Михаил Пархомовский: Зиновий Пешков

Loading

Все было сделано согласно его желанию: он был похоронен на русском кладбище и был отнесен туда легионерами, которыми он командовал, доблесть и честь которых он успел узнать и в которых всегда верил.

Зиновий Пешков

Oб удивительной жизни Ешуа Золомона Мовшева Свердлова, cтавшего Зиновием Алексеевичем Пешковым, и необыкновенных людях, с которыми он встречался

Михаил Пархомовский

Пролог

Он почувствовал себя плохо в воскресенье, и оно стало для него последним. Зиновий Алексеевич отказался от санитарной машины и в такси отправился в американский госпиталь в Нейи — тот самый, где полвека назад ему ампутировали правую руку. Он обрадовался, когда узнал, что женщина, принимавшая его, родилась, как и он, в Нижнем Новгороде, а старшая медицинская сестра — тоже русская… Чувствуя, что умирает, попросил вызвать своего друга, православного священника Николая Оболенского: «Он закроет мне глаза. И пусть у моего гроба будут легионеры…»

Зиновий Алексеевич скончался на следующий день, в понедельник. В медицинском заключении о смерти говорилось:

Двадцать седьмого ноября тысяча девятьсот шестьдесят шестого года в двадцать один час пятьдесят минут скончался проживающий в Париже, 16-й округ, улица Лористена, 107, Зиновий Пешков, Посол, кавалер ордена Большой крест Почетного легиона, военной медали и Креста войны 1914–1918 гг., родившийся в Нижнем Новгороде, Россия, 16 октября тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года <…> Протокол составлен двадцать восьмого ноября сего года в пятнадцать часов тридцать минут по заявлению Жоржа Ландье <…>, который по прочтении настоя-щего акта подписал его с нами, Морисом Тисье, государственным чиновником, представляющим мэра.

В тот же день в госпиталь прибыл господин Жорж Галишон — директор кабинета де Голля, чтобы от имени президента республики склонить голову над телом покойного.

30 ноября в 10 часов состоялся вынос тела Зиновия Алексеевича из часовни госпиталя. В полдень началось торжественное отпевание в русской православной церкви на улице Дарю. Под ее сводами был установлен гроб, внесенный восемью легионерами в парадной форме — белые кепи, красные эполеты. Вслед за гробом появились закрепленные на трех подушках награды генерала Пешкова и знамена русских добровольцев обеих мировых войн, ярко выделявшиеся на фоне икон, украшенных золотом.

Свеча, горевшая в изголовье гроба, освещала то, что он брал с собой в могилу, — портрет Алексея Максимовича Горького, Военную медаль и Большой крест Почетного легиона.

Архиепископ Георгий, которому помогал князь Николай Оболенский, бывший участник Сопротивления, принявший церковный сан, отслужил заупокойную, сопровождаемую тихим пением хора собора Святого Александра Невского.

На эту последнюю встречу с послом и генералом Франции явились представители армии, дипломатического корпуса, политические деятели и деятели культуры. Лицом к хору сидел господин Кув де Мюрвиль, представлявший генерала де Голля, правительство и министерство иностранных дел Франции, в котором служил генерал Пешков. Рядом находились: генерал Катру — магистр ордена Почетного легиона; генерал Дио — генеральный инспектор сухопутных войск, представлявший господина Мессере; полковник Вадо — представитель Иностранного легиона.

На траурной церемонии были многие верные друзья. Одни из них остались неизвестными, имена других были названы в некрологах: господин Христиан Фуше — министр Националь-ного образования, господин Массильи — бывший министр иностранных дел, графиня де ла Рошефуко, господин Анри Бонне, господин Гастон Палевский, послы Австрии и Японии, мадам Бетуар, представлявшая генерала Бетуара, Эдмонда Шарль-Ру, Сергей Лифарь.

По окончании церковной службы последние почести были отданы отрядом военных и оркестром. Затем похоронный кортеж направился в Сент-Женевьев де Буа, где останки Зиновия Пешкова были преданы земле на русском кладбище. Здесь, близ монумента, воздвигнутого Союзом иностранных боевых офицеров французской армии, под непрерывным дождем, господин де Норк, президент Ассоциации ветеранов французской армии иностранного происхождения, а затем — посол Франции Жан-Франсуа Шовель напомнили присутствующим военную и дипломатическую карьеру покойного. Они взволнованно попрощались со своим другом.

После исполнения псалмов тело покойного было опущено в землю легионерами, и в это время раздались звуки «К усопшим» и «Скорбим».

На надгробной плите в память княгини Вики Оболенской, казненной немецкими фашистами, появилась вторая надпись: Зиновий Пешков, легионер

В последние годы жизни из всех его ценностей самыми дорогими для него остались Россия и служба в Иностранном легионе. Поэтому те, кто близко знал генерала Пешкова, не были удивлены распоряжениями о похоронах. Все было сделано согласно его желанию: он был похоронен на русском кладбище и был отнесен туда легионерами, которыми он командовал, доблесть и честь которых он успел узнать и в которых всегда верил.

Во французских газетах и журналах появились десятки некрологов. В них кратко рассказывалось о необыкновенной жизни Зиновия Алексеевича, описывались похороны. Авторы некрологов были единодушны во мнении, что З.А. Пешков прожил поразительную жизнь.

«Он был одной из самых необычных фигур французской армии», — писала «Паризьен».

«Его карьера, необычная и волнующая, измеряется расстоянием от солдата-легионера 2-го класса до корпусного генерала и посла Франции». Это — из «Кепи блан».

«Свое французское гражданство он завоевал пролитой кровью, его подтвердило признание самых высоких авторитетов страны», — писала «Фигаро».

«Не стало Зиновия Пешкова — большой личности, яркой краски в палитре Свободной Франции», — отозвалась «Монд».

Склоним и мы голову перед прахом достойного выходца из России, твердые принципы которого не были сломлены многочисленными превратностями судьбы.

В Соединенных Штатах с Горьким[1]

Вопрос о поездке Горького в Америку возник в начале 1906 года в связи с очередной угрозой ареста. Цель поездки заключалась в агитационной кампании против предоставления царскому правительству займов, которые должны были пойти на подавление революции, а также в сборе средств для подпольной партийной работы.

На роль секретаря Горького был выбран Николай Евгеньевич Буренин. Трудно было угадать за интеллигентной внешностью этого талантливого музыканта организатора военно-технической групппы при ЦК партии.

Воспоминания Буренина об этой поездке хранятся в Архиве Горького и опубликованы не полностью — красным карандашом цензора вычеркнуто почти все, относящееся к З. Пешкову.

Гигантский пароход «Кайзер Фридрих-Вильгельм Великий» прибыл в Нью-Йорк 28 марта 1906 года. Встретить знаменитого писателя пришло множество народа. В каюту Горького прорвались представители печати и разных партий. Набралось столько людей, что негде было не то что сесть — даже стоять. Напористые американцы, не обращая внимания на шелковую обивку, влезали на спинки диванов, теснили друг друга и головами упирались в потолок. Между ними, расталкивая их, появился молодой человек небольшого роста, с черными курчавыми волосами, в пенсне на черном шнурке, одетый в черную курточку с высоким воротом, какие в то время носили русские семинаристы. Глаза у него горели. Видно было, что он ничего другого вокруг не замечает и ищет только Горького. Увидав, бросился к нему, забыв обо всем окружающем. Встреча их была очень трогательной. Горький прослезился и лаского обнял молодого человека.

Это был Зиновий Пешков. По дороге из Канады в Америку он потерял все деньги, кое-как прорвался, несмотря на финансовый ценз, через тамошний кордон. При этом ему пришлось поменять имя и фамилию. Теперь он был Николаем Заволжским. Познакомившись с американцами, их бытом, вечными заботами о бизнесе, он невзлюбил такую жизнь и самих обитателей страны, с недоверием и скепсисом воспринимал проявления восторга, с которым в Штатах встречали Горького. Как ни отмахивался Зиновий от репортеров, по некоторым его ответам они кое-что узнали, а эмоциональность его встречи с Горьким пошла на украшение их статей.

Во всех многочисленных корреспонденциях, посвященных приезду знаменитого писателя, много места было уделено необычной биографии его «приемного сына», их встрече и, разумеется, фотографиям. Акцент делался на заключении Горького и Зиновия в нижегородской тюрьме, а белые пятна в жизнеописании последнего восполнялись воображением. Одна из заметок, опубликованная на-кануне приезда писателя, была снабжена заголовком: «Приемный сын ждет приезда Горького».

Николай Евгеньевич собрал все газеты, которые писали о Горьком. Они хранились в так называемом Кабинете творчества Института мировой литературы. Впрочем, вернее было бы сказать «охранялись» — уж очень по-военному решительно сотрудница этого кабинета отказывалась показывать сочинения американских газетчиков начала века. Но из воспоминаний Буренина часть сенсационных «секретов» открывалась — описание самого Горького, какие у него глаза, нос, рот, усы, с точностью был назван его рост –5 футов 12 дюймов, как он был одет.

В первый день у Горького перебывало более ста репортеров, не считая представителей разных организаций и фирм, не менее ловких, чем сами репортеры.

Конечно, Зиновий, и тем более Николай Евгеньевич, который не знал английского языка, — никогда не исполнявшие обязанностей секретаря, совершенно терялись в этом вихре энтузиазма, с каким встретил Нью-Йорк Горького и Андрееву. Не обошлось и без крупных ошибок. За одну из них им здорово влетело. Они отказали в приеме некоему Оскару Штраусу, известному миллионеру, бывшему когда-то американским послом в Турции. Пришлось на следующий день ехать к нему извиняться. Он великодушно простил, но пользы от этого было мало. Газеты, конечно, не преминули отметить сей промах.

На следующий день Горький в качестве почетного гостя был на обеде в клубе писателей. Марк Твен сидел слева от него, а Зиновий — справа. В течение всего обеда Твен и Горький поддерживали оживленный разговор, причем, — как писала газета «Трибюн» в своем отчете об обеде, — молодой Пешков выступал в качестве переводчика. Роберт Хантер заявил, что этот обед объединяет всех тех, кто на стороне русского народа, сражающегося за свободу. Он сообщил также об организации американского комитета, цель которого — сбор средств для России. «Основная идея, — говорил оратор, — заключается в том, чтобы помочь русским добиться такой свободы, за которую сражались наши отцы, и плодами которой мы пользуемся уже свыше ста лет — это свобода слова, печати, собраний, голосования, а также свобода религий или совести»[2].

Марк Твен горячо приветствовал Горького, Алексей Максимович произнес теплую речь о Марке Твене.

Горький и Зиновий были в черных тужурках, а все американцы — во фраках, что подчеркивало торжественность встречи писателя с американскими коллегами.

Социалист-миллионер Вильшайер, у которого работал Зиновий, устроил в честь русского гостя большой прием. «Когда Горький вошел, — вспоминает Николай Евгеньевич, — все взоры обратились на него. Около него немедленно образовалась группа избранных, возглавляемая хозяйкой дома. На остальных не обращали внимания, нам даже не предложили сесть. Мы чувствовали себя совершенно лишними. Зиновий был при Горьком — все время переводил вопросы к нему и ответы Горького»[3].

На этом банкете Горький познакомился с Гербертом Уэллсом. Несколькими днями позже состоялось знакомство с физиком Резерфордом.

После банкетов и в промежутках между ними происходили многочисленные митинги с выступлениями Максима Горького. Они очень привлекали американскую публику. Горький говорил не только о русской революции. На еврейском митинге в Нью-Йорке, состоявшемся 12 апреля, он, всегдашний защитник евреев, искренно пел им осанну:

В продолжении всего тяжкого пути человечества к прогрессу, к свету, на всех этапах утомительного пути еврей стоял живым маяком, на котором гордо и высоко разгорался над всем миром неослабный протест против всего грязного, всего низкого в человеческой жизни, против грубых актов насилия человека над человеком, против отвратительной пошлости и духовного невежества <…> Евреи нарушают покой сытых и самодовольных <…> Своей энергией и воодушевлением они внесли в жизнь огонь и неутомимое искание правды[4].

Собравшиеся ощущали гордость за свой народ. И Зиновий, хоть и принявший православие, не мог не разделять это чувство. Об энтузиазме толпы можно судить по таким строкам Буренина:

На последнем митинге ее было особенно много. Все наши усилия были направлены к тому, чтобы не оторваться от Горького и оградить его от толпы. На Зиновии была пелерина, в которой он так запутался, что перед оказался сзади, шляпа слетела, пенсне упало и разбилось. Я был не в лучшем положении — часть пуговиц отлетела от моего пальто[5].

Прервал пропагандистское турне Горького разразившийся скандал: поскольку Горький и Андреева состояли в гражданском браке, те, кому это было выгодно, дали в газеты сенсационные сообщения, будто он приехал в Америку с женщиной сомнительного поведения, оставив дома жену и маленьких детей. Опубликовали даже сфабрикованную фотографию женщины с пятью детьми, «брошенными» Горьким.

Весть о «моральной неустойчивости» Максима Горького разлетелась мгновенно. Когда он со своими спутниками вернулся с митинга, их даже не впустили в отель: хозяйка, лицо которой пылало «благородным негодованием», гневно восклицала: «No come in! No come in!» (Не входите!) При этом она смотрела на Марию Федоровну с крайним презрением и возмущением и злобно показывала своим бывшим постояльцам на выброшенные в вестибюль вещи.

На обеде в клубе писателей. Сидят (слева направо): Зиновий Пешков, Максим Горький, Марк Твен

Пришлось искать другой ночлег, и Буренину с Зиновием удалось устроить Марию Федоровну с Алексеем Максимовичем в клуб писателей. Эта операция производилась втайне, но при перевозке вещей Буренин заметил, что их кэб преследуют. Опытные конспираторы, они нашли выход из положения — отвезли багаж на Пенсильванский вокзал и сдали его на хранение, а затем «исчезли» в сабвэе (метро). Они пробежали сложными подземными ходами и вскочили в поезд. На первой же станции, убедившись, что они «чисты», что преследователь их потерял, вышли из сабвэя и отправились в первый попавшийся отель.

«Было 5 часов утра, – писал Николай Евгеньевич, — но нас впустили и почему-то отвели огромный номер… вероятно потому, что я был во фраке и лакированных ботинках, Зиновий же — в только что сшитом черном френче, в белоснежном воротничке и в необычайной накидке вместо пальто… Когда китаец (служащий отеля. — М.П.) вышел, мы переглянулись с Зиновием, невольно расхохотались и только тогда поняли всю трагикомичность нашего положения. Наутро, прочтя газеты, мы узнали, что Горький со своей «подругой» будто бы уехал в Пенсильванию. Значит, план удался — все следы заметены!»[6]

Между тем скандал разрастался. В газетах появились карикатуры, а на фотографии Горького с Андреевой и Зиновием был такой текст: «Вот та женщина, которую М. Горький ввез в Америку как свою жену». От Марии Федоровны старались скрыть положение дел, но она догадывалась. Во время одной из бесед Горького с молодыми писателями она, переводившая на французский, вдруг встала, попросила Зиновия ее заменить, сама же, улыбаясь, вышла из гостиной, а в соседней комнате, куда поспешил за ней Николай Евгеньевич, упала без чувств.

Мария Федоровна Андреева. Портрет работы И.Е. Репина, 1905 г.

На следующий день пришло письмо от некой Престонии Мартин, предлагавшей свое гостеприимство: «Я не могу и не хочу позволить, чтобы целая страна обрушилась на одинокую, слабую молодую женщину». Вначале Алексей Максимович и Мария Федоровна были приняты в нью-йоркской квартире Мартинов, а Буренин и Пешков сняли номера в соседнем дешевом отеле «Парадиз». К этому времени стала очевидной необходимость знания Зиновием не только языка, но и американской действительности. Горький предложил ему переселиться к нему, и Зиновий ушел от Вильшайера. Живой и улыбчивый 22-летний крестник вносил дух бодрости, непосредственности. Алексей Максимович относился к нему с ласковой снисходительностью, Мария Федоровна — даже с нежностью.

Позже они надолго поселились в имении Мартинов в Адирондаке, близ границы с Канадой. Все четверо умели не только работать, но и веселиться и превращать жизнь в праздник. В один из дней, когда пришло известие от Красина, что выиграно крупное денежное партийное дело, Буренин сел к роялю и заиграл веселый кэк-уок. Зиновий очень ловко стал подражать исполнителям негритянских танцев, к нему присоединились хозяева дома, горничная, негритянка-кухарка, Горький, Мария Федоровна. Танцуя, все выбежали в сад и там продолжая отплясывать: гости — на русский лад, американцы — по-своему.

Узнав, что Горький и Мария Федоровна любят музыку, Евгеньич, как его называли друзья, поехал в Нью-Йорк за нотами и привез всего Грига. Выбор оказался более чем удачным: в течение 2–3 месяцев Буренин почти каждый вечер исполнял вещь за вещью, и его не уставали слушать.

О жизни в Адирондаке Горький рассказал в письме к Екатерине Павловне.

Живу я в лесу, в очень пустынной местности, от ближайшего города — Елизабеттауна — 18 миль, но американцы приезжают смотреть на меня. Зайти в дом — боятся, знакомство со мной компрометирует. Ходят по лесу, ожидая случайных встреч. Живем мы впятером: я, Зина, один русский, приехавший со мной в качестве секретаря, профессор физики мисс Брукс, милая старая дева. Прислуги нет, готовим сами и все делаем сами. Я — мою посуду, Зина ездит верхом за провизией, профессор варит чай, кофе и т.д. Иногда я стряпаю — делаю пельмени, варю щи и прочее. Встаем в семь часов, в восемь я уже работаю — до 12, в час — обед, в 4 — чай, в 8 — ужин и до 12 работаю. Товарищ русский кончил консерваторию по классу рояля и очень хорошо играет. Концерты от 6 до 1/2 восьмого. Изучаем скандинавскую музыку: Грига, Оле Ольсена, Шитта и др.

Недалеко от нас философская школа, коя функционирует только летом три месяца в году. Ее основал профессор Дьюи. Читают в ней случайные люди, систематических курсов нет. Недавно читал Джеймс, психолог, которого здесь чтут как звезду первой величины. Познакомился я с ним — ничего, старик славный. Очень хорош Гиддинг, социолог, мы с ним в дружбе… Английская культура удивительно интересна. Меня в ней поражает — политическая свобода рядом с полнейшим рабством духа. Живут — дыханием мертвецов. Преклонение перед авторитетом — дикарское[7].

Общаться с этими учеными Горькому помогал тот же Зиновий.

Здесь, в Адирондаке, Горьким были написаны пьеса «Враги» и повесть «Мать». Последняя была особенно близка Зиновию — бывшему нижегородцу-революционеру. Всю свою жизнь, более чем богатую драматическими перипетиями, он хранил у себя несколько рукописных страниц повести.

Путешествие в Новую Зеландию. «Страна Надежд»

Тридцатого сентября 1906 г. Горький с Андреевой и Бурениным покидают Америку и направляются в Неаполь. З. Пешков еще на какое-то время остается в Штатах. Снова бродяжничает. С отвращением пишет Алексею Максимовичу о выборной кампании; приводит натуралистические зарисовки тюрьмы и места казни, открытых для посещения любопытных, публичных домов, которых здесь невиданное количество.

Здесь нет человека и нет ничего человеческого, — заключает Зиновий свою характеристику Окленда — пригорода Сан-Франциско, где он ждал рейса в Новую Зеландию. С какой целью он туда направился, и почему была выбрана эта страна? Скорее всего, сказалась тяга к приключениям. Во всяком случае, Зиновию давно хотелось побывать в ней. О Новой Зеландии писал книгу его нижегородский друг Израилевич, у которого Зиновий одно время жил на квартире.

Вместе с другими безденежными пассажирами он пересекал тропики, находясь на палубе, терпя жару и лишения. Кормили «ухой» из рыбьих хвостов, насмехались. В память о стоянке на Гавайских островах остался альбом фотографий. Альбом был подарен Максиму и до сих пор хранится у Марфы Максимовны. С одной из следующих стоянок, на островах Самоа, Зиновий отправил Алексею Максимовичу открытку, на которой изображены воины с большими ожерельями из акульих зубов. На штемпеле дата — 3 декабря 1906 г.

В столице Новой Зеландии Веллингтоне, куда наконец прибыл Зиновий, стояла жара. В кошельке было пусто. И Зиновий с Николаем — они путешествовали вдвоем — не сразу бросились осматривать достопримечательности. Искали работу сами — просить помощи у влиятельных веллингтонцев, к которым у Зиновия были рекомендательные письма, не хотелось. На что жить и как отложить деньги на обратную дорогу? Зиновий бережливостью не отличался и первый же свой новозеландский доллар потратил на покупку барабана у аборигенов — маори.

Спустя некоторое время его жизнь в Зеландии входит в свою колею. В ответ на просьбу Алексея Максимовича прислать «что-нибудь, знакомящее с нею» Зиновий отправляет «Иллюстрированный путеводитель по Веллингтону» с изображением маори, их быта и танцев.

Содержательное и более чем теплое письмо шлет Зиновий Марии Федоровне — своей «названной родительнице»:

Я так стосковался, измучился! Первый радостный день был, когда получил письма. Милая, родная моя, как рад я, что не забыла меня и любишь <…> Плохо живется. Прожил в Окленде — это самый большой город Новой Зеландии — немного — мертво. Такие мрачные тягостные будни кругом, повсюду. Какое-то жалкое бледное существование. Надел сумку на спину, взял в руки палку и пошел. Ходил долго, исходил много…

Сколько красивых мест я прошел! Интересные, дикие, незаселенные места. Высокие горы, кипящие озера, пропасти, гейзеры, вулканы; людей нет, нет и нет. А где есть, там убого, тоскливо. Смотришь здесь на жителя, и хочется потрогать его руками — живой ли, или просто набитое и заведенное чучело. Все жители довольны жизнью своей. Их «кантри» самая лучшая. Жалкие бараны, глупые овечки — чем они счастливы? Церквей здесь масса. «Армия спасения» имеет успех. Во всех городах у них ночлежки и оркестры. Ночлежки свои они называют «Пипелз Пэлес», очевидно, уверенные, что лучшего представления о Народном Дворце здешние жители не имеют.

У меня свои думы, мечты, и жить мне есть чем. Если бы даже посадили меня в тюрьму на год, не дали бы ничего читать, у меня хватило бы чем жить. А минутами хочется, ужасно хочется жить <…> всем своим существом, всем, что есть во мне. Знаешь, я, пожалуй, писать буду. Вот побольше поживу, испытаю и, если не пропаду так как-нибудь невзначай, расскажу что-нибудь.

Работаю в порту крючником. Таскаю ящики, тюки — ничего, не трудно. Хорошо очень океан гудит. Очень грязно живут здесь. Противно прямо. Об уважении к человеческой личности здесь надо позабыть. Здесь не знают, что это такое.

Ну, крепко целую тебя, моя родная, хорошая, милая.

Твой Зина.

Как соскучился по музыке, ужасно! Присылай газет, книжек, прошу[8].

Горький в этот период поддерживал Зиновия не только морально («Не вешай носа, Зинка!; Очень ты мне близок, знай!»), но и материально. В письме от 8 февраля Алексей Максимович выясняет у Ладыжникова, посланы ли деньги Зиновию. Впрочем, образ жизни крестника не всегда нравился Горькому, и полтора месяца спустя он распоряжается: «Зиновию — не посылайте ничего. Будет»[9]. Через два месяца в письме к Ладыжникову говорится: «Приехал блудный сын мой Зинка, очень интересно говорит о Новой Зеландии и разных дикарях. Славный парень, но все еще бездельник»[10].

Вряд ли справедливо видеть в новозеландских приключениях Зиновия только безделье. Однако перед Горьким его защищать ни к чему — мало ли что бывает между близкими людьми. Уже через несколько месяцев после приезда Зиновия на Капри Алексей Максимович напишет: «Здорово растет мой хороший Зинка[11]

Поездку в Новую Зеландию Зиновий описал в рассказе «Страна надежд». Можно, конечно, придраться к некоторой вычурности стиля, но нельзя не увидеть в рассказе поэзии и мысли:

Тревожная, мятежная и радостная — игра чудовищных сил стихий со смелой волей и разумом человека. И убрал Бог дождь, остановились потоки, просторнее стал путь, и легче дышать. Драгоценными каменьями горят звезды в небе. Гривой морских чудовищ кажутся гребни волн…

Вот старый матрос оперся на швабру и влюбленно смотрит в даль океана: глаза сузились, собрались змейками морщины на висках… Вот он прыгнет в море и верхом на швабре поскачет, будет прыгать с одной волны на другую, играя с морем, как Тритон…

«Вы едете в Страну Надежд, — рассуждает один из пассажиров, — …все вы хотите найти там легкую жизнь, устроенную другими людьми. У вас нет энергии, нет силы творчества. Вы — слабые, бессильные, напуганные жизнью, но жадные до легкого труда и денег… У вас не было сил, чтобы бороться за свое право на жизнь в своей стране»[12].

Рассказ кончается так:

На самом краю кормы, на полу, лицом к морю уселись два кочегара — туземцы с Гавайских островов. Один играет на гитаре, а другой, наклонившись близко к нему и чутко ловя звуки, поет какую-то дикую, странную, визгливую песню, которая извивается по морю и догоняет убегающие волны…

Плещется море о берег парохода. Он уверенно идет вперед, глубоко врезаясь в темные воды, залитые тусклым светом луны.

Чувствуется могучая, непобедимая сила в этом движении вперед.

Тонкие хрустальные кружева пены собираются вокруг парохода, ударяются, разбиваются и уносятся вдаль…

А впереди Страна Надежд…[13]

Общественная работа в пользу Советской России

В 1921 г. Горький выезжает в Берлин — нет ни сил, ни нервов бороться с советской властью, спасая ученых, интеллигенцию, раввинов; нужно лечиться — борьба с большевистским террором подорвала его и без того слабое здоровье. Здесь, в Германии, они вновь находят друг друга, и Горький предлагает Пешкову участие в издании нового научно-литературного журнала[14]. Зиновий должен взять на себя сношения с французскими писателями — со многими из них он был хорошо знаком — и снабжать журнал их произведениями. В одном из писем Горького называется человек (А.П. Пинкевич), который должен был платить Зиновию жалованье[15].

Зиновий снова становится близок идеям и делам Горького. Они часто переписываются, обмениваются книгами, дважды Зиновий навещает Алексея Максимовича на немецком курорте Сент-Блазиен.

Зиновий помогает публиковать в иностранной печати повесть «Мать» и статьи Горького о Ленине, революции и положении в голодающей России.

На днях вызвал сюда из Парижа Зиновия Пешкова, так называемого приемного сына моего, — пишет Горький Ленину, — он выбран секретарем международной комиссии помощи (голодающим России. — М.П.) и довольно влиятелен в этом деле. Сведения, которые он дал мне о сборе денег, очень интересны; городские и сельские коммуны Франции дают деньги весьма щедро и охотно. Немного денег дают школы. Рабочие портов Гавра и Марселя грузят целый пароход, щедро жертвует богатый юг Франции. Я убеждал Зиновия высылать деньги возможно скорее хотя бы Красину <…> Одолевают журналисты, но говорить с ними не хочу, — нестерпимо и злостно искажают[16].

Как ни остерегался Алексей Максимович, он все же попал в объектив одного из корреспондентов, который заснял целую кинопленку. На ней же оказался и гостивший у Горького Зиновий. Возмущенный писатель обратился в полицию, пленка была отобрана у владельца, и теперь отдельные ее кадры хранятся в Музее Горького в Москве.

Не следует думать, что переписка с Лениным означала прими-рение с его политикой. Характерно письмо Горького того времени к Рыкову:

Алексей Иванович!

Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством, это будет убийство с заранее обдуманным намерением, гнусное убийство.

Я прошу Вас сообщить Л.Д. Троцкому и другим это мое мнение. Надеюсь, что оно не удивит Вас, ибо за время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране.

Ныне я убежден, что если эс-эры будут убиты, — это преступление вызовет со стороны социалистической Европы мо-ральную блокаду России[17]

О своей встрече с Зиновием в декабре 1921 г. Горький писал А.П. Пинкевичу:

Был у меня Зиновий Пешков, человек весьма французский, даже — парижский, но это не мешает ему быть человеком умным и зорким. Так вот оный З. Пешков говорит, что и во Франции интерес к Востоку все растет, что людишки усиленно ищут, за что бы зацепиться, и что очень многие начинают говорить о гибели европейской культуры, за которой, — возможно, — последует политический ее распад под давлением враждебного Востока и что — потому — необходимо немедленно начать искание синтеза двух культур[18].

Был у меня майор З. Пешков (это уже из письма к Екатерине Павловне. — М.П.), все-таки это славный парень; взял определенную линию и — стойко, упрямо идет по ней[19].

В Париже Зиновий бывает неподолгу, но сразу же попадает в круг интереснейших людей. Это французская актриса Генриетта Роджерс, знакомая Горькому и Пешкову по Петрограду, где она в 1915–1919 гг. играла в Михайловском театре, ее муж — известный в свое время писатель Клод Фаррер, его друг — писатель Пьер Лоти, Алексей Толстой. Встречается с Яниной Берсон, которая замучена и мрачна, как все приезжающие из России[20]. По этому поводу Пешков пишет Алексею Максимовичу, что «русское правительство держится только на силе, и, если бы дали народу возможность свободного выбора, большевиков бы не было»[21].

Служба Зиновия после возвращения из России шла своим чередом. В начале 1921 г. его командируют в США по линии министерства иностранных дел. 25 мая он возвращается, и Амфитеатров получает от него из Парижа письмо, что служит в военном министерстве, но служба не по нем — бездеятельная, канцелярская, отягченная карьерной конкуренцией и тучами интриг: «хочу вернуться в полк». «Не успел я ответить ему на это письмо, — пишет Амфитеатров, — как, вдруг, он уже в Марокко, комендантом крепостного округа на Северном Атласе (Казбах-Тадла)»[22].

В октябре того же года Алексей Максимович, находясь на немецком курорте Сааров, сообщает Екатерине Павловне:

На днях приехал ко мне из Марокко Зиновий Пешков и сказал, что военная служба надоела ему и он хочет заняться культурной работой.

Он уверен, что вместе с Михаилом Александровичем Михайловым он мог бы организовать международную помощь русским школьникам. Помощь выразится в снабжении 30 млн. русских школьников учебными пособиями: карандашами, перьями, грифелями, тетрадями и вообще всем необходимым для обучения, кроме учебников, разумеется. Зиновий же хочет поставить дело широко, чего, вероятно, и добьется при его огромных связях в Европе — Франции, Англии — и Америке. Он уже говорил об этом с дочерью Моргана и заручился ее помощью. Настроен он очень хорошо, никакого яда против большевиков у него больше нет. — Просто: «Надо работать для России, самой живой страны». Так как

у тебя хорошая за границей репутация, он просит осведомиться: вошла ли бы ты в это дело, в русский комитет?

Не поговорить ли тебе с Ф.Э. Дзержинским по этому поводу? Подумай, может быть, напишешь Зиновию? Его адрес: 5, rue des Belles Feuilles, Paris[23].

Вскоре М.А. Михайлову самому потребовалась помощь. В своем письме, написанном на бланке со штампом «Дело помощи российским школьникам и учителям», Михайлов просит, чтобы ему самому посылали по 10.000 франков в месяц:

От меня и от Зиновия Вы знаете, что в течение 4 лет я тратил все, что имел, для того чтобы создать настоящее дело. Но в настоящее время расходы на марки, на бумагу, на секретарей и пр. настолько возросли, что я не в состоянии больше вести настоящую работу, если не буду иметь денег на расходы.

Я Вас предупреждаю об этом самым серьезным образом и заявляю, что допустить прекращения моей работы в тот момент, когда по одному моему письму разные правительства, Красные Кресты, муниципалитеты и отдельные лица начинают посылать помощь России и когда Зиновий заинтересовался им, было бы более чем нецелесообразно с точки зрения российских интересов[24].

Михайлов советует Горькому действовать через Ленина и Красина, сообщает, что им уже направлено в Россию материалов на сумму 1.500 фунтов стерлингов, что чехословацкое правительство разрешило своим школьникам адресовать свою помощь непосредственно русским школам. И далее:

9 правительств Европы и Америки и 7 Красных Крестов европейских не только симпатизируют моему делу, но и помогают мне.

Письмо заканчивается словами: «Работаем с Зиновием вовсю»[25].

Увы, у Ленина и Красина были тогда другие заботы. Существует мнение, что коммунисты усмотрели в голоде полезное для них явление, способное заинтересовать деловой мир Запада и способствовать торговым кредитам Советской России.


[1] Сын России, генерал Франции. С. 80–89.

[2] Буренин Н.Е. Как встретила Америка А.М. Горького в1906 г. (Машинопись). Май1948 г. / АГ.

[3] Там же.

[4] Агурский М., Шкловская М. Максим Горький. Из литературного наследия (Горький и еврейский вопрос). Иерусалим, 1986. 535 с.

[5] Буренин Н.Е. Указ. соч.

[6] Буренин Н.Е. Указ. соч.

[7] АГ. Т. V. C. 182–184.

[8] АГ. Неопубликованный материал.

[9] АГ. Т. VII. С. 158.

[10] Там же. C. 161.

[11] АГ. Т. XIV. С. 213.

[12] Пешков З.А. Страна Надежд // Современник. 1911. Кн. 5. С. 142, 145, 150.

[13] Там же. С. 52.

[14] «Беседа» — Журнал литературы и науки, издаваемый при участии проф. Адлера, Андрея Белого, проф. Брауна, М. Горького, В. Ходасевича. — Берлин: Эпоха, 1923–1925. № 1–7. О журнале см.: Вайнберг И.И. Берлинский журнал Горького «Беседа», его издатель С.Г. Каплун, поэт В.Ф. Хо-дасевич и другие // ЕВКРЗ. Т. 4. С. 187–207.

[15] Горький А.М. Письмо З.А.Пешкову от 29 апр. 1922 г. // АГ (неопубликованное).

[16] Горький А.М. Письмо В.И. Ленину от 25 дек. 1921 г. // В.И. Ленин и А.М. Горький: Письма, воспоминания, документы. — М., 1961. С.184.

[17] Он же. Письмо А.И. Рыкову от 1 июня 1922 г. // Из переписки А.М. Горького. — Известия ЦК КПСС. 1989. №1. С.243.

[18] Горький А.М. Письмо А.П. Пинкевичу от 22 дек. 1921 г. // АГ (неопубликованное).

[19] Он же. Письмо Е.П. Пешковой от 28 янв. 1922 г. // АГ. Т. IX. С 217.

[20] Пешков З.А. Письмо А.М. Горькому от 12 янв. 1922 г. // АГ (неопубликованное).

[21] Там же.

[22] Амфитеатров А.В. Не брат своих братьев // Сегодня (Рига). 1927. 13 июля. № 152.

[23] Горький А.М. Письмо Е.П. Пешковой от 25 окт. 1922 г. // АГ. Т. IX. С. 220.

[24]  Михайлов М.А. Письмо А.М. Горькому от 26 окт. 1922 г. // АГ (неопубликованное).

[25] Там же.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Михаил Пархомовский: Зиновий Пешков

  1. Уважаемый Михаил! Прочёл Ваш очерк о Зиновии Пешкове с большим интересом. Для меня это малоизвестная фигура, а, учитывая любовь к Горькому-писателю, Горькому-защитинику евреев, русской интеллигенции, любопытная. Если я не ошибаюсь жизнь и карьера Зиновия чем-то напоминает жизнь и карьеру одного из братьев Свердловых, который тоже прошёл путь от солдата до французского генерала. Спасибо..

    1. вдогонку. Подумалось, что Зиновий это и есть Зиновий Свердлов…

Обсуждение закрыто.