Что там у вас поется в институтской песне? На то она и первая любовь, чтоб вслед за нею шла очередная? Вставай, Южинский, и иди — приехал уже. И в Москву, и вообще…

Из жизни Игоря Южинского

Окончание. Читайте начало, продолжение

Иосиф Рабинович

ПРОСЕЛКИ И БОЛОТА

Проснулся он от автомобильного гудка — это Михалыч сигналил у ворот. Обычно Игорь выходил сразу или даже ждал его на лавочке, сейчас же он продрал глаза и угрюмо оглядел горницу. Ничего не хотелось делать. Может, выйти, больным сказаться, а потом умыться, побриться и пойти в контору, написать заявление и в Москву — к черту эту геофизику! А Михалыч ждет — ему-то за что свинью подкладывать? «Ладно, обдумаю в рейсе». И он поднялся рывком — одеваться не надо было, спал одетый на топчане. Натянул сапоги, прихватил неразобранный рюкзак и вышел к воротам.

— Заспал, командир, да ты, вижу, гульнул в выходной.

— Было дело…

— А ты приспни малость. Нам на Максимиху? Оттуда пойдем?

— Да я, пожалуй, и вправду посплю…

***

В общем, он не уволился, просто не знал, что делать в Москве. Искать встреч с Таней? А надо ли это ей сейчас? В конце концов, у нее есть васильевский адрес — если захочет, сможет написать — вон бабушкины открытки регулярно приходят. А если не хочет?

Игорь остался, и потянулись будни той романтики, за которой он приехал сюда. Работа шла нормально, он подолгу торчал в поле, дома его никто не ждал. С Михалычем у них установились теплые отношения, хоть тот и годился в отцы Игорю. Вместе со своим водителем Игорь пережил самые роковые сюрпризы судьбы, а она подкидывала их щедро, не скупясь, словно проверить хотела, чего стоит этот нахальный парень с бородой.

Возвращались как-то они из рейса. Работка выдалась тяжелая, карта по этому району была допотопная — военных еще времен. Многое изменилось за полтора десятка лет, и Игорь замучился искать в болотистой местности места, где в камералке понатыкали точек. Но нашли все, правда, проболтались лишний день и километров намотали лишних. Пришлось даже заправиться в каком-то совхозе, потрясая ксивой с «оказывать всяческое содействие».

Но все уже позади, они едут домой, Михалыч поет свою непотребщину, Витек, да, тот самый, теперь уже постоянный рабочий у Игоря, спит сзади. Проехали село, последнее перед Васильевским, оставалось километров двадцать, по проселку. Но в небе назревало что-то грозное, тучи неслись низко и сгущались, небо чернело на глазах.

— Ох, и прихватит сейчас, не проскочить посуху.

— Авось успеем, Михалыч…

И тут начался ливень. Струи воды, как плети, хлестали, землю, раскаты грома усиливали впечатления от феерической драмы, разыгравшейся в небесах. Укрыться было негде, Михалыч вел машину, все время удерживая равновесие и курс на ставшей скользкой от размокшей глины дороги. Игорь наблюдал за грандиозной картиной, помочь своему водителю он не мог, да и не дело в такие минуты приставать к шоферу.

Вдруг прямо перед ним возникло толстое дерево, именно дерево, огненное, сверкающее, уходящее вершиной прямо в небеса. И с оглушительным грохотом мир исчез.

Сознание вернулось не сразу. Сначала слух, какие-то звуки, потом осязание. Он потрогал себя за колено — жив. И только тут вернулось зрение. «Козлика» развернуло поперек дороги, движок работал на холостом ходу, вот откуда были звуки, а рядом… Рядом сидел побледневший Михалыч, мелко крестился, матерясь при этом «…твою мать, …твою мать». Игорь расхохотался:

— Шабаш, Михалыч, пронесло, не гневи бога…

— Так ведь сразу оглох и ослеп!

— Еще бы, прямо перед нами молния вмазала, вроде позади нас от земли даже пар идет.

— Да уж угораздило, век такого не видал.

Ливень начал утихать — теперь гроза громыхала вдали. Они постояли еще минуту-другую и тронулись. Дождь совсем прошел, и умытый мир был свеж и прекрасен. И все были счастливы: Михалыч — тем, что не осиротил детей, Игорь — что все у него еще впереди, а Витек просто завалился снова спать.

Каждому — свое!

ДВУМ СМЕРТЯМ НЕ БЫВАТЬ

И на старуху бывает проруха. Как не холил Михалыч своего «козлика», но уж в такие переплеты попадали, что и он не выдержал. После того как они сели на болоте брюхом на старую гать, а колеса беспомощно крутились в воде, пришлось Игорю идти за трактором — шел по звуку. Тракториста он нагнал уже в деревне — тот отработал и ни в какую не хотел по темноте ехать — ни посулы, ни угрозы не помогли.

— Не пугай, начальник, будь человеком, ночуй у меня, завтра, чуть свет, дерну тебя, понял я, где вы попали…

Заляпанный грязью чуть не до глаз — они долго пытались выбраться сами, — Игорь не пошел ночевать в дом, а рухнул на сеновал и заснул одетый. Михалыч с Витьком коротали ночь в машине, перекусив всухомятку. Тракторист сдержал слово про «чуть свет», разбудил Игоря и быстро добрался до места, где сидел «козлик».

Витька растолкали — этот тюфяк мог спать в любых условиях, а Михалыч, протирая глаза, накинул трос, призывая тракториста к осторожности:

— Нежней, твою мать, — порвешь же, ирод!

Бедная машинка стонала, скрипела, но не могла выбраться из капкана, в который попала. Наконец, трактор дернул изо всех сил и, разбрасывая обломки гати, «козлик» выскочил на свободу. Михалыч смотрел на эту картину, как будто это его дергали. Поехали, и у первого встретившегося ручья он заехал в воду, чтобы отмыть низ, и тут же, на бережку, полез под машину. Диагноз был неутешительный:

— Игорь, придется покопаться, как вернемся, боюсь, придется мне и завтрашний день прихватить, будь оно неладно…

— Ясно, Михалыч, кто ж спорит — тебе видней.

Дома поехали прямо в баню, теперь Игорь был опытней и всегда имел в рюкзаке комплект белья, приходилось мыться и на ночлеге, когда ночевали в деревнях. После бани он заглянул в камералку, чтоб документы сдать, и встретил Лемехова.

— Привет, Игорь! Ты завтра куда?

— Да, никуда, Михалыч козла лечит, в простое мы.

— Вот и чудно. Полетишь со мной на вертолете завтра?

— Конечно, кто ж от денег таких откажется!

— Не такие уж и деньги. Так завтра в 6.00, ясно?

— Понял.

И тут судьба явилась Игорю в лице двух преферансистов, Валеры и Жорика, встреченных им в столовке, куда зашел поужинать.

— Физику привет! Как оно ничего?

— Тюкаем точки потихоньку. А вы?

— Мы теперь в камералке, материалы переписываем для дипломов.

— Хорошая работа, чистая, зарплата идет, сидите среди прекрасных дам…

— Да уж, всем косточки перемывают, нас уже не стесняются, сороки!

— Это издержки производства, диплом-то вам по-любому писать надо.

— Конечно! А как ты относишься к идее пулечку расписать? Давно не сидели.

— Можно.

— Придешь?

— Лучше вы ко мне, мое бунгало пошикарней вашего будет.

— Ага, и тетенька за тобой не приглядывает…

— Пошли вы на… в камералке наслушались?

— Не обижайся, шучу. Придем.

Дома Игорь предупредил тетю Полю, поставил на стол водку и хозяйкины соления и стал ждать гостей.

Они пришли, конечно, с выпивкой и любимым салом. Игра не заладилась, тянулась медленно и скучно, а выпивка планомерно исчезала. Молодость, что с нее взять? Разошлись часа в три. Игорь вчера еще попросил тетю Полю разбудить его, она-то вставала с петухами. Вот Игорь, уставший за трудный день, и решил вздремнуть пару часиков до вылета. Когда он проснулся, ходики на стене показывали семь. Игорь вскочил как ошпаренный — опоздал!

— Тетя Поля, я ж просил разбудить, что ж ты?

— А я будила, а ты сказал «пошла!», а я не смею…

А в шесть утра Саша Лемехов, не дождавшись Игоря, ругался как сапожник. Его торопил пилот — погода могла закрыться, и бежать за нерадивым ассистентом было некогда. Лемехов плюнул на все и улетел один.

Виноватый Игорь притащился в камералку, получил нагоняй от Сулеймановны и карту совсем гиблого участка — сплошные болота. Он поплелся в гараж, поделиться этой грустной новостью с Михалычем. Результат оказался самым неожиданным

— Не горюй, командир, все оказалось лучше, чем я думал, иди домой, собирайся, сейчас кончу дела, захвачу Витька и за тобой заеду.

— Спасибо, отец, что б я без тебя делал!

— А я без тебя! — и они рассмеялись оба. И уже через час реанимированный «козлик» нес полевой отряд Игоря навстречу новым приключениям.

Участок, доставшийся им, был действительно тяжелым. В середине второго дня пришлось брать точку пешком — место было болотистое, и решили не рисковать, помня о недавней истории с трактором. Михалыч должен был объехать кругом и ждать их на дороге с другой стороны болота. До точки добрались они без особых приключений. Впереди Игорь с гравиметром, за ним Витек с топором и лопатой, По правилам, все должен был носить рабочий, но доверить Витьку? Сделав все, пошли дальше, но тут начались сюрпризы — бурелом, завалы, пришлось обходить, и помногу. Дальше еще хуже, началось совсем гиблое болото, земля под ногами прогибалась, качалась, сапоги то и дело увязали. Витек за спиной у Игоря начал ныть — он был тяжелей и проваливался чаще. Игорь цыкнул на него, но положение становилось все хуже. Игорь остановился, когда одна нога ушла по щиколотку, поставил прибор на землю и стал палочкой прощупывать путь перед собой. И тут ушла и вторая нога. Он начал дергаться, испугался и наделал глупостей. Только когда обе расставленные ноги ушли по колено в чавкающую жижу, он опомнился и захотел опрокинуться назад на спину. Колени сгибались с трудом — Игорь чувствовал, как своими мышцами и сухожилиями рвет стебли болотных растений. Превозмогая боль, он ухитрился опереться спиной на землю и понял, что перестал погружаться. Куртка набухала водой, его била дрожь. Запрокинув голову, Игорь только теперь увидел Витька, размахивающего руками и что-то кричащего и зовущего неясно кого.

— Витька, — заорал Игорь, — руби березку, чтоб до меня дотянулась — дашь мне ее!

— Утонет, утонет, — с ужасом в голосе бормотал Витек.

— Не утону, твою мать! Руби!

Повезло, что березки на болоте были. Единственно, что Витек умел делать ловко, так это рубить топором, но сейчас, охваченный страхом, он тюкал бесконечно долго, а может, Игорю так показалось, холод уже пробирал его до костей. Наконец, березка была срублена и очищена от сучьев. Витек положил ее на землю и продвинул до рук Игоря. Тот, вытянув руки назад, ухватился и приказал:

— Тяни!

Витек дернул, и у Игоря в глазах потемнело. «Вот так и на дыбе пытали», — подумал он.

— Придурок, тебе сказали: тяни, а не дергай! Тяни, дубина!

Боль немного утихла, и они повторили попытку, Теперь Витек тянул правильно, и понемногу Игорю удалось вытащить обе ноги, правда, без сапог. Он перевернулся на живот и попытался достать сапоги из холодной жижи. Не сразу, но это ему удалось. Теперь осталось доставить себя, сапоги и гравиметр — он мирно стоял рядом все это время. Игорь пополз, пополз по стволу березки, почва не внушала ему доверия. Он полз, обдирая куртку и грудь о ствол, но упрямо передвигал перед собой сапоги и гравиметр. Витек, как зачарованный, смотрел на ползущего начальника и очухался только тогда, когда увидел его голову у своих сапог. Он подхватил его подмышки, оттащил назад и усадил на моховую кочку. Игорь стучал зубами, в голове мутилось.

— Сапоги подай и прибор сюда принеси!

К счастью носки, остались в сапогах, но руки дрожали, и он никак не мог выжать их.

— Что глядишь, выжми! А где планшет?

— Вот он!

— Достань оттуда пачку сигарет, закури и мне дай, после выжмешь.

«Это здорово, что я планшет на него повесил, курево есть, и работа не пропала, — думал Игорь, затягиваясь дымом. — Да и сам не пропал!» Он курил и думал, как будут выбираться: напрямую нельзя, обходить придется, а уж темнеет, Михалыч, поди, беспокоится там.

Витек выжал носки, помог натянуть мокрые сапоги и спросил:

— А как выходить будем? Пропадем мы в этом болоте.

— Так, слушай сюда. Надеваешь прибор на себя, берешь топор с лопатой, и пошли в обход.

Игорь приподнялся с кочки, его шатало, Витек с багажом подхватил его под руку, и они пошли. Игорь чувствовал, что заболевает, начинался жар. Конечно, следовало бы отойти на сухое, развести костер, согреться и обсушиться, но это грозило ночевкой в лесу под хныканье рабочего, и он решился идти к дороге, к Михалычу. Брели они медленно, приходилось отдыхать, силы были на исходе. Время от времени он поглядывал на компас и давал Витьку направление, а сам шел на автомате. И судьба, видимо, решила, что сегодняшнего урока достаточно для этого юнца, и подсказала Михалычу, что надо сигналить время от времени. Первым услышал голос «козлика» Витек:

— Командир, это Михалыч, спаслись мы!

— Вроде да — идем на звук.

Он уже не помнил, как Витек вытащил его к дороге и усадил с вещами у дерева, а сам припустился бегом к машине, до нее было с полкилометра.

Его сажают в машину и везут в ближайшую деревню. Михалыч договаривается с хозяйкой, слышно, как он говорит: «Понимаешь, серьезный начальник, такое дело, лечить надо». И вот уже он на печке, раздетый догола и под одеялом, и ему дают теплое молоко. В походной аптечке ничего кроме градусника, бинта, жгута и таблетки пирамидона. Таблетка принята, температура 38,6.

— Сейчас лечиться будем, — говорит Михалыч.

Он исчез на четверть часа и вернулся с бутылкой. У хозяйки нашелся мед, его нагревают, сдабривают красным перцем и в эту адскую смесь добавляют изрядную порцию водки. Этим надо подышать — народная ингаляция.

— Подыши, командир, а потом выпей, сколько сможешь.

Игорь дышит, накрытый одеялом, хмель заполняет голову, все идет кругом. Как он выпил снадобье — не помнит, потому что сразу провалился в тяжелый сон. Он не слышал, как поверх одеяла его накрыли тулупом, Во сне он ругал Витька и полз, полз по скользкому березовому стволу, а тот все не кончался.

Проснулся не рано, было уже девять, со двора доносились характерные звуки: Михалыч ухаживал за машиной. За столом сидел Витек и пил чай.

Увидев начальство, он заулыбался и принес сухую одежду.

— Командир, как себя чувствуешь? Я вчера подумал, что нам конец.

— Рано подумал — еще работать надо, — и вышел к Михалычу.

— Ну вот, теперь человек как человек, а вчера напугал ты меня. Как ты?

— Слабоват, но ехать могу, опорную по дороге возьмем, хоть и поздно, конечно, а так мы планшет доделали.

— За опорной крюк надо делать, а ты, смотри как глядишься — синяки под глазами, отлежаться тебе надо. Поехали напрямки уж.

— Синяки от твоей перцовой медовухи, а опорную возьмем, неохота сюда возвращаться больше.

— Смотри, упрямый, ежели так, то чаю попей и погнали.

— Так-так, пойду с хозяйкой рассчитаюсь, а ты закругляйся…

Они взяли опорную и направились к дому. Всю дорогу Игорь дремал, прислонившись к стойке тента, а Михалыч ехал осторожно, стараясь не будить командира. Проснулся Игорь, когда подъезжали к Васильевскому. Подъехали к камералке, ему хотелось всем нос утереть — добил я, мол, этот болотный планшет, не пальцем, чай, делан!

Уже на подходе удивило его, что из открытых окон не слышно привычного щебета расчетчиц, да и когда он вошел, женщины работали молча.

— Здравствуйте милые дамы, отчего грусть-тоска? Что не встречаете аплодисментами героя… — и он осекся под взглядом десятка пар женских глаз.

— Дурак ты, Южинский, дурак и… везунчик! Вертолет разбился…

— Сашка?! — заорал Игорь и осекся — Нина Лемехова сидела тут же.

— Нет, только пилот.

Подробности Игорь узнал потом. Обычно, когда они возвращались, летчик делал посадку на том конце деревни, где жили Саша с Ниной. Затем перелетали через большое поле, и сходил Игорь — ему было ближе сдать гравиметры на склад, да это и входило в обязанности ассистента. Позавчера же Лемехов сошел с приборами, помянув Игоря недобрым словом, а летчик взмыл и тут же рухнул с небольшой высоты — лопасти перехлестнулись. Сашка бросился к вертолету и вытащил мертвого уже летчика — ударом о стойку кабины ему проломило голову.

Но все это Игорю рассказали на следующий день, а сейчас он вышел к Михалычу, закурил и передал страшную новость.

— Да, вот ведь как обернулось, — вздохнул старый водила, — а тебе Игорь, что сказать? Правда, подвезло, дважды вышел невредимым, двум смертям не бывать, а одной… Одна — она еще когда будет.

Дома тетя Поля перекрестила его — как знала, что будить не стоит…

А вот Витек после всего, что пережил на болоте, попросился опять в грузчики. Работа тяжелая, конечно, но по болотам не гоняют.

ЛАКИРОВАННАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Интересное наблюдение — всегда, когда предстоит нечто продолжительное: длительная командировка, большой отпуск, конкретная объемная работа, та же экспедиция, — возникает странная цепь ощущений. Сначала кажется, что не только конец, а и середина еще очень далеко, затем как-то незаметно пересекается экватор, и потом все стремительно движется к финалу. Так и Игорь, став почти профессиональным полевиком, не заметил, что первое сентября, лекции, семинары и прочие атрибуты высшего образования не за горами. Правда, Сулеймановна соблазняла его перспективами остаться в геофизике, сменить свой институт на нужный факультет МГУ, где у нее были связи. Причем перейти на заочный и остаться в штате. Она обещала Игорю быстрый карьерный рост — людей с университетским образованием, как у Сулеймановны, практически не было в этой сфере. Но Игор, что-то останавливало. Вот если бы Таня… Но Таня как раз и была в Москве.

И еще в Москве были мама с папой и друзья, о подружках как-то не вспоминалось ему. А у мамы с папой прошла серебряная свадьба, а он поздравил только через Таню. Нужен был подарок, такой, чтоб запомнился. Когда они с Михалычем ехали в очередной рейс через Палех, пришла ему в голову идея — надо подобрать что-нибудь из палехской миниатюры, ну, чтоб было нетривиальное. Заехали и осмотрелись. Магазина сувениров в захолустном поселке не было, но был маленький музейчик, в котором тоже ничего не продавали. В Москве из Палеха были только шкатулки, а тут были и портсигары и даже пудреницы со всякими сказками. Единственная музейная дама сказала, что купить можно только через руководство артели, и Игорь тут же перешел площадь с лужами и пасущимися гусями. Председатель, прочитав его «страшную ксиву», стал сама любезность. Он выслушал просьбу Игоря и сказал елейным тоном:

— Значит, свадьба серебряная у родителей?

— Да, и хотелось бы…

— А почему бы вам не подарить им их парный портрет на шкатулке?

— Это можно. А как их писать будут? они в Москве, а у меня и фотографий нет с собой.

— А давайте ваш портретик?

— Я тоже не могу долго позировать.

— И не надо, не надо долго — один, два сеанса по часу, и сфотографируетесь тут же, напротив нашего правления фотография есть.

Игорь задумался. Неудобно перед Михалычем, он-то сдельно получает. А председатель:

— Так велю послать за художницей?

— Посылайте.

Вскоре художница пришла, она бросила взгляд на Игоря и подтвердила слова начальства о количестве сеансов и фото.

— Снимитесь прямо сейчас, попросите, чтоб сделали парочку разных и побыстрее, через час они могут. И сразу пойдем ко мне — начнем работать. Потом получите фото, и выберем, с какой писать. Согласны?

— Да, сейчас схожу.

И тут председатель вмешался:

— Ты уж постарайся, Аннушка, — товарищ из центра, важнейшую работу у нас делает — государственной важности, — и, обращаясь к Игорю:

— Аннушка у нас лучшая портретистка, ученица самого Правдина.

Игорь быстро вышел к машине:

— Михалыч, извини, придется задержаться на пару часиков.

— Ничего, командир, я пока пассажиров половлю, и, может, перекусим с Витьком.

Фотограф снял его быстро. Хорошо, что вчера в бане был и бороду подбрил, отметил Игорь.

Аннушка жила в стареньком домишке с пожилой мамой и четырнадцатилетним сыном Мишкой.

В передней комнате на комоде Игорь увидел палехский портрет молодой красивой женщины с задумчивыми глазами, русая коса была уложена короной на голове.

— А это что за прелесть? — спросил он с любопытством.

— Это я десять лет назад, — смутилась художница.

Она усадила Игоря на свет и стала работать, делать эскизы и наброски.

— Мне важно поймать свет и цвет, а позу потом возьму с фотографии.

Игорь сидел свободно, он понял, что разговор не мешает Аннушке, и постепенно завязалась беседа. Выяснилось, что работа тяжелая и нудная — гонят накатанные сюжеты, такие заказы, как этот, случаются редко. А платят мало — за каждую шкатулку десять процентов от того, что она стоит в салоне подарков в Москве. Вот за Игоревский заказ она получит четверть той цены, что назвал ему председатель, который возьмет себе все остальное.

— Анна Семеновна, давайте я скажу этому хмырю, что раздумал, и все деньги вам.

— А кто мне коробку даст, и как я ее в печи обожгу после лака?

— Жаль, — только и мог сказать Игорь. — Вот подлюги!

Она только пожала плечами, и беседа продолжилась. Оказалось, что куры, бегавшие по двору, нужны художнице как поставщики свежего желтка: каждое утро для работы разбивается новое яйцо. А вот с уксусной эссенцией совсем беда, занимают по махонькому пузырьку, а начальство не чешется, как хочешь, так и работай. Краски, для которых нужны желток и уксус, правда, нужно самую малость — пишут-то кисточкой о трех волосках, это сейчас по бумаге она обычной кистью работает.

«Да, — сидел и думал Игорь, — палехская художница… Их работы сейчас в Брюсселе на всемирной выставке Европу удивляют, а она живет в такой халупе и вынуждена с матерью и пацаном копаться золотыми руками в огороде, иначе не проживешь. А тетя Поля? Тоже ведь, в общем, художница — какие она скатерти в артели делает, загляденье, русская мережка, тонкая технология, а живет с дочкой Валей в нищете, по-иному и не скажешь. Тоже огород, и поросенка выкармливает, так ведь не себе, а на продажу, деньги нужны. А все говорят: капитализм, капитализм, а вот она где, бешеная эксплуатация человека — не человеком, правда, а государством.

Вообще картины жизни советской деревни поразили Игоря — раньше он знал о ней только по бодреньким фильмам из колхозной жизни. Да еще беседы с Михалычем окончательно уверили его, что живет он в мире большой лжи, и это заставляло задуматься юношу, пять лет тому назад клявшемуся в верности умершему вождю народов на сборе пионерской дружины. Задумавшись, Игорь не заметил, как пробежал час, и Аннушка сложила бумагу и краски.

— Ну вот, теперь возьмем фотографии, посмотрим. Приедете через пару недель, посмотрите портрет окончательно, при вас поправлю и потом через пару дней получите готовую работу.

Верный Михалыч уже ждал у ворот. Они быстро сгоняли к фотографу и вернулись. Аннушка поглядела обе фотографии и уверенно откинула одну:

— Тут вы нос задрали, — сказала она.

Игорь согласился — и впрямь дурацкое выражение было.

— Теперь последний вопрос: в какой одежде вас рисовать?

— Как в какой? В этой самой.

— В брезентовой робе и голубой майке?

— Конечно, а как еще?

— Я не знаю. Один начальник тут был в парусиновом пиджаке, заказал, чтоб в костюме и красивом галстуке.

Игорь засмеялся:

— Нет, как есть, нечего приукрашивать!

Ему показалось, что ответ его понравился Аннушке. Они попрощались, и скоро «козлик», ведомый Михалычем, уже трясся по булыжникам — ведь работу никто пока не отменял.

Работали они допоздна и уже затемно собрались на ночевку в деревню. Компания молодежи, гулявшая под гармошку на околице, подсказала дом председателя колхоза. На стук вышла жена председателя и сказала, что никого не пустит — мужа нет дома. На нет и суда нет, но ехать к лесу и ставить палатку не хотелось. Игорь заметил, что в маленьком домике напротив светится окошко, и постучал. Вышла сухонькая старушка в платочке.

— Мамаша, пусти на ночлег, геологи мы, работаем в области, постелей нам не надо, у нас спальники свои.

— А то идите, не на улице спать-то, чай, август уже.

Они вошли, внесли спальники и харчи, закупленные Михалычем еще в Палехе. Баба Настя, так звали хозяйку, раздула теплый еще самовар, сели за стол. Пригласили хозяйку и внучку попить чайку с конфетами. На улице начался дождь, и нешуточный.

— Спасибо, что пустила, хозяйка, а то бы мокли сейчас на улице. Мы ведь к председателю стучались сперва, Но супруга его нас и на порог не пустила.

— Как же, пустит она, да ни в жисть, знаю я ее.

— Конечно, соседи…

— Не соседка — сноха она мне, а председатель — сын мой, Коля. Ох, и крутит она им…

— Да, баба — она может, — заметил Михалыч. — А чтой-то, мать, ты Котовского на стенку повесила?

На стене действительно висел потрет наголо бритого военного в шинели с петлицами, такие носили в гражданскую войну. На боку шашка, бравый и суровый взгляд.

— То не Котовский, то мой мужик, он в гражданскую погиб, комиссаром был, в восемнадцатом ушел вместе с Фурмановым-то, который «Чапаева» написал.

— Так муж твой чапаевцем был?

— Нет, он в других местах воевал, куда партия послала. Ведь как мы жили — куда партия пошлет, туда и шли. Я вот тоже с тех лет в партии, а в войну, когда мужиков тут полторы калеки осталось, даже секретарем райкома была в Палехе, вторым секретарем… Колю, сына, бог миловал — живым с войны пришел в сорок пятом, ранило его, правда, но живой, а то бы век вековать одной. Только женился на этой… А внучка со мной, вся радость моя остатняя. Пенсию дает советская власть, небольшую, но на жизнь хватает, конечно, с огородом, курочки да коза, корову мне не поднять уже.

Внучка, копия бабушки, лопала конфеты и с интересом смотрела на блестящий желтый корпус гравиметра.

— Ну, спать вам, наверное, пора, да и нам с Настей тоже, заболтала я вас, а вам работать с утра.

Улеглись в просторных сенях, чтоб не стеснять хозяйку. «Эх, комиссар, комиссар, — думал Игорь. — Для того ли ты махал шашкой и сложил свою бритую голову, чтобы твоя вдова, тоже всю жизнь отпахавшая там, куда партия пошлет, жила в такой хибаре, чтобы внучка ходила в застиранном платьишке и конфеты были ей в редкую радость? А ведь сорок лет прошло с того «боевого восемнадцатого года». Конечно, война была, но и после нее больше двух пятилеток прошло, а вон нищета какая, что в Палехе, что тут. Да везде, куда меня заносила за это лето судьба, одинаковая картина, а нам все врут».

Вспомнился почему-то доцент Андреев, читавший им курс «История КПСС», его елейный голос, вещавший об успехах родной партии. Сюда бы его, борова сытого, огород копать, сено косить и в колхозе ишачить.

С этими невеселыми мыслями он и заснул. Утром проснулся — солнце било вовсю. Позавтракали, баба Настя угостила их свежими оладушками, и стали собираться. Перед отъездом зашел вернувшийся председатель, долго извинялся за «глупую бабу», предложил переехать к нему, спрашивал, как переночевали у мамы, и вообще рассыпался в любезностях. Но Игорь поблагодарил, сказал, что работать едут. Перед отъездом сердобольный Михалыч принес из машины оставшиеся конфеты и ссыпал в вазочку на столе, чем вызвал восхищенный взгляд маленькой Насти.

***

Две недели до следующего сеанса у Аннушки запомнятся на всю жизнь: именно тогда случилась беда с вертолетом и болотное приключение. По приезде он рассказал об этом художнице: та охала, советовала быть осторожней, спрашивала, долго ли ему еще работать тут. Потом она снова посадила его на свет и глядела то на Игоря, то на свою работу.

— А вот румянца то у нас и нет, уберу сейчас, — и она точными движениями заработала своей трехволосой кисточкой.

— Ну, вот вроде и все, можете глянуть, если одобрите, отдаю в лак. Смотрите внимательно, после лака ничего уже не поправишь.

Игорь глянул. С черной крышки шкатулки глядел на него иконный лик черноволосого юноши с шотландской бородкой. Рядом с такой святостью странно смотрелись брезент и майка. Но картинка была хороша, окружена рамочкой из золотых и серебряных лавровых и дубовых листьев с надписью «Не разменивайтесь на серебро — живите счастливо до золота. Игорь»

— Красиво, Анна Семеновна! А не слишком ли я святой вышел? Я же грешник и безбожник…

— А по мне, так это вы рисуетесь только, пройдет с годами.

— Да, это я к слову только, все прекрасно, вы просто гений, Анна Семеновна! Отдавайте в лак. Я заеду дня через два.

— Опять вы меня смущаете… Хорошо, жду вас.

На обратном пути он задумался: что бы сказала Таня, увидев портрет своего Гошеньки? Наверное, обрадовалась бы, да нету Тани…

В эти два дня ему повезло — в одной из деревень наткнулся он в сельпо на уксусную эссенцию. Обрадованный, что может помочь, взял целую упаковку, два десятка бутылочек.

Прикупил еще какой-то настойки и конфет, для подарка, и заявился к художнице, отпустив Михалыча подкалымить с пассажирами. Работу они сегодня уже закончили.

Аннушка несказанно обрадовалась запасам уксуса. Она отдала ему шкатулку в картонной коробке, обложенную ватой, как положено.

— Скажите маме, чтоб не ставила на туалетный столик. От одеколонов и лосьонов лак мутнеет, портится…

— Скажу обязательно, только у мамы нет туалетного столика, — улыбнулся Игорь.

Надо сказать, что шкатулка эта тридцать пять лет до самой смерти мамы лежала у нее в шкафу в родной коробке, доставалась исключительно в годовщину родительской свадьбы и показывалась гостям только из маминых рук…

Игорь с Аннушкой посидели, выпили по рюмочке этой кизиловой настойки. Дополнительных денег за свою работу гордая женщина взять не захотела. Сказала, что ей приятно было писать портрет, думает, что удалось раскрыть характер. Игорь вглядывался в шкатулку, стоящую на столе, и один раз ему показалось, что заметил усмешку, так часто виденную им в зеркале.

— Здорово, Анна Семеновна, угадали меня, вычислили, бес проглядывает, честное слово!

— Значит, и вправду получилось, — обрадовалась она.

На улице раздался гудок — это Михалыч возвратился с заработков.

— Ну, мне пора, еще раз спасибо, через неделю мама с папой будут любоваться вашей работой.

— Храни вас бог, счастливого пути!

До Васильевского доехали быстро. Игорь показал Михалычу шкатулку.

— Знаменито, командир, прям как живой, гляди, старики твои довольны будут.

— Надеюсь, скоро уже дома буду.

— Да, — задумчиво ответил Михалыч.

Дома он показал свой портрет тете Поле. Ей очень понравилось, а дочка Валя долго смотрела — похож-то как. Вале он когда-то помог поймать упущенного ею поросенка, и она боготворила его. Проступок грозил девчонке суровым наказанием, а он не только поймал беглеца в роще, но и матери ничего не сказал — такое не забывается.

На следующее утро Игорь проснулся и понял: вот он, последний его маршрут. Михалыч, как всегда, был у ворот, рабочего теперь у них не было, и шоферу платили полставки за дополнительную работу, экономило начальство.

Двое суток пролетели незаметно, они доделали последний планшет и вернулись без приключений.

— Ну, будь, командир, думал, дадут мне тебя отвезти в Иваново, нет, нашли дело — кого-то на контроль везти, мать их!

— Бывай, Михалыч, дорогой! Мне с тобой хорошо работалось. Теперь у тебя другое начальство будет.

— Такого, как ты, не будет, не злой ты и не жадный, а это в редкость.

— Ладно, старина, а то я расплачусь, пойдем, добьем бутылочку у меня.

— И то, на посошок тебе.

И они выпили, эта странная парочка — седой, умудренный опытом шофер-фронтовик и молодой самоуверенный студент, игрою судьбы занесенный в эту деревню.

Проводил он Михалыча и лег спать, последний раз в своей горнице. «Нет, в нашей с Танечкой горнице», — думал он, засыпая.

РАСЧЕТ

«Вот и кончилась твоя экспедиция, Южинский, завтра дома будешь — у мамы с бабушкой. Грузовик, на котором ехать в Иваново, будет только днем, а персональной машины нет теперь у тебя», — ворчал Игорь, собирая в рюкзак казенные вещи. Надо было все сдать, получить расчет и попрощаться со всеми. Денег он получил прилично, даже кусочек отпускных дали. А вот с премией пролетел. Он, конечно, не доработал до конца, но хотя бы частично компенсировали. Нет, сэкономил Малышев, курочка по зернышку клюет. Да хрен бы с ними, как говорил Михалыч, нехай подавятся! Сдал все — и заветную ксиву, без этого не рассчитывали. А жаль — может, она и пригодилась бы в дороге. С пустым рюкзаком зашел в камералку.

— Милые дамы, вынужден оставить ваше прелестное общество, зовут дела образования.

Ему пожелали успехов в учебе, а Сулеймановна, к которой отдельно заглянул, еще раз посетовала, что отказался от ее предложения. Но удачи пожелала. Вернулся домой, по дороге прикупив конфет и бутылочку кизиловой. Идти в домашних брюках и непривычных сандалетах было как-то странно. Но надо было привыкать, Малая Бронная — это тебе не Васильевское и не Пестяки.

Дома полностью рассчитался с тетей Полей и даже премию выдал ей — Южинский не Малышев ведь, а тетя Поля как мать родная была. Сели за стол и Валюшку посадили, взрослые выпили по рюмочке, потом все почаевничали на прощание. Наконец, Игорь встал, надел рюкзак — все уже собрано было.

Тетя Поля неожиданно перекрестила его на прощание:

— Храни тебя господь, Игорь, извини, если что не так.

— Тетя Поля, так я же неверующий, и, вообще, это ты меня извини, неряху, да и за выпивки тоже…

— Господь с тобой, он все видит, а ты хороший мужик, дай бог счастья.

— И тебе, я ж у тебя как дома был.

Так Игорь и покинул дом, где прожил полевой сезон, где познал радости и горести любви, где… Да очень многое познал, о чем и понятия не имел раньше.

До Иваново доехали быстро, повезло, что в кабине шофер ехал один и не пришлось Игорю трястись в кузове. Поезд на Москву уходил ближе к ночи, он с трудом достал билет в общий вагон и пошел в вокзальный ресторан ужинать. Вид у него был вовсе не ресторанный. Официантка было начала разговор на эту тему, но Игорь прервал ее:

— Возвращаюсь с госзадания, а костюм и галстук в шкафу в Москве. Принесите мне кусок хорошо прожаренного мяса с гарниром, какой-нибудь овощной салат, двести грамм коньяку и бутылку «Боржоми».

И, чтобы снять все сомнения, добавил:

— И замените бокалы, они у вас плохо вымыты.

Да, это был уже не тот Игорек, который весной приехал сюда. Официантка исчезла и через четверть часа принесла все, и даже новые бокалы. Игорь с аппетитом поужинал, выпил коньяк и с удовольствием закурил трубку.

Подошла официантка

— Что-нибудь еще?

— Нет, посчитайте.

Получив счет, расплатился с царскими чаевыми, встал и бросил изумленной сорокалетней тетке:

— Всего доброго, девушка, а бокалы мойте тщательно!

Ночной почтово-багажный поезд, да еще общий вагон — это можно пережить только когда тебе девятнадцать и сам черт тебе не брат. Игорь вышел на Ярославском вокзале и взял шикарное такси «ЗиМ», в котором был дорогой тариф, поэтому его редко брали.

Подъехали к Малой Бронной, и только таксист хотел развернуться на Садовой, как Игорь увидел свою бабушку, переходящую улицу. Он велел остановиться, расплатился и вышел. Бабушка с молодости была близорука, она не увидела его, даже когда поравнялись.

— Бабуль, здравствуй!

Она прищурилась, вглядываясь, затем вскинула руки:

— Игоречек! Родной! Вернулся, живой, а как ты себя чувствуешь?

— Нормально, нормально, — и обнял он свою дорогую бабулю.

— Ты такой небритый, ох, ты что, бороду отпустил?

— Отпустил, а разве плохо?

— Потом, дома посмотрю, а мне надо в магазин, купить кое-что, ты подождешь меня?

— Зачем? Я с тобой!

Они вместе зашли в магазин, Игорь сложил все покупки себе в рюкзак, добавил еще бутылку коньяка и отправился с бабушкой домой. С интересом присматривался к изменениям, что произошли за лето: вон табачный ларек заменили, изгородь на бульваре покрасили…

Было воскресенье. Бабушка открыла дверь в комнаты — жили они в коммуналке — и сказала:

— Смотрите, кого я привела!

Родители бросились обнимать своего ненаглядного малыша.

— Сейчас обедать будем, — сказала мама, — у меня все готово.

— Погодите, мама, папа. Минутку! — и он достал из рюкзака сверток со шкатулкой. Игорь знал, что родителям понравится, но такого не ожидал — и мама, и папа, и бабушка, и даже десятилетний братишка разглядывали и читали надпись. А мама даже погладила блестящую поверхность:

— Это надо спрятать, такую прелесть надо беречь.

Сели обедать, Игорь поставил коньяк на стол.

— Батя, давай тяпнем со свиданьицем?

— Ну, давай, если ты такой большой вырос, — усмехнулся отец.

Достали рюмки, Игорь принялся разливать.

— Мне чуть-чуть, и себе много не наливай, и папе тоже, — мама оставалась собой при любых обстоятельствах.

Выпили, даже бабушка пригубила, и начались расспросы. Игорь рассказывал, стараясь обходить такие эпизоды, как болото и молния, нажимал на смешные моменты, и, разумеется, даже не упомянул Таню. И когда отец спросил, как та женщина, которая приезжала с поздравлениями, безразлично ответил, что уехала давно, с детьми что-то.

— Ты там много выпивал? — неожиданно спросила мама.

— Что ты мам! Ни в коем разе, так, иногда, с коллегами.

— Ну, смотри, ты как-то по-залихватски рюмку опрокидываешь.

— Твой сын вырос, мама, пойми, ведь я работал первый раз в своей жизни и людьми даже командовал.

— Командир ты наш родненький, а для нас ты все равно Игоряшка маленький, — сказала бабушка со слезой в голосе.

Выйдя из-за стола, принялся Игорь звонить приятелям, но день был воскресный, и все развлекались вне дома. Он застал только своего школьного дружка Толика, да и тот уходил на день рождения к подружке.

— Старик, я приглашаю тебя позавтракать завтра в «Национале», — сказал Игорь.

— Годится, завтра на углу Бронной в десять, идет?

— Идет, только не проспи и не перебери сегодня, — и положил трубку.

— Опять выпивка, не нравится мне это, Юлечка, — это вполголоса сказала за его спиной бабушка маме.

— Я вижу, мама, вырос мальчик, но нужен, конечно, глаз да глаз…

После ванной молодой организм, не спавший всю ночь, дал о себе знать, и Игорь завалился спать.

Утром Толик оглядел его внимательно. Игорь — в модном пиджаке, в белой сорочке с цветастым галстуком, с бородкой и трубкой — произвел на него впечатление.

— Ну, ты таежный волк, Джек Лондон этакий, — и добавил парочку нецензурных выражений.

Болтая, они дошли до «Националя» под рассказы Игоря. Понедельник — день тяжелый, в ресторане было почти пусто, только в дальнем углу завтракали две парочки иностранцев. Друзья сели у окошка, подошел вальяжный официант.

Заказали никогда не пробованные жюльены — название понравилось, рыбки, огурчиков и графинчик водки. Продолжили беседу. Игорь, в отличие от домашнего рассказа, наоборот, нажимал на опасности и в подробностях описывал их, даже сгущая краски. И тут Толик спросил:

— А как там было насчет этого дела? — и сделал непристойный жест.

— Так, было кое-что, местный контингент, пейзанки…

В их среде было принято рассказывать о своих успехах, даже хвастать своими победами. А тут взрослая, красивая и замужняя… Но Игорю и в голову не пришло хоть намеком упомянуть о Тане, пусть уж лучше Толик считает его растяпой и слабаком.

После завтрака друзья расстались, и Игорь поехал в институт в общежитие. Он уже знал номер своей новой группы, но только номер, а не людей. Поэтому пошел к старой группе, справившись, где они, у коменданта. Многие иногородние и один москвич были уже на месте, его встретили радостными криками и ехидными комментариями про бороду. Выяснилось, что Карен Арзуманян привез из дому целую бутыль классного вина. Игорю немедленно налили. Он выпил и изумился — никакого вкуса, как вода. Игорь знал, что дед Карена, живущий в горной деревушке, большой мастер по винной части, и свое неприятие вина очень расстроило его. Для порядку похвалил он выпитое, а про себя решил: «Хватит водку жрать каждый день, такое вино, а пить его не могу, то есть не то что не могу, а вкус пропал у меня».

Обратно он ехал в электричке один, надо было собрать книги и тетради на завтра, как-никак первое сентября. В полупустом вагоне снова разыгрался обычный диалог с самим собой.

— Ну что, Южинский? Новый учебный год и новая жизнь? А любовь твоя где?

— А она при мне, во мне, никуда не делась.

— И ты не хочешь ее найти?

— Почему, вот узнаю телефон и адрес в справочном столе…

— И что? Позвонишь или с букетом заявишься?

— Не знаю. С букетом, ясно, нет, а позвонить…

— А тебе это надо? А ей? Ведь у нее есть твой телефон, ты же знаешь.

— А вдруг она его потеряла?

— Так будешь звонить, предложишь тайные встречи? Где? В своей комнате в общежитии или у нее, когда мужа и детей дома нет? Этакий экстремальный адюльтер?

— Ты опять? Почем я знаю?

— Все ты знаешь, завтра начинается новая жизнь. В понедельник нельзя, а завтра как раз вторник!

— Как так?! я не могу ее забыть, понимаешь?!

— И не надо, пусть останется в памяти как счастливейшие минуты твоей жизни, но в памяти и не больше.

— А дальше как? Как мне жить?!

— А просто! Что там у вас поется в институтской песне? На то она и первая любовь, чтоб вслед за нею шла очередная? Вставай, Южинский, и иди — приехал уже. И в Москву, и вообще…