Доноса в российском понимании этого слова в англоязычных странах вообще нет. Слово «донос» здесь нельзя разыскать, как сказал когда-то Илья Эренбург по другому поводу, «ни в памяти, ни в словаре».

Ода доносам

 Эллан Пасика

(Посвящается доносчикам)

Зачем он шапкой дорожит?
Затем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
А.Пушкин, Полтава

Обсуждали донос и стукачество,
и сошлись между прочим на том,
что и здесь обязательны качество
и порядок — а совесть потом.
Песня Булата Окуджавы

Как-то уже почти в самом конце 2013 г. шеф русскоязычной программы мультикультурного Радио Австралии Сима Цискина предложила слушателям высказаться по поводу доносительства в СССР. К сожалению, дискуссия эта не осуществилась, ибо вначале позвонил один слушателей и спросил, мол, неужели нет более интересной темы, а потом позвонил второй и «уболтал» время на совсем другое.

А как раз эта тема очень интересна с точки зрения советской истории. Да и не только советской. Просто советская история нам лучше известна. Ибо в этом случае мы можем опираться и на собственный опыт.

Доносительство, речь далее пойдёт о политическом доносе, было очень популярно в Стране Советов. Иногда, в силу обстоятельств, оно становилось главным средством выживания человека. Не удивляйтесь этому. Бывало, что люди доносили не по доброй воле, а спасая свою жизнь. Или жизнь своих близких. Особенно, когда это касалось детей. В застенках НКВД, под страхом за жизнь детей, люди шли даже на явно лживые доносы, то есть наветы.

Прежде чем двигаться дальше, давайте, чтобы не было разночтений, определим понятие «донос» Здесь нет единого мнения. Например, в «Советском энциклопедическом словаре» 1985 года определяется только «Донос заведомо ложный, по сов. уголовному праву — преступление. Заключается в сообщении компетентному органу заведомо ложных сведений о совершённом преступлении или его виновнике».

Но для этого понятия в русском языке есть слово «навет». А вот в «Толковом словаре русского языка Ожегова», а затем — Ожегова и Шевцова, сообщается, что «ДОНОС — Тайное обвинительное сообщение представителю власти, начальнику о чьей-н. деятельности, поступках. Д. о тайной организации. Д. на подпольщиков».

В соответствии с русским вариантом Википедии главное значение этого слова в современном словоупотреблении — сообщение властям (вообще любому начальству) о чьих-то действиях, предосудительных с точки зрения начальника, но не с точки зрения общества.

В дальнейшем, если не будет специальной оговорки, мы будем иметь в виду именно это значение доноса.

Синоним доносчика — это стукач. Или «дятел». А ещё сексот. Правда, если буквально, то сексот — сокращение от «секретного сотрудника». Это уже может быть средством для пропитания. Такая должность была введена в царской политической полиции (жандармерии). То есть, это были штатные и внештатные секретные сотрудники жандармерии. В советское время сексот стал полным синонимом доносчика. То есть сексотом мог быть любой житель страны, согласившийся сотрудничать с НКВД/КГБ. Современные официальные заменители этого слова — информатор и агент.

Исходя из этого определения, доносы должны были существовать во все времена и у всех народов. Известно, что профессиональные доносчики, их называли делаторим, очень успешно шныряли среди уличной толпы в Древнем Риме. Помимо прочего, их целью было и выявление христиан. В то время это была еврейская секта.

В Новое время практика доносов расцвела в эпоху Инквизиции в Испании и Италии. С их помощью на костры были отправлены тысячи вольнодумцев. К числу тех, кто в это время особенно страдал от доносов, были те мараны, которые тайно продолжали исповедовать иудаизм.

Вели расследование представители католической церкви, францисканские либо доминиканские монахи, и они «ели, что им подавали». А подавали, то есть доносили те, которые знали. За ложный донос, то есть навет, сам автор легко мог угодить на суд инквизиции. Знали же тех, кто тайно оставался евреем и по-прежнему соблюдал еврейские заповеди, свои же люди. Вчерашние евреи, а нынче католики. То есть доносителями на маранов, продолжавших исповедовать иудаизм, чаще всего были вчерашние единоверцы. В надежде сыскать расположение новых единоверцев и избавиться от нежелательных компаньонов или конкурентов.

Будучи в рассеянии, евреи особенно страдали от доносов в своей среде. Талмуд определяет доносчика как человека, который сообщает властям на отдельных единоверцев, общину, или еврейский народ в целом за нарушение правительственных запретов в отношении евреев. Такие доносы в еврейской среде считались большим грехом.

Тем не менее, без доносов не обходилось. Иногда доносы становились оружием в идеологической борьбе. Так в конце 18-го века хасиды донесли на руководителей Виленской еврейской общины, а те, в свою очередь, донесли на хасидов, в результате чего Шнеура Залмана из Ляд, главу хабадского хасидизма, арестовали, но разобравшись в его невиновности, выпустили.

Психологически очень интересен описанный Пушкиным донос генерального писаря Кочубея Петру I на гетмана Мазепу. Кочубей не одобряет замышляемую гетманом измену царю, но не считает себя вправе доносить до той поры, пока не захотел свести счёты с Мазепой за поругание чести своей дочери.

Известно, что Николай I был чрезвычайно напуган восстанием декабристов. Результатом явился первый в России постоянный сыск. И если заговор декабристов так и свершился без раскрытия, то деятельность кружка Петрашевского раскрыли в 1848 с помощью профессионального доносчика. Причём, главной виной некоторых явилось «недонесение».

О распространённости явления доносов при Советской власти свидетельствует множество анекдотов. Причём, для того времени не совсем безобидных. Вот один из них.

Встречаются в лагере два зека. И один другого спрашивает, за что тот сидит. «Да за лень, — отвечает тот, — я услышал, как в компании один рассказывал анекдот про Сталина. И подумал, что надо бы донести, да поленился сделать сразу. А ночью явилось НКВД.

Это из очень старых анекдотов. Впрочем, он появился после смерти Сталина. При Сталине такие анекдоты даже муж жене не всегда доверял.

А вот более свежий. Уже из времён развитого социализма.

Встречаются американец, француз и русский. Заспорили, чей народ храбрее. Американец говорит: «Конечно, мы самые храбрые. Скачут ковбои по прерии, вдруг передний ковбой оборачивается и стреляет в заднего. Тот даже не вздрагивает». «Да, здорово, — говорит француз, — но чего вздрагивать, если тот всё равно промахнётся. То ли дело мы. Вот француз у любовницы. Вдруг стучится муж. Француз, ни минуты не колеблясь, прыгает из окна третьего этажа. «Подумаешь, тоже мне храбрость, — парирует русский, — там внизу стоит батут, и француз это знает. Вот у нас, если собираются трое, то один обязательно — стукач, но политические анекдоты всё равно рассказывают».

Всё же основная масса населения была приучена держать язык за зубами, особенно наиболее её уязвимая часть, интеллигенция. Вот ещё один анекдот.

Заходит еврейская пожилая пара в трамвай. Им уступают место. Жена садится молча, а грузный муж при этом вздохает. «Хаим, — промолвила жена, — сколько можно просить, чтобы ты — ни слова о политике».

Конечно, после Сталина на своей кухне уже не боялись рассказывать анекдоты.

Как-то под занавес «большого террора» Сталин поинтересовался доносительской активностью советских людей. Оказалось, что за период 1934-1937 в стране было подано свыше 4, 3 миллионов политических доносов друг на друга. На самом деле, политических доносов в «чистом виде» было подано меньше. Население просто усвоило демагогический приём: чтобы донос, например, о хищении, или моральном разложении возымел действие, следует примешать политику.

Это случилось в Харькове, видимо в 1968 году, когда большинство советского еврейства находилось в возбуждении чрезвычайном, вызванном победой Израиля в Шестидневной войне.

К нам в гости однажды напросился один знакомый по имени Леопольд. Как и мы, жил он на Павловом Поле, был моим сверстником и преподавал в Политехнического институте. Познакомился я с ним случайно. И сейчас был не был в восторге от необходимости провести с ним вечер в застолье. Но неудобно было избежать этого. Чай с вишнёвым вареньем и сырниками, разговор об Израиле, обмен анекдотами и случаями из жизни…

Мне визит показался несколько странным, ибо пришёл он один, а мы уже знали, что он женат, так как сообщил, что жена беременна. Вот только, мол, они не знают… рожать, или не рожать. Он и на работе каждого спрашивал: — «Как вы думаете, рожать жене или не рожать?»… Такой, понимаете ли, плебисцит…

Леопольд уже уходил, когда я заметил у него в руке журнал «Советише геймланд». Это был единственный издававшийся тогда в СССР еврейский журнал. Оказывается, он знал идиш. И неплохо, что было тогда в Харькове уже редким явлением для людей нашего возраста.

Совсем недавно один российский историк-академик отметил, что «В России всегда слово «еврей» было так же неудобно произносить в обществе, как и слово «член». Что уж говорить о времени «развитого социализма». Харьков — не Одесса, идиш уже давно в этом городе стал уделом замшелых стариков, которых жёны и дети, бывало, шпыняли за одну лишь сказанную на людях еврейскую фразу.

Леопольд видимо был способным не только к точным наукам, но и к языкам. Неплохо знал английский и делал успехи в иврите. Впрочем, я это узнал позднее. Сейчас же, увидев у него журнал, я тотчас позвал тестя и представил ему нашего гостя. Разговор приобрёл второе дыхание.

Дело в том, что одним из тех «замшелых» стариков был мой тесть Исаак Самойлович. В 1915-м он 16-летним подростком оторвался от семьи, жившей в польско-еврейском местечке Райгород, и оказался в Харькове. Туда как раз в это время был эвакуирован из Риги завод ВЭФ. С этого завода началась славная история Харьковского Электромеханического Завода, ХЭМЗ, куда еврейский перенёк устроился конторщиком. Заводу срочно требовалось перевести большое количество документации с немецкого на русский, чем и занялся Исаак, знавший не только идиш, иврит, русский и польский, но и немецкий…

С некоторых пор восстановили издание «Советише геймланд», и теперь Исаак не только был его подписчиком, но и активно посылал туда статьи и заметки.

Итак, два полиглота, молодой и старый, оживлённо беседовали на идиш.

Вскоре мы с женой сделали ответный визит в семью Леопольда, но ещё до этого тот успел несколько раз побывать у нас, вернее, у тестя. У них было много общих тем для разговоров.

Видимо результаты «плебисцита» показали, что нужно рожать, ибо пришло время, жена Леопольда родила девочку, и нам пришлось их поздравить.

Жена и я спокойно относились к «флирту» Исаака с Леопольдом, чего нельзя сказать о тёще, вечно ворчавшей, что «эти евреи» нас до добра не доведут». Вы спросите, а кем была тёща? Да, у неё мама была еврейка. Папа её, впрочем, тоже был евреем, зато сама она была членом партии. Да ещё была в прошлом учительницей русского языка и директором школы. Поэтому она была как бы стопроцентно русской. Хотя и была типичная «аидише мама».

Тёща как в воду глядела. Да, я ещё забыл прибавить, что тесть и раньше частенько посещал подпольный еврейский молельный дом, и теперь он ввёл туда своего молодого приятеля. «Был ли тесть верующим?» Нет, не был, но где ему ещё было встретиться с другими старыми евреями. Чтобы поговорить по душам и так, чтобы никто не кричал: «Тише! Или ты хочешь, чтобы нас забрали в НКВД?!» Исаак в таких случаях мрачно шутил, что его жена зря беспокоится. Мол, НКВД давно нет, и если его заберут, то в КГБ.

Кто из них напророчил, не знаю, но однажды, правда, среди дня, а не ночью, как когда-то, явились двое. Мы с женой были в это время на работе. Я пришёл первый и нашёл тёщу в совершеннейшем ужасе. Она рассказала, что гебешники вели себя очень любезно, в кладовку, узнав, что она с нами общая, не полезли. В их комнате тоже сами не рылись, но просили все показать. То, что в кладовке не рылись, оказалось очень кстати, там был спрятан томик, посвящённый поимке Эйхмана. Нелегальная книжка, которую тесть получил от одного израильтянина в один из наездов в Сочи. Гебисты прихватили с собой несколько номеров «Советише геймланд» с пометками тестя. И самого тестя — впридачу.

Гебисты оказались настолько любезны, что вскоре разрешили тестю позвонить домой и сказать, что вернётся, но поздно вечером. Мы с женой в меру волновались по этому поводу. Я понимал, что сейчас не те времена, чтобы грести людей, подобных моему тестю. Жена — глядела на меня. Очень волновалась тёща. Не волновался только сынишка. Мне показалось, он даже обрадовался. У них с дедушкой постоянно возникали споры. Сынишка должен был играть на пианино 45 минут, и дедушка засекал время после того, как тот садился за пианино. А сын, не питая любви к клавишам, требовал засекать до того как сядет. Это была у них Столетняя война. Только с другим названием: «Засекать или играть» В этот вечер засекать было некому. И сын беззаботно носился по двору с другими шалопаями.

Когда вечером Исаак вернулся целым и невредимым, все вздохнули с большим облегчением.

Всё-таки, как хорошо, что многие явления подчиняются марксовой формуле: первый раз — трагедия, а второй раз — фарс. Всё осталось без последствий. Исключая тот факт, что через несколько дней нас с женой вызвали в «Дом на Совнаркомовской» и стали читать обычную проповедь, как это мы, советские инженеры и прочая, допустили, что… Когда же я попытался «дерзить», сказав, мол, при чём здесь мы; мы, мол, к этому отношения не имеем, то получил недвусмысленный ответ, что они всё знают, и в ином случае с нами бы разговаривали не здесь и не так.

Во время разговора у нашего «проповедника» зазвонил телефон на столе, тот вышел, и я, не теряя времени, подошёл посмотреть, что за карта у него под стеклом. Оказалось, что это была карта Ближнего Востока.

А как же Леопольд, почему я о нём больше не упоминаю? И нарушаю закон жанра насчёт стены и ружья. После этого события мы всей семьёй долго расспрашивали Исаака обо всём и пришли к выводу, что не обошлось без стукача. И стукачом этим был ни кто иной как Леопольд. Достоверность этого была стопроцентной.

«Центром», в лице тёщи, были сделаны жёсткие выводы. «Это хорошо. Ты со своими евреями все — старое барахло, и вас отпустили, а то бы…»

Было велено всем нам немедленно прекратить сношения с Леопольдом, но мы и без «приказа» собирались поступить именно так. Вскоре после этого события Леопольд переехал куда-то в Прибалтику. И больше мы о нём ничего не слышали. Впрочем, ещё один раз услышали.

Прошло два-три года, родилась ещё дочь, и нам удалось оказаться членами жилищного кооператива. Коробка дома уже была готова. Шли отделочные работы, нужна была кафельная плитка. Плитка у строителей была, но её требовалось перебрать. Чтобы отобрать только «кондиционную». Был брошен клич будущим владельцам квартир в кооперативе.

Так я оказался на сортировке плитки. Моим напарником был мужчина, на вид помоложе меня, с непривычными к такой работе руками музыканта. Впрочем, Володя музыкантом не был. Хотя неплохо играл на скрипке. Он был известным в научной среде профессором математики. У нас оказалось много общих знакомых. Может, поэтому в следующий раз мы уже встретились «на плитке» как приятели, и я рассказал Володе анекдот как Рабиновича исключили из партии. И как тот пришёл домой, уснул и ему приснился сон, что Израиль объявил войну Сов. Союзу. И как Даян, после молниеносного разгрома Советской армии въежает на Красную площадь на белом коне, а его приветствует огромная толпа евреев.

— Что ещё для вас сделать, дорогие советские евреи? — обращается к толпе Даян.

— Восстановите Рабиновича в партии! — скандирует толпа.

— Хороший анекдот, — ответил Володя, — но, на всякий случай, я его не слышал. Кстати, — продолжил он, — следует помнить, что кругом стукачи. Одного из них я знаю, ему наши студенты даже тёмную за это устроили однажды.

— Не Леопольд ли это? — брякнул я, и назвал фамилию нашего знакомца. От неожиданности Володя выронил плитку из рук: «А Вы-то откуда знаете?»

Дабы уже не возвращаться к этому случаю, Исаак, хоть и слегка прикусил язык, но «якшаться с евреями» не перестал. А на упреки жены отвечал, что ей теперь волноваться не о чём — он проверенный.

Донос в России издавна считался делом постыдным, и эта мораль сохранялась в империи довольно долго. Как правило, на доносы решались самые подлые, самые мерзкие личности. Именно поэтому сыск в Царской России так часто оказывался беспомощным в борьбе с терроризмом. Потребовались Гражданская война, эмиграция российской элиты, гибель кулачества, многолетняя война с инакомыслием и «эксплуататорскими классами», борьба с космополитизмом, тотальный большевистский террор, чтобы вкупе с двумя невиданно кровопролитными мировыми войнами изменить мораль народа на генетическом уровня. Страх перед тотальным террором стал сильнее стыда за доносительство.

Советская власть окрыто поощряла доносы. Пионер Павлик Морозов, донесший на отца, который поддерживал крестьян, не желавших вступать в колхозы, и за это убитый в 1932 г. родственниками, стал героем повести, стихов и поэм; ему воздвигли памятники и назвали в его честь улицы. В 1955 г. он был занесен в Книгу почета Всесоюзной пионерской организации под № 1. Под № 2 в эту книгу был занесен другой подобный доносчик, сверстник Павлика, Коля Мяготин. Сколько было пионеров и до этого и после, участвовавшим в боях, спасавших на пожарах и реках взрослых и детей, работавших в лихолетье по 12 часов у станков — все они оказались позади в том списке!

Вот как ценились доносы в «государстве рабочих и трудового крестьянства!»

Один из основателей в СССР социологии как науки, ныне проф. Мичиганского университета, Вл. Шляпентох, в статье «Подслушивание частных разговоров и репрессии в тоталитарном и демократическом обществе», полагает, что «несмотря на то, что нет точных данных о количестве лиц, завербованных в осведомители, предполагается, что не менее четверти всего населения было вовлечено в той или иной степени в этот процесс».

Писатель, социолог и учёный-логик Александр Зиновьев в своём политическом романе «Гомо-советикус» отмечает: «Конечно, доносы будут писаться и впредь. Но в таких масштабах, с такой затратой интеллекта и страсти, с такой выдумкой, как это было у нас, это уже никогда не повторится».

Несмотря на такую массовость доносов, их непосредственная роль в репрессиях была невелика. Специалисты объясняют это «агрегатным» методом репрессий. Вначале арестовывали буржуев, попов и царских офицеров, потом эсеров, потом троцкистов и кулаков, потом чистка в армии.… До штучных репрессий дело не доходило, а необходимые показания из подсудимых выбивали истязаниями. А раз так, то и доносы складывали, чтобы лежали до поры до времени. Штучные репрессии начались с появлением диссидентства. Вот тогда и появились персональные дела с доносами, которые только в редких случаях вели к арестам и судебным преследованиям.

Главная роль доноса во все времена Советской власти была в создании обстановки повального страха, в создании духовного террора. Именно поэтому за все годы Советской власти не было создано ни одной серьёзной антисоветской организации. За исключением разве что юношеских. Две из них мы знаем, обе они существовали и провалились почти в одно и то же время в конце 1940-х: одна из них описана поэтом Ан. Жигулиным в повести «Черные камни», вторая — учёным-физиком Воронелем в его воспоминаниях. Только совсем юные мальчишки в состоянии были пойти на такой сумасшедший риск.

Если спросить российского иммпгранта, как обстоит дело с доносами в западных демократиях, например, в Австралии, то ждите, что посыпятся жалобы. Мол, здесь очень любят доносы. Действительно, жалуются в муниципалитет, что не там паркуют машину, включают на полную громкость музыку, занимаются опасным бизнесом на дому, делают без разрешения пристройку. Жалуются в правительственные органы на незаконный бизнес, на продажу лекарств без сертификата, на расчёт наличными, когда следует делать безналичный платёж, и прочее, и прочее… Причём, часто это делают, не высказав свои претензии напрямую, не предупредив.

Однако, это совсем другое. Доноса в российском понимании этого слова в англоязычных странах вообще нет. Слово «донос» здесь нельзя разыскать, как сказал когда-то Илья Эренбург по другому поводу, «ни в памяти, ни в словаре». Если вы затребуете в Википедии английский вариант слова «Донос», то попадёте на статью Complain, но это совсем иное понятие. Просто жалоба! Австралиец, если вы попытаетесь ему объяснить разницу между доносом и просто жалобой, вас не поймёт. Как не поймёт, что означает «Вас много, а я одна».

Это происходит по той причине, что западный человек доверяет государству гораздо больше, чем россиянин. В странах Запада государство со всеми его «рычагами» предназначено для обслуживания нужд населения, в странах авторитарных и тоталитарных — всё наоборот. В Западных странах население — это граждане, и если они жалуются на что-либо, то это «что-либо» мешает жить и государству и обществу. В России и Китае это по-прежнему — подданные. В России человек привык к тому, что государство враждебно ему, и часто даже сообщение о преступлении, сделанное искренне и без шкурного интереса, может выйти боком ему или совсем не имеющим отношения к делу людям. Так на Руси в течение веков сформировалось презрительно отношение к доносам и доносчикам.

Писатель-фантаст Леонид Каганов в своём эссе, посвящённом стукачам, отмечает:

«…есть факт, который отрицать нельзя: чем роднее гражданину власть своей страны, тем больше у него желания считать страну своим домом, а прочих сограждан — своей семьей, и тем чаще у него возникает абсолютно искреннее желание сообщить власти правду о замеченных мерзавцах, которые в родном доме вздумали гадить».

Здесь ситуация обрисована в общих чертах. В жизни бывают большие отклонения, связанные с наличием коррупции и мафии, также и в странах с устоявшейся демократической системой.

И в заключение хочу напомнить: есть всё же одна сфера человеческой жизни, касательно которой «и у них и у нас» установилось единое мнение, что донос — благо. Это, когда рождается подозрение, что готовится террористический акт.