Моисей Ратнер

Как поссорился великий писатель Гоголь с антисемитом Николаем Васильевичем

Эти заметки были навеяны статьей Лины Торпусман «Гоголь-моголь» (интернет-журнал «Мы здесь», № 400), за что выражаю ей свою признательность.

Должен сразу же признаться, что название статьи придумано для пущей интриги читателя. На самом деле, между двумя ипостасями этой личности никаких особых расхождений во взглядах не было. Как сказал великий Гоголь о других своих персонажах, «сам черт связал их веревочкой. Куда один, туда и другой плетется». (Надеюсь, читатель помнит, что цитата взята из рассказа о ссоре двух Иванов). В основном же они смотрят на жизнь одинаково. Но ведь однажды разошлись во мнениях Иван Иванович и Иван Никифорович! Так и у великого художника Гоголя правда жизни временами пробивается наружу, вопреки махровому антисемитизму Николая Васильевича. Нужно только найти щёлочку и заглянуть в неё.

Что Гоголь велик, что Гоголь прекрасен, — об этом нечего дискутировать. Я вот недавно перечёл «Тараса Бульбу» и просто упивался музыкой слов, красотой образов, яркостью и типичностью характеров. Но на эталон этики (а, особенно, на эталон современной этики) Николай Васильевич явно не тянет.

Начнём с самого начала. Приезжают к Тарасу его сыновья, выпускники бурсы. Отец не находит другой формы приветствия, как попотешаться над одеянием сыновей; старший сын, пренебрегая Пятой Заповедью (если кто запамятовал — «Чти отца своего»), вызывает отца на кулачный бой. И только после того, как они «начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая», только после этого поединка Тарас, наконец. приветствует наследника («Ну, здорово, сынку! почеломкаемся!») и велит жене: «Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол все, что есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками, а чистой, пенной горелки, чтобы играла и шипела как бешеная» (Эх, вкусно пишет Гоголь! Самому хочется за такой стол, хоть я. грешен, и не большой любитель водки, да и баранину — не очень; наверно, потому что редко ел её!)

И хотя здесь — явные нарушения этических норм, Гоголь пишет так, что ты их не замечаешь и, наоборот, сочувствуешь главному герою.

А положение жены Тараса? Она настолько бесправна, что даже имя её не упоминается в книге. Правда, чувствуется, что Гоголь сострадает женщине, у которой отнимают её детей — тех, что «она вскормила … собственною грудью, она возрастила, взлелеяла их — и только на один миг видит их перед собою». И читатель, разумеется, тоже сочувствует ей. Однако, отношение Бульбы к жене (« Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с бабами») не вызывает большого протеста ни у автора, ни у большинства читателей.

Интересно, а каким это способом нажито богатство Тараса? Может быть, усердной работой на своей земле? Да нет! Как говорил Тарас: «Чтоб я стал гречкосеем, домоводом, глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой?» А между тем, в доме его «на полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена». Так откуда же взялись деньги? Проклятый жид Янкель, которого судьба связала с Тарасом дружбой без предательства, так сказал своему благодетелю: «Ай, славная монета! Ай, добрая монета! — говорил он, вертя один червонец в руках и пробуя на зубах. — Я думаю, тот человек, у которого пан обобрал такие хорошие червонцы, и часу не прожил на свете, пошел тот же час в реку, да и утонул там после таких славных червонцев».

А как поучал кошевой молодых козаков перед походом? «Я знаю, есть между вас такие, что чуть Бог пошлет какую корысть, — пошли тот же час драть китайку и дорогие оксамиты себе на онучи. Бросьте такую чертову повадку, прочь кидайте всякие юбки, берите одно только оружье, коли попадется доброе, да червонцы или серебро, потому что они емкого свойства и пригодятся во всяком случае»

В общем, как бы это красиво ни звучало, речь идёт об обыкновенном мародёрстве, что осуждается нашими этическими нормами. Но во времена Гоголя — а, тем более, во времена Тараса Бульбы — мародёрство, по-видимому, не было таким уж неэтичным деянием.

По нашим этическим нормам, данного слова следует держаться всегда (даже если это слово дано врагу). Эта мысль была не чужда и запорожцам. «Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий был грех, потому что мы клялись по закону нашему» — говорил запорожцам вновь избранный кошевой.

Но ведь перед козаками стояла другая, куда более важная проблема: «Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, — и сами знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?»  Не правда ли, очень веская причина, чтобы развязать новую войну? И когда старый кошевой не счёл сию причину достаточной и отказался начать войну («Не имеем права. Если б не клялись еще нашею верою, то, может быть, и можно было бы; а теперь нет, не можно»), козаки его тут же переизбирают, и новый кошевой принимает Соломоново решение: «Да, так видите, панове, что войны не можно начать. Рыцарская честь не велит. А по своему бедному разуму вот что я думаю: пустить с челнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии!» Как говорили на Украине: «Не вмер Данило — болячка задавила!».

А помните ли вы, как Гоголь описывает жестокость козаков по отношению к мирному населению?

«И часто в тех местах, где менее всего могли ожидать их, они появлялись вдруг — и всё тогда прощалось с жизнью. Пожары охватывали деревни; скот и лошади, которые не угонялись за войском, были избиваемы тут же на месте. Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы. Избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранная кожа с ног по колена у выпущенных на свободу…»  И далее Гоголь не осуждает эту жестокость, а, если не оправдывает, то, по крайней мере, объясняете её причины: «Словом, крупною монетою отплачивали козаки прежние долги».

А уж после трагической гибели сына Остапа Тарас вообще забыл о всяком чувстве меры: «А что же Тарас? А Тарас гулял по всей Польше с своим полком, выжег восемнадцать местечек, близ сорока костелов и уже доходил до Кракова. Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие земли и лучшие замки; распечатали и поразливали по земле козаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна, одежды и утвари, находимые в кладовых. «Ничего не жалейте!» — повторял только Тарас. Не уважали козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Не одни белоснежные руки подымались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые жалкими криками, от которых подвигнулась бы самая сырая земля и степовая трава поникла бы от жалости долу. Но не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя. «Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!» — приговаривал только Тарас».

Ну, а подбодряющие речи Тараса Бульбы — как вы думаете, сочетаются ли они с современными взглядами на этику? Я сейчас не говорю о его жемчужине: «— Есть еще порох в пороховницах? Не ослабела ли козацкая сила? Не гнутся ли козаки?» Этот-то клич бодрит и вдохновляет на подвиги даже сейчас, через 170 лет после написания великой повести. Но, давайте-ка, вспомним, о чём говорил полковник Бульба в своей знаменитой речи о товариществе! «Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей» И далее продолжает: «Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто не может!» Ребята, а не расизм ли это? Особенно, следующая фраза: «Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства». То есть, ни один француз (или немец, или поляк — о евреях я даже не говорю, о них речь впереди) не способен любить «не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе», а вот даже «последний подлюка» из русских — тот может!

Ну, и, наконец, самое главное: а во имя чего ведут козаки свои войны? Не говорите только, что ради «кувшинов, бутылей и фляжек зеленого и синего стекла, резных серебряных кубков, позолоченных чарок всякой работы…»,  или, там, ради «червонцев или серебра, потому что они емкого свойства и пригодятся во всяком случае». Барыши — не главное! Вот как выразил Бульба в тосте своё главное пожелание: «Итак, выпьем, товарищи, разом выпьем поперед всего за святую православную веру: чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть бусурменов, все бы сделались христианами!»

Так, как это называть, если не религиозный шовинизм, насаждаемый силой?

Но здесь я должен вам признаться в следующем. Всё, сказанное выше — это лишь преамбула. Все эти нарушения современных этических взглядов в «Тарасе Бульбе» я только сейчас и обнаружил, в процессе работы над основной темой своих заметок. Ибо Гоголь так увлекательно, так вкусно пишет, что, читая и перечитывая его книги, полностью разделяешь симпатии автора и обычно не обращаешь (или почти не обращаешь) внимания на аморальные деяния героев, милых его сердцу. А если и обращаешь, то не задумываешься, а если задумываешься, то легко прощаешь, а, если не прощаешь, то, во всяком случае, понимаешь, что «они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества».

Но, вот, есть у Николая Васильевича Гоголя одна тема, которую я, с первого же знакомства с великим писателем (а это было ещё в начальные школьные годы), не смог воспринять как должное. Это, как вы, конечно, догадались, пресловутый антисемитизм Николая Васильевича. Не знаю, если бы я не был рождён евреем, или если бы Гоголь писал, скажем, о далёких от меня эскимосах или папуасах, то я бы и на это отклонение от этических норм не обратил особого внимания. Но — что есть, то есть! Помню, как, где-то, лет в восемь или девять, впервые прочтя «Тараса Бульбу», я рыдал, читая о еврейском погроме, и кричал: «Я порву эту книжку!». (Ах, каким же я в то время был законопослушным мальчиком; никогда бы и ни за что я не порвал книжку, а, тем более, библиотечную!). Мама меня успокаивала, а дедушка, помню, сказал: «Это он их высмеивает!» (имея в виду, что Гоголь высмеивает антисемитов»). Впрочем, дедушка мой плохо говорил по-русски. У него было хорошее талмудическое образование, но Гоголя он, конечно же, не читал. И ещё, помню, как у меня в более зрелом возрасте (лет в 10-11) был разговор с одним товарищем-антисемитом: «А ты читал Гоголя «Тарас Бульба»?» — победоносно завершает он беседу» — «Читал!» — «Вот, советую ещё раз перечитать!»

Так вот, еврейскую тему мне хотелось бы проанализировать особо.

Начнём со статистики. В «Тарасе Бульбе», по компьютерным подсчётам, 37 000 слов. Наиболее часто встречаются слова КОЗАК — 231 раз и ещё 10 производных (Козачка, Козачество и др.), ПАН — 126 и ЗАПОРОЖЕЦ — 109

Часто встречаются собственные имена главных героев: Тарас — 134, Бульба — 81, Андрий — 78, Остап — 61. Другие собственные имена встречаются реже, напр. Степан — 4.

Посмотрим ещё несколько цифр, определяющих рейтинг интересов писателя. По степени родства: Сын — 63 раза (среди них однажды: «сыны Израиля», но об этом — позже). Батько — 19 Отец — 12 (итого о родителе-мужчине — 31). Мать — 17 и производные, типа: Матери, Материнский и прочие — плюс ещё 9 = 26. (мы не учитывали имен, связанных с абстрактной матерью, либо с матерью Прекрасной Полячки, а тем более, случаев, когда МАТЬ оказывалась частью слова: ДУМАТЬ, ПОНИМАТЬ и т.д.), Судя по нашим подсчётам, рейтинг у отца — выше, чем рейтинг у матери.

Высокий рейтинг у казачьих руководителей: Кошевой — 50 и Атаман — 46. Я просмотрел наугад частоту употребления некоторых характерных бытовых слов: Чёрт — 31 (при подсчёте были исключены слова типа: ЧЕРТА — лица, характера и т.д.) Хлеб — 30. Сабля— 27. Чуб — 13. Сало — 3. Так, для сравнения.

Просмотрим, как часто встречаются имена различных народов:

Русский — 24, Россия, Российский — 6, Украина — 1 — и то, в устах представителя некоренного населения. Если верить Гоголю, запорожцы считали себя не украинцами, а россиянами.

Поляк — 1 (только в примечании), Полячка — 7, Польский — 18. А вот презрительное ЛЯХ, ЛЯШСКИЙ — 67+7 =74! Эти цифры сами за себя говорят: и какое значение уделено в повести польской тематике, и как сам автор и его герои относятся к представителям этой национальности.

Другие народности встречаются гораздо реже: Бусурман (иногда — Бусурмен) — 10 раз, Турок (Турки) — 3, Турецкий — 14, Черкесский — 2.

Ну-с, а теперь разрешите представить Вам частоту употребления национальности автора этого эссе.

Я — еврей. И, прежде всего, поинтересовался, знает ли хоть автор слово такое? Оказывается, знает! Это слово встретилось в книге двукратно («Хайвалох, еврей-арендатор»; «смазливенькое личико еврейки»), и однажды — как часть слова (преждевременный)! Один раз Гоголь назвал нас даже «СЫНАМИ ИЗРАИЛЯ». Вот это место: «Бедные сыны Израиля, растерявши всё присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в…» Не будем заканчивать всей фразы, она ведь нам, сынам Государства Израиль, самоуважения не придаст. Правда, у нас для самоуважения есть и другие поводы. И их, полагаю, не так уж и мало.

А величает Николай Васильевич нашего брата старинным словом, так хорошо знакомым мне с раннего детства: словом— ЖИД. И как же часто это происходит? Компьютер беспристрастно показал число 119 (их было больше, но я вычел те, в которых ЖИД был частью слова, типа ОЖИДАЛИ, ПОДЖИДАЛИ). Наш рейтинг в «Тарасе Бульбе» четвёртый по значимости, после КОЗАКА (231) ТАРАСА (134) и ПАНА (126). Представляете, читатель, ЖИДЫ преобладают над ЗАПОРОЖЦАМИ, у тех — всего 109 упоминаний!

Для сравнения возьмём, скажем, «Повесть о том, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем». Там на 14 700 слов текста (2/5 объёма «Тараса Бульбы») слово ЖИД встречается всего 5 раз, а ЧЁРТ — 12 раз. Любопытно, что слово «ЧЁРТ» — любимое словечко Гоголя, встречается и в «Бульбе», и в «Как поссорились…» примерно с одинаковой частотой: 1 раз на 1193 и на 1225 слов. Считать ли этот факт случайным совпадением или закономерностью, этот вопрос мы обсуждать не будем. Я не силён в вопросах математической лингвистики, так что я не берусь проводить столь трудоёмкое полное исследование. А жаль, интересно бы было!

Но совершенно ясно — и без математического анализа — что жидовская тема в «Тарасе Бульбе» занимает особое, непропорционально большое значение.

Я выписал из Тараса Бульбы» все цитаты, связанные с изображением нашего брата. Ничего, кроме чёрной краски, я не нашёл. Вот небольшая часть примеров:

ОТРЫВОК ИЗ СЦЕНЫ ПОГРОМА: «…суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе…»

ВНЕШНИЙ ВИД ЕВРЕЕВ: «Жид молился, накрывшись своим довольно запачканным саваном»  «Куча жиденков, запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи» «Мардохай размахивал руками, слушал, перебивал речь, часто плевал на сторону и, подымая фалды полукафтанья, засовывал в карман руку и вынимал какие-то побрякушки, причем показывал прескверные свои панталоны». Даже если попадалась привлекательная женщина, то это было лишь «довольно смазливенькое личико еврейки…», да и то «…убранное потемневшими бусами»

ЖИДОВСКОЕ ЖИЛЬЁ: «Он прямо подъехал к нечистому, запачканному домишке, у которого небольшие окошки едва были видны, закопченные неизвестно чем; труба заткнута была тряпкою, и дырявая крыша вся была покрыта воробьями. Куча всякого сору лежала пред самыми дверьми. Из окна выглядывала голова жидовки, в чепце с потемневшими жемчугами».

Что значит, прекрасный писатель Гоголь и великий жидописец Николай Васильевич! (Компьютер требует заменить ЖИДОПИСЕЦ на ЖИВОПИСЕЦ. Нетушки!) Ярко, талантливо, смешно написано! И ведь не возразишь! Что, разве не встречались и не встречаются неряшливые евреи в грязной одежде и прескверных панталонах, живущих среди куч всякого сора? А болтающиеся в воздухе ноги всяких нехороших людей — разве это не смешно? Но вот незадача! Даже для предателя Андрия в его последний час Гоголь находит благородные краски: «Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты». А когда Тарас, в поисках старшего сына, обращается за помощью к Янкелю, о чём думает презренный жид? «Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида» И ведь не предал Бульбу, ведь решился отправиться с ним в опасный и рискованный путь, подключил других жидов, чтобы помочь, спасти молодого козака, сделал всё возможное и невозможное, чтобы дать отцу увидеться с обречённым сыном — и, хоть бы одно доброе слово сказал Николай Васильевич в адрес этого Янкеля и других жидов! Нет и нет! Великий художник оказался на поводу у мелкого антисемита!

Рассмотрим случаи, когда взгляды писателя Гоголя и антисемита Николая Васильевича не совпадают. Николай Васильевич пишет о жиде Янкеле так:

«Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, и осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет еще пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство» Говоря короче, Янкель разорил всю округу, довёл население до пьянства, до бедности и лохмотьев. Но, вот, Гоголь приводит высказывание Янкеля: «– Пусть пан только молчит и никому не говорит: между козацкими возами есть один мой воз; я везу всякий нужный запас для козаков и по дороге буду доставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал. Ей-богу, так; ей-богу, так». Можно ли верить божбе этого жида? Трудно сказать. Но вот как рисует Николай Васильевич Гоголь жильё Янкеля (я цитирую повторно): «Он прямо подъехал к нечистому, запачканному домишке, у которого небольшие окошки едва были видны, закопченные неизвестно чем; труба заткнута была тряпкою, и дырявая крыша вся была покрыта воробьями. Куча всякого сору лежала пред самыми дверьми».  Ну, хозяин, конечно, неряха неряхой, прав Николай Васильевич! Но ведь, если верить Гоголю, особого богатства в этой хибаре тоже не чувствуется. Особенно, по сравнению с богатым домом самого Тараса: «на полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена» (Опять повторяю цитату. Извините, читатель, я не виноват, что я — не Гоголь! Сам-то Гоголь на страницах своих книг никогда не повторяется!)

А теперь, приглашаю вас на суд по поводу того, в чём Николай Васильевич обвиняет евреев. Пусть будет у нас объективный и беспристрастный судья, а именно., я, автор этой статьи. Точнее, автор будет выступать в роли следователя и адвоката, а быть судьёй я попрошу вас, уважаемый читатель!

Итак, напомню. Козаки переизбрали нового кошевого (старый — не хотел, в нарушение слова, идти войной на поляков и татар) и обсуждали план похода молодёжи, чтобы приобщить их к козацкому ремеслу. В это время к ним причалил паром с вестниками беды из Киева (я цитирую, всё равно лучше Гоголя не скажешь!):

«Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши… Теперь у жидов они на аренде… Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править… И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя…». По поводу этих обвинений, у беспристрастного читателя сразу возникают вопросы: а как это христианские церкви оказались в аренде у жидов? Прежде всего — по существующему тогда по закону или нет? Как бы это евреи могли взять в аренду церкви вопреки государственным уложениям? Такого, я думаю, даже антисемит Николай Васильевич не посмел бы утверждать. А если всё — по закону, и такая аренда неприемлема для чистых православных душ, то — возникает другой вопрос: кто же те христопродавцы, которые сдали рассобачьим жидам в аренду православные церкви? Вот кого бы надо было побросать в Днепр вверх ногами!

Ещё одно обвинение: «Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз!». А это как же? Жидовки (или их мужья?) своровали или силой отняли у священнослужителей их ризы? Или купили? Я думаю, что эту фразу написал сам Николай Васильевич, собственноручно. А несравненный мастер слова Гоголь добавил туда только одно словечко, вводное: «Говорят» — чтобы и обвинение прозвучало, и чтобы не найти свидетеля для очной ставки.

Но, допустим, что — в глазах козаков — евреи Киева, действительно, виноваты в поругании святой церкви. Что же делать? Логично бы — вместо намеченного учебного похода («пусть немного пошарпают берега Натолии!») пойти на Киев и разбираться там с христопродавцами и христопокупателями, не так ли? Но нет! Николай Васильевич озвучивает более простой выход:

– Перевешать всю жидову! — раздалось из толпы. — Пусть же не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!

Причём, не тех жидов, что в Киеве, а тех, что на Запорожье! Как говорят на Украине: «Где Рим, где Крым, а где попова груша?» Может быть, прав был мой дедушка, говоря, что писатель высмеивает антисемитов?

Евреям предоставили право на защиту — «Бульба … всегда любил выслушать обвиняемого». Жиды, как всегда, отнекиваются: «Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу, не наши! То совсем не жиды: то черт знает что. То такое, что только поплевать на него, да и бросить! … – Мы никогда еще, — продолжал длинный жид, — не снюхивались с неприятелями. А католиков мы и знать не хотим: пусть им черт приснится!»

И запорожцы, казалось бы, готовы были благосклонно прислушаться к доводам обвиняемых. Но тут этот жид всё испортил, закончив речь свою самоубийственными словами: «…Мы с запорожцами, как братья родные!»  Может быть, это Гоголь как великий художник, первооткрыватель плюшкиных и хлестаковых, предвидел грядущее братство всех народов, открытое, правда, ещё мудрецами ТАНАХа, закреплённое Нагорной проповедью и канонизированное классиками пролетарского интернационализма? Но козаки, единомышленники Николая Васильевича, с возмущением отвергли эту благородную идею: «– Как? чтобы запорожцы были с вами братья? … Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, поганцев!»

Я как следователь и как адвокат племени, презираемого Николаем Васильевичем, представляю Вам факты в своей интерпретации. А уж Вы, уважаемый читатель, будьте судьёй и вынесите Ваш приговор: заслуживают ли евреи тех кар, на которые их обрекали запорожцы, заслуживают ли они того брезгливого презрения, которому подверг их Николай Васильевич.

Да, Николай Васильевич потрудился наславу. Благодаря огромному дарованию Гоголя, он представил жидовское племя мелким, грязным, трусливым, жадным, одним словом, отвратным. Но давайте попробуем в этой плотной завесе черной краски выискать щёлочку и подсмотреть, как выглядят в глазах Гоголя, наблюдательнейшего художника слова, эти самые СЫНЫ ИЗРАИЛЯ.

Гоголь видел в евреях, прежде всего, торговцев и арендаторов. Если отбросить чёрную краску, то окажется, что «… жидок его, Янкель, уже разбил какую-то ятку с навесом и продавал кремни, завертки, порох и всякие войсковые снадобья, нужные на дорогу, даже калачи и хлебы» … «между козацкими возами есть один мой воз; я везу всякий нужный запас для козаков и по дороге буду доставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал».  Так нужна козакам в походе такая маркитанская служба или нет? Нужна, вне всякого сомнения! А какова благодарность? ««Каков чертов жид!» — подумал про себя Тарас…– Дурень, что ты здесь сидишь? Разве хочешь, чтобы тебя застрелили, как воробья?» Других добрых слов Николай Васильевич не находит. Ну, а сам факт, представленный Гоголем, –может быть, его можно отнести и к проявлению жидовской отваги?

Другая черта, подмеченная Гоголем — жидовское хитроумие. Тарас хочет если не спасти, то, хотя бы увидеть своего осуждённого сына Остапа и вынужден идти на поклон к жиду.

«– Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!»

Янкель обоснованно отвергает ряд предложенных Бульбой вариантов («Ну, так прятай, прятай как знаешь; в порожнюю бочку, что ли?» или «Ну, так положи меня в воз с рыбою!») и сам предлагает наиболее безопасный вариант:

«Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана». Не будем также забывать, что эта операция сопряжена с риском не только для Тараса, но и — в неменьшей мере — для самого Янкеля.

Ещё один интересный факт подметил Гоголь. Необычайную дружбу, взаимопонимание, взаимопомощь и взаимовыручку у евреев, живущих в различных местах и странах. Нет, Николай Васильевич никаких таких хороших слов не говорит! Но — обратите внимание — жид Янкель привозит из Умани (Украина!) в Варшаву (Польша!) спрятанного в телеге с кирпичом Тараса Бульбу, отца осуждённого на смерть козака (да и сам Тарас — в розыске!), завозит его на Грязную улицу (она же Жидовская), и «три жида говорят с большим жаром», обсуждая проблему, как помочь ему. Хочу напомнить, что хотя «…за его голову были обещаны две тысячи червонных», и не взирая на «вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида», никто из них гостя не предал! Напротив, упомянутые жиды «на своем тарабарском наречии» шумно обсуждали, что бы можно было для него сделать, как ему помочь.

Вообще-то говоря, среди густых штор антисемитской грязи, сотканных антисемитом Николаем Васильевичем, иногда удаётся обнаружить и щели, через которые проглядывают подмеченные великим Гоголем отдельные привлекательные черты «сынов Израиля». Это и грязный жид Мордехай, которого Николай Васильевич с иронией (а Гоголь, возможно, и с благоговеньем перед его мудростью) сравнивает с Соломоном ( на мудрость самого Соломона Николай Васильевич, кажется, не посягает).

Это и эпизоды, где за жидовской жадностью и скаредностью можно разглядеть душевную щедрость и самоотдачу, а из-под пресловутой жидовской трусости проглядывают отвага и самоотверженность.

Но это тема для другой статьи — «Гоголь и сыны Израиля», она ждёт другого времени, а может быть, и другого автора…

Пока же мне хочется закончить своё эссе хулиганской мыслью: а вдруг не так уж неправ был мой дедушка, когда, успокаивая своего девятилетнего (или восьмилетнего?) внука, говорил: «Это он их высмеивает!»? Может быть, дедушка мой и на этот раз (как неоднократно бывало и ранее) угадал глубокую тайну, что Гоголь, этот великий знаток человеческой натуры, через семнадцать десятилетий — через антисемитский частокол слов Николая Васильевича — шлёт нам, сынам Израиля, свой дружеский привет?