Абрау-Дюрсо большинство людей воспринимает как нечто единое, а это не так. Абрау — озеро и поселок с винзаводом на невысокой горе, а Дюрсо — малюсенький поселочек с пляжем, и между ними семь километров серпантина, вьющегося среди невысоких деревьев вдоль речки Дюрсинки, текущей из озера в море. Все это вместе и называется Абрау-Дюрсо. Открыл я его для себя безумно давно, почти полвека назад, когда Дюрсо был только диким пляжем…

Рассказы

Иосиф Рабинович

ЕСЛИ ХОЧЕШЬ…

Парень в ковбойке и брезентовых джинсах с линялым рюкзаком на плечах прохаживался неспешно по пассажирскому причалу Новороссийского порта. На первый взгляд, он шатался без дела, но это на первый взгляд — на самом деле он прикидывал в голове сложный план транспортировки себя на Украину. Выбран был морской путь — самолетом дорого, да и не было прямых рейсов в Черновцы, а именно туда собирался наш герой. Поезд с пересадками в жару тоже не прельщал его, да и вообще, он хотел добраться зайцем — не столько из экономии, сколько из озорства, простительного, когда тебе всего-то 26 лет. Кстати, и билетов, даже палубных, на теплоход не было — лето, курортный сезон. Теплоход уходил ближе к вечеру, а Игорь, так звали молодца, уже заприметил штормтрап в районе кормы, не убранный каким-то раззявой-матросиком. Солнце клонилось к закату, пассажиры с билетами шли на посадку, и Игорь решился — быстро вскарабкался по трапу и спокойно пошел по палубе, как будто давно был тут. Он огляделся — картина кругом презабавная: народу на палубах полно, время летнее, продавали много палубных билетов. Женщины с детьми, которым нормальных билетов не досталось, пытались освоить музыкальный салон и прочие закрытые общественные места. Остальной народ располагался на палубе, стараясь спрятаться за надстройками, чтоб уберечься от ветра, когда судно уйдет в море. Но Игорь глянул на горы, возвышавшиеся над Новороссийском, и понял, что поступать надо с точностью до наоборот — укрываться перед надстройками, а не за ними. Тучи над горами указывали на то, что скоро грянет знаменитый новороссийский ветер — бора, шутки с которым плохи. Правда не январь сейчас, когда ветер особенно свиреп, но и в августе мало не покажется.

Игорь кинул рюкзак на свободное место перед какой-то надстройкой рядом с барабаном пожарного шланга, сунул бумажник и сигареты в карман штормовки и пошел бродить по палубам, надеясь, что рюкзак никто не присвоит.

Картина, особенно внизу, напоминала и вокзал и цыганский табор одновременно. Пищали дети, просили и отказывались есть, кто-то играл на гитаре, мужики давили «пол-литры», какие-то туристы растягивали палатки на палубе, привязывая их к разным пароходным прибамбасам.

А на востоке над горами разыгрывалась метеодрама — мрачное облачное воинство, слабо освещенное заходящим солнцем, скапливалось на вершинах гор, готовясь броситься вниз, подобно кавалерийской конной лаве, сметая все на своем пути. Легкий ветерок, дувший с моря, утих, уступая, как видно, месту старшему и страшному. Но теплоход уже отвалил от причала и бойко выходил из бухты, беря курс на Крым.

Смеркалось. Игорь вернулся к своему шлангу — рюкзак лежал на месте. Правда, кругом теснились люди, даже раскладушка стояла рядом. Ветер уже начал лихо поддавать в корму, и Игорь, сняв со шланга брезентовый чехол, тоже стал устраиваться на ночлег. Он подстелил рюкзак под голову, лег на палубу и укутался чехлом. Сон пришел мгновенно — молодой организм, намотавшийся за день, отрубился без всяких сложностей под колыбельное подвывание ветра.

Ночью ветер утихомирился — судно удалялось от Новороссийска, а бора хулиганит только на своем поле.

Под лучами утреннего солнышка табор потихоньку отходил от сна. Игорь откинул чехол, потом сунул его под себя для мягкости, раскурил сигарету и со смаком затянулся. Теперь можно было и оглядеться. Кокон из одеяла на раскладушке, стоявшей рядом, зашевелился, и из него высунулась слегка помятая, но очаровательная румяная мордашка сероглазой блондинки.

— Здрасте вам, — сказал Игорь, улыбаясь вовсю, — загорать уже пора.

В ответ он получил улыбку и «доброе утро». Затем создание встало, и, как было, в синем спортивном костюме, скользнуло в дверь надстройки и исчезло. Игорь выкурил еще одну сигарету и уже собирался подумать о хлебе насущном (желательно с колбаской и кофейком), как дамочка появилась снова, сияющая, подкрашенная и в очаровательной малиновой маечке, обтягивающей выразительный бюст. Мгновенно оценив все это, Игорь заерничал:

— Мадам, вы, конечно, едете в каюте люкс, и только желание быть поближе к народу побудило вас ночевать на палубе среди плебса?

Та наморщила лобик, видать, разбираться в словоблудии собеседника ей было непросто. Затем улыбка вернулась на прежнее место, и она ответила:

— Нет, что вы, просто я еду с дядей мужа, он бухгалтер ресторана на пароходе, у него отдельная каюта, там все мои вещи, но там тесно и душно, и потом, он так храпит, — серые глаза округлились, чтоб Игорь мог оценить всю серьезность проблемы. — А туда я пошла, чтоб привести себя в порядок, — продолжила она.

— Вы в этом весьма преуспели, — добавил безжалостный нахал, чем вызвал повышенный румянец и новую серию улыбок. Но Игорь не унимался:

— А как насчет удовлетворения низменных потребностей? — брови блондинки приподнялись, а Игорь продолжил:

— Я имею в виду пойти позавтракать куда-нибудь.

— Я завтракаю с дядей в его ресторане.

— Я тоже хочу в ресторан, — ответил Игорь.

— Идите, конечно, только не заговаривайте там со мной, — Игорю показалось, что она даже подмигнула. — А после завтрака, если захотите поболтать, поднимитесь на палубу второго класса — я вас там найду, — и она исчезла за той же дверью.

Закурив четвертую с утра сигарету, Игорь отправился на поиски ресторана на этой палубе, где обитал третий класс. Тот скоро нашелся по запаху — был это обычный ресторанчик средней руки, уже порядком набитый едоками. Есть хотелось зверски, ужин как-то прошел вчера мимо. Поэтому были заказаны яичница с колбасой, столичный салат, оладьи со сметаной и двойной кофе. Пить он не стал: во-первых, утро, во-вторых, не любил пить в одиночку, а рассуждения «для бодрости», «для храбрости», «для снятия стресса» презирал со всем максимализмом молодости. Сидел он удобно — видел дядину сутулую спину, а «племянницу» прямо в фас — она, оттопырив пальчик, ковырялась в тарелке.

Ел Игорь всегда быстро. Еще в детстве бабушка поучала: «Жуй, жуй, как следует, не глотай куски!» Вышел на палубу, поднялся выше, развалился на лавочке и со смаком закурил: самая вкусная сигарета — после завтрака.

Пароход шел бойко. По правому борту вдали виднелись уже крымские берега — днем будет Ялта. Блондинка появилась довольно скоро, присела и защебетала. Игорь слушал, поддакивал, рассказывал смешные истории и вскоре знал уже многое — звать Лина, бабушка полька, кончила театральный — хореографический факультет. Неприятности с сердцем, потому балетная карьера не удалась, работает в Сухуми во дворце культуры — ведет кружок танца. Замужем, муж русский, работает в биологическом институте с обезьянами (биолух, про себя заметил Игорь). Живут четыре года, а детей нет. Вот дядя мужа и везет ее в Евпаторию на грязи в санаторий, где замглавврачом его сын, двоюродный брат мужа. Обложили девочку, как волчицу, подумал Игорь. Дальше пошло про родственников в Москве, и стало ясно, что Игорь хорошо знает ее двоюродную сестрицу, но он и тут промолчал — не по умыслу, а так, на всякий случай. Она говорила, а он смотрел на нее пристально и серьезно без шуточек и подмигиваний. Он знал, что этот его взгляд действует на женщин, не всем, правда, нравится, но тут был явно не этот случай.

А на горизонте уже маячила Ялта. Лина поглядела на приближающийся берег, потом повернулась к Игорю и как-то просто без предисловий сказала:

— Я думала, дядя в Ялте сойдет на берег — кум у него там, они любят поддать на пару, но кум, видишь, приболел, а у дяди отчет горит, будь он неладен. Думала, сойдет он, стоим-то два с лишним часа, и каюта будет свободна… — сказала она и осеклась, искоса посмотрев на Игоря.

— Я тоже так думал, — брякнул тот в ответ.

Установилась неловкая пауза — обоим стало все ясно.

— Ну, что будем делать на стоянке? Ты-то сама сойдешь, мне ведь нельзя — я заяц, меня обратно не пустят, — сказал Игорь, чтоб прервать паузу, незаметно переходя на ты.

— А что ты предлагаешь?

— Тут, слышал я, на верхней, в первом классе есть хороший бар, или там тебя тоже признают и стукнут дядюшке?

— Нет, туда, думаю, можно.

И они поднялись на верхнюю палубу, взяли по бокалу ледяного «Новосветского брюта» и сели за столик под зонтиком. Разглядывая пузырьки в бокале, он, не обращаясь ни к кому, бросил:

— Ну, не каютой единой…

— Нет, я так не могу — где-то в закоулке, нет, а ночи у нас нет впереди — вечером Евпатория, и я сойду….

— Ну, на нет и суда нет, я ж не насилую твою волю, даже волю не насилую, — Игорь усмехнулся и отхлебнул вина.

— Нет, ты не понял, я хочу, — и она опустила глаза, — а ты, если хочешь, как сделаешь свои дела, вернись в Евпаторию, в поселке у моего санатория сними комнатку на несколько дней, но в санаторий не ходи, подошли, как увидишь меня за оградой, какого-нибудь пацаненка с запиской с адресом, и вечером я приду…

Она сказала все это какой-то скороговоркой, едва не проглатывая слова, и после добавила, грустно глядя ему в глаза:

— Понимаешь, я ж буду там под приглядом, но я приду, приду, если ты хочешь…

— Ладно, давай-ка лучше выпьем за эту записку, и вообще…

Они допили шампанское, потом поднялись на верхнюю палубу и молча сидели, глядя на шелковый ультрамарин моря. Погода была сказочная — ветерок и ласковое солнышко. Море, солнце и молодость — разве этого недостаточно для радости. А говорить было не о чем — все уже и так было сказано. А то, что больше разговоров, того попросту еще не было. Оно только предстояло. Или не предстояло.

А теплоход давно уже отвалил от Ялты. Они спустились в свой третий класс и пошли обедать, каждый сам по себе. На вопрос официантки: «Что будем пить?» — Игорь ответил: «Морс», — чем удивил ее немало.

После обеда они с Линой снова встретились, и некоторое время томились ожиданием расставания, беседа была бессвязна и отрывочна — Игорь шутил, особенно по поводу закоулков, она иногда хихикала, но в глазах таился вопрос, а правильно ли она поступила. Игорь же, напротив, был уверен и спокоен — его жизненное правило «Никогда ничего ни у кого не проси» было выполнено по самому высокому счету.

Вечерело, и уже показалась Евпатория.

— Пойду я, наверное, собираться, — сказала она, глядя прямо ему в глаза.

— Да, тебе уже пора.

Она пугливо огляделась и вдруг, обхватив его руками за шею, впилась таким жарким поцелуем в его прокуренный рот, что Игорь даже опешил. Напряженное, как тетива, тело женщины прижалось к нему на какие-то секунды, и все кончилось. Она повернулась и пошла красивой походкой профессиональной танцовщицы, слегка покачивая бедрами. Уже подойдя к трапу, обернулась и с улыбкой добавила:

— Так я жду с запиской. Если хочешь.

Евпатория. Большая часть табора сходила на берег. И она тоже. Дядя провожал, помогая тащить чемодан. На причале Игорь увидел белую санитарную «Волгу». К ней и подошла Лина. Пока дядя обнимался с сыном, высоким шатеном в светлой ветровке, Лина обернулась. Игорь помахал своей белой кепкой. Он стоял на том же месте, где они расстались, и она сразу же заметила его. «Волга» тронулась, и все кончилось.

А до Одессы оставалась еще ночь. Рюкзак давно уже покоился в камере хранения, доставать его не хотелось, и предстояло озаботиться ночлегом. Но все решилось само собой и в лучшем виде. Внизу встретились туристы-студенты из родного института, они разбили четыре палатки на палубе, и часть ребят сошла в Евпатории. Игорь, аспирант того же института, был в альма-матери фигурой видной и известной, а посему его с охотой пригласили ночевать в одной из палаток. Он поблагодарил и, сославшись на дела, направился ужинать в первый класс — не садиться же на кошт к молодежи.

Ресторан первого класса был не чета нижнему, хотя цены на аналогичные блюда были такими же. Конечно, в своих брезентах Игорь выглядел диковато среди приодетой публики, но он давно уже привык вести себя одинаково раскованно и в пиджаке с бабочкой, и в ватнике. Он уселся за пустой столик, в ресторане было относительно свободно, заказал отбивную, салат и «Абрау-каберне». Надо было капитально поесть и обдумать прошедший день.

Потягивая винцо, он размышлял, возвращаться в Евпаторию или же не менять своих планов. С одной стороны, он не был примитивным бабником, чтоб бросаться на все, что движется. С другой — авантюры его не пугали, наоборот, вызывали подъем, а тут был почти детективный сюжет, да и главная героиня — отнюдь не рядовой экземпляр…

От этих милых размышлений Игоря отвлекла кампания за соседним столиком — там явно гуляли моряки, скорее всего, рыбаки, судя по одинаковым джинсам, купленным за валютные гроши, которые платили ходящим на полгода в загранку, на базаре в каком-нибудь Лас-Пальмасе, куда заходили на «отоварку».

— Командир, а ты часом не захватил с собой штопора? — загорелый усач наклонился к Игорю, говоря вполголоса и подмигивая.

— Есть, а что, надо?

— Еще как, а то эту воблу не попросишь, — он кивнул в сторону бара, — с собой не приноси, не положено…

Игорь достал свой ножик, в котором был штопор — путешественнику все нужно иметь с собой, на все случаи жизни, — и протянул усатому.

— Ну, спасибо, выручил, давай фужер, ша налью.

— Да ладно, чего там…

— Давай-давай, не жмись, как девка, ты такого, может, и не пил. И вообще, двигай к нам, что там один шаришься.

Одиночество было явно порушено, и Игорь пересел к ребятам.

— Мы с морей недавно прибежали, а ты куда движешься? — спросил усатый.

— Так, путешествую.

— Во дает! А по жизни чем занят?

— Да математикой прикладной.

— Это что ж, синус, косинус, накось, выкусь? Да не беда, был бы человек хороший, а ты молоток — без штопора не путешествуешь, давай выпьем за это!

Бутылку откупорили под столом и там же мастерски разлили по фужерам. Запах, хорошего коньяка поплыл над столом. Игорь с удовольствием вдохнул его и спросил:

— «Мартель»?

— Он самый, французский.

— Знамо дело, не киргизский, хотя там тоже неплохие вина делают, Фрунзенское шампанское, например.

— Ишь ты, разбираешься. Ну, понеслись, со свиданьицем!

И ребята опрокинули свои фужеры в натруженные морские глотки. Игорю в своей жизни приходилось и спирт пить залпом, но портить удовольствие от коньяка он просто не хотел — выцедил весь фужер потихоньку, наслаждаясь, горячим ароматом, наполнившим рот и мягко ударившим в голову.

— Ты, поди, москвич? — спросил усатый.

— Да, а что?

— Пьешь как-то с вывертом. Вы все, москвичи, понтовитые.

— Уж какие есть.

— Ты, корефан, не обижайся — все путем.

И потекла беседа. Обычное российское застолье, шумное, перескакивающее с темы на тему, перемежающееся тостами. Игорь умел подстроиться под компанию — мог спокойно беседовать и с матросами, как сейчас, и с профессорами. Была в нем какая-то нагловатая уверенность, и она почти всегда срабатывала. Вот только языков он не знал, впрочем, для этой компашки и не нужно было — жаргон он уловил быстро и уже был за своего.

О чем бы ни говорили на Руси мужики за столом, беседа обязательно скатится на женщин. И стол, за который попал Игорь, не стал исключением. Тема для морячков была самая животрепещущая — полгода в морях, а она там одна. Как она? Ждет, не ждет? Мнения, как всегда, были самые разные, от «все они суки» до «ты войди в ее положение — полгода на диете».

Игорь слушал, а в мозгу повторялось одно и то же: «Если хочешь, если хочешь…»

А потом выпили за женщин, за всех скопом, за таких разных, нежных и скучных, страстных и холодных, верных и гулящих — за всех, куда ж без них-то? И тут Игоря вдруг понесло.

— Мужики, женская верность — штука тонкая. Ее не купишь, думаю, никакими подарками, ее не добьешься никакой слежкой и охраной, можно женщину, как волка обложить, следить везде и во всем, и все же гульнет, коль захочет. Главное, чтоб не захотела, вот в этом вся засада. Не захочет — и полгода будет ждать, изведется вся, похудеет, а дождется. Ты можешь быть и с монетой, и здоров, и хорош собой, и голова на месте, но всего этого мало — надо, чтоб не захотела гульнуть, а попросту, чтоб любила. А за что любят, хрен его знает!

— Ну ты даешь, кореш, — сказал рыжий веснушчатый кочегар. — А про худобу верно подметил — которые ждут, непременно с нервов худеют.

За столом установилась тишина — видать у каждого было о чем подумать, о своем.

В голове гудело от выпитого, и Игорь начал собираться.

— Спасибо, мужики, спать я пойду, пора уже.

— К той, которая не захочет?

— Нет, один я путешествую.

— Ну, бывай. Привет столице!

Он вышел на палубу. Крымская ночь была прекрасна. Черное небо, прибитое гвоздиками звезд, накрывало спящее Черное море. Море вздыхало, нежно лаская борта плывущего парохода, что, как китайский фонарик, светился во мраке. «В такую ночь напиться иль влюбиться», — вспомнились чьи-то стихи. Что ж, с «напиться» вышло — до сих пор качает…

Покачиваясь, спустился он на нижнюю палубу. Палатки студентов нашел легко по свечке, поставленной в порожнюю баночку из-под килек. Ребята и девчонки сидели вокруг и пели под гитару. Игорь сел рядом и прислушался. Пели есенинское — «Ты меня не любишь, не жалеешь…» Что-то нынче всех как прорвало, про одно и тоже. «А наверное, она была красивая, эта Айседора, — подумал Игорь. — Да, господи не в физической же красоте дело. И она, и Аня Керн, и НФИ лермонтовская — они же красавицами стали, потому что любили, любили тех, кто их обессмертил. А иные, может, и красивее во стократ, но кто их теперь помнит. Ох, Игорь Борисович, что-то вас на философию потянуло нынче, или это с «Мартеля» так развезло? Нет, спать, спать, спать! Завтра в Одессу на рассвете придем». И, забравшись в крайнюю палатку, рухнул на подстилку и захрапел.

В Одессу пришли в шестом часу. Проснулся Игорь в пять, вместе со студентами. Голова не болела, все же добрый был коньячок. Только хотелось пить. Он хлебнул из чьей-то фляги, достал сигарету, и дым приятно ударил в ноздри. И сразу стало ясно, что ни в какую Евпаторию он не вернется, а потопает дальше в Черновцы. Возвращаться, так надо было бы прямо сейчас.

Потом был завтрак на Привозе и долгая, долгая дорога. Восемь попутных машин, попутный мотоцикл и даже попутный самолет сельхозавиации — пилот АН-2, по какой-то нужде севший на клеверный луг, согласился подбросить, и подбросил на сто километров. Побродив по Прикарпатью и не найдя того, зачем приехал, засобирался домой. Сел в Черновцах на поезд, не зайцем, разумеется, и через сутки на рассвете слез в Малоярославце под Москвой. Увидел, как люди тащат к поезду корзины грибов. Поспрошав местных, добрался до нужного леса — грибов и правда была великая сила. С набитым грибами рюкзаком вернулся в Малоярославец, по своему же билету сел в электричку и к вечеру был у своих на даче с лесными дарами.

Жена удивилась, но грибы пожарила. Сели ужинать.

— Ну, как там ты поколобродил? Рассказывай.

— Зайцем добрался от Новороссийска до Черновцов… Да, кстати, встретил на теплоходе одну мадамку из Сухуми, разговорились, и оказалось, что она кузина Инки из твоего дома с третьего подъезда — той, с которой ты в детстве подралась…

— И как мадамка?

— Ничего, красивая женщина, балерина, только ехала от бесплодия в Евпаторию лечиться.

— Ничего себе, и она тебе это сказала? Все к тебе какие-то девки липнут бесстыжие.

— Почему бесстыжие? Бывает, хочет человек поделиться, — и он вышел покурить на террасу.

Он курил, а в голове все вертелось: «Если хочешь!»

ЧЕРНЫЙ КИЛЛЕР И РЫЖАЯ ШАЛАВА

Для чего же повесть эту
Рассказал ты снова свету?
Оттого лишь, что на свете
Нет страшнее ничего…
Саша Черный

Маришка и Тимка жили в одном дворе и ходили в одну английскую школу через два дома. Впрочем, и в садик они ходили вместе, и не потому, что дружили они или их родители, просто садик был уж совсем во дворе за двойным рядом каштанов перед их домом, только подъезды у ребят были разные. Это теперь в той школе частный колледж, а в здании садика какой-то «Промсибстройинвестбанк» и джипов во дворе больше, чем собак. А тогда очень удобно было.

Маришка вышла небольшого росточка, рыженькая, в отца, и очень изящная, мама ее была просто фотомодель по выходке и манерам.

Отец рано сделал карьеру в оборонке, мама трудилась в издательстве «Мир», типичная семья обеспеченных советских интеллигентов. С началом заварухи девяностых отец покинул госслужбу. Будучи классным спецом в электронике, он быстро обрел себя в успешном совместном предприятии, войдя в его руководство. Мама тоже не задержалась в издательстве — устроилась при муже со своими свободными французским и английским.

Родители Тимки были попроще — отец строитель, мама бухгалтер, но и они в перестройку не растерялись — создали строительный кооператив, где отец стал председателем, а супруга — главбухом, и дела у них быстро пошли в гору — дома, как и у Маришкиных родителей, был полный достаток.

Я был знаком с обеими парами со времен капремонта советских времен и битвы жильцов за его качество — Тимкин отец был у нас главным экспертом. Компьютеры в обеих семьях появились рано — главбух осваивала новую бухгалтерию, а Маришкин папа вообще занимался компьютерами еще с той поры, когда кибернетика только-только перестала быть лженаукой мракобесов.

Так что дети получили доступ к компьютерам довольно рано, когда эта новая цивилизация только давала первые ростки. Юность впитывает все новое легко и радостно — и ростки эти дали в душах детей мощные побеги. Родители не возражали — дети дома, не по подъездам ошиваются. Да и учился Тимка прилично, а что до Маришки, та вообще отличницей была. Правда, отец иногда пенял парню, что неплохо бы и спортом заняться, мышцы подкачать. Но какой может быть футбол или хоккей, когда тебя ждет истребитель F-19, готовый к бою, правда, в компьютере, но бой почти как настоящий, где адреналин хлещет через край. Мастерство Тимки росло — он легко овладевал новой боевой техникой, прекрасно знал матчасть. Игры совершенствовались и становились все сложнее и приближеннее к действительности. Вот только умирать в них можно было многократно и назавтра снова бросаться в бой. Тимка стал чемпионом, звездой виртуальных наземных воздушных и морских битв и получил кличку Черный киллер. Родители и не догадывались, какой герой у них растет.

Маришка тоже балдела от компьютера. Нырнув в нежном возрасте в начальные волны интернета, она обнаружила в нем массу такого, о чем родители и не догадывались. Юности всегда была свойственна тяга к запретным тайнам секса. Но если раньше это были потертые фотографии и привезенные из-за бугра журнальчики, а в лучшем случае «Декамерон» Боккаччо, то в век информационных технологий все выросло — и качество, и количество. Сообразительная в папу, Маришка быстро освоилась в этом мирке и быстро утратила невинность души, что, может быть, опаснее и хуже чем утрата телесной невинности. Сперва это были порнушные сайты. От увиденного бросало в дрожь — было стыдно, но сладко. Но стыд улетучивался по мере освоения премудростей виртуальных жизни и «любви». Тут появились чаты для знакомств, флирта, виртуального секса с отдельными кабинетами и даже с ЗАГСами, тоже виртуальными. Маришка окунулась в этот океан нереального разврата и разгула с головой, усвоив его обычаи и жаргон — помесь блатняка с компьютерными фишками. Нет, она была умная девочка, никто в сети не знал ее настоящих данных — она представлялась Марго, раздобыла фото какой-то малоизвестной рыжей порноактрисы в самых откровенных позах и ударилась во все тяжкие. Она жила как бы двойной жизнью — в школе примерная ученица, почти не посещавшая дискотеки (неинтересно с сопляками), и настоящая Мессалина в интернете. Ведь это не грозило ничем — ни забеременеть, ни подхватить заразу через кабель нельзя.

Все виртуальные неудачи делали ее только более опытной и извращенной. Каким только грехам не предавалась она — с кем только не блудила: и с отцовскими ровесниками, охочими хоть до виртуальной, но телятинки, и с одногодками, которых привлекала ее опытность, ведь, по легенде, с ними ей было лет на 10 больше, чем в действительности. В инете за ней закрепился ник Рыжая шалава. А родители. увлеченные сколачиванием капитала, ни на йоту о том не догадывались — тем более, что на родительских собраниях Маришку всегда хвалили и ставили в пример.

А Тимке Маришка нравилась, порой мысли о ней отвлекали его даже от любимого дела, от стрелялок. И нравилась с каждым днем все больше и больше.

И вот на этой скамейке во дворе по дороге из школы — а дело было весной, перед самыми выпускными, — сошлись две, в общем-то, невинные души, у которых, в отличие от многих ровесников, не было реального опыта межполового общения, а у воинственного Тимки — вообще никакого. Но именно он попросил ее присесть на скамейку. Вид этой парочки мог умилить любого — высокий смуглый парень и маленькая рыженькая сероглазка с нежной, словно фарфоровой, кожей. Но на скамейке разыгрывались прямо-таки шекспировские страсти. Тимка долго мялся, а потом, как бросаясь в воду, выпалил свое признание и пожелание быть ее мужем, ну, не сейчас же, но в обозримом будущем.

Школьная Маришка должна была бы смутиться, но она, дочь своего отца, не могла себе позволить это. И… Тимке глянула в глаза не Маришка, а Марго — Рыжая шалава. Что она сказала ему, приводить не буду, щадя стыдливость моих взрослых читательниц. Но удар, нанесенный ею парню, был меток и страшен — это был унижающий выпад взрослой женщины, прошедшей Крым и рым. Тимка был сражен наповал — никто так не топтал его как взрослеющего юношу, будущего мужчину. А Маришка развернулась и, вздернув свой прелестный носик, пошла домой, даже чем-то гордая — пригодился интернетский опыт.

Экзамены не замедлили наступить, Маришка сдала отлично, хоть и без медали, а Тимка кое-как, но сдал.

На выпускном балу держались порознь и больше не виделись, даже случайно во дворе не пересекались. Маришка подала документы в престижный вуз, рекомендованный родителями, а у Тимки был совсем иной план. Он сказал, что подал документы на компьютерную специализацию в МАИ, а сам пошел в райвоенкомат и попросился добровольцем в Чечню. Когда об этом узнали родители и отец бросился по знакомым и включил все связи, чтоб отмазать сына, по крайней мере, от Чечни, было уже поздно — Тимка уехал в учебку, а оттуда — в горячую точку.

Маришка поступила и начала окунаться в студенческую жизнь. Контингент там был совсем не тот, что в школе — детки новорусской элиты со своими привычками и замашками. Маришка держалась уверенно, и тут пригодилась ее двойная жизнь. Она стала посещать тусовки, где бывали и молодые преподаватели, и начинающие МИДовские чиновники, — весь новоявленный, а может, и не новоявленный русский бомонд. Но все-таки нельзя сидеть устойчиво на двух стульях, у Маринки завязался роман с одним из этих мажорчиков, и ее реальная неопытность выплыла наружу. Этот паскудник растрепал все дружкам, и девчонка стала объектом насмешек, ей нанесли такой же удар, как раньше она нанесла Тимке. С Маришкой случился нервный срыв, родители, поняв, в чем дело, поместили девушку в хорошую клинику, а после реабилитации, когда она вошла в норму, послали на учебу в Англию — дела у отца шли лучше некуда и он мог себе позволить такое…

Ефрейтор срочной службы отдельной десантной бригады Тимофей Розанов в своей боевой группе был пулеметчиком, хотя и другими видами оружия десантника владел исправно. Когда группа попала в засаду в Дагестане на границе с Чечней, Тимка с друзьями приняли неравный бой. Пулемет чуть ли не раскалился, а он все стрелял и стрелял, как тогда, в таком далеком детстве, по фигуркам, мелькавшим в зелени. Он стрелял и тогда, когда их осталось трое и двое, и когда остался один, стрелял до тех пор, пока его не обошли сзади и не ударили по каске чем-то тяжелым. Он вырубился сразу и, наверное, не почувствовал, как бородатый боевик с зеленой повязкой на голове отрезал ему голову…

Из нашего двора я уехал давно и бываю там крайне редко. О судьбе Тимки ничего не знал. Но недавно мне позвонил старый сосед и попросил помочь в одном деле. Оно требовало личной встречи, компьютером было не обойтись, а то ведь нынче, в эру скайпа и иных сетевых услуг, многое решается заочно. Так вот, вхожу я в свой бывший двор и у соседнего подъезда встречаю Маришку, в полной силе женской зрелой красоты, но с таким же задорным носиком. Только глаза стали потемнее, что ли.

— Игорь Борисович, здравствуйте, как приятно вас видеть! (раньше числился дядей Игорем)

— Здравствуйте, Марина Георгиевна, — не без иронии отвечаю.

— Вы прекрасно выглядите, а папа, знаете ли, сильно сдал, ведь вы ровесники вроде?

— А ты вообще королевой смотришься, само очарование.

— Вы мастер комплименты отпускать, это и мама всегда говорила, — и она улыбнулась хорошо поставленной улыбкой.

— Ну, расскажи, как ты, где ты, откуда такая?

— Я папу с мамой навестить приехала, а вообще в Штатах проживаю и гражданство недавно получила. У меня свое модельное агентство. И шоу при нем…

— Стриптиз-шоу?

— Ну, вы уж прямо… Иногда и со стриптизом.

— Замужем, дети?

— Разошлась, нет, детей нет, — и снова легкая тучка пробежала по потемневшим глазам.

Я решил сменить тему — неловко стало.

— А как наши дворовые ребята? Сережка, такой лопоухий со второго подъезда, Тимка, что с тобой в школу ходил?

Глаза потемнели еще больше.

— А вы не знаете? Тима в Чечне погиб, ужасно, правда? Папа его после этого от инсульта умер, а мама болеет очень. Это мне моя мама рассказала. А давайте не будем о грустном? — и она вновь улыбнулась своей великолепной улыбкой.

— Давай, — сказал я, — родителям привет, а тебе удачи там в Штатах. Статуе Свободы кланяйся.

— И вам удачи и, главное, здоровья.

— Спасибо, — и я пошел по своим делам, невольно следя за изящной дамой, идущей вдоль ряда старых каштанов.

В квартире соседа в открытой двери комнаты внучок играл в стрелялки, и пулемет трещал, не умолкая, а маленькие зеленые фигурки падали, обливаясь алой кровью…

А знаете что? Давайте не будем о грустном? Или будем? Потому что если не будем, то оно непременно будет. Грустное и гнусное.

ШАМПАНСКОЕ С ШАМПИНЬОНАМИ

Когда говорят «Абрау-Дюрсо», все вспоминают шампанское. Оно там и вправду доброе — императорский еще завод и технология классическая, французская. 

Абрау-Дюрсо большинство людей воспринимает как нечто единое, а это не так. Абрау — озеро и поселок с винзаводом на невысокой горе, а Дюрсо — малюсенький поселочек с пляжем, и между ними семь километров серпантина, вьющегося среди невысоких деревьев вдоль речки Дюрсинки, текущей из озера в море. Все это вместе и называется Абрау-Дюрсо. Открыл я его для себя безумно давно, почти полвека назад, когда Дюрсо был только диким пляжем. Там была прекрасная подводная охота, и мы пару лет приезжали туда, жили в палатке и ныряли до одури за кефалью, ставридами и морскими петухами. Потом меня потянуло в красивые крымские бухточки, да и другие моря осваивал. Попал сюда я снова только в начале 90-х, бухта Дюрсо по-прежнему пустовала, но рядом уже были пансионаты и базы отдыха. На одной из них и была устроена Летняя школа по численным методам и математическому моделированию экосистем.

Эти летние школы были очень любопытным явлением. Вроде на море или на другой хорошей природе — две-три недели и на казенный практически счет. Нет, конечно, были и те, что просто отдыхали, но когда твои коллеги дискутируют, пусть даже в плавках под деревом, и дискутируют о проблемах и важных и своих, чему учили и что, в общем-то, обществу нужно, просто купаться было не очень-то ловко. В ответ на упрек, мол, ловко вы там, ребята, устроились — купались за народные деньги, могу ответить конкретным примером: математический принцип, лежащий в основе некоторых систем управления воздушным боем, был сформулирован на моих глазах под деревом на берегу Днестра в спортлагере в Тирасполе, там проводилась одна из школ, на которой довелось мне побывать. Нет, про бои там речи не шло, но математика тем и известна, что загодя ваяет задел для будущего.

Но вернемся, однако, в Абрау-Дюрсо. Школа шла своим чередом — лекции, семинары, круглые столы, а в свободное время — море и прекрасный дубово-буковый лес на горе рядом с нашей турбазой. В день отдыха мы вчетвером с тремя профессорами, моими бывшими однокорытниками по институту, пошли погулять на гору. И наткнулись на мощное месторождение грибов. Это были так называемые цезарские шампиньоны, как определил один из приятелей, не напрасно числившийся энциклопедистом в нашей компании. Мы быстро набили три пластиковых пакета, благо они были с собой, а я еще набрал в рубашку, сделав из нее торбу. Приволокли это богатство к себе на турбазу и стали гадать, что с ними делать. Тогда энциклопедист задумчиво произнес:

— Надо послать Южинского на кухню, чтоб обаял шеф-повариху — пущай она наколдует нам чего-нибудь из этих драгоценных грибов.

Я в краткой и не очень цензурной форме проинформировал коллег о моем отношении к ним и к этому предложению. Но пошел — друзья просят. В кабинетике вместо монументальной дамы застал я некого типа, явно азиатской китайской внешности.

На мой вопрос, где хозяйка, он, взглянув на прозрачный пакет с грибами, ответил вопросом:

— А что вы с грибами делать собираетесь?

Когда я объяснил, что хотели бы какое-нибудь хорошее блюдо из них, он неожиданно сказал:

— Тащи их сюда, купи у девок в буфете литровую банку сметаны, я тебе сделаю все сам, но часть возьму себе. Видишь ли, директор базы — мой приятель и мы нынче ждем гостей, вот я и предложу им жюльен.

Я остолбенел поначалу, но решил рискнуть и сделал все, как он сказал. Через четверть часа мы сидели за столом, украшенным трехлитровой банкой с «первичным виноматериалом» с императорского завода. Юра оказался моим ровесником — его отец строил железную дорогу в Китае и женился на местной девушке, и это в конце тридцатых сошло ему с рук… Банку мы опустошили быстро, и уже Юра говорил мне:

— Математик, почему ты мне так понравился?

Я даже стал сомневаться, что он сумеет сделать обещанное, но мой новый друг принес сверток с пакетиками, от которых приятно пахло пряностями. Я не стал ему мешать, благо он заверил меня, что к шести вечера все будет готово. Я вернулся к своим, выслушал пару нелестных замечаний о своем пьянстве и лег подремать до шести. Пришел к Юре. На столе стояли три кастрюли с жульеном — запах шел обалденный.

— Две двухлитровых твои, а третья, литровая, мне за труды, идет? — спросил он.

— Конечно, тебе спасибо от всей советской науки.

— Да ладно, просто ты мне сразу понравился, математик…

Две кастрюли, притащенные мной в брезентовой торбе, произвели на моих друзей сильное впечатление — мне были принесены извинения, более того, я удостоился нескольких льстивых дифирамбов.

Мудрый энциклопедист тут же предложил стратегию использования деликатеса:

— Главное — не жадничать, по суповой тарелке жульена на брата нам хватит за глаза. Поэтому предлагаю вторую кастрюлю пожертвовать сообществу коллег, дабы не возбуждать ненужной зависти и спокойно посмаковать жюльенчик.

Этой картины я никогда не забуду. Сидим за столом накрытым газетой. На столе четыре грубых столовницких тарелки, из которых мы простыми алюминиевыми ложками поглощаем царский деликатес. Да, забыл еще важную деталь — у одного из нас, назовем его Запасливый, в чемодане хранились на всякий случай две бутылочки, нет, не шампанского, а доброго марочного коньячка «Варцихе», и он, конечно, выставил их на стол. Разлитый по граненым стаканам коньяк дополнил фантастический пейзаж нашей трапезы. Мы подняли стаканы, и Энциклопедист сказал:

— Мужики, запомните этот день! Такого — царский жульен, столовыми ложками и под «Варцихе», — пожалуй, больше никогда не случится.

И мы выпили и после нажюльенились по-полной. А ведь прав он оказался, почти четверть века с тех пор минуло — и не случилось, да, наверное, и не случится уже. Да, а вторую кастрюлю коллеги-математики пробовали, чуть ли не в драку, по ложечке на каждого.

КОРОНАРОГРАФИЯ И МОРЖОВЫЙ КЛЫК

Машину купил, права купил, ездить не купил
Народная присказка

Больница. Лежу на обследовании в палате на шестерых. Соседи разные. Слева радиомонтажник Сергей из Фрязино, вес сильно за центнер. Отсюда все его недуги — врачи убеждают есть поменьше, а он просит, чтоб таблетки прописали. Храпит страшно, но мужик добродушный, как многие толстяки. Зауважал меня особо, когда выяснилось, что его директор — мой однокурсник по институту, обещал передать тому привет при случае. Справа — Ризван из Махачкалы. Доктор, даже зав. отделением в железнодорожной поликлинике. Он был лет на десять моложе меня, подходил к пенсии. У него, как и у меня, сердечные проблемы. Но привлекло его ко мне не это. Он долго присматривался к перстню из моржового клыка на моем пальце, затем спросил:

— Игорь, это у тэбя что? Из чего?

— Клык моржовый, ребята-археологи нашли остатки косторезной мастерской тысячелетней давности — изделия по Парижам и Монреалям демонстрируются а «отходы производства» мне презентовали, я из обломка перстень этот на Чукотке себе заказал.

— Игорь, я — Казэрог по гороскопу, мне надо рог или клык на цэпочке на груды носить, у тэбя еще обломков нэт? Я бы купил у тэбя.

— Иди ты, купил! Если найду, то принесу, — нас домой отпускали на выходные.

И принес, чем заслужил особое расположение Ризвана.

Коронарографию нам должны были делать обоим. Это такая процедура — в вену (паховую или подключичную) вводят гибкий зонд с мини-камерой на конце. И елозят по всем сосудам и в само сердце залезают. Так вот, мне сделали эту процедуру раньше, чем Ризвану. Результат был неутешительный — доктора сказали: «Резать, а то…» Что «то» — объяснять не надо. Стал я к выписке готовиться, операцию на осень наметили, а дело в мае было. За день до выписки Ризван отозвал меня в курилку, вид у него был серьезный и даже немного торжественный.

— Игорь, ты человэк, мудрый, очень мудрый, ответь мне на очень важный вопрос.

— Так в чем дело-то?

— Видишь, мнэ тоже предстоит коронарография. Скажи, как ты думаешь — после нее стоит?

— Ну что тебе сказать, пока не проверял, — я, признаться, даже опешил слегка.

Потом стал объяснять: я — прикладной математик, ему — доктору. Сказал что, по моему разумению немедицинскому, если в трубу (которая сосуд) ввести зонд, да еще с набалдашником (который камера) на конце, то труба обязательно, хоть немного, но прочистится от мусора, что был в ней. И кровоток, если быть точным, станет не хуже, по крайней мере. А следовательно, и эрекция будет не хуже прежней.

— Ты думаешь? — уточнил он.

— Уверен.

— Тэбе верю — им нихрена, — ответил он, махнув рукой в сторону ординаторской.

Бедные машинисты, кондуктора и проводники, только и мог подумать я, когда мы вернулись в палату.

На следующий день меня выписали. Где-то за неделю до операции Ризван появился у меня дома. На волосатой груди его болтался рог из моржовой кости. Он привез вино, коньяк, фрукты и серебряную безделушку из знаменитых Кубачей. Выпили мы с ним по паре рюмок моего «Хеннеси» он пожелал мне удачи на операции и отбыл. Я так и не решился спросить у него — стоит или как? Но, думаю, судя по его улыбающейся физиономии, что мой прогноз оказался верен.

Операция прошла трудно. Я попросил анестезиолога, чтоб не снимали с меня моржовый перстень. И хотя было это не положено, его привязали бинтом к моей руке, сняв все-таки с пальца. И он был привязан все семь суток, что я валялся в реанимации, причем трое суток — без сознания. Но выжил, и сижу теперь за компьютером, и пальцем этим стучу по клавиатуре. И вспоминаю Ризвана — как там у него на личном фронте?