Мои коллеги, проживавшие тогда в различных республиках и районах Советского Союза, до сих пор с болью вспоминают произвол того страшного времени. Методика освобождения от евреев в лучшем варианте сводилась к увольнению по сокращению штатов и возрастному цензу, надуманной семейственности.

“Дело врачей” — об этом забывать нельзя!

Нелли Мельман 

Об аресте «врачей-убийц» я узнала на работе 13 января 1953 года. После 11 часов нам сообщили, что главный врач приглашает всех на митинг. Народу собралось немного, т. к. многие сотрудники не могли оставить работу. Главный врач Григорий Абрамович Квартин прочитал Правительственное сообщение. В нем была представлена информация о раскрытии организации врачей, совершавших тяжелые преступления, которое было названо «Дело о врачах-убийцах». Среди обвиняемых значительно превалировали евреи. Потупив взгляд, доктор Квартин спросил все ли понятно, просил принять сообщение к сведению и разойтись по рабочим местам. Желающих принять участие в обсуждении не оказалось, все были в шоке. В отличие от нашей больницы (Печерский район, Киев), в других лечебных и научно-иследовательских учреждениях очень активно клеймили позором «врачей-убийц». Большинство же задавали себе вопрос : «Неужели это правда?» Позже доктор Квартин, исключительно честный человек, рассказывал, как невероятно трудно ему было зачитать «уверенным тоном» информацию, в которую абсолютно не верил.

Первое, что привело меня в ужас было то, что среди арестованных перечислялись профессора, в клиниках которых я и клинический ординатор Лена Гутман в марте–апреле 1951 года обучались гастроскопии. Это С. М. Вовси, М. Б. Каган, В. Н. Виноградов. Академик Макс Моисеевич Губергриц, на кафедре которого мы проходили клиническую ординатуру, при всех сотрудниках вручил нам рекомендательные письма. Он просил своих коллег «дать нам все возможное и выжать из нас максимум». Это характерные для Учителя формулировки.

Ко времени «дела врачей» Макса Моисеевича уже не было в живых (умер 6 мая 1952 года). Заведующим кафедрой пропедевтической терапии киевского мединститута был проф. Федор Яковлевич Примак, т.к. ни один из достойных учеников-евреев не мог занять кафедру.

Еще до “дела врачей” Ф.Я. отказывался подписать мне автореферат и обещал призвать членов Ученого Совета голосовать против меня, т.к. я бросила кафедру. Более нелепого обвинения придумать нельзя было.

Лица еврейской национальности (так тогда называли евреев) практически все были, под тем либо иным предлогом, уволены. Продолжавшая работать в должности медицинского статистика Мария Яковлевна Гурфинкель, с ужасом сообщила мне и Лене, что ассистент кафедры В. А. Новицкий сказал: «Лена и Нелли это были посланцы Губергрица к Вовси».

Я начала представлять себя в тюрьме и с ужасом думала, что будет с беременной Леной. В целях «конспирации», решили уничтожить бюсты Макса Моисеевича, сделанные после его смерти для всех учеников. Фотографии спрятали между книгами.

С фасада клиники снята мемориальная доска с указанием, что ей присвоено имя академика М. М. Губергрица. Работа по изданию трудов приостановлена. К счастью, худшее не произошло.

Стало известно, что под пытками все, кроме проф. В. Василенко, подписали “обвинительные заключения”. Вскоре после освобождения, приехав в Киев он расказал,что когда его заставляли подписывать обвинение он сказал: “Я сын прачки, преданный Советской власти человек, врач, а не шпион”. Это заявление обернулось тем, что ему выбили все зубы.

Приехав в США, я получила возможность ознакомиться с реакцией зарубежного сообщества на сталинские преступления. Так, известный английский радиокомментатор, не верящий в информацию, воскрикнул “Произошло ужасное несчастье — к микрофону пробрался сумасшедший”

Напряжение и чувство страха, в котором мы все находились в период «дела врачей» трудно описать. Заметно стало желание руководства избавиться от евреев и других медицинских работников, не только в элитных, а и в обычных учреждениях. Некоторые старались избавиться даже от родственников врачей-евреев.

После появления в республиканской газете антисемитского фельетона «Семейный альбом», началось массовое увольнение евреев в мединституте и институте усовершенствования врачей. Делалось это различными методами.

Ректор мединститута Т. Я. Калиниченко очень осторожно выбирал кандидатов для увольнения, деликатно сообщал об этом, помогал трудоустроиться. Порядочные люди в любой ситуации остаются порядочными.

В институте усовершенствования врачей директор, профессор Горчаков буквально устроил погром. несколько сотрудников после беседы с ним заболели инфарктом и инсультом.

Страх наводил и безнаказанные проявления бытового антисемитизма и провокационная информация. Страна клеймила «преступников в белых халатах» не жалея эпитетов (“врачи-убийцы”, “убийцы в белых халатах”, “изверги рода человеческого” и т.п.) и заодно евреев.

Во время дежурства в больнице, поздним вечером ко мне с истерикой вбежала дежурная медсестра и сквозь рыдания сообщила, что больной принял ее за еврейку и не разрешил сделать укол. Мне ничего не оставалось, как пойти его уговорить. Моим уговорам помогло то, что медсестра доказала больному свое нееврейское происхождение.

Попросила коллегу, квалифицированного врача Лесю Самойловну Каплун, проконсультировать вместо меня больную в хирургическом отделении. Увидев семитское лицо консультанта, больная отказалась от осмотра и потребовала моей консультации. В то страшное время я не могла отказаться. Больная осталась довольна и сказала: «Вы настоящий русский врач, а не та, что приходила вчера».

В день смерти Сталина пациентка, которую я посетила на дому после круглосуточного дежурства в стационаре, сообщила, что это дело рук врачей-евреев. Попросила ее прекратить необоснованные обвинения т. к. я еврейка. Она с умиление сказала: «А вы на них совсем не похожи». Это был популярный «комплимент» антисемитов.

«Дело врачей» отразилось на судьбе дяди моего мужа Давида Ефимовича Крисона. Высококвалифицированный врач, кандидат медицинских наук, прошел в действующей армии всю Отечественную войну, орденоносец, работал ассистентом кафедры акушерства и гинекологии киевского мединститута, был любимцем пациенток и студентов. Ему поручили принять роды у жены заместителя главного прокурора Киева. Такие ответственные задания получали самые квалифицированные врачи. К сожалению, через несколько дней после родов возникло довольно часто встречающееся осложнение. Срочно проведено соответствующее лечение. Все закончилось благополучно для матери и ребенка. Не дожидаясь результатов лечения, по предложению завкафедрой А.Ю. Лурье (крещеный еврей), доктор Крисон был снят с работы и посажен в тюрьму для проведения следствия. После смерти Сталина Д.Е. был освобожден, но состояние его здоровья резко ухудшилось и он был вынужден выйти на пенсию.

Евгения Гитис, сотрудница института физиологии имени О.А. Богомольца, рассказала, что в связи с реорганизацией, из пяти евреев, четыре были уволены. Это А.З. Колчинская, Л.С. Вайсблат, Н.И. Блейхерман, Е.И. Гитис. Все они способные люди, после наступления «оттепели», с большим трудом смогли успешно продолжить научную работу, получить степень доктора медицинских наук.

Мой товарищ по работе на кафедре академика М. Губергрица, Макс Исаакович Рейдерман в то время работал в военной медико-санитарной части, расположенной в Китае. Он рассказал, что когда в Москве было состряпано второе «дело Бейлиса», местным партийным боссам захотелось придумать что-нибудь подобное. Его коллега очень квалифицированный хирург-еврей сделал стернальную пункцию тяжелобольному с острой лейкемией. Вскоре больной умер. В то время подобные больные всегда умирали. Несмотря на это, врач обвинен в смерти пациента, а патолог обнаружил на вскрытии «царапины на сердце»(?). Всем была понятна нелепость обвинений. Хирурга сняли с работы и посадили в тюрьму.

Чудом не оказался в тюрьме Макс. Его обвинили в смерти больного язвенной болезнью, осложненной повторным желудочным кровотечением. Первое кровотечение остановлено переливаниями крови. Приглашенный из гарнизонного госпиталя хирург считал нецелесообразным перевод больного в хирургическое отделение и рекомендовал продолжить лечение в терапевтическом отделении. Повторное кровотечение не могло быть остановлено раннее используемыми методами и больной умер. К сожалению, подобные случаи в то время наблюдались нередко. Была создана комиссия, по заключению которой старший лейтенант медицинской службы М.И. Рейдерман переведен в другое учреждение. Все это произошло после освобождения врачей, но информация не успела дойти до воинской части. И как остроумно сказал Макс: «Эпидемия закончилась, карантин продолжается». «Карантин» продолжался много лет.

В мае 1953 года меня вызвали в экспертную комиссию ВАК для повторной защиты кандидатской диссертации. Очень волновалась до тех пор, пока не познакомилась с рецензией. Поняла, что она написана неспециалистом и в период “дела врачей”. А специалисты в области гастроскопии, мои учителя доцент Фунт, профессор Головинчиц, профессор Смирнов положительно оценивали мою учебу и работу.

Мои коллеги, проживавшие тогда в различных республиках и районах Советского Союза, до сих пор с болью вспоминают произвол того страшного времени. Методика освобождения от евреев в лучшем варианте сводилась к увольнению по сокращению штатов и возрастному цензу, надуманной семейственности. Подчас с этой целью закрывались кафедры, лаборатории, отделения и т.п. Худшим вариантом было создание необоснованных обвинений, заканчивающихся тюремным заключением. При этом страдали не только ближашие родственники, но и друзья безосновательно обвиненных лиц.

Нельзя не вспомнить с любовью и уважением отдельных праведников, оказывающих различные виды помощи пострадавшим и их близким (трудоустройство, моральная и материальная пюддержка и т.д.). Эти замечательные люди многим рисковали, а подчас расплачивались.

Отголоски “дела врачей” продолжались многие годы.

“Дело врачей” относится к одному из самых гнусных сфальсифицированных злодеяний Советского строя, к сожалению, нашедшего поддержку части населения.