной цивилизации абсолютно доминировала (да и сейчас в значительной степени доминирует) вера в исконность, изначальность рационального виденья мира. Толстые научные труды без тени юмора утверждали, что человек сперва от обезьяны произошел, потом по сторонам огляделся, увидел, что со всех сторон дикие звери из дикого леса, и выдумал с перепугу религию. Представляете себе: пока обезьяной был – не боялся, и выживать умел, и себя отстаивать, а как в люди вышел – так сразу все и позабыл. И начал Перунам-громовержцам поклоняться, поскольку еще не знал, как устроить громоотвод. А мы уже много чего знаем и все остальное непременно узнаем вскорости, нам, стало быть, религия ни к чему.

Между тем, прав был покойный А. Мень, утверждавший, что хотя теоретически возможность существования настоящего атеиста отрицать сложно, в жизни такого встретить ему ни разу не довелось, притом, что уж он-то много чего повидал в жизни. Хотя мировоззрение современного западного человека от классической религии действительно отличается, да только… отнюдь не в сторону большей рациональности. Ни утверждение, что всякий человек в глубине души демократ, ни постулат о повышении производительности труда при переходе от частной собственности к государственной, ни теория про «правильные» и «неправильные» расы ни наукой, ни (что важнее!) практикой не подтверждаются никак. Причем, в отличие от, скажем, догмата о непорочном зачатье или о сотворении мира из ничего, утверждения эти вполне поддаются проверке, и чтобы от оной их спасти, соответствующие идеологи создали целую индустрию сокрытия и отрицания нежелательных фактов, коим же имя – легион.

Ни Ривоша, ни его многочисленных единомышленников все это нисколечки не смущает. Без всякого осуждения отзывается он, например, о конфискации собственности «буржуев», об их «перевоспитании» физическим трудом. И не мешает ему ничуть, что прибыль от физического труда буржуя, полвека за конторским столом просидевшего, выразится числом отрицательным (с учетом затрат на похороны). А еще больший минус в виде всяческих дефицитов, недопоставок, неурожаев и выпуска миллионами штук кухонных терок, в которых дырки забыли проколупать, обернется еще и похоронами немалого количества пролетариев, которые тоже денег стоят.

Одобрение действий несомненно жестоких и однозначно убыточных во славу собственной квазирелигии отчего-то никак не помогает Ривошу энд компании понять аналогичную логику другой идеологической группировки. Они железно убеждены, во-первых, в полной рациональности собственного мировоззрения, а во-вторых, в том, что в нашем мире никакие религиозные или даже квазирелигиозные предрассудки серьезной роли играть не могут. Притом, что именно эти предрассудки сыграли решающую роль в истории Европы двадцатого века.

Практически синхронно зародились в ней две конкурирующие идеологии с одинаковой структурой:

1. Перечисление солидного количества стоявших перед обществом проблем, весьма болезненных и вполне реальных.

2. Объяснение их причин и путей решения, изготовляемое по методу того самого героя анекдота, что в темном месте кошелек потерял, а искать пошел туда, где светлее. Не важно, насколько полученная модель соответствует реальному положению дел, а важно, насколько легко она усваивается широкой общественностью и создает у нее иллюзию власти над историей и судьбой. Она обязательно включает:

3. Выделение в обществе «мессианской» группы, которая поведет его к светлому будущему, и «жертвенной» группы, которая путь к нему преграждает и, соответственно, должна быть уничтожена.

Вторая мировая война в Западной Европе, очаге ее зарождения, начиналась как завоевательная война двух новых квазирелигий с целью покорения и обращения окружающего мира «неверных», продолжалась закономерным столкновением обеих претенденток, т.е. быстро переросла из религиозно-завоевательной в чисто религиозную, а закончилась «недопобедой» одной из сторон, слишком ослабленной, чтобы продолжить борьбу за мировое господство. Идеология ее, впрочем, популярности не утратила и поныне, в отличие от идеологии побежденной стороны, что приобрела со временем в общественном сознании облик какого-то сатанинского культа.

Не обязательно знать закон всемирного тяготения, чтобы в гололедицу сломать ногу, сунувшего пальцы в розетку незнание закона Ома не спасет. Но и у социологии – свои законы. Непонимание роли религиозных форм общественного сознания не освобождает от необходимости играть предписанную этими формами роль, даже если она, как в данном случае, роль отрицательного персонажа чужой мифологии (евреям, прямо скажем, повезло, что это оказалась мифология побежденной стороны). Но если судьба твоя определяется твоей ролью в чужой мифологии, тем более обидно упускать из виду ситуацию с мифологией твоей собственной.

Где был Б-г?

Где ты был, Луговой, сказал Федька

покойнику, когда я Ростов брал?..

И. Бабель

Во избежание недоразумений отметим сразу: Эльмар Ривош ни прямо, ни косвенно, этого вопроса НЕ задает. Он убежденный атеист, для него Б-га ни до, ни во время, ни после не было и быть не могло нигде. Хоть и зарождается у него в гетто прежде отсутствовавшее уважение к вере и верующим, но и… не более того. Вопроса в тексте однозначно – нет, зато, сдается мне, в нем найдется материал для ответа.

Однако начнем мы все-таки не с него. Начнем лучше с начала, т.е. с ТАНАХа.

И прежде всего обнаружим, что вопрос этот изобрели не мы! Тенденция критиковать Б-га как «не обеспечившего» красной нитью проходит через весь ТАНАХ, да что там ТАНАХ – через всю нашу историю. Разрушение Первого, а за ним и Второго Храма, вавилонский плен и победа римлян, крестовые походы и хмельнитчина неизменно возвращали нас к этому вопросу. Поискам ответа на него посвящена, в частности, одна из самых глубоких и прекрасных книг ТАНАХа – книга Иова. И, честное слово, стоит обратить внимание на предлагаемый ею ответ, вернее – замену ответа. Вместо ожидаемого рационального объяснения получает Иов встречу с Б-гом. Лицом к лицу! Причем (очень важно!) не как компенсацию за перенесенные страдания, а как отклик на возмущенную и непочтительную критику! «Друзья» Иова, изо всех сил пытавшиеся оправдать постигшие его несчастья по известной российской формуле «у нас зря не сажают», напротив, навлекают на себя божественный гнев.

До несчастий своих был Иов паинькой, обряды все исполнял, благотворительностью тоже не брезговал, но как-то вот… не спешил Б-г выйти ему навстречу. Может быть, потому что он и сам не особо в этом нуждался. Жизнь катилась по накатанной колее, ритуалы выполнялись и перевыполнялись, на случай, ежели кто из семейных ненароком согрешил и не покаялся. А тут – прямо-таки в пророки вышел… И пусть лично Иов – фигура вымышленная, но история его – архетипическая, постоянно повторяющаяся в истории нашего народа: за каждой трагедией – очередной рывок, шаг вперед.

Всякий раз гневный вопрос, где был Б-г, оборачивается неожиданной встречей с Ним, раскрытием какой-то новой Его стороны. Вавилонское изгнание открывает путь к пророкам, разрушение Второго Храма порождает Талмуд, хмельнитчина – импульс хасидизма. А вот Шоа ничего такого не породила… пока, во всяком случае. Есть люди, которые на этой почве утратили веру, есть и такие, что, в тех же обстоятельствах, ее обрели, но вот обновления веры, создания новых форм, отвечающих новым запросам, не наблюдается. Почему?

Мне кажется, текст Ривоша дает на это вполне убедительный ответ. Чем его, собственно, так потрясает «Кадиш» у братской могилы? А тем, что до сих пор ему, оказывается, ни разу не доводилось слышать молитву, произносимую ВСЕРЬЕЗ.

Притом, что Рига тридцатых – это все-таки не Москва пятидесятых годов. Трудно представить, чтобы, при всем своем атеизме, не бывал Ривош ни разу в синагоге, не слышал «Шма», чтобы не было верующих среди его родных и знакомых, в т.ч. и людей, к которым он относился с уважением. Но как переживали, как понимали свою веру люди, с которыми он общался?

Как элемент «приличного поведения», соблюдаемый, дабы не шокировать приличное общество, как сантиментальные воспоминания детства, как знак культурного статуса. В лучшем случае – как некий внутренний стержень, на котором держится самоуважение и система ценностей отдельного человека. Не доводилось ему прежде сталкиваться с религией в ее основной, изначальной функции – важнейшего связующего элемента человеческих сообществ. Только в гетто, у свежей могилы, узнал он, что молитва может быть выражением общности истока, судьбы и надежды, укреплением и углублением этой общности.

Не то чтобы он в такой общности не нуждался или до того ее не встречал, а просто искать он ее привык совсем в другом месте: не в традиционной религии, а в новой идеологии – одной из двух, описанных выше. Также как большинство его современников-европейцев, любой расы, национальности и вероисповедания.

Во времена Вавилона или хмельнитчины вопрос «Где же был Б-г?» можно было развернуть как: Я упрекаю Его, ибо не приемлю сотворенный и управляемый Им мир. Я не знаю, как мне дальше в нем жить, я обязан найти ответ. Иначе придется просто повеситься.

В современном же мире это означает примерно: Некого упрекать, ибо силы, управляющие миром, – безлики и безразличны. Пережитое нами еще раз подтверждает, что традиционная религия – просто старая ветошь. Мы пойдем другим путем.

Иными словами – современный вариант вопроса/ответа предполагает наличие какой-то приемлемой альтернативы для традиционной веры в традиционного Б-га. Некой, можно сказать, усеченной квазирелигии.

Это – сторона социологическая. А вот еще и другая: мистически-эмоциональная сторона. Вопреки распространенному мнению, она и в идеологии представлена вполне. Кто не верит – пусть проверит… по знаменитой «Гренаде», например, или по сценам массового восторга, в изобилии представленным в «Обыкновенном фашизме» Там, правда, не наблюдается профессиональной мистики, школ с богатой традицией, вроде индийской йоги или православных отцов-пустынников, но это, скорее всего, следствие одного очень неудобного качества всех без исключения идеологий.

Это касается не только известных нам кровожадных монстров, один из которых и был непосредственным возбудителем Катастрофы, но и идеологий вполне добропорядочных, полезных, вроде сионизма или «прав человека»: исповедующие их сообщества крайне недолговечны. Краткий период энтузиазма и эйфории завершается разочарованием, цинизмом, отчуждением и распадом всех связей. Ну ладно, нацизм разбили на войне, но вот ведь коммунисты ту войну, вроде бы, выиграли, а СССР под собственной тяжестью развалился. Израиль пока что ни одной войны, тьфу-тьфу, не проиграл, что, к сожалению, не спасло нас от явления «постсионизма». Хотя идеология как таковая способна в некоторых случаях возрождаться на базе другого сообщества (например, нацизм, имеет сегодня в России бешеный успех), но если и в самом деле доведется ему покорить ее, то… о будущем ее лучше не задумываться, особенно на ночь глядя.

Возьмем типичную для истории катастрофическую ситуацию: военное поражение. Сокрушительное. Полный разгром, безоговорочная капитуляция, горе побежденным… В начале нашей эры в такой ситуации оказываются евреи, мировоззрение которых однозначно определяется религией, а в середине 20 века – немцы, носители одной из самых мощных, по тем временам, идеологий. Что происходит с теми и с другими?

Немцы, волею судеб и «холодной войны», оказываются хоть и разделенными, но не раздавленными. Наоборот, победители, в своих собственных интересах, помогают им экономически возродиться, наладить нормальную повседневную жизнь, остальное довершают их традиционная аккуратность и трудолюбие, но… Заняв по праву ведущее место в мировой экономике, обеспечив себе высокий уровень жизни, они и по сю пору не могут найти в этой жизни смысл. И потому – не рожают немцы детей, потому подаются периодически в террористы. Потому так трудно срастаются после объединения две Германии, потому столкнулась я там, к величайшему своему изумлению, с самоненавистью, почище еврейской.

Евреев же на переломе «не нашей» и «нашей» эры разутюжили во все тяжкие. Вдобавок к тому, что не оправдалась надежда на обретение национальной независимости, на абсолютную защищенность, неуязвимость «Места» пребывания Б-га среди людей, с земли их согнали, в рабство продавали миллионами, периодически запрещали их обычаи и культуру, да даже и без запрета непросто их было сохранить при утрате организационного центра. И… вот тут-то в полной мере и проявилось отличие религии от идеологии.

Идеология не может задаться вопросом: «Где был бог?», — ибо ответ известен, но не утешает: в бункере у себя был, да там же и отравился. Зато в рамках религии такой вопрос вполне осмыслен. Об ответе можно спорить, и евреи спорили (и следы остались в Талмуде), и нашли решение, сводящееся в общем виде к тому, что причины катастрофы кроются в собственном их поведении. Прогневили Б-га, вот заступаться Он и не стал. Значит… положение не безнадежно, надо только внести в наше поведение соответствующие коррективы, что иной раз непросто и нелегко, но Париж, несомненно, стоит обедни.

Не будем сейчас уточнять, в чем именно состояла та «самокритика» и насколько она была верна в смысле выяснения причин катастрофы. Ибо на самом-то деле вносимые коррективы направлены были не столько в прошлое, сколько в будущее. Они обеспечили приспособление к изменившейся обстановке, умение выжить и найти в жизни смысл (да не индивидуально, а сообществом) в условиях, каких врагу не пожелаешь.

Но ведь и немцы, вроде бы, раскаялись и обратились от злого пути своего… Раскаялись, верно, только… не так. Вспомним один из самых любимых мною романов Генриха Бёлля «Бильярд в половине десятого» и увидим, что для него происшедшая катастрофа – результат не уклонения от правильного пути, на который надлежит вернуться, а наоборот – прямой результат всего пути, пройденного в прошлом, с которым надлежит как можно скорее порвать, оставить его раз и навсегда. Аббатство Святого Антония, возведенное Фёммелем-старшим, патриархом семьи, его сыном было разрушено, причем, не только внук, взявшийся было за восстановление, постигает, что это он зря, но и старик, догадавшись, как было дело, одобряет поступок сына.

Традиция, память прошлого в романе – враждебна жизни. Бессовестным цинизмом звучат извинения американского офицера за разрушенную бомбами церковь 12 века… Он говорит Sorry, а старый Фёммель вспоминает, что в ту самую ночь погибла под американскими бомбами Эдит, его невестка, которую он любил как родную дочь. Погибла, оставив ему двух осиротевших маленьких внуков… Как будто церковь ту пожалеть – значит предать память Эдит!.. Идея национального примирения вкладывается в уста подлеца и приспособленца Неттлингера, которому ни один из порядочных персонажей не протянет руки.

Евреи, разобравшись с проблемой, признали себя в данном конкретном случае виновными, наказание – справедливым и пообещали исправиться. Немцы признали себя виновными изначально и по определению, а стало быть, наказание бессмысленно, исправление – невозможно. И это – отнюдь не различие между двумя народами (особенно с учетом вышеупомянутого «постсионизма»!), это – различие между религией и идеологией.

Религия способна обеспечить даже весьма болезненную перестройку, сохраняя традицию, преемственность, сплоченность, самоуважение личности и общества. Идеология на это не способна, а потому на первом же крутом повороте истории «идеологизированное» сообщество разлетается вдребезги, утопает в отчаянии, цинизме и ненависти. Религию можно сравнить с каким-нибудь компьютером или автомобилем, в котором, в случае поломки, можно заменить дефектный блок на новый, а идеология – одноразовый карандашик: кончилась паста – в мусор его и заменяем… такой же финтифлюшкой. Чего-чего только не перепробовали немцы, отбросив скапутившийся нацизм: от товарища Сталина (благо на фюрера похож!) до французской модели «запрещать запрещается» и даже поклонения недорезанному еврею… Да цена-то всем этом премудростям одна – грош в базарный день.

За известным спором о Катастрофе между верующими и неверующими скрывается, к сожалению, стремление каждой из сторон отстоять и оправдать свой собственный, привычный образ жизни, забывая, что традиция учит как раз противоположному: за каждой трагедией должно следовать обновление. Разумеется, каждому из очередных обновлений ожесточенно противились консерваторы, но ныне никаких признаков обновления не видно, зато ему с равным ожесточением противятся ОБЕ враждующие стороны, и пока эта ситуация не изменилась… будем считать, что Б-га нет там, где Его не ищут.

Тот «Кадиш» у свежей могилы мог бы стать поворотным пунктом. Когда атеист Ривош открывает вдруг для себя в религии то необходимое, что привык он искать совсем в другом месте, а религиозные товарищи столь же неожиданно ощущают, что не в том вопрос, кто и как (не) соблюдал субботу вчера – куда важнее, будет ли кому соблюдать ее завтра. Мог бы стать, но… Или…

Как вы думаете, может быть, еще не поздно?

Print Friendly, PDF & Email