Елена Литинская: Сквозь временнýю отдаленность…

Loading

Елена Литинская

Сквозь временнýю отдаленность…

(Отрывки из книги)

Посвящаю светлой памяти моего мужа Дмитрия Истратова

О сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Ф.И. Тютчев

Дмитрий Истратов умер 5 февраля 2001 года. Мне выпало на долю прожить 15 лет в тени его гения. И я подумала, что, возможно, как никто другой смогу рассказать о его трагической судьбе. Я поэт. «Потомок бояр Истратовых», не укладывается в рамки жанра воспоминаний. Получилось очень личное повествование — исповедь. По-другому я писать не умею. Я не ставила перед собой задачи документалиста со скрупулезной точностью отобразить факты Диминой жизни. Моя «Исповедь» — описание людей, событий и времени сквозь призму взгляда жены, ее любви и боли. Поэтому прошу тех, кому захочется упрекнуть меня в искажении фактов или отождествить имена, упомянутые мной, с определенными людьми, сделать поправку на свободу авторского вымысла. 

ПОТОМОК БОЯР ИСТРАТОВЫХ
ИСПОВЕДЬ ЖЕНЫ

1

Дмитрий лежал в гробу, обряженный в свой лучший костюм — невозмутимо спокойный, красивый, помолодевший, вроде даже пополневший, совсем не похожий на того изможденного, не по возрасту старого человека с желто-серым лицом, который мучительно умирал несколько дней назад. Седые волосы были гладко приглажены, борода аккуратно подстрижена, белые кисти рук с благородно длинными пальцами торжественно сложены на груди крестом. Работники бюро ритуальных услуг как следует потрудились, чтобы представить покойника мне (ибо других родных у него в Америке не было), друзьям и коллегам в ореоле величия смерти.

Народу на похороны пришло много, зал мест на сто был переполнен. Некоторые стояли вдоль стен и у двери. По настоянию Диминых русских православных друзей хоронили мы его по христианскому православному обряду: «Димка был крещеный. Бабушка крестила. Кремировать нельзя никак». Мне, прожившей с ним пятнадцать лет, всегда казалось, что он не верил ни в Бога, ни в дьявола — настолько противоречиво он жил и совсем не по-божески растратил себя и свой гений. Я была настолько истерзана чувством вины перед ним (на сей раз не смогла уберечь, не спасла) и убита горем, что мне было все равно, как хоронить его, лишь бы как-то — хоть по-христиански, хоть без обрядов, просто по-человечески — загладить свою вину и забыться…

А забыться не удавалось уже которые сутки. Сон упрямо не шел ко мне. Снотворное действовало как слабый наркоз, когда все слышишь, но нет сил пошевелиться и поднять веки. Потом вдруг чувствуешь сильный толчок, словно кто-то ударяет тебя по голове, в ужасе открываешь глаза и висками ощущаешь громкие, как через усилитель, удары собственного сердца. Где-то в солнечном сплетении невосполнимая пустота источает тебя изнутри, как червь. Понимаешь, что ты голодна и хочешь пить, но ни пить, ни есть ты не можешь, ибо все твое тело сотрясает холодная дрожь…

Друзья, знакомые и коллеги тихо переговаривались в ожидании православного священника — отца Романа, который должен был отпевать моего мужа. Кто-то выражал мне соболезнование. Несколько женщин плакали в голос. Диму любили все, особенно женщины. Не то чтобы он был бабником или дамским угодником, просто в его облике, в обращении и особенно в голосе присутствовала благородная мягкость голубых кровей. (Он был родом из бояр Истратовых, которые, правда, по семейному преданию, в каком-то давно затертом веке были сосланы из Москвы в Серпухов за пьянство и разгильдяйство. Вместо слова «разгильдяйство», как говорил Дима, в указе было употреблено другое, более сильное слово.) Всех без исключения женщин Димочка называл ласкательно танечками, любочками, наташеньками и т.д., по-старинному прикладывался к ручке, и они млели и проникались к нему сестринской, а иногда и более сильной любовью. То же самое произошло и со мной, когда нас в 1985 году познакомили, почти одновременно, две мои ближайшие подруги. Я — по уши, безгранично, самозабвенно, как блаженная, до боли — влюбилась в Димочку. К моменту нашей встречи у меня было немало увлечений, но за всю мою 36-летнюю жизнь я по-настоящему любила только двоих: свою первую любовь в шестом классе и вторую (и последнюю) — Диму. Но об этом после…

Я сидела в первом ряду похоронного зала, в двух шагах от гроба, почерневшая от бессонницы, опухшая от слез, и воспринимала Димины похороны как нереально-театральное действо, в котором мне выдалось сыграть роль вдовы. Нет, с ума я не сошла, но мои рассуждения носили явно бредово-иллюзорный характер. «Вот отслужим молитву, съездим на кладбище, захороним его, я наконец усну, проснусь утром — и все будет хорошо, потому что то, что происходит сейчас, совсем не происходит, а только кажется…»

В последнее время судьба была ко мне особенно жестока. За месяц до Диминой смерти скончался от рака мой еще совсем не старый отец. На похороны отца Дима пришел с трудом, опираясь на палку. Уже тогда дни его были сочтены. Ибо выглядел он в тот день хуже, чем мой отец в гробу. Дима знал, что смерть его близка, спокойно говорил с друзьями о своем скором уходе, но все же умирать не хотел до самого последнего дня, когда ему вдруг все надоело: больницы, врачи, таблетки… Его некогда могучий организм распадался. Отказывали почки, сердце, иммунная система. Я предложила вызвать ambulance. Он не захотел, отмахнулся от меня, сказал, что, если умирать, то уж лучше дома, в своей постели… Весь вечер я кормила его нитроглицерином, атенололом и еще чем-то. Он задыхался, впадал в забытье, просыпался, снова задыхался, потом успокоился. Ему полегчало, и я решила съездить домой — посмотреть, как там Гоша. (Мы тогда жили на разных квартирах: я с Гошей — на одной, Дима — на другой.) На душе у меня было неспокойно. Я понимала, что улучшение Диминого состояния — всего лишь отсрочка… На день, может, на два. И снова предложила вызвать ambulance. Дима разнервничался, даже прикрикнул на меня безжизненным, хриплым голосом, мол, отстаньте вы все от меня! Не дадут умереть спокойно! Я психанула, ушла, хлопнув дверью. «За час обернусь. Пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно. Полчаса на разговоры с Гошей», — подумала я тогда. Стоял нью-йоркский февраль — во всей промозглой неуютности снегопада с дождем и леденящим ветром. На обратном пути мою машину занесло, и я забуксовала. Вперед-назад — никак. Сколько минут все это продолжалось, не помню. В конце концов нашелся сердобольный прохожий, который помог мне сдвинуться с места… Я проехала пару метров и снова встала. Пришлось вернуться домой пешком. Наступила ночь. Звоню Диме — телефон не отвечает. А снег все валит и валит. Звоню в car service — машин нет. Сижу дома, как в осаде. Предчувствую недоброе. Звоню близкому другу Димы А.Г. Договорились, что назавтра он заедет за мной и мы поедем к Диме вместе. Всю ночь пролежала без сна. Наутро снегопад стих. А. за мной заехал, по дороге мы молчали. Когда мы вошли в квартиру, Димочка лежал неподвижно, откинув голову назад, глаза открыты. Застывший взгляд его был обращен к небесам. С упреком или вызовом? Я разрыдалась. А. закрыл ему глаза. Все было кончено!

Наконец появился отец Роман. До похорон мы не встречались и все переговоры о деталях заупокойной службы вели по телефону. Батюшка неожиданно оказался очень представительным молодым человеком лет тридцати пяти, высокого роста, с выразительными темными глазами и длинными черными волосами, собранными хвостиком на затылке. Святого отца сопровождали две красивые молодые женщины, которые, как потом выяснилось, были его сестрами. Они пришли сопровождать богослужение. «Хотите, чтобы служба была более проникновенной? Давайте включим хоровое сопровождение», — предложил священник. Я согласилась. До этого мне, еврейке, как-то не приходилось присутствовать на православных похоронах. Я видела православную заупокойную службу разве что в кино, и представление о ней у меня было самое неопределенное. Красивая служба — это последнее, что я могла сделать для Димы, хотя, по совести, в тот момент я все это делала не для спасения его души, а ради собственного душевного покоя.

2

Господи! Как давно все началось! А всего-то прошло восемнадцать лет. Что такое восемнадцать лет по сравнению с вечностью, в которой теперь блуждает его упрямая, грешно-праведная душа? (Кем он был больше, грешником или праведником, я до сих пор понять не могу.)

Восемнадцать лет назад я была неунывающе-энергичной тридцатипятилетней разведенкой с приобретенной в Америке профессией библиотекаря, денег — в обрез, к тому же с весомым приданым в виде семилетнего сынишки. Где-то за год до этого я благополучно избавилась от кошмара первого брака и, восславив женскую свободу, все же не забывала о поисках нового сердечного друга, ибо долгосрочное одиночество не входило в мои жизненные планы. Тут-то и возник на моем поисковом пути Дима. По весьма странному совпадению две мои ближайшие подруги — Оксана и Шура — с разницей во времени примерно в две недели, то есть почти одновременно, познакомили меня с тоже разведенным тридцатишестилетним успешным звукорежиссером радиостанции «Свобода/Свободная Европа» Дмитрием Истратовым. Наша первая встреча произошла на радиостанции «Свобода». Я, по договоренности с Оксаной, пришла на радио навестить ее свекра, который там работал по ремонту оборудования, и заодно лично занести свое резюме в местную библиотеку. В коридоре «случайно» оказался Дима, и мы были наскоро представлены друг другу. Не знаю, какое я тогда произвела на него впечатление, но мне он ничем особенно не приглянулся, хотя я положительно отметила высокий рост, широкие плечи и аккуратненький костюмчик не из дешевого магазина. Я также обратила внимание на почему-то красноватый нос и решила, что обладатель его то ли замерз, то ли выпил. «Захочет меня найти, знает, у кого взять телефончик», — с легким равнодушием подумала я и благополучно забыла о Диме, но судьба распорядилась по-другому. Где-то через две недели, в воскресенье, в полдень, мне позвонила моя вторая подруга, Шура, и грозным голосом вопросила:

— Ты где шляешься? Я тебя с десяти утра разыскиваю. Немедленно собирайся, красиво оденься, наштукатурься. У тебя через час свидание.

— С кем? — робко промямлила я.

— С Дмитрием Истратовым, другом нашей учительницы музыки, Н.

— Я с ним уже имела честь познакомиться. Он что, возжелал улицезреть меня еще раз?

— Не знаю. Наверное… Иначе бы не согласился на свидание. Так… кончай лишние разговоры и быстро приводи себя в порядок. Если бы ты знала, чего мне стоило вытащить его из дому! Он упирался, как осел, которого ведут на базар. Но ты мою пробивную силу знаешь.

— О да! — Я знала, что моя подруга Шура была настоящим тараном, когда необходимо было пробить какое-то дело. — А куда я Гошку дену?

— Подкинешь ко мне на пару часов. Они с Мишей во дворе погуляют. Погода хорошая.

Погода стояла воистину дивная, как по заказу. Был конец апреля, теплый, мягкий. Распустились первые листочки, и яблони зацвели нереально прекрасными, дымно-бело-розовыми, словно декоративными, цветами. Дима ждал меня в почти новой, бежевого цвета машине «шевроле» «Малибу Классик», которой он уже ухитрился помять бок. На лице его была слегка растерянная улыбка человека, которого подняли по тревоге и буквально заставили ехать на свидание. Я ответно тоже улыбнулась. Особой красотой я не блистала, роста и статности тоже не хватало. Но о таких, как я, говорили: «Она симпатичная. Женщина с шармом». Все это я о себе знала. А также знала цену своей улыбке. Улыбка была моим оружием, которое ранило без промаха. Мне стоило только захотеть понравиться (просто как человеку, не как женщине) и направить в нужном направлении улыбку. Срабатывало без осечки. Собеседник или собеседница сразу же попадали в зону моего магнетизма. Умела я располагать к себе. Попал в эту зону и Димочка. А еще, я думаю, в его явном расположении ко мне сыграло определенную роль совпадение моего имени с именем его бывшей жены, которую он ко времени нашего знакомства, наверное, все еще продолжал любить. Нас обеих роковым образом звали Еленами.

Итак, стоял апрель. В воздухе вместе с обновлением природы застыло ожидание новых чувств и увлечений, ожидание любви. Мы были не первой молодости, с грузом разводов за плечами, но все же достаточно молоды, чтобы, особо не раздумывая, отдать себя на волю зарождающегося любовного романа. Решили для начала съездить в Ботанический сад. По дороге непринужденно болтали, словно старые знакомые. Димочка так увлекся разговором, что поехал на красный свет, и мы чуть было не попали в аварию. Красота Ботанического сада послужила романтическим оформлением нашего знакомства. Если после нашей первой встречи на радио мое отношение к Диме было индифферентным, то теперь все круто переменилось. Я поглядывала на него с явной душевной симпатией, и его присутствие мне было определенно приятно. Химия работала в нужном направлении. Мягкий голос, красивые ладони с длинными пальцами, темно-вишнёвые близорукие глаза из-под больших, в тяжелой оправе очков, длинные пушистые светлые волосы а ля художник, аккуратные усы и бородка, широкие плечи. Этакий большой русский медведь, которого хотелось приручить и погладить. После Ботанического сада мы поехали ко мне домой пообедать. По дороге захватили Гошку, который откровенно, с детским любопытством рассматривал нового потенциального бойфренда своей мамы. Дома я принялась что-то быстро варганить на обед. Повариха, надо сказать, из меня не очень классная, но, по-видимому, путь к сердцу мужчины лежит не только через желудок, ибо, несмотря на мою нехитро-примитивную стряпню, мне все же удалось завоевать Димино сердце.

Я принялась накрывать на стол и обнаружила, что в доме нет ни кусочка хлеба. Дима охотно вызвался сбегать в близлежащий супермаркет. «Подождите, Леночка, я — мигом». Его не было ровно час, а до магазина — рукой подать. Под конец, когда я уже перебрала в голове всевозможные причины его столь долгого отсутствия — от «попал под машину» до «струсил и просто слинял домой», — вдруг появился сияющий Дима с огромным пакетом продуктов и розой в зубах. Чего он только не накупил! Хлеб какой-то особенной вкусности, клубнику, сок яблочный, сок апельсиновый, морковный пирог и еще целую кучу разной снеди. И в этом щедром, бесшабашном, красивом излишестве был весь Димка. Широкая, гусарская натура! Он мне нравился все больше и больше. Мне тогда и в голову не пришло, что щедрость и любовь к излишеству далеко не всегда имеют положительные последствия, скажем, для семейной жизни.

— Леночка! Я немножко погорячился, но мы непременно все это съедим. Особенно морковный пирог. Ведь вы его любите, да? — («Я погорячился» было его любимым выражением.)

— Я обожаю морковный пирог! Как вы догадались, что это мое самое любимое кондитерское изделие? — с энтузиазмом заявила я, хотя сие кулинарное чудо было мне в новинку.

Мы мило, почти по-семейному, отобедали. Димка шутил, рассказывал разные забавные истории, приключившиеся на радио «Свобода». Я искренне хохотала. Мне давно уже не было так хорошо. Гошка налегал на вкусности. Он молча слопал половину морковного пирога и сразу удалился в свою комнату. Видно, смирился с неизбежностью Диминого присутствия в нашем доме и по-детски мудро решил не возникать.

Потом каким-то образом разговор зашел о моей стиральной машине, которая почему-то стирала только холодной водой, хотя я упорно заливала в нее горячую. Дима робко предложил «залезть» в стиральную машину и посмотреть, отчего она такая строптивая.

— Ну что ж, попробуйте, — нерешительно согласилась я. Мой бывший муж, кроме уколов в попу, поклейки обоев встык и рассыпчатой гречневой каши по рецепту своей мамы, вообще ничего не умел делать руками, тем самым посеяв во мне абсолютное недоверие к техническим способностям мужеска пола. Каково же было мое радостное удивление, когда, залезши в машину и поковырявшись там минут двадцать, Дима предложил мне попробовать простирнуть какую-нибудь тряпицу, и машина вдруг послушно застирала горячей водой. Мгновенная починка автоматической стиральной машины и Димочкина доброта заставили меня принять немедленное решение, что такого ценного «кадра» упускать нельзя, и я немедленно и бесповоротно влюбилась в Димочку. Мы стали видеться по уикендам, и он каждый раз приносил мне цветы. Он всегда был одет с иголочки, рубашка выглажена, брюки отутюжены. (Иногда, правда, рубашка или брюки были мечены дырочками, прожженными пеплом. Если такое случалось, рубашки и брюки на следующий день безжалостно выбрасывались в мусоропровод.) Дима любил галстуки, неброские, благородных тонов, демонстрируя хороший вкус. От него приятно пахло лосьоном для бритья фирмы «Mennen», английскими сигаретами «Dunhill» и дорогим алкоголем «JC Brandy». Димка был всегда немного навеселе. В нашей еврейской семье пьяниц не было. Мой отец и двоюродный брат, если, бывало, и выпьют рюмку-другую за праздничным столом, то потом им непременно становилось плохо вплоть до неотложки. Печень и желудок давали резко отрицательную реакцию на алкоголь. Так что, если перед моими родственниками стоял выбор: пить или не пить, они предпочитали второе, чтобы потом не мучиться. Опыта семейной жизни с алкоголиками у меня не было. Мой отец, человек, умудренный жизнью, а также работой и общением с русскими алкоголиками, был в далекой Москве. Некому было мне посоветовать, что делать, чтобы потом не возникал извечный вопрос «кто виноват?» Все роковые решения я принимала сама, и сама же была виновата в трагических событиях своей злосчастной жизни. Первый муж — псих, второй — алкоголик. Какая жуткая карма! Что же такого сотворила моя душа, пребывая до моего тела в иных оболочках? Чем она заслужила столько страданий?

Стояла весна 1985 года. До истинных страданий было еще далеко. Наш роман только зародился, и мы оба пребывали в блаженном упоении любовью. Где-то на третьем или четвертом свидании я затащила Димку в постель. Он был весел и социально допустимо пьян. Мне это нисколько не мешало. В ту пору мне ничто не мешало любить его карие, беспомощно близорукие без очков глаза и послушно таять от прикосновений его жарких, сухих, обрамлённых мягкими усами и бородой губ. Я радостно отдала себя его крупному телу с широкими плечами и узкими бедрами, и он, хмельной от бренди и любви, ласкал мое послушное тело с неведомой мне до сей ночи, истинно земной страстью. На тридцать седьмом году, перечеркнув убогий опыт прошлых любовных романов, я впервые ощутила зыбкую грань между болью и наслаждением и поняла сладостно-греховную сущность плотской любви. Я просыпалась утром с мыслью о нем, называла его про себя «моя златоглавая икона», постоянно жаждала его ласки и, потеряв всякую гордость, мучила его излияниями в любви.

Я не могла и дня прожить без Димы и ничтоже сумняшеся предложила ему переехать ко мне. (Поженились мы три года спустя.) Он странно быстро согласился, хотя совсем незадолго до того снял новую квартиру. Позже я поняла, что у него уже тогда были финансовые проблемы, ибо тратил он на жизнь и на выпивку больше, чем зарабатывал. К тому же платил алименты. В одно из воскресений мы поехали ликвидировать его квартиру и перевозить вещи. Квартиру, которую снимал Дима, я увидела впервые и была поражена следами ее былой красоты (паркетный пол и цветущее дерево в окне) на фоне дикой загрязненности. Я в жизни не видела такого отвратительного запустения, откровенного бардака и жуткой антисанитарии. Повсюду: на полу, на стульях, в прихожей, в кухне валялись вещи (грязные и чистые носки, трусы, рубашки, брюки и галстуки). В раковине — горы задубевшей от грязи и объедков посуды и пакетиков из-под китайской еды и других полуфабрикатов со следами кошачьего дерьма. (У Димки был кот по прозванью Жопа, которого он котенком в лютый мороз принес домой с улицы. Кот этот совершенно одичал и гадил где придется. Шокирующее мой интеллигентный слух имя Жопа было ему дано по причине контраста между черной окраской всего тела и большим белым пятном у хвоста.) Описывать состояние ванной комнаты и туалета я лучше не буду, воздержусь… Увидев весь этот кошмар, я сначала оторопела, потом робко спросила Диму, как он дошел до жизни такой. У меня в голове не укладывались его костюмчики с иголочки из дорогого магазина, с одной стороны, и дикое запустение быта — с другой. Со свойственной ему непосредственностью и милой улыбкой Дима мне ответил, что, дескать, времени не было убирать, так как он приходил домой только на ночевку. Мне бы надо было задуматься о том, как может нормальный, интеллигентный, культурный человек ночевать среди таких развалин и нечистот. Мне бы четко определить, что нормальность здесь не ночевала. Диму справедливо было назвать добрым, умным, щедрым, мужественным, благородным, технически гениальным и т.д. Перечень его прекрасных человеческих качеств можно было продолжать еще долго. Много было в нем хорошего, но вот нормальности, социальной стандартности — не было совсем. Дима не укладывался ни в какие рамки, он совершал поступки, которые были либо выше, либо ниже общепринятости. Этакая помесь ангела с чертом! Трудно сказать, что в нем преобладало: Божье начало или чертовщина. Мне бы тогда сказать себе: «Остановись, Елена! Не по силам тебе быть рядом с таким человеком! Сломает он тебя и твою жизнь». Но любовь моя была слепа. Я послушно проглотила Димино объяснение квартирного кошмара, безропотно выдраила до блеска его жилплощадь (ибо нужно было ее сдавать суперу в приличном виде) и потом два месяца мучилась от боли в пояснице.

Итак, в июле 1985 года Димочка, вместе с котом Жопой, которого я стала ради приличия звать Мурзиком, носильными вещами, книгами, профессиональными журналами, инструментами и другим барахлом переехал ко мне. Я была так счастлива от присутствия его тела рядом с моим, что первую ночь провела абсолютно без сна. Одновременно я сделала неблагоприятное для себя открытие: мой возлюбленный храпел так, что сотрясались стены не только спальни, но и всей двуспальной проджектовской квартирки. Я не вчера родилась и знаю, что такое храп. Обычным храпом храпели мои родители, тетя, дедушка с бабушкой, первый муж и другие люди, разделить ночлег с которыми меня в разное время сводила судьба, но никто из них не храпел так залихватски громко, с присвистом, раскатами и перехватом дыхания, как мой ласковый, мой нежный Димочка. Под утро, измучившись вконец, я выскользнула из кровати, схватила свою подушку и одеяло, благо они у нас предусмотрительно были разные, заткнула уши ватой и потихоньку сбежала в гостиную на диван, где пролежала пару часов в беспокойной дреме, то и дело прерываемой бешеными скачками с пола на занавески и обратно кота Жопы-Мурзика. Котяра совершенно озверел то ли от перемены мест, то ли от внезапного избытка сексуальной энергии и стал абсолютно неуправляем. (Он был не кастрирован, так как Дима считал эту процедуру людским произволом над безответными домашними животными и категорически отказывался подвергнуть бедного Жопу-Мурзика подобной операции.) Часов в семь утра я вздрогнула от очередного прыжка кота с люстры на мой диванчик, и, печально осознав, что мне уже не уснуть в мою первую «брачную» ночь, открыла глаза навстречу новому дню. (Впоследствии кота пришлось отдать Н. и Ю. Они жили за городом, и Жопа-Мурзик стал приходящим котом. Уходил на гулянки к подружкам и возвращался домой, когда хотел. Однажды он просто не вернулся. Может, задрали еноты, а может, нашел иное пристанище.)

Так началась наша с Димой совместная жизнь, которая была полна взлетов и падений, то в горку, то с горы, и никогда, ни одной минуты, не пролегала аккуратно вымощенной дорогой по ровной, гладкой местности. Мы ссорились, неделями не разговаривали друг с другом, а потом, истомившись от одиночества, изголодавшись по любимому телу и голосу, как безумные, бросались в омут страсти.

Я знала, что Димка пьет, да он и не скрывал этого. Его любимым изречением было: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет». Да, Димочка, ты был прав, повторяя эту пошлую присказку, ибо ты умер пятидесяти двух лет от роду совершенно, насквозь больным. Твой любимый благородный коньяк и утонченные сигареты «Dunhill», пропитав тебя до корней рано поседевших волос и кончиков пожелтевших и плоских, как часовые стекла, ногтей, медленно, но верно разрушали твой могучий, стойкий организм.

Однажды я переусердствовала, убирая квартиру, и стала отодвигать мебель, чтобы выгрести из-под дивана и кресел застрявшие там бумаги и разный мелкий хлам. Каково же было мое удивление, когда я обнаружила под диваном длинную цепь аккуратно выстроенных пустых бутылок из-под коньяка. Их было штук двадцать, устрашающе огромных, еще не успевших запылиться, откровенно зиявших опорожненностью, которая свершалась украдкой, скорее всего, прямо из горла (ибо грязных рюмок и стаканов рядом не валялось) — по ночам в гостиной, когда я спала. Мне стало страшно. Страшно за Димочку, который, очевидно, страдал беспросветным алкоголизмом, если мог опрокидывать и впитывать в свою плоть и кровь такое невообразимо огромное количество спиртного. Страшно за себя: ведь теперь наши жизни были тесно переплетены, и то, что ожидало его лично, косвенно ожидало и меня. А больше всего мне было страшно от сознания собственной слабости перед всесильной судьбой, неумолимым роком, который свел нас и гнал в пропасть. Я вытащила бутылки из-под дивана и, чтобы произвести впечатление на Димку, аккуратно выстроила их в прихожей. Они стояли как воззвание к трезвости и немой упрек любящей женщины. Но все мои усилия по борьбе с алкоголизмом оказались напрасны. Увидев бутылки, Димка только рассмеялся, произнес многозначительное и ничего не значащее «Ну, Леночка!», перешагнул через стеклотару и как ни в чём не бывало отправился спать. Засыпал он мгновенно в самых разнообразных позах — от «сидя на диване перед телевизором» до «сидя в кресле, сбросив пиджак и наполовину сняв брюки». Спал он крепко, особенно надравшись, и разбудить его было делом нелегким. А я потом проводила ночи без сна, придумывая, как наказать его, чтобы дошло, и что делать мне со своей жизнью, если я не смогу достучаться до Димкиного рассудка…

Print Friendly, PDF & Email

14 комментариев для “Елена Литинская: Сквозь временнýю отдаленность…

  1. Елена Литинская талантлива (и как поэт тоже, судя по её стихам из рецензии Бориса Кушнера).
    Всё так, но по прочтении «Отрывка из книги» вспоминаются слова Фрэнсиса Бэкона об «оскорбительности наготы души». Разумеется, в данном случае речь не идёт об «оскорблении», однако же в явленной читателю таковой «наготе» есть нечто коробящее ( в некоторых откликах к материалу это и до меня по-своему сказано).

  2. Спасибо всем за похвалу и критику!

  3. Присоединяюсь к коллегам — здорово и очень откровенно написано.
    Америка в этом отрывке не открыта, т. к. население России страдает тяжёлым наследственным, генетическим и беспробудным алкоголизмом многие поколения. В молодые годы по моим воспоминаниям было не в диковинку, что, скажем, профессор РПИ (Политехнического института) был подобран на улице в мертвецки пьяном состоянии и провёл ночь в вытрезвителе.
    Идеалист, а также минерал-секретарь Горбачёв пытался выполоть проблему вместе с виноградниками, но и ему пришлось признаться в беспомощности и плюнуть на советский алкоголизм. Описаное в отрывке — это ещё даже не вся действительсность.

  4. После интереснейшего, блестящего по своей форме и содержанию отклика Бориса Кушнера, я не мог не обратиться к предложенному нам отрывку из Новой книги Л. Литинской.
    Я воздержусь от комментариев. Мне кажется, что тема и сам рассказ настолько интимны, что не терпят обсуждения. Во всяком случае публичного, в слух.
    Я ценю степень доверия автора к читателю. Спасибо.
    М.Ф.

    1. Марк Фукс
      9 Декабрь 2013 at 1:15
      … Я воздержусь от комментариев. Мне кажется, что тема и сам рассказ настолько интимны, что не терпят обсуждения. Во всяком случае публичного, вслух…
      ======================================
      Бесспорно.
      —————

      … Я ценю степень доверия автора к читателю. Спасибо.
      ======================================
      Очень опасно. Читатель разный, «может опосля и не жениться.» 🙁

  5. «Не ходите, девушки, замуж за алкоголиков» …
    «Писатели! Открывая душу читателям, помните, что среди них есть и особо «мудрые».
    Любовь сама по себе — дар, не каждому доступный. А уж безоглядная любовь — редкий и особенный дар. И если его нет, то чаще всего он и в других кажется чем-то странным и непрактичным.
    «И не торопитесь, мальчики, жениться и связываться с такими “девушками”, которые в смертную минуту способны хлопнуть дверью…»
    Жестоко! Но главное, не справедливо! Вот и откровенничай после этого с читателем! А ведь ясно же, что смерти никто не мог ожидать именно в ту ночь. Или можно иначе сказать: ее можно было ожидать в любую ночь и в любой день… Интересно, а автор этих упреков никогда ни с кем не ссорился на свете? Или только с бессмертными? Или ему ведомы даты смерти близких? А насчет «не писать»… Это уж извините… Произведение сие — для тех, кто способен понять чужую боль и испытвать свою.

  6. «Не ходите, девушки, замуж за алкоголиков».
    И не торопитесь, мальчики, жениться и свзываться с такими «девушками», которые в смертную минуту способны хлопнуть дверью…Да они ли пишут такие стихи? Такие «откровения» тяжело читать. И лучше не писать. Читать совестно…

  7. Не ходите, девушки, замуж за алкоголиков.

  8. Сколько бы раз ни читала, всё тот же накал эмоций, всё то же щемящее чувство… Мастерски написано!

  9. У всех поживших всегда есть что-то сокровенное, что можно рассказать только очень 8близким.
    Я бы не стал выносить это \»на люди\».

  10. Замечательно откровенно. Редчайшее качество.

  11. Дорогая Елена! Получил чрезвычайное удовольствие, читая отрывок Вашей новой книги! Пронзительно-искренние строки,
    замечательный язык! Новых Вам удач и вдохновения!

Обсуждение закрыто.