Владимир Янкелевич

Осколки

Продолжение. Начало в журнале «Семь искусств» № 40, № 42, № 43

Я как-то неожиданно для себя стал всё чаще возвращаться в прошедшие годы. Вернее не я стал возвращаться, а память вдруг, как-то сама по себе, подбрасывает совершенно неожиданно казалось уже давным-давно забытое. «Но когда по ночам бессонница…», а она, к сожалению, стала постоянной спутницей, «мне на память приходит» не что-то цельное, а так, осколки прошлого. Иногда — это странный сон из далекого детства, а иногда просто мысли убегают в прошлое, не то, чтобы с сожалением — эх, не так нужно было сделать — а вроде смотришь фильм о собственной жизни…

***

Сейчас, спустя годы, я часто возвращаюсь в мыслях к любимому ансамблю. Интересное это было время, когда препятствия не останавливали, а только разжигали азарт. Не было нот, не было текстов, лишь старые пластинки. Нужно было, не зная языка, записать слова, а потом собрать стариков и с их помощью понять каждое слово — иначе песня не получится. Во Владивостоке более 80 лет назад вся еврейская жизнь прекратилась, а идиш без практики забывался, да и литваки произносили слова не так, как, к примеру, одесситы… Вот и пойми тут… Да еще нужно было писать партитуры — музыканты ансамбля писали их по вечерам после работы или учебы — заказать партитуры было нереально дорого.

Но главное, нужно было донести до людей ту особенность музыки, что делает ее еврейской, заставляющей петь и плакать, уловить особый стиль клезмеров… На клезмерских семинарах в Санкт-Петербурге, куда удалось отправить солистов ансамбля — скрипку и кларнет, их научили многому. Когда в концерте скрипка начала обсуждать с кларнетом «очень грустную и трагическую историю из жизни»[i], появилось новое качество.

Но, все же, сомнения оставались. На съезде ФЕОР[ii] я обратился к Иосифу Кобзону:

— Сейчас многие общины организовывают свои еврейские ансамбли, но каждый ансамбль имеет свой взгляд на еврейскую музыку, вкладывает в это понятие все что угодно, от попсы до ресторанного шансона с еврейским акцентом… Мне кажется, что есть смысл создать некий центр, который мог бы рассылать ноты, тексты, видеозаписи и методические материалы, а получать от общин их видеоролики для конкурсов и рекомендаций.

Я говорил что-то о важности еврейских ансамблей, а Кобзон посмотрел на меня, как на инопланетянина, а потом показал на Михаила Глуза, в то время Президента ФЕОР:

— Это к нему, это его забота.

А Михаила Глуза заботили, в основном, престижные московские концерты в огромных залах, лучше всего — во Дворце Съездов. Нужно сказать, что в этом он был большой мастер, концерты были великолепны. Именно Глуз организовал первые концерты в России израильского певца Дуду Фишера.

Дуду рассказывал:

— Я всегда мечтал петь в нью-йоркской опере. Путь туда очень не прост, нужно было пройти тяжелейший отборочный конкурс. И представьте — я его выиграл. А потом, когда я сказал директору, что не пою (не работаю) по субботам, соблюдаю шаббат, тот опешил:

— Как ты это себе представляешь, пять дней в неделю будешь работать ты, а на шаббат я буду искать кого-то еще?

— Я не успел сказать директору, что я не пою на Йом-Кипур, Песах и так далее, как моя работа в нью-йоркской опере закончилась, — продолжил Дуду. — Но я попытался и выиграл, и это всегда со мной. Ну и мама спокойна, что я не нарушаю шаббат.

Глуз делал свое дело, а то, о чем говорил я, казалось ему мелковатым. Что поделаешь, спасибо ему и за Фишера.

Как-то Сохнут привез во Владивосток группу гостей, судя по суете вокруг них — очень важных. Кто они были — не знаю, но одного из них звали Меир Даган[iii]… В общине была встреча, играли наши музыканты, в общем — вечер прошел хорошо. Назавтра гости пригласили меня и еще несколько человек в лучший ресторан города. Там увидели гостей в кипах и решили сделать им что-то приятное — ансамбль ресторана, а это были высококлассные исполнители, сыграл специально для них. «Хава Нагила» в их исполнении, в принципе, звучала хорошо, гости поблагодарили, а потом потихоньку сказали мне, что все нотки у них были правильные, а вот «Хавы» не было, не получилась, она была вчера, когда играли ребята в общине. Может просто хотели сказать что-то приятное, но я думаю, что душу еврейской музыки наш ансамбль «Ноар» чувствовал лучше. Да и «ребята» в ансамбле у нас были не простые — как-никак выпускники и аспиранты института искусств.

Заболела наша солистка Надя. Камень в почке сдвинулся и почти перекрыл отток. В больнице ей сказали, что если она заплатит 10 тысяч (до дефолта 1998 года это были заметные деньги), то камень раздробят ультразвуком.

— Да что вы, я таких денег одномоментно не только не имела, но даже не видела…

— Значит так. Когда начнешь бегать по потолку от боли, то мы разрежем бесплатно, вытащим камень, зашьем, и примерно через месяц будешь в норме.

Надя обратилась за помощью. Деньги нашлись, благо бизнес шел хорошо, и через три дня она уже пела в концерте.

К сожалению, так решались далеко не все ее проблемы. Ее молодая и горячая мама, в свое время, разводясь с мужем евреем, не только вычеркнула его из жизни, но и уничтожила все документы, с ним связанные — «Не надо мне от него ничего, даже алиментов!!!» Да и кому эти бумаги были нужны? Тогда о репатриации и не думали. Многие документы можно было восстановить, но далеко не все, а где искать этого бывшего мужа было неизвестно. В конечном счете, мамина горячность перекрыла Наде дорогу в Израиль.

Нужно сказать, что мешало это далеко не всем. Приходит дама и просит отправить внучку в Израиль по программе «Таглит», но в метрике все кругом русские. Да, проблема… Но дама сказала, что она придет завтра, и совершенно спокойно назавтра принесла новые документы, где все уже были евреями. Не сужу не потому, чтобы не быть судимым, а просто потому, что «каждый пишет, как он дышит».

Но одно заявление о смене национальности всегда выводило меня из равновесия:

— Ну, Вы же знаете, было такое время, это было необходимо.

— А Вы не заметили, что я тоже из этого времени? И, как-то обошелся без этой «необходимости».

Приходит пожилой еврей, просит за внучку, он хочет отправить ее в Израиль по программе. Проблема была в том, что он не только по всем документам был русским, но и при женитьбе взял фамилию жены, чтобы вообще следа от еврейства никакого не осталось. Когда я сказал ему, что отправить внучку в Израиль при таких документах я не смогу, он просто заплакал.

— Хорошо, я постараюсь чем-то помочь. Но пусть внучка сама придет сюда и скажет, чего она хочет, тогда и будем думать.

Но внучка не пришла.

И о чудесах. На Хануку Надежда с другим солистом, Андреем, должны были петь «Мои евреи, живите вечно, пусть мир и праздник в ваш дом придут…» Я поздравил гостей, а Надя меня что-то за рукав держит, не отпускает. Началась музыка и она протягивает мне микрофон. Петь мне противопоказано из человеколюбия, разве что крикнуть — «Все вниз! Срочное погружение!» — для этого моих вокальных данных хватает. Но бежать было уже просто невозможно, пришлось петь. Правда меня незаметно подстраховывал и корректировал солист Андрей с другого микрофона, да на микшере мой микрофон сделали потише, а Андрея погромче, но об этом я узнал потом. Оказалась это их know how, и общинная газета тогда писала о еще одном чуде Хануки — Янкелевич вдруг запел.

***

Как-то пригласили меня на открытие кирхи. Нужно было сказать пару приветственных слов. Надо, так надо. Я и высказался примерно так: «Верить люди могут по-разному, быть католиками, лютеранами, евреями, мусульманами — важно то, чтобы верить так или иначе, нужно, прежде всего, жить, и жить в мире, общаться, и тогда …» Короче, тогда все будет хорошо. Ну, сказал и сказал.

А через полгода дочка была в Иерусалиме. В это же время там должен был находиться глава владивостокского католического прихода отец Мирон — она у него в свое время работала инженером и сохранила приятельские отношения. Дочь позвонила в католическую миссию в Иерусалиме и сказала, что хотела бы переговорить с отцом Мироном, а на вопрос — кто ищет?— естественно, назвала свою фамилию.

В ответ она услышала:

— Да, конечно. Мы знаем о Вас. Это Ваш отец во Владивостоке говорил речь на открытии кирхи, рады будем Вас видеть.

Интернета тогда еще не было, просто такой маленький мир.

***

В 2004 году общине передали здание синагоги, единственное, сохранившееся еще с царских времён на всём Дальнем Востоке России. Доказать, что это то самое здание, о котором говорили архивные документы, было очень трудно — улицы переименовывались, номера домов менялись, тем более, что особого желания вернуть синагогу еврейской общине у администрации не было, а еврейская символика со здания была убрана еще в 30-е годы. Но историк Саша Кузьмин нашел последнее, решающее доказательство. Он был уверен, что на фронтоне синагоги должен быть декалог, что «не может быть, чтобы там его не было».

К цели было трудно подобраться, все же высота здания более пяти метров. Помог случай. На здании устанавливали камеры наружного наблюдения, а для монтажа привезли лестницу, и Саша такой случай не упустил.

— Трудно описать охватившее меня чувство, когда поднялся наверх — рассказывал он потом. — Когда после очистки правого верхнего угла под шпателем стал вырисовываться мрамор цвета слоновой кости и рельеф букв.

А когда поверхность протерли влажной тряпкой, мрамор засиял от цвета слоновой кости до снежно белого. А ведь ему около ста лет! В общем, вернул Саша скрижали евреям. Сохранится ли потребность их видеть в следующие сто лет? Не знаю. Молодежь, которой это было нужно, уехала в Израиль, те, кто просто не хотел жить в существующих реалиях, разлетелись по миру, а оставшиеся за поколение, скорее всего, ассимилируются…