Журнал-газета истории, традиции, культуры
И экскурсовод рассказывала: «Здесь Ленин удил рыбу, а там сушил сапоги. А вот на этом месте, у костра он точил косу и однажды сказал потомственному рабочему Емельянову: «Я вас, Николай Александрович, никогда не забуду. И партия тоже».
Ирония и пафос вообще часто связаны, и в жизни, и в повествовании. Так моя ирония по отношению к оперной сцене и моему на ней присутствию незаметно перешла в рабочее состояние из созерцательного, к чужим переживаниям — из своих внутренних смешков.
И тут я задумался. Если он еще хочет есть, то от бутылочки бы не отворачивался. Если уже сыт, то он вообще не брал бы сосок бутылочки в рот. А тут нечто среднее. Что это может быть?
Мне один анестезиолог ввёл перед операцией препарат, парализующий мышцы (нужно, чтобы спонтанные сокращения не навредили операции) прежде, чем я уснул. Вдруг почувствовал, что не дышу. Хочу пожаловаться — ничего не получается, полностью парализован. Последней мыслью перед тем, как отключился, была: «Коновалы, не проснусь, вам самим придётся отдуваться». Проснулся.
Однажды это произошло на глазах работников прокуратуры и милиции. Был пойман и изобличён преступник, который изнасиловал в парке шестнадцатилетнюю девушку и затем сбросил её с обрыва.
Все здесь дышит историей. Люблю я этот город! Ему уже более 2500 лет! Один из древнейших городов по ЮНЕСКО. Финикийцы, греки, скифы, геты, римляне, готы — кто только в древности не прошел через эти места! Здесь прошли мои детство и юность! Белый город! Вернее — “Белый камень”. Кстати, крымский Инкерман …
Студент Сорокин нерешительно встал, и после непродолжительного раздумья подошёл к стене. Потоптавшись у стены, он вышел в коридор. Через пару минут дверь открылась, и Сорокин вернулся на место. Преподаватель английского был заинтригован этими перемещениями.
Весь день напропалую Борька вёл пальбу из этого чудесного оружия. Тянешь за рукоятку, вставляешь в дуло пробку, давишь на рукоятку, и пробка с бодрым хлопком вылетает в цель. Восторженный Борька в тот вечер еле уснул.
А еще предупреждали, что в Москве нельзя пить сырую воду. Не послушался. Пил по-русски, прямо из крана. И потом неделю страдал животом.
Сталин и Берия ссылали целые народы. Вспомните евреев. Лишали работы и стали ссылать их в Сибирь и на Дальний Восток в начале 1950-х годов.
Первый — исполнительское прослушивание — она прошла, спев романс и украинскую песенку. Смотрели, правда, на неё с лёгким недоумением: вместо торжественного «оперного» платья — в единственном ситцевом сарафанчике. В нём же она пришла и на второй тур.
Дядя Симха, как уже бывало, опять завёлся рассуждениями о значении пролетариата и классовой борьбы. Сам он пролетарием не был — был главным бухгалтером сахарного завода, но убеждал нас, меня и папу, в том, что пролетариат — самый передовой класс в истории.
Любовь моя, дорогая и самая прекрасная женщина. Ты совершила подвиг ради нашей любви. Я должен встать на ноги, чтобы увидеть улыбку на твоём лице.
— Эврика! — крикнул он. — Крик его далеко разнёсся в гулкой, ночной тишине. — Придумал! У нас аллергия на иностранцев. Давайте поедем в Париж. Там мы сами будем иностранцами.
Ответ мастера был категорически отрицательным. Он объяснил, что не сможет выполнить их просьбу, так как она незаконна: это преступление, заниматься этим он не будет.
Все годы оккупации Пётр и его семья скрывали Хану. В этот период она заболела тифом. Её спасли и от страшной болезни, и от гибели от рук фашистов. В доме, где скрывалась Хана, она превратилась в Анну и стала женой Петра.
Подошла моя очередь к кассе, а потом и Андроников отвлекся на сметану и пюре. А я незаметно удалился в дальний угол столовой. Потому что тема, поднятая Андрониковым, несмотря на явную культурную ценность, показалась мне не очень аппетитной.
Вернувшись домой, стал ждать, кто первый заинтересуется осчастливить свою страну, вызвав туда нас. Стремительно приближалось совершеннолетие брата, а с ним и призыв в Советскую Армию. На экранах Карабах, Тбилиси, Баку, Фергана, так что вызов из Израиля, прибывший первым, окончательно определил направление, к которому, впрочем, и так стали склоняться — Игорь, …
Тогда я срываю «стоп-кран». Раздается ржавое лязганье. Поезд — эта огнедышащая змея останавливается. Ко мне бежит бригадир с матерными словами. Я пытаюсь оправдаться…
В итоге нас отпустили, не посмотрев даже наши паспорта (кстати, мы их с собой и не взяли и это как выяснилось позже, было очень даже хорошо).
Я, как уважающий себя подросток, запоминал любую услышанную песню Высоцкого на память, чтобы потом продекламировать их в компаниях, вдруг удивлю доселе незнакомой. До сих пор сыплю цитатами из них, но теперь удивляюсь сам — молодёжь не знает их источника.
