Дебютанты Портала 2014. Дайджест. Часть I

Loading

От редакции: В первом квартале 2014 года 45 авторов дебютировали на страницах четырех периодических изданиях Портала — ежемесячных журналах «Заметки по еврейской истории» и «Семь искусств», ежеквартальном альманахе «Еврейская старина» и ежедневной журнал-газете «Мастерская»

Дебютанты Портала 2014

Дайджест. Часть I

Дебютантом мы считаем того, кто ранее не публиковался ни в одном из изданий Портала («Заметки», «Старина», «Семь искусств», «Мастерская»; блоги и форумы — не в счет). Здесь представлен дайджест первых публикацих наших дебютантов на страницах Портала.

Дайджест разбит на 12 разделов по числу месяцев. В заголовке каждого раздела — ссылки на оглавления соответствующих месяцу журнальных номеров. (Выпуски «Старины» ежеквартальные, но приписаны здесь к месяцу публикации. «Мастерская» — хоть и ежедневное издание, но имеет подшивки, т.е. оглавления всего, что публиковалось в ней в течении месяца; потому и называется журнал-газета.) В каждом разделе — список, элементы которого включают: имя и фамилию автора (со ссылкой на авторскую страницу), название публикации (с соответствующей ссылкой), выдержку из текста и фотографию автора или иллюстрацию из статьи. Элементы в списке раздела идут примерно в алфавитном порядке имен авторов публикаций.

Мы учли прошлогодний опыт, когда дайджесты были свёрстаны в виде гигантского размера монолитных публикаций, что затрудняло их чтение. Этот дайджест печатается четырьмя частями. Мы постарались подготовить его как можно раньше. Читатели, выдвигающие кандидатов на конкурс лучших публикаций в номинации «Дебют года», пожалуйста, выбирайте их из этого дайджеста.

Январь 2014 — ЗаметкиСемь искусствМастерская:

Алла Осипова: Память (продолжение, окончание)

Сегодня выбросили старое кресло. Своего рода эфтаназия. Ему было за пятьдесят. Пришла Н. с молотком и клещами, легко раздвинула подлокотники, ударила по ним пару раз молотком, и оно развалилось, вывалив из своего нутра кучу трухи. Только сердце почему-то сжалось. Моя жизнь на этом кресле отсиживалась и отлеживалась десятки лет. И не только моя. Низкое, так что колени подлетали на уровень головы, широкое и уютное. В нем всегда клонило в сон и грёзы. Обивка светло-песочного цвета из рогожистой ткани с тёмно-коричневыми полосами, образующими длинные прямоугольники. Его близнец, такой же раздолбанный, стоит сейчас у меня на балконе. В нём часто сидит бабушка, разглядывая плывущие облака и синие разводы реки внизу.

Когда-то этот югославский гарнитур: диван, два кресла и журнальный столик, украшал большую комнату в тёткиной крошечной двухкомнатной квартирке в Измайлове. Правда, в этой комнате жил ещё небольшой черный рояль, на крышке которого попеременно лежали цветы, если у тётки случался концерт, или мягкие большие куклы-игрушки, которые она любила и всюду расставляла. В этой же комнате жил модный по тем временам и красивый до сих пор югославский шкаф-юта, на стеклянной полке которого со вкусом были расставлены разнообразные фигурки — изделия мелкой пластики — тётка привозила их из своих многочисленных поездок. Я всегда рассматривала эти фигурки с особым интересом, ведь слово «заграница» было чем-то потусторонним, оно придавало вещицам какое-то таинственное значение.

Кресла смотрели друг на друга через журнальный столик, на котором всегда аккуратной стопкой лежали книги, журналы и вязание. Тётка любила вязать. Кофточки, длинные платья в обтяжку по фигуре и шапочки с перчатками. Тётка была миниатюрной симпатичной женщиной с умным интеллигентным лицом и чуть хрипловатым от постоянного курения голосом…

— Александр БадхенТерапевтическая устойчивость. Предисловие Виктора Кагана

Мне кажется, что знаменитое ницшевское: «То, что меня не убивает, делает меня сильнее» звучит не по-человечески оптимистично. Разве это обязательно делает меня сильнее? А если делает, то сильнее в чем?

Почти тридцать лет назад мне довелось работать с женщиной, потерявшей в железнодорожной катастрофе своего шестилетнего сына. Он погиб у нее на глазах, и она не могла его спасти…

Ее мучило сознание собственной вины, сам факт, что она жива, а он нет…

— Я умираю вместе с ним много раз в день. Как вернуться туда, как исправить все? Я просыпаюсь, и как удар: «Его нет!»… Он просил меня помочь ему. Он говорил мне, что умирает. Когда такой маленький ребенок сознает, что он умирает, а помочь ему ничем нельзя — это такой ужас, который не поддается ни описанию, ни объяснению. Это какое-то глубокое, животное чувство, которое не поддается контролю разума. И все это бесчеловечно. Его больше никогда не будет. Так жутко, будто я провалилась в полынью. Хочу выбраться, а лед под руками обламывается, руки кровоточат, и чем ближе берег, тем сил и желания бороться все меньше и меньше…

Отчаяние — отсутствие надежды. У отчаяния будущего нет и выхода нет. Как дальше жить? Зачем жить дальше? И стоит ли вообще жить? Это предельная ситуация. Выстоять в ней крайне сложно, поскольку внутри себя не на что опереться, все, за что ни ухватишься, обламывается и превращается в ледяную крошку ужаса небытия…

— Ашот Наданян: Афоризмы

• Соратники диктаторов как подтяжки — либо поддерживают, либо висят.

• Идеальные женщины — это шахматистки: они могут часами молчать, хорошо следят за фигурами и знают много интересных позиций.

• Разбилась рюмка — к счастью; разбилось счастье — к рюмке.

• Афоризм нельзя прочитать по диагонали, но зато можно между строк.

• Шахматы в Интернете насыщеннее: мат не только заканчивает партию, но и сопровождает её.

• Сапёрам непонятны две вещи: как можно учиться на своих ошибках и почему говорят, что жизнь пройти — не поле перейти.

• Утюг — женский эталон настоящего мужчины: горяч, гладит и пьёт только воду.

— Борис ПолатовскийИстория моей жизни

В прошлом году отметили мой юбилей. Конечно, эта дата знаковая, особенно для тех, кто прошел «Лубянку», «Лефортово», и «Гулаг» и в свои девяносто лет может продолжать дискутировать и интересоваться всеми событиями в мире.

В этом случае оптимисты радуются и говорят — слава богу, прожил еще один год. А пессимисты говорят, что за радость, ведь на один год осталось меньше жить. Но реалисты рассуждают иначе. Никому не удаётся спрятаться и убежать от старости независимо от материального и социального благополучия. Исключение составляют только религиозные, у которых есть вера и надежда попасть в рай. И в этом им можно позавидовать.

За 90 лет жизни были годы счастливые и радостные. Но было много трудных лет, о которых хотелось рассказать нашим потомкам.

Я, Полатовский Борис, родился в 1923 г. на Украине в городе Харькове, где жил, учился и работал до 1994 г. Наша семья состояла из родителей, сестры Раи 1915 г., брата Семы 1919 г. Материально семья была среднего достатка, т.к. отец— служащий один работал, а трое детей и жена были на его иждивении. В вопросах политической направленности, как внутренней, так и международной политики были частые разногласия между оппозиционно настроенным отцом и преданно настроенным к политике партии комсомольцем братом.

В конце 1939 г. на каникулы из Москвы приехал родственник, одногодок с моим братом Леонид Окунев. В своих дискуссионных беседах он больше общего находил с отцом и разногласий с братом. В 1940 г. при очередном приезде Леонида в Харьков он вел беседы со мной и выяснял мое отношение по многим вопросам внутренней и международной политики, проводимой в стране партией.

Я больше поддерживал взгляды моего отца, а поэтому мы быстро пришли к взаимопониманию. После нескольких бесед он пригласил меня на первую организационную встречу. Она состоялась на квартире Шурика Лурье, где под прикрытием от родителей в виде игры в карты, Леонид рассказал об общей обстановке в стране и в мире и предложил организовать группу по борьбе за расторжение договора о дружбе между Советским Союзом и фашистской Германией…

Генрих Тумаринсон«Квакающие стихи»

Квакать умеют
Не только лягушки,
Так что не очень
Гордитесь, квакушки.

Квакает клюКВА
На том же болоте,
Где вы, лягушки,
С ней рядом живете.

Радостно квакает
Каждая буКВА.
Квакает тыКВА
И квакает брюКВА.

Вспомните город,
В котором есть КВА.
Вы его знаете:
Это — МосКВА.

Громкое кваканье
Слышится в мире
В каждом КВАртале
И в каждой КВАртире.

Если вам очень
Захочется плакать,
Если за что-нибудь
Мама ругает.
Чтобы не плакать,
Попробуйте квакать.
Квакайте — это
Всегда помогает!

— Ефим Курганов«Где соль, там и Перетц». Эпизод из историко-полицейской саги «Шпион Его Величества

Коммерции советник Абрам Перетц (1771-1833), как утверждали современники его, даже потеряв чрезвычайно внушительное свое состояние, долго был памятен еще в столице Российской империи по своим достоинствам и по своим огромным делам. Но для меня сейчас он, в первую очередь, важен как провозвестник нового социально-культурного типа.

Перетц, глубокий и тонкий знаток Торы и талмуда, был вместе с тем светски образованным человеком, подлинно просвещенным европейцем, одним из самых первых и самых блестящих в славной когорте петербургских евреев.

А настоящая история победы русских над французами в 1812-м году без присовокупления биографии коммерции советника Перетца, как говоря факты, просто не может быть создана, и вот почему.

Помимо очень больших денежных вложений в российскую армию, Перетц, как говорят сохранившиеся косвенные свидетельства, направил против агентов Бонапарта действия своей личной тайной полиции, что в итоге сыграло свое несомненное значение…

— Зоя ЧеркасскаяИрина КрайневаЮрий Борисович Румер (1901-1985). Биографический очерк

Л.Д. Ландау, М.А. Корец и Ю.Б. Румер были арестованы в конце апреля 1938 г. В перечне обвинений — составление антисоветской листовки, шпионская деятельность в пользу фашистской Германии. Под поручительство П.Л. Капицы Л.Д. Ландау был освобожден через год. Румер, с приговором, что он «являлся участником антисоветской группы и проводил подрывную работу в области советской физики, … с 1932 г. являлся агентом германской разведки», был осужден приговором от 27 мая 1940 г. по статьям 58 п.6 (шпионаж) и 58 п.11 (всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений) УК РСФСР. Юрию Борисовичу повезло: он избежал лесоповала и рудников. После объявления приговора он был, по-видимому, направлен в Болшево, пересыльный пункт НКВД для инженерно-технических работников — будущих специалистов «шараг». Затем отправлен на моторостроительный завод НКВД № 82 в Тушино. В начале 1940 г. Румер работал в «Туполевской шараге» — ЦКБ-29 — в Москве на улице Радио, 24. С началом войны ЦКБ-29 эвакуируют в Омск, откуда в 1946 г. Ю.Б. Румера переводят в Таганрог в ОКБ-4 Роберта Бартини. Поскольку тюремно-лагерная документация пока не изучена, этот «маршрут» восстановлен по косвенным свидетельствам.

Обширные физико-математические знания Румера нашли применение к решению практических вопросов авиапромышленности: проблем антивибратора изгибных колебаний, крутильных колебаний сложных систем коленчатых валов и колебаний колеса при его качении (шимми). А «свободное» от работы время он посвящал преподаванию теоретической физики молодым своим сокамерникам, а накануне освобождения писал работу по единой теории поля, которую назвал пятиоптикой. Несколько тетрадок с записями статей тайно вывезла в Москву его невеста Ольга Михайлова. Они познакомились в Таганроге, где Ольга Кузьминична была вольнонаемной в КБ. Л.Д. Ландау вместе с Е.М. Лифшицем помогали организовать публикации. Первая статья вышла в 1949 г. в журнале «Успехи физических наук».

По истечении срока заключения из Таганрога Ю.Б. Румер был направлен на поселение в Енисейск…

— Идан РайхельВстреча в мотеле. Перевод с иврита Евгения Айзенберга

Шесть месяцев назад, путешествуя в поисках интересной работы за границей, я оказался в захолустном мотеле в Калифорнии, в пустыне, в заброшенном месте. Ближе к вечеру делать было нечего, и я спустился во двор мотеля почитать или расслабиться. Неожиданно услышал, как два человека говорят между собой по-арабски. Это был тяжелый для меня египетский диалект. Они были в возрасте 25 или 28 лет, что-то вроде этого.

Я спросил их, кто они и откуда. Это были молодые офицеры египетской армии, оставшиеся для обучения в США. Я сказал им, что я из Израиля, они немного насторожились и старались соблюдать в беседе некую дистанцию. К нам присоединились еще пять или больше их товарищей.

Беседа пошла об Израиле, в котором они никогда не были, и они с сожалением констатировали, что, судя по их службе, никогда видно и не побывают. Они первый раз разговаривали с израильтянином, и им было интересно узнать что-либо о культуре страны, о каждодневной жизни в Тель-Авиве.

У меня было ощущение, что я беседую с представителями элиты Египта. Не могу объяснить почему, но ощущение было, будто я говорю с израильскими офицерами отборных израильских подразделений — те же темы и те же эмоции, что я испытывал при беседах с нашими коммандос — людьми с очень глубокими ценностями…

Изабелла МизрахиПереводы

Распаханные гласные: сырая
земля, и разогревшийся февраль,
тесьмой тумана в борозды спадая,
подставил гулу тракторному даль.
Дыханье акров не уловишь ухом.
Счастливец, кто бы их пройти посмел
и суть земли, открывшейся под плугом,
смог воплотить. Возделан мой надел!
Видавший виды лемех ест подзол
любого слова. Куст, что не зацвёл –
от запаха полей я оживаю.
Что ж, подожди… Проросшие виденья
уже шагают к станциям весенним
и кружит память снегопадом в мае.

Лев ХаритонУроки английского

Никогда не забуду того момента, когда я остался один на один за доской с Ботвинником. В тот давний ноябрьский вечер в Центральном шахматном клубе на Гоголевском бульваре собралось много зрителей. У меня от пиетета перед чемпионом невольно дрожали коленки; к тому же партия заканчивалась в обоюдном цейтноте. Характерный штрих: Ботвинник все время следил за тем, правильно ли я веду запись ходов, очевидно, опасаясь «надувательства» со стороны юного противника и просрочки времени. Вряд ли эта партия была важной для него, но если он был так подозрителен даже в столь малозначительном поединке, то можно представить себе, как было нелегко играть против него его постоянным соперникам.

Эта подозрительность и недоверие, с которыми выросло подавляющее большинство людей его поколения, остались у него на протяжении всей его долгой шахматной карьеры. Известно, например, что, играя в 1951 году матч с Д.Бронштейном, Ботвинник после откладывания партии зачастую опасался сообщить своему секунданту записанный им секретный ход, так что секунданту приходилось работать над отложенной позицией по существу «в потемках».

Да, «ботвинниковская» эпоха была нелегкой для его соперников: ведь он практически на протяжении тридцати лет царил в советских шахматах. Можно вспомнить, что в годы сталинского культа существовали маленькие культики почти во всех областях человеческой деятельности (литература — Горький, театр — Станиславский, биология — Лысенко и т.д.) Поэтому и культ Ботвинника в шахматах был вполне закономерным явлением. Например, все матчи на мировое первенство проводились в соответствии с требованиями Ботвинника. М. Таль в 1960 году и Т. Петросян в 1963 году обращались даже с просьбой в ФИДЕ перенести их матчи против Ботвинника на более поздние сроки (обоим предстояло серьезное лечение), но в обоих случаях учитывались пожелания многолетнего чемпиона…

— Леонид ЗарицкийПортреты, воспоминания, судьбы

Жили на Украине в районе городов Радомышль и Житомир. Затем переехали в Киев, но без дедушки Шимона. Почему, не известно, возможно, он уже к этому времени умер. Брат Шимона в 1900 году уехал в Америку.

Бабушка Эля с 4-мя детьми (Янкелем/Яшей 1904 г.р; Евгенией/Женей 1905 г.р.; Хаимом Фимой 1906 г.р.; Йосифом 1909 г.р.) переехала в Киев на улицу Еленовская, 20. Работала она при Синагоге, готовила покойников к похоронам. Кстати, это была очень уважаемая работа.

Папин старший брат Яша /Янкель родился в 1904 году. В 12 лет он ушел из дома, и восемь лет путешествовал с цыганами, был с ними даже в Венгрии. В Киеве все цыгане его знали и уважали. Янкель женился на Басе Верной 1908 года рождения. Детей у них не было.

Жили они на ул. Нижний вал №15. Для того чтобы попасть в их квартиру, нужно было подняться по деревянной лестнице и пройти по деревянному балкону до конца…

Людмила СурковаГригорий Соломонович Померанц (1918-2013). Воспоминания и переписка

С Г.С. Померанцем я познакомилась в 1957 году. С той поры мы дружили семьями, в течение пятидесяти шести лет, вплоть до его смерти.

Пока я жила в подмосковном посёлке Правда, мы часто встречались — у общих друзей в Москве, в их совместной крохотной комнатушке в московской коммуналке и у меня на Правде…

Моё знакомство с Григорием Соломоновичем состоялось вследствие его женитьбы на моей школьной подруге, Ире Муравьёвой (Ирине Игнатьевне).

Ира Муравьёва так повлияла и на мою судьбу, и на всю последующую жизнь Григория Соломоновича, что я начну своё повествование со своего знакомства с ней, начиная с ранних детских лет…

В 1927 году в школе появилась незнакомая мне девочка, Ира Муравьёва. Привела её мама, Людмила Степановна, прямо в учебную часть. После этого Иру приняли во второй класс «Б», хотя ей было всего шесть лет…

— Наум РейнОдесса. Предисловие и публикация Наталии Рейн

Одесса в начале XX века. На Приморском бульваре, возле памятника Дюку сооружён фуникулёр. Вместо конок в городе и паровых поездов на дачных линиях, пущены трамваи (одесситы называют их электричками). Легковых автомобилей почти не видно. Улицы забиты дрожками, экипажами, пролётками, ландо, каретами, шарабанами — извозчики не сдают своих позиций.

Ах, шарабан мой — «американка»!
А я девчонка и шарлатанка…

Грузовых автомобилей вообще нет. По-прежнему используются биндюги и фургоны. Появились «Кареты Скорой Помощи» (раньше, чем в Петербурге и Москве). Но они, как и «Пожарные Команды» на конной тяге.

Имеются «Кафе — Шантаны», «Кабаре», «Игорные Клубы», «Казино», есть «Скеттинг — Ринг». Открылись первые «Иллюзионы» («Синематографы»). Завод Анатра готовится выпустить свой первый аэроплан. На нём собирается взлететь первый аэронавт Одессы, её любимец, Уточкин.

Проводится ежегодный сбор денег «Белый Цветок» на помощь туберкулёзным больным. Возведены крытые рынки: «Новый Базар», «Старый Базар», «Привоз», двухэтажные пассажи на Преображенской и Ришельевской и четырёхэтажный универмаг «Петрококино».

Но больше всего маленьких лавок. На вывесках надписи: «Мануфактурный магазин» (это «Ткани»). Есть «Колониальные Товары», «Магазин Колониального Общества», «Восточные Сладости», «Аптекарский Магазин», «Писчебумажный Магазин», «Белошвейное заведение», «Цирюльня» («Парикмахерская), «Продажа кваса и кислых щей», «Лондонский Портной» и так далее.

В молочных кушают за мраморными столиками «мацони» (простоквашу) с бубликами, пьют сельтерскую воду и кефир (в Петербурге и Москве кефира ещё нет). Лавочник записывает, что Вы берёте в долг, расписываться не нужно, паспорт не требуют. Через 20 лет наступил НЭП и появились таблички: «Кредит портит отношения» (т.е. — давай наличными!)…

Светлана СмолинаСотворение женщины

Когда сутолока повседневности становится похожа на разрозненные сюжеты из прочитанных книг, когда герой случайного романа не тянет на Ромео, Тристана или графа Монте-Кристо, когда и сама героиня нисколько не напоминает нежный цветок, потому что курит, как паровоз, носит демонстративно протертые на округлостях джинсы, материт из окна Пегасика зарвавшихся таксистов и, к неподдельному огорчению мамы, давно перестала ждать принца или хотя бы дипломата средней руки… Именно тогда судьбу можно встретить даже там, куда Макар телят не гонял. То есть в буквальном смысле, где угодно. Везде. Да хотя бы вот в таком захолустье, куда ее отправили поработать не то редактором, не то литературным поденщиком у даровитого на идеи провинциального автора.

Пегасик постукивал на неровностях дороги расшатанной подвеской и норовисто взбрыкивал на разбитых провинциальных дорогах, заставляя хозяйку подпрыгивать в продавленном кресле и уже в полете подкручивать баранку, возвращая строптивого скакуна в колею.

— У тебя Нива, вот и езжай на ней, — сказал главред с долей ехидства, когда она потребовала билет в СВ. — Бензин оплатим по чекам.

— Бензин авансом, — отрезала наездница и прикурила новую сигарету еще до того, как старая оплавила фильтр. — И жить у этого извращенца я не буду. Так что расстарайся с гостиницей, не сочти за труд…

Элина ВасильеваХудожественный мир драмы Фридриха Горенштейна «Бердичев»

Оппозиция свой-чужой вскрывает суть проблемы обособления нации. Мир Луцких, пытающийся сохранить свою самостоятельность, это мир замкнутый, мир модельный. Замкнутость и целокупность этого мира неоспоримы, невзирая на вечные скандалы и конфликты. В этом мире слабы внутренние связи. Трещит по швам мир Рахилиной семьи. В виде своеобразной цепочки Рузина семья рвет на Рахили одежду, причем домашнюю одежду. Сначала Рузя — ночную рубашку, потом Гарик при помощи вцепившейся в него Рузи — халат. Но вновь из развалин и обломков мир в семье каждый раз восстанавливается. Восстанавливается именно на уровне еврейства, в котором личное обособление невозможно: «Величайшее благо человека — это возможность личного обособления от того, что ему неприятно. А не иметь такой возможности — величайшая беда. Но личное обособление возможно только тогда, когда нация скреплена внутренними связями, а не внешними загородками. Русский может обособиться от неприятных ему русских, англичанин — от неприятных ему англичан, турок — от неприятных ему турок. Но для евреев — это вопрос будущего».

Мир еврейства, мир Бердичева — это мир, лишенный внутренних связей. И дом сестер Луцких — модель этого мира, который утратил подлинную библейскую основу, но не утратил своей принадлежности еврейству.

Для временной модели драмы, как и в целом для мира Горенштейна характерно движение во времени. Время как данность автора интересует минимально, время важно в его движении. При этом движение времени зачастую подчеркивает неизменность отдельных вещей и явлений. В связи с этим имеет смысл говорить об актуализации прошлого…

Яков Каунатор«Каждый пишет, как он видит…»

Давно для себя решил, что фильмы Александра Прошкина надо обязательно смотреть. Вот с того самого, с «Холодного лета пятьдесят третьего года». Режиссёр Александр Прошкин никогда не старался никому угодить своими фильмами. Ладно бы ещё он не угождал чиновникам из Госкино, коллегам по Союзу кинематографистов. Но ведь он и мне, рядовому зрителю-обывателю не способен угодить простотой картины мироздания, или сердечностью-чуткостью человеческих отношений. Помнится, фильм «Холодное лето пятьдесят третьего года» погрузил меня в тяжкие раздумья о том, так ли далека от нас история? И кто мы в этой самой истории: пыль ли лагерная, или мы человеки? Где же прячется у человека достоинство и есть ли оно у каждого? Ох, недаром, вовсе недаром преподнёс нам режиссёр этот фильм… Словно предчувствовал, запоют скоро нестройным хором: «Сталин жил, Сталин жив, Сталин будет жить!» И вспоминается сейчас этот фильм в обнимку со стихотворением Бориса Чичибабина: «Клянусь на знамени весёлом!»

А фильм «Живи и помни»? Как же назвать этот фильм, как не злостным издевательством над психикой и здоровьем рядового зрителя, которому хочется после горького и солёного в повседневной жизни сладкого на десерт? А ему говорят: «Думай, Федя, думай!» И думаешь тяжко и мучительно: а ты — сам — смелый? А не подался бы ты сам в подпол? И вспоминается вновь классик советской поэзии Владимир Маяковский: «А вы ноктюрн сыграть могли бы? На флейте водосточных труб?»…

— Ян Пробштейн«Пространством и временем полный…». История, реальность, время и пространство в творчестве Мандельштама

Мотив странствия во времени уводит поэта в эпоху, противопоставленную и христианству, и, в особенности, враждебному ему мусульманскому миру. Н. Я. Мандельштам писала, что «древние связи Крыма и Закавказья, особенно Армении, казались ему (О.М.) залогом общности с мировой, вернее европейской культурой. Сам О.М., чуждый мусульманскому миру — «и отвернулась со стыдом и болью от городов бородатых востока» — искал лишь эллинской и христианской преемственности». В «Путешествии в Армению» также ощутимы эллинские метафоры и сравнения: «Весь остров по-гомеровски усеян желтыми костями — остатками богомольных пикников окрестного люда» (О Севане, СС, III, 180); «размером он (струг барки) был с доброго троянского коня» (СС, III, 183).

Поэзия прозы, не менее метафоричной и экспрессионистически необузданной, нежели стихотворный цикл, в значительной степени выявляет мотив странствия в творчестве Мандельштама и проясняет его поэтику — «тропы» и метафорическое видение. «Путешествие в Армению» включает в себя и Москву, и Сухум, и странствия в культуре («Вильгельм Мейстер» Гете, французские импрессионисты), науке (Ламарк, проясняющий, кстати, и образность одноименного стихотворения, видимо, родившегося впоследствии из прозы, Линней, Бюфон, Паласс), в свою очередь связанные с музыкой («Кто не любит Гайдна, Глюка и Моцарта, тот ни черта не поймет в Палласе»; «Ламарк чувствует провалы между классами. Он слышит паузы и синкопы эволюционного ряда», СС, III, 201). Странствия — это, конечно, же книга, чтение, как открытие и запечатление бытия…

Февраль 2014 — ЗаметкиСемь искусствМастерская:

— Александр ПоловецБулат

Вот вы берете в руки его сборник, ставите на проигрыватель привезенный с собою диск, остаетесь с ним — ну, хотя бы на полчаса… Замечаете? И потом, может быть, спустя недели, вы слышите вдруг собственный голос, повторяющий строки Окуджавы. Как сейчас: я ударяю пальцами по буковкам, наклеенным поверх латиницы моей клавиатуры, наблюдаю на экране рождение этих абзацев — а из памяти не уходит его

…не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта…

Говоря сегодня о творчестве Окуджавы, обращаясь к его человеческой сущности, постоянно чувствуешь опасность соскользнуть в выспреннюю фразу, употребить нечто высокопарное, — а ведь делать этого ни в коем случае нельзя, как бы ни тянуло: сам он не просто избегал, но активно не принимал подобных речевых оборотов, особенно в свой адрес. Дома у меня, вспоминаю я сейчас, если в его присутствии кого-то заносило в эту зону (всегда и вполне искренне), Булат либо сразу переводил разговор на другую тему, либо, быстро найдя себе несрочное на самом деле занятие, покидал место беседы, и минутой спустя мы видели его уже в дальнем углу комнаты — у рояля, например, поигрывающим несложные гаммы, нащупывающим новую мелодию…

— Aнатолий ТиктинерИнакомыслие в иудаизме

В течении всей своей истории евреи испытывал на себе ненависть окружающих народов: сначала как единственный народ исповедующий монотеизм. Затем, как народ, отказавшийся от перехода к вероучению своих дочерних религий; затем, как народ индивидуалист разделивший весь мир на две части евреи и гои т.е. чужие. (этому принципу, кстати сказать придерживались и немцы ─ Deutsche und Framed), затем, как народ ведущий грязную, скученную, нищенскую жизнь в гетто, затем, как народ не занимающейся производительным трудом и, в конце концов, когда евреи с неожиданной быстротой стряхнули с себя причинны всех неудовольствий и могучим потоком влились во все области деятельности европейца, а внешне и по существу не в чем не отличались от окружающих народов, их стали обвинять в бесцеремонном вторжении в области знаний, к которым они никогда не проявляли интереса. Кроме того, возобновилось средневековые наветы, обвинения в шпионаже, в нелояльности по отношению к власти, одним словом вместо преследований на религиозной почве появился светский антисемитизм высшей точкой которого, стал Холокост. В наше время, когда явное проявление антисемитизма стало не престижным в приличном обществе, ненависть к евреям переместилась на Сионизм и Израиль, который из жертвы агрессии со стороны арабов антисемиты превратили в агрессора, прилепив ему ярлыки всех крайних националистов. Одним словом все получается точно по Крылову: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». В первых рядах этой копании находятся последователи К. Маркса т.е. левые радикалы.

Я напомнил об этих событиях, чтобы подчеркнуть мысль: никакие заслуги, никакие усилия, не избавляют еврея Старого Света от тысячелетиями культивированной ненависти. Только собственное Государство, приняв на себя весь заряд европейской ненависти, в какой-то мере, избавил в Европе личность от преследования.

— Илья ГинзбургВоспоминания

Сталинские репрессии задели нашу семью лишь немного. В 1938 г. моя тётя Маня проживала с сыном Юлием, 1926 г. рождения, в сравнительно большой комнате коммунальной квартиры (бывшей семейной квартире доходного дома). Её сосед полагал, видимо, что эта комната нужнее ему, и написал на неё донос. Её арестовали, и держали в Бутырской тюрьме 10 месяцев без допроса. Со снятием Ежова прошла кампания «против перегибов», людей, подобных моей тёте, без предъявленного обвинения, выпустили из тюрьмы, и они вернулись на свои рабочие места. Тем временем, мои родители решили взять племянника Юлия к себе в семью. За это нашей семье была назначена высылка из Москвы. Освобождение тёти Мани отменило и это решение. Ещё одна мамина старшая сестра, тётя Берта была замужем за сотрудником Ленинградского обкома (или горкома) партии. Он был арестован в 1938г., и провёл 10 лет в Норильском лагере, затем в ссылке в Норильске. Его жена и сын в 1946-47гг. умерли в ссылке в Вологде. Когда после реабилитации он явился возвращаться на партийный учёт, ему сообщили, что из партии он выбыл «за неуплату членских взносов». Узнав это, он не стал восстанавливаться в партии. Муж папиной сестры тёти Сони, Лан был известным экономистом-международником. Позднее он рассказывал, как в войну участвовал в составлении рекомендаций Сталину по послевоенному устройству Германии. В 1948г. (видимо, по еврейским делам) он был сослан в Киргизию. Жена и дочь оставались в Москве, но в кооперативной квартире, купленной ими до войны, их «уплотнили», оставив одну комнату из трёх. После возвращения из ссылки он покупал новую квартиру. Брат моего папы дядя Лазарь, писатель, автор «Старика Хоттабыча» всю жизнь боялся, он вспоминал в 1970-е годы, что в 1930г. он учился в Институте Красной Профессуры, и был приглашен на какой-то вечер. Он не пошёл туда по случайной причине, все участники этого вечера потом были расстреляны или сгинули в лагерях. Слухи о репрессиях тихо пронизывали общество. Моя партийно послушная мама призывала меня к осторожности рассказами о том, как где-то кого-то посадили за невинные анекдоты, рассказанные в парке приятелю. Уже в 70-е годы, увидев у меня фотокопию книги Джиласа «Новый класс», она, улучив момент, сожгла её.

— Илья ЛипковичСны в творчестве Набокова. Заметки читателя

Известно сравнение снов с театральным представлением. Как нам напоминает Хорхе Луис Борхес в предисловии к своей антологии «Книга сновидений», ссылаясь на высказывание Джозефа Аддисона, «душа человеческая, во сне освободившись от тела, является одновременно театром, актерами и публикой», а от себя прибавляет, что «она выступает и как автор сюжета, который ей грезится». Впрочем, этим последним условием, как кажется, настоящий, не выдуманный сон или кошмар и отличается от сна «литературного», который обычно представляет собой сон, выдуманный писателем для достижения определенной художественной цели. Правда, Борхес тут же сам разграничивает «сновидения, изобретенные сном, и сновидения, изобретенные бодрствованием». Однако грань эта призрачна, как он сам заметил в своей лекции о кошмарах: «если считать сны порождением вымысла, <…> то, возможно, мы продолжаем придумывать их и в момент пробуждения, и позже, когда пересказываем». Сны, по Борхесу, есть сложный продукт человеческого вымысла и «наиболее древний вид эстетической деятельности». С мнением, что сны «соответствуют низшему уровню умственной деятельности», он решительно не согласен. Как пример присутствия вымысла и воображения в реальных снах он приводит эпизод из своего собственного сна: в нем ему привиделся старый друг, которого он не смог узнать. «Лица его я никогда не видел, но знал, что оно не такое. Он очень переменился, погрустнел. На лице его лежал отпечаток болезни, печали, может быть, вины. Правая рука была засунута за борт куртки (это важно для сна), мне не было ее видно, она покоилась там, где сердце. Я обнял его, было понятно, что ему нужна помощь. «Мой бедный друг, что с тобой случилось? Ты так изменился!» Он ответил: «Да, я изменился». И медленно вытащил руку. И я увидел птичью лапу». Удивительно тут, как считает Борхес, то, что его сознание подготовило эффект появления птичьей лапы, позаботившись о том, чтобы первоначально рука была спрятана — что-то вроде чеховского ружья, которое не зря появляется в первом акте пьесы.

— Иосиф Брумин: На берегах Босфора Восточного

Накануне начала Великой отечественной войны я успешно закончил третий класс белорусской школы в городе Витебске. На третий день после начала войны немцы бомбили город. Бомбили, прежде всего, стратегически важные объекты, досталось и вагонному депо, где отец работал кузнецом. Начались воздушные тревоги и бег днем и ночью в бомбоубежище, если вырытую в земле щель можно так называть. Третьего июля в эшелоне для семей железнодорожников мы эвакуировались из города, но пока без отца. Мужчин собрали в бригады по восстановлению железнодорожного пути. Эшелон из товарных вагонов довез нас до Оренбуржья (тогда Чкаловской области) и нас высадили в маленьком городке, где ни жилья, ни работы взрослым, ни малейшей заботы властей. Отец приехал осенью вместе с группой железнодорожников. Их всех поставили на строительство бронепоезда, а когда работы завершились, призвали в армию и отправили на фронт. Отец угодил на Калининский, под Ржев. Мама устроилась работать уборщицей, но вскоре заболела и её увезли в больницу со страшным названием «тифозный барак». Мы, двое пацанов, я — одиннадцати и брат шести лет, остались одни в чужом «углу» на своих тощих котомках.

Жалкий, голодный, нездоровый оборванец с полубелорусской примитивной речью и акцентом я был противен школе, и оплатил ей тем же. Я возненавидел школу, учеников, учителей, учебники, тетради и даже дорогу туда. Четвертый и пятый классы я едва обозначил, а в шестом, когда мне исполнилось 14 лет, бросил школу, продал учебники и пошел работать. В начале около полугода проработал учеником-электриком в авиаремонтных мастерских. Здесь ремонтировали бомбардировщик ИЛ-4. Вот пацану выпала удача! После их ликвидации или перевода меня приняли учеником машиниста дизельной электростанции, других тогда не было. До призыва на военную службу здесь сделал карьеру: ученик, помощник машиниста, машинист стационарных (громадных) дизелей. За хорошую работу и поведение (детство осталось в Витебске) меня наградили к празднику телогрейкой, которая была безобразно велика. И я впервые за много лет был счастлив обрести новую, никем не ношеную одежку.

— Мишель ДезаПутями времени

Даже если люди и, вообще, разум
суть патогены биосферы,
болезнь на десяток миллионов лет.
Даже если секс и многоклеточность
провалятся как стратегии
в войнах между микробами.
Даже если все клетки и атомы
рухнут в менее ложный вакуум.
Даже если в поисках надежды,
в глубине деконструкции
окажется только Его равнодушие.
Стоит верить в своё существование
и единственность своей точки,
без причин и следствий.

Он создал мир и ушёл
и вряд ли вернётся вовремя,
да и вряд ли подсматривает.
Если нечего делать,
то любите друг друга
или соревнуйтесь
или размножайтесь
или просто шалите.

— Леонид Спивак: Перевод с иврита

В конце 1841 года на имя иерархов Русской православной церкви поступил длинный анонимный донос. Как позднее выяснилось, автором его был иеромонах Агафангел, будущий архиепископ Волынский. Доносчик сообщал: «Змий начал уже искушать простоту чад святой православной церкви и конечно станет продолжать свое дело, если не будет уничтожен блюстителями православия…» Речь шла о новых переводах Павского с иврита. Оказалась, что еще во времена преподавания отца Герасима в академии, студенты записывали его лекции, а затем размножали их литографским способом. Эти литографированные экземпляры раздавались самым близким людям по предварительной подписке, но спрос на историко-филологические лекции «ученого священника» все возрастал.

После того, как к делу подключился обер-прокурор Синода граф Н. А. Протасов, в отношении Павского было начато следствие. Комиссию возглавил его давний недоброжелатель митрополит Филарет Московский. Пушкин в дневнике отзывался о нем как о «старом лукавце», а историк С. М. Соловьев писал, что Филарет хитростью «мог превзойти самого ловкого иезуита». Отцу Герасиму был учинен суровый допрос. Ему ставили в вину перевод Песни Песней «в рационалистическом духе». Были обвинения и посерьезнее. Павский называл книгу Ионы «повестью». При расположении еврейских текстов не следовал порядку, в котором они находятся в Ветхом Завете, а руководствовался принципом хронологии. Иеромонах Агафангел донес начальству: там, где слово «Мессия» всегда передавалось как «Христос», Павский переводил «Помазанник», что было «умолчанием имени Иисуса Христа в пророчествах» и потому представляло собой «злоречие древнего змия».

Показательно, что члены комиссии не обвиняли Павского в незнании библейского языка — для подобного обвинения их собственных знаний не хватило бы. Преступление Павского заключалось в преподавании и распространении перевода с иврита, противоречившего догматам церкви. Ведь его переводы недвусмысленно демонстрировали, что «свидетельства Ветхого Завета о пришествии Христовом» являются подлогом: в пророческих книгах речь идет о совсем другой эпохе…

— Наум ЦиписНебо Марка Галлая

А после работы мы все поехали ко мне в небольшую квартиру на бульваре Шевченко. Высоких гостей встречала взволнованная жена и — в дальнем конце узкого «хрущевского» коридора — наша пятилетняя дочь. Марк Лазаревич, мгновенно поняв состояние хозяйки дома, поцеловав ее руку, лихо щелкнул каблуками: «Поручик войска польскего — Марк Галлай!» Сняв этим напряжение, он прошагнул в коридор, освобождая место очередному гостю, и тут увидел девочку «в банте». Она во все глаза смотрела на высоченного дядю — метр девяносто! — «нестандартный летчик», — даже не на всего дядю разом, а на блестящую, переливающуюся в электрическом свете на левом лацкане его серого пиджака — Звезду Героя… И тут произошло то, ради чего я пишу эти строки.

Галлай, немыслимый Герой, испытавший 127 типов самолетов, человек, которого знали и уважали Чкалов и Королев, известный писатель, инструктор первых советских космонавтов, доктор наук и т. д., и т. п. — эта живая легенда, присев перед девочкой на корточки, спросил, указывая на свою Звезду: «Хочешь подержать?» Девочка кивнула. Марк Лазаревич естественнейшим образом отцепил высшую награду страны и, загнав иголку под дужку, чтобы ребенок не укололся, положил Звезду на детскую ладошку: «Только не потеряй», поднялся и вошел в комнату, где был накрыт «пожарный» стол образца 1978 года.

Такого Героя до Галлая я не видел. И, наверное, больше не увижу.

— Николай КононовУчитель рисования в Русском музее

Максим Кантор в Русском музее. Это первая его выставка в Санкт-Петербурге. Он уехал из Москвы на Запад в самом начале 90-х, сделал там настоящую карьеру. Выставлялся на лучших площадках. Имел роскошные каталоги. Все это правда. Тема его экспрессивной масштабной живописи — русское страдание и сострадание, извивы советской истории, мириады смертей, бессмысленные жертвы, униженность личности и т. д. Благороднейшие достойные темы. И на стенах залов Мраморного дворца его огромные полотна пронзительно вопиют яркими колерами о наших несчастьях. Темы этих изображений, невзирая на даты создания, примерно одни и те же: социальная критика, тоска одиночества, ничтожество сегодняшнего дня, печаль по родителям, ушедшим в мир иной. Классический список русского критического реализма XIX века. Философски все и ложится в этот контекст, если бы не манера — агрессивная по цвету и манере живопись на огромных холстах.

Представ в таком фундаментальном виде на стенах музея, художник претендует на всеохватную критику нынешнего товарно-денежного мироустройства, и пластическая речь его читается как инвективы, разоблачения и обличения. Жгучие колера картин напоминают об очистительном огне, где все, критикуемое им, и сгорит к чертовой матери — без остатка…

— Николай ОвсянниковМарк Савельевич Гельфанд

…Вот такая биография.

Попробуйте теперь сказать, кем, в сущности, был Марк Савельевич Гельфанд. Правоверным коммунистическим журналистом? Литературным погромщиком? Писателем? Дипломатом? Шпионом? Сталинистом? Антифашистом? Критиком-космополитом? Жертвой режима?

Очевидно, и тем, и другим, и третьим, и пятым, и десятым. Как и большинство советских деятелей, едва ли не с первых дней большевицкой власти он был вынужден постоянно раздваиваться, отступать от прежних взглядов и убеждений, предавать друзей, оборачиваться то одним, то другим, то третьим. Служить режиму и губить душу. Быть сыном врача и пианистки и называться пролетарским писателем. С отличием окончить дореволюционную гимназию и заниматься цитатничеством в гнусном коммунистическом ликбезе. Писать о Льве Толстом и травить арестованного преподавателя. Называться корреспондентом телеграфного агентства и заниматься политическим шпионажем. Ненавидеть буржуазных политиков и изображать из себя сторонника их главного детища Лиги Наций. Быть антифашистом и участвовать в коммунистической фашизации Испании. Получить за это орден и спокойно смотреть, как один за другим уничтожаются твои «испанские» товарищи. Быть евреем и, стушевавшись, наблюдать за перерождением любимой власти в злобное антисемитское чудище. Всю жизнь служить ей и покончить собой в момент ее наивысшего торжества.

Не это ли и есть самое обыкновенное советское оборотничество?

— Эфраим Баух«На Красной площади всего круглей Земля…». «Наш Никита Сергеевич». Повесть временных лет

Запоминаю эту дату, ибо, сидя в пригородном поезде, машинально читаю строки в «Правде», которую держит мой сосед: состоялось последнее заседание Двадцатого съезда; принято решение о подготовке новой программы партии; Хрущев объявил повестку дня исчерпанной. «Пролетарии всех стран…»— по-тараканьи зашуршав, опрокидываются газетным листом на спину, беспомощно шевеля лапками, но со всех газетных углов в глаза назойливо лезет дата: 25 февраля 1956 года.

Ничто еще не подтверждает, что эта дата будет выжжена клеймом на лбу столетия…

…Эти дни помнятся мне копошением людских толп в любом месте, в любое время, как будто все сдвинулись с места: полупустые магазины забиты чего-то ожидающими скопищами, улицы чмокают и чавкают тысячами ног, сотни скользящих мимо лишенных выраженья глаз, беспрерывный галдеж и балдеж доводят до состояния, каким страдает отравленный угарным газом.

В университетских коридорах приходится пробираться бочком, в общежитие со всех сторон страны понаехали дружки студентов, кто в командировку, кто в отпуск из северных краев, какие-то офицеры-пограничники, курсанты военных академий, и у всех вежливо нагловатые повадки, хриплые испитые голоса. Комендант бессильно мечется по коридору, хватаясь за голову при пьяных криках и грохоте: в очередной комнате драка, бьют скудный студенческий инвентарь.

В воздухе носятся флюиды какой-то забубённой отчаянности и бунтовских чаяний, веяния неустойчивости, вливающие беспричинную свирепость в зеленые авитаминозные лица. Возвращаюсь в университет пригородным поездом, опять же, как никогда, битком забитым, так, что приходится стоять в проходе, с трудом дыша спертым запахом сырых одежд, винного перегара и промозглой слякоти. Запахом человеческого тела, смешанным с винным перегаром, гнилым дыханием и внезапным ошалелым пробуждением от омерзительной долгой спячки, когда неожиданная, не к месту, тяга гонит тебя неизвестно куда. Такими врезались мне в память последние дни февраля пятьдесят шестого года.

Март 2014 — ЗаметкиСтаринаМастерская:

— Адель НикольскаяБорис — наш герой

Борис — мой брат, по которому я скучаю уже больше сорока лет. Об этой цифре и подумать страшно, но, может быть, отдалившись на такое космическое расстояние, я легче и складнее расскажу о нем. Мне больше не застилают глаза драмы и бурные перемены в моей жизни, последовавшие за его смертью. Далеко позади остался и следующий долгий период, когда я тщетно пыталась спасти от забвения его научное наследие, настоящий масштаб и смысл которого стал ясен лишь еще позднее, только после перестройки.

Чем больше проходит времени, тем крупнее, смелее, талантливее выглядит он и как личность, и как ученый. Мертвый, он больше не смущает коллег своими неудобными манерами — бранью, выступлениями против эксплуатации науки как кормушки, против лжи в угоду партийной идеологии. Центральный Экономико-математический институт, где он работал, теперь даже содержит на своем сайте настоящий панегирик Борису: «один из наиболее крупных и оригинально мыслящих советских экономистов послевоенного периода… Сегодня сама жизнь показала поразительную точность составленного в 1967г. Б.Н.Михалевским и его группой прогноза… в котором предсказывался общий спад промышленного производства, падение уровня жизни населения…указывалось на необходимость принятия срочных антикризисных мер… Ученых такого рода, к сожалению мало и в отечественной, и в мировой науке».

— Алексей КаздымИстория жизни сына еврейского учителя

Мой дед, Давид Менделевич Каздым, сын учителя Менделя Каздыма, родился в 1888 году в городке Граево Ломжинской губернии, ныне территория Польши.

Как гласит словарь Брокгауза и Эфрона: «Граево — местечко Щучинского уезда Ломжинской губернии, с 4500 жителей. Громадная фабрика тесемок, паровая мукомольная мельница и винокуренный завод. Главная станция Брест-Граевской ветви Юго-Западной жел. дор. и первоклассная таможня…».

«…Граево имеет исключительно значение как пограничный пункт; здесь находится таможня и чрез Граево идут транпорты товаров, направляющиеся в Кенигсберг и Данциг, а равно обратно.

В шести верстах от Граево на прусской стороне лежит станция Просткен-Зальцведель, а за нею сильная прусская крепость Лык…»

— Александр КузнецовОгненные человечки

Конечно, Принц был очень красив, очень смел, очень ловок, очень силен, очень богат. Правда, богатство было не его, а его папы. Но папа так любил Принца, что все время повторял:

“Мое богатство — это твое богатство”. И Принц не возражал. Кто же будет возражать своему отцу?

Пришло время, когда папа Принца подумал, что его сыну неплохо бы жениться. Вообще просто жениться — не проблема, тем более Принцу, который очень красив, очень смел, очень ловок, очень силен, очень богат. Но захотелось папе Принца, чтобы невеста его сына отличалась не только красотой и добротой, но и чтобы принесла Принцу что-нибудь необыкновенное. Чтобы это необыкновенное еще больше украсило его дворец.

И полетело во все концы: “Папа Принца ищет невесту для своего любимого сына! Добрые красавицы! Принесите своему жениху в подарок хотя бы маленькое чудо!!! Торопитесь!!!”

И красавицы, а особенно не красавицы, но не сомневающиеся в своей красоте, стали быстренько думать, чем бы можно было удивить Принца и его папу?

…Не очень далеко от дворца жила премилая Садовница. В ее саду круглый год цвели самые разнообразные цветы: и те, что Вы видели и прекрасно знаете; и те, что Вы не видели, а, может быть, и не увидите никогда. Цветы на клумбах, на кустах, на деревьях. Ее сад был такой чудесный, что, кажется, все птицы, а они-то уж знают толк в садах и парках, слетелись в этот сад.

— Андрей Зоилов«Дорога к Храму» открыта для всех. Интервью с Ириной Маулер

Израиль — страна небогатая. Не самая бедная в мире, конечно, но до настоящего богатства ещё далеко. Нефти нет, полезных ископаемых почти нет, великие Храмы — разрушены в древности. Основное богатство — люди. Желательно их беречь, лелеять и поощрять, а их творческие порывы — активно поддерживать. Кто же это может сделать, кроме самих людей, кроме нас с вами? На государство или спонсоров надежды мало. Вот и возник в Израиле необычный поэтический фестиваль «Дорога к Храму» лишь благодаря личным усилиям двух очаровательных женщин, сочиняющих свои стихи и песни на русском языке — Ирины Маулер и Марины Меламед. Огромная и зачастую совершенно непоэтическая работа по организации солидного международного творческого события осуществляется ими с улыбкой и удовольствием, словно участники мероприятия — самые близкие устроителям люди. Словно от того, что где-нибудь ещё и ещё раз прозвучит истинная поэзия, мир переменится к лучшему. Понять не могу, зачем это им нужно! И поэтому рискну их расспросить. О дороге к Храму и о современных стихотворцах, собирающихся приехать в Иерусалим, причём не только из Израиля.

В Интернете, на страничке «Фейсбука», посвящённой фестивалю, опубликован прелюбопытный документ: мини-декларация «Что для нас Дорога к Храму»…

— Борис ЮдинМарк Ротко

Не верь, мой друг, не бойся, не проси.
Древны дерны по склонам старой балки
Иссинии, как в скрипке нота Си,
Зелёные, как очи у русалки.

На дюнах зеленеют сосняки,
Синеет тёплый вечер и в пиано
Зелёные плывут материки
По тёмно-синей ткани океана.

И плоская бескрайняя земля
Втекает в чёрно-белые эстампы.
А там врастают в небо тополя,
Обняв руками тело старой дамбы.

Но, чтоб замкнулся прорицаний круг,
Растёт трава и увядают зданья.
И порождает встретившийся звук
Всё то, что вне пределов пониманья.

— Владимир (Вальтер) Баршай: Дед для меня всегда — Гамлет. Публикация и предисловие Александра Баршая

Мой дед Сергей Александрович Мартинсон прожил длинную, удивительно интересную, но трагическую жизнь.

Три первых ребенка, которых родила ему его первая жена, моя бабушка Екатерина Ильинична Ильина-Мартинсон, умерли в младенческом возрасте. И только четвертого ребенка — мою маму Анну Сергеевну — удалось им сохранить и благополучно вырастить.

Когда мама со своим вторым мужем кинорежиссером Генрихом Габаем, двумя дочерьми-близнецами, а также со мной и со своей мамой Екатериной Ильиничной выехала из СССР, для деда это было трагедией. Он пытался уговорить бабушку остаться, но она не согласилась. Сергей Александрович часто писал и бабушке, и маме, иногда писал и мне. В одном из писем маме, датированном 14 апреля 1983 года, он написал: «Моя дорогая, самая любимая доченька!… Конечно, я был бы безумно счастлив повидать тебя, всех вас обнять и поцеловать. Я приложу все мои старания, все свои усилия, чтобы повидать всех вас».

Дед был очень одинок на старости лет — его третья жена Луиза оставила его, после того, как он купил ей квартиру. Вторая жена — «Лола» — Елена Сергеевна Доброжанская — умерла в ссылке (ее посадили в 1946 году «за связь с иностранными шпионами»).

Мы много раз высылали ему официальные приглашения посетить нас, но каждый раз эти бумаги отвергались Московским ОВИРом.

Он писал нежные письма моей бабушке, как будто их женитьба просто прервалась разлукой (и действительно, несмотря на то, что мой дед впоследствии был женат еще дважды, с моей бабушкой он не разводился).

— Георг МурманнОдин рассказ и два стихотворения

Я поймал ее! Наконец! Она была огромна, огромна и прекрасна — гигантская ночная бабочка. Я долго за ней охотился, ночами, как хищник, под аккомпанемент сверчков, подмигивание светлячков, звезд и висящей точно над домом половинки сулугуни.

Бабочка долго боролась за жизнь, короткую, бесшумно порхающую в ароматной южной ночи безобидную жизнь, но спасенья от длинной, острой стальной иголки с красной бусинкой-наконечником в моих пальцах и острием в ее груди быть не могло. Она жила еще какое-то время на иголке, опьяненная запахом маминых духов, которые я, предварительно уточнив, от чего засыпают бабочки, одолжил на время для моих по-детски жестоких целей.

Ничего более красивого я, пожалуй, в своей жизни не видел, вернее, видел, конечно, но не обладал. Она была похожа на самца павлина, распускавшего свой невыносимо прекрасный хвост после долгих уговоров праздношатающейся по парку курортной публики. Мою бабочку показывали по телевизору, большому и черно-белому в передаче «В мире животных». Когда ведущий, добрый всезнайка, рассказывал, немного картавя про дельфинов или китов-убийц — касаток, цвет был не столь важен, но тропические птицы, бабочки, диковинные рыбы и прочая невероятных форм жизнь сужалась до оттенков серого…

Я никому ее не показал, кроме родителей, сам не знаю, почему. Вероятно, мне не хотелось разделять с другими радость владения такой красотой. Я был у родителей довольно закомплексованным поздним и единственным совместным ребенком. Признаться, я немного опоздал с рождением, чтобы стать полноценным товарищем по всем, зачастую, рискованным похождениям старшему поколению дворовых пацанов, поэтому много времени проводил за чтением и юным натурализмом…

— Зиновий МиллерИз пережитого. История одной эвакуации. Предисловие Юрия Манина

История любой эвакуации — это история распада.

На восток увозили предприятия, учреждения, местные отделения творческих союзов. Распад начинался с того, что в действующую армию уходили мужчины призывного возраста — отцы, мужья, сыновья … Семьи и производство оставались на плечах женщин. Руководители, критически важные специалисты, получали открепление от военного призыва, — как тогда говорили, «бронь».

Пединститут не мог продолжать свое существование как самостоятельное учебное заведение, размещенное в собственных зданиях, располагающее стабильным корпусом преподавателей и студентов. Найденное на пределе сил решение — слияние Крымского Пединститута с Махачкалинским (а точнее, поглощение первого вторым) оказалось последней стадией распада: работа была предоставлена примерно половине приехавших преподавателей. Отец отказался от предложенного ему рабочего места и уехал с оставшимися преподавателями дальше на восток.

«Бронь» была и у моего отца, потому что он занимался эвакуацией Пединститута. После Махачкалы он трижды подавал заявления в военкомат, добиваясь, чтобы бронь сняли и отправили его в действующую армию. На третий раз его просьбу удовлетворили.

В августе 1942 году отец ушел в армию, после нескольких месяцев подготовки был отправлен на фронт и скоро «пропал без вести» — погиб, вместе с многими безымянными солдатами. Последнее сохранившееся его письмо с передовой датировано 10 октября 1943 года. Оно написано в окопе, под минометным обстрелом: «Фриц бросает мины так, что забросал песком все письмо»…

— Ишай МильЧеловек с планеты Поэзия

В свое время он был достопримечательностью хайфского Адара. С развивающимися седыми кудрями, спутанной бородой, не всегда в свежей рубашке, но обязательно в модном берете… Полуслепой старик, талантливый русскоязычный поэт Иосиф Бейн, шел по Адару, не замечая прохожих, нашептывая слова. Его за глаза называли городским сумасшедшим. Уже многие годы он не записывал свои стихи на бумаге. Они все были в его голове. По памяти он мог прочитать любую из своих 22 поэм и множество стихотворений. Он не был обычным землянином…Он был человеком с планеты Поэзия…

Первое десятилетие на израильской земле — плодотворное сотрудничество не только с израильскими, но и с зарубежными издательствами… Следующие два десятилетия — вынужденное затишье в творческой жизни поэта. Израильские газеты и журналы перестали выплачивать русскоязычным авторам гонорары, да и надвинувшаяся слепота осложнила творческий процесс. Поэтические строки он доверял диктофону. Потом друзья и поклонники расшифровывали надиктованные записи. К сожалению, к своему 75-летию один из самых значимых русскоязычных поэтов Израиля не имел своей книги стихов (не считая участия в коллективных авторских сборниках, издаваемых за счет авторов). Первую книгу ему удалось издать благодаря помощи друзей и родных за несколько месяцев до смерти.

По большому счету известность к поэту пришла после кончины…

— Калел Переходник: Убийца ли я? Публикация и перевод Дмитрия Эстраха

Была ночь, бессонная ночь для всех без исключения обитателей гетто. Они робко сновали по улицам, не зная, что делать. Поползли слухи, что польская полиция окружила гетто, что пара сот человек арестованы при попытке покинуть гетто. Эти люди будут завтра расстреляны. Слухи переходили из уст в уста, принимая все более фантастические размеры. В эту теплую августовскую ночь люди сновали вокруг, как призраки.

С раннего утра началось настоящее народное переселение. Люди собирались вокруг комендатуры гетто, здания совета самоуправления и здания прачечной. Где-то там на небесах смотрит на этих живых марионеток дьявол и смеется так, как никогда еще не смеялся. Он видит, как хитрые евреи, сами того не понимая, помогают немцам, избавляя их от необходимости выгонять евреев из их домов.

Около четырех часов утра мы заметили усилившееся движение в гетто, поэтому разбудили ребенка и пошли к дому моих родителей. Они жили прямо возле комендатуры. Само собой разумеется, мы не забыли взять с собой наши громадные рюкзаки, так что мы с большим трудом туда дошли. Родителей мы не застали — они сбежали ночью в польские кварталы. Аня тут же раздела ребенка, так как маленькая должна была еще поспать. Мы даже не предполагали тогда, что у нас уже не будет времени, чтобы снова ее одеть.

Я отправился в центр гетто, чтобы узнать свежие новости и исполнить свои повседневные обязанности — получить хлеб для нашей комендатуры.

В семь утра — я был как раз на базаре — проехал через шлагбаум первый грузовик с украинскими полицейскими. Раздались первые выстрелы. Я быстро побежал домой. В это время въехал еще один грузовик, а следом за ним легковая машина с эсэсовскими офицерами. Со всех сторон слышны выстрелы, гетто уже окружено. Пришел день уничтожения. Я хотел бы описать этот день предельно точно, последовательно и достоверно, чтобы каждый мог себе представить, какой ад пережили в этот день люди, кода им вдруг стало ясно, что они обречены.

— Максимиллиан КаммерерВорон умеет ждать

Каждую весну на отцовской даче, на участке, отведенном под картошку, всходили орехи — как баобабы на планете Маленького принца. Мы боролись с ними, но постепенно отступали, сдавая позиции, и со временем огород превратился в ореховую рощицу. Оно и к лучшему. Картошку все равно ел колорадский жук, а орех дерево красивое и полезное.

Сажали их вороны, то ли пытаясь расколоть и загоняя при этом в грунт, то ли пряча от товарок. Время идет, отец давно умер, дача продана, я уехал за моря, зато деревья выросли и стали большими, но на родину меня не тянет. Далеко, да и никого там уже не осталось. Спасибо Гугл-карте, она позволяет даже из-за океана бросить взгляд на земляничные поляны своего детства.

Ворон в городах Украины много. Они давно стали горожанами, но там лишь ночуют и развлекаются, обычно же с утра летят кормиться на мусорную свалку, непременный спутник каждого населенного пункта. Веселые и довольные, часов в шесть вечера они возвращаются и порой их черная, каркающая армада целых полчаса чертит небо своими эскадрами. Очевидно, размер популяции определяется площадью свалки…

— Савелий БарунинДве войны и одно детство. Подготовка текста и публикация Надежды Виноградовой

Я родился в Петербурге в 1910 году 19 (6) мая. Отец мой, Илья Моисеевич Барухман, в то время был студентом-медиком Тартуского (Юрьевскского) университета. Мать, Надежда Савельевна Левинсон, окончила зубоврачебные курсы в Харькове, стала дантистом и по законам царской империи имела право жить в столичных городах. Она начала работать в Петербурге. Отец тоже устроился подрабатывать у знакомого аптекаря в качестве помощника провизора, и ему приходилось все время курсировать между Юрьевом и Петербургом. Как только на квартиру в Юрьеве приходил педель (надзиратель) из университета узнать, почему отца нет на лекциях, сразу летела телеграмма в Петербург, и утром отец уже был на месте. Отцу нужно было не только учиться, но и работать, чтобы помогать нам с мамой и платить за обучение.

Один раз мы ездили с матерью к отцу в Дерпт. Поезд пришел вечером, была весна. Тут я впервые помню отца, его прикосновения, его руки и ласковые, нежные слова. Жили мы с мамой в гостинице. Отец часто приходил к нам. Подробности жизни, конечно, размыты, все помнится лишь в эпизодах. Ходили гулять в парк, где были аллеи из могучих деревьев. Мать была очень привлекательной молодой женщиной и частенько к нам подсоединялись студенты университета, которые наперебой пытались за ней ухаживать. Мы пробыли там недели две и вернулись в Петербург.

А дома меня ждал сюрприз. К моему приезду тетя Оля, мамина сестра, купила мне деревянного коня-качалку. Он был весь светло-рыжей масти сo светлым хвостом и гривой. На спине красное кожаное седло и красная сбруя. Мне было тогда, в 1912-1913 годах, года два или три.

В то время мы каждый год выезжали на лето в Сиверскую, на дачу. Снимали одну и ту же каждый год. Хозяин, по фамилии Мирович, был человеком среднего роста, худощавый, с темными волосами, загорелым лицом и с длинными усами. Дача стояла по левую сторону от железной дороги. Если ехать пo шоссе в направлении Луги, это был самый крайний дом…

— Яков Бар-ТоваРукопись, найденная в технической библиотеке

Я, вообще-то, человек не очень толстокожий, но все же мало припомню в своей жизни случаев, когда мне было так стыдно. Я смотрел в широко раскрытые, возмущенные глаза Лены Крымовой и не знал, куда провалиться от обжигающего позора.

— Как? Вы уезжаете в отпуск за границу и не будете на моей защите?

Лена числилась моей аспиранткой. Я стал долго и нудно объяснять ей, что так получилось, что я не могу не ехать, что остается в Москве ее первый руководитель Ланцман, что его авторитет у членов Ученого Совета так велик, что все пройдет безупречно. Так оно в последствии и получилось. Но я понимал, что совершаю предательство. Я оправдывался тем, что купил путевку в Венгрию и Чехословакию на май, помня, что ее защита состоится в июне, но почему-то майская группа уехала без меня, и мне предложили ехать со следующей. Но разве все объяснишь? Пришлось бы начинать издалека.

Продолжение в части II

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.