Рена Пархомовская: Вологодские кружева. Рассказы

Loading

Это было старинное вологодское плетение на коклюшках, которое веками плели их бабушки и прабабушки. Кружева эти я не носила, но привезла с собой в Израиль. Они и сейчас лежат, как память о светлых минутах в нашей тамошней жизни.

Вологодские кружева. Рассказы

Рена Пархомовская

Огнúнная голова

Они появились в группе как-то тихо и незаметно. Мы уже отучились пару месяцев, и прибытие трех новеньких иностранцев на фоне имевшихся двенадцати не вызывало ни любопытства, ни удивления. Венгры — невысокие, коренастые, цепко держались друг за друга. Да и немудрено: их русский ограничивался набором самых элементарных слов. «Демократы» наши (так называли для краткости всех студентов из стран народной демократии Восточной Европы), за редким исключением, были людьми с жизненным и практическим опытом, не то что мы, желторотые десятиклассники, не испытывавшие никакого почтения к нашему Государственному экономическому институту, почти все — «рыцари поневоле». Кто-то не прошел по конкурсу в университет, кто-то отстал по болезни, учась в сложном техническом вузе, и решил выбрать что-нибудь полегче, кто-то был «инвалидом пятого пункта» и не мог рассчитывать на престижный институт типа Востоковедения или Международных отношений. Правда, у гуманитариев имелась альтернатива — Историко-архивный институт: попасть в него было сравнительно несложно, тем более при наличии золотой или серебряной медали. Но слово «архив» ассоциировалось с сырым подвалом, пылью, крысами и обреченностью остаться в старых девах с зарплатой 600 рублей (старыми, теперь уже очень старыми деньгами).

Так, что многие девочки, поплакав, выбирали путь экономиста по расчету, надеясь на беспроигрышное поступление в настоящем и твердый кусок хлеба в будущем. Что касается мальчиков, то это и были в основном «демократы», относившиеся с великим почтением к Марксову «Капиталу» и мечтавшие строить в своих странах идеальную экономику, точь-в-точь как в Советском Союзе.

Новичкам-венграм тоже нравилось все: актовый зал, семинарские занятия, студенческие вечеринки. Вот только столовая, где какое-то непонятное варево за 30 копеек выдавалось за столь любимый ими острый, пахучий гуляш, не вызывала у них энтузиазма. Впрочем, даже столовую они критиковали очень осторожно, то ли из деликатности, то ли из почтения к Советскому Союзу, где все прекрасно — и лицо, и одежда, и душа, и мысли. И, что поделаешь, даже гуляш. «Старшему брату» — освободителю прощали подобные издержки. С героическими усилиями, без всяких курсов, а только с нашей добровольной помощью, они по двенадцать часов в сутки штудировали русский язык, на котором, как известно, разговаривал Ленин, а через полгода надо было сдавать зачеты.

Мы, приехавшие в Израиль из России, можем всеми печенками понять, что значило для венгров учить славянский язык, не имеющий с их родным ни одного общего корня, и читать учебники на кириллице. Это был изнурительный, самоотверженный труд, вдохновляемый сверхзадачей, — влиться в семью братских народов под руководством великого друга — Советского Союза.

Среди трех новеньких выделялся один — Янош Вайсфельд, белокожий настолько, насколько бывают только рыжеволосые, с лицом, усыпанным веснушками, и огромной копной волос, которые прямо-таки горели на солнце. Поляки тут же окрестили его «Огнúнная голова». Янош прихрамывал, нога у него не сгибалась, можно было предположить, что ходит он на протезе. Каким образом уцелел этот венгерский еврей, был ли ребенком в гетто, при каких обстоятельствах лишился ноги, — никто так и не узнал. Вскоре он начал ухаживать за моей подругой, грациозной, худенькой Светой и отдалился от своих соотечественников. Янош подружился с московскими студентами, хотя нельзя сказать, что нас ничто не разделяло. Проявлялось это больше в мелочах: фотографии красивых, ухоженных городов, элегантные портфели и авторучки напоминали о том, что мы все-таки из разных миров. Тем не менее, Янош вошел в нашу компанию, учил нас танцевать чардаш и делал это довольно ловко, невзирая на хромоту. Никогда не рассказывал он о своих родителях, знали мы только, что у него сестра в Будапеште. Фотографию этой девушки с чертами Яноша, но более миловидной, с длинными, по-видимому, тоже рыжими волосами, мы видели на стене комнаты общежития, где жили наши венгры. Мы не лезли к Яношу в душу, быстро поняв, что венгры — не чехи, и их открытость носит, если так можно выразиться, ограниченный характер. Рассказывал он нам о своей стране, о книгах, которые одержимо поглощал в юности, — о себе же почти ничего. Нам это не мешало, — в конце концов, было много общих тем — учеба, субботники, вечеринки, походы на концерты и в кино. Способности у Яноша сочетались с усидчивостью. Каждый день учил он по сто русских слов, не делая себе никаких поблажек. Ровно через год не только бегло говорил по-русски, но и писал с безукоризненной орфографией и пунктуацией, к которой трудно было придраться. Зачетка его выглядела однообразно — ничего, кроме «отлично», что вовсе не превращало его в зануду-зубрилу. Он с удовольствием помогал всем, кто к нему обращался, и, с плохо скрываемой гордостью, исправлял ошибки в тетрадях своих русских собратьев. О политике Янош избегал говорить. Когда мы с подругой, за которой он преданно и безответно ухаживал, предложили ему пойти в Колонный зал на похороны Сталина, — отказался.

К 54-му году стали просачиваться какие-то подробности репрессий. Мы начали говорить вслух на запретные темы. Янош отмалчивался, только нервно грыз ногти и как-то раз резко бросил: «Невинные жертвы были не только у вас, правда, с вашей подачи!»

Свершился ли в его душе перелом? Или с самого начала все было не так просто в голове этого партийного активиста? Скорее второе. Слишком острым, аналитическим умом он обладал, чтобы следовать шаблону.

В октябрьский день 56-го, когда мы были уже на последнем курсе, Янош пришел на занятия белый, как мел. Только веснушки придавали какую-то жизнь его лицу. «Ваши танки в Будапеште», — сказал он мне. «Ваши» — подчеркнул он, а не «советские», обозначив тем самым и мою причастность к этому позору. Бесполезность слов и ощущение, что между нами стена, охватили меня. Должно быть, так чувствовали себя немцы-антифашисты, когда кто-нибудь бросал им в лицо: «Все вы нацисты, вы привели к власти Гитлера». Ни утешить его, ни оправдать случившееся было нечем. Мы оба молчали, — злая сила возвела между нами забор, невозвратно разрушающий дружбу. Это мои танки бесцеремонно и жестоко влезли в его страну, ставшую жертвой.

Беда объединила венгров. Они сутками слушали радиостанцию повстанцев «Петефи», мы узнавали от Яноша, что творится в Будапеште, и эти сведения абсолютно не соответствовали советским сводкам новостей. От его былой сдержанности не осталось и следа. Искренняя вера или стремление оправдать советский режим сменились враждебностью и неприятием всего окружающего. Янош рассказывал нам о трагической истории своего маленького, независимого народа, который не раз пытались задушить соседи, о поэте Шандоре Петефи, возглавившем революцию 1848 года, и что он значит для венгров. Он даже раздобыл где-то потрепанную книжечку переведенных стихов поэта и читал их нам вслух, в такт разрубая рукой воздух. Венгры рвались домой, ни о какой учебе никто уже не помышлял, — у каждого там оставались родные и близкие. Но Янош был отличник и, не надеясь вернуться в Москву, все-таки хотел уехать без «хвостов». Экзамен по предмету «Финансы в СССР» надо было сдавать только через месяц. Считая, что в это время он уже будет дома, Янош пошел на кафедру финансов и попросил разрешения сдать курс досрочно. Замечательный лектор и честнейший человек, Александр Михайлович Бирман, полистав зачетку Яноша, спросил: «Учили?»

«Нет», — так же прямо ответил Янош.

Секунду помолчав, Бирман сказал: «Садитесь. Вот Вам вопрос: «Значение финансов в СССР».

Любой не только отличник, но и хорошист мог, как мы тогда говорили «наболтать» по этой теме. Так в зачетке Яноша появилось очередное «отлично».

Назавтра мы прощались с нашими венграми и желали им только одного — добраться на родину живыми. Они ехали какими-то окольными путями, через Югославию.

А весной все вернулись. Ни о чем не рассказывали, держались вместе. Но единение это было внешним, словно они хотели доказать нам свою сплоченность. Ребята с параллельного потока сказали кому-то по секрету, что у нашего Дьердя брат погиб в рядах повстанцев, а сестру Яноша, рыжеволосую комсомолку из райкома, повесили на телеграфном столбе.

И от нас их отделяли сотни верст и видения, постоянно стоявшие перед глазами.

В комнате венгров, на тумбочке Яноша, по-прежнему была фотография сестры, только теперь он прикрепил к ней черную ленточку. А над кроватью Дьердя появился портрет мужчины средних лет в траурной рамке.

Мы снова сидели вместе на лекциях и семинарах, но уже не собирались одной компанией. От былой задушевности ничего не осталось, и даже Света больше не волновала душу Яноша. Держались мы с венграми как-то неестественно и разговаривали извиняющимися голосами.

Расставались после института по-доброму, но без обещаний помнить и писать. Почти все наши «демократы» хоть раз, но побывали потом в Москве — и чехи, и немцы, и поляки. Венгры — ни разу…

В 1967 году я попала в Будапешт. Больше всех красот меня поразили две вещи: памятник Ленину без постамента и безулыбчатые лица на улицах. С Яношем встретиться я не пыталась: руководитель группы устроил за нами тотальную слежку. Да и венгры, говорят, зло помнят долго.

Вологодские кружева

Моему мужу

Все, конечно, помнят русскую поговорку «В Тулу со своим самоваром». Возникшая в эпоху мрачную царизма, она подчеркивала нелепость подобного факта, ибо Тула и была производителем этих самых самоваров.

Но во времена «застоя», когда «сказка становилась былью», невозможное стало возможным, и вот уже народ двинулся в Вологду с вологодским (или другим — не до жиру!) маслом, а также в Семипалатинск с колбасой одноименного названия. К чему это предисловие? К тому, что привоз дефицита в Вологду тесно связан с событиями, ставшими предметом этого рассказа.

Дело в том, что мы с мужем, будучи семьей весьма скромного достатка, к середине 70-х годов уже встали на ноги и могли себе позволить, помимо отпуска, поездку в течение года (только не подумайте о Тайване или хотя бы Кипре) в один из старорусских городов, предварительно заказав гостиницу на 5-6 дней.

Так мы объездили Золотое кольцо, побывали в Орле, Новгороде, Калуге и добрались до Севера.

Нам захотелось посмотреть Вологду, исконно русский город, город деревянного зодчества, не побывавший под властью татар. И он нас не разочаровал.

Когда муж сказал на работе, куда мы собираемся ехать, одна из сотрудниц попросила передать подруге-учительнице килограмм масла. Традиционный производитель лучшего, «вологодского» масла теперь страдал от полного его отсутствия. Миша охотно согласился — стояла глубокая осень, так что проблем с хранением не было, дорога недальняя, а вещей взяли немного.

Прибыли мы на место под вечер, маленькая сонная гостиница встретила нас теплом изразцовых печей, горячим чаем и домотканными половиками в коридоре. Чисто, уютно, ужин предусмотрительно захвачен из дома, номер на двоих. Что еще надо?

Вологодское утро было по-настоящему зимним и морозным, снег необыкновенной голубизны сиял, постройки деревянные с коньками и затейливыми наличниками, нет московской суеты — будний день, все на работе.

В общем, погуляли мы замечательно, а ближе к обеду позвонили учительнице Ирине — предложили встретиться, чтобы передать посылку, а заодно пригласили пообедать вместе с нами в каком-нибудь небольшом и уютном заведении. К тому времени уже ожили так называемые русские харчевни с самоварами, рушниками, длинными некрашеными столами, с незатейливыми названиями «Теремокъ», «Трактиръ» и т.п. Рассчитанные на туристов, они отличались относительно вежливым обслуживанием и набором уже подзабытых российских блюд — похлебкой с кулебякой, пирожками с рыбой, гречневой, рассыпчатой кашей в горшочках.

Новая знакомая оказалась очень приятной женщиной — тип провинциальной русской учительницы, не избалованной жизнью и несущей без жалоб светоч знаний в далеко «не сахарных» условиях. С приятным говорком на «о» она рассказывала и об истории города, и о своей работе, жаловалась на запущенность и разрушение старинных зданий, на пьянство среди молодежи, на то, как круг повседневных забот о куске колбасы затягивает и озлобляет людей.

Ирина много читала, не пропускала «толстые» журналы, так что темы для разговора не были исчерпаны, и она пригласила нас к себе домой на чай.

Традиционную коробку подарочных конфет мы захватили из Москвы, очень уютно посидели, обменялись адресами и телефонами и от души поели прекрасный сдобный пирог с черникой.

В Москву вернулись с самыми приятными впечатлениями, но уже через неделю включились в свой рабочий ритм, в обычную круговерть с бесконечными поездками в метро, и наше путешествие начало отодвигаться в область воспоминаний. Но ненадолго.

В конце ноября пришла из Вологды открытка с досрочным поздравлением к наступающему Новому году и небольшой припиской. Ирина просила помочь увидеть Москву 26 ученикам 10-х классов, которые, как она считала, заслужили эту первую свою поездку в столицу хорошей учебой и общественной работой.

Иначе говоря, наша роль сводилась к бытовому устройству ребят на все дни зимних школьных каникул. Извиняясь за свою просьбу, она писала, что понимает, как это трудно, но больше ей обратиться за помощью не к кому.

Мы прочли открытку и сидели молча. 26 детей плюс учительница — на 12 дней! В зимние каникулы! Как это можно осуществить? Мой муж сосредоточенно думал, закрыв глаза. Когда он их открыл, я увидела отблеск неистового напора наших древних пророков, смешанный с тягой к народничеству.

— Мы должны это сделать, — сказал он.

— Но как? В квартире всего34 метра, и кроме нас, здесь живет твоя мама, наша общая дочь, а также кот Васька.

— Не знаю, — сказал муж. Их можно разместить на полу, в прихожей, под столом, на столе, для молодых ребят это не существенно.

— На столе размещают только покойников, не про них будь сказано, — огрызнулась я. Надо придумать что-то другое.

Муж молча пересел к письменному столу, взял телефонную книжку и чистый лист бумаги, на котором что-то чертил и записывал квадратные метры. Мы тогда еще не знали о существовании муниципального налога, иначе я бы решила, что Миша хочет вывести на чистую воду злостных неплательщиков такового.

Через полчаса он заговорил.

— Значит так: устроить детей — это наш долг людей, считающих себя интеллигентами. Ребята должны увидеть Москву. Неизвестно, как сложатся их судьбы, может быть, для кого-то это будет самым светлым впечатлением в жизни. Мы разобьем детей на группы по 3–5 человек, и я попробую убедить знакомых принять их, если не будет другого выхода. А ты, пожалуйста, попытайся узнать на работе, нельзя ли устроить что-нибудь с гостиницей.

Что тут было ответить? Возражать, отказать, доказывать нереальность задуманного? А если это вовсе не фантазии? В нашей жизни уже бывало так, что все считают — это невозможно, а муж так не думает и доказывает обратное. В общем, я стала соображать, к кому можно обратиться со столь дерзкой просьбой, а Миша принялся обзванивать знакомых.

К чести наших друзей никто не отказал, хотя не было среди них людей, живущих в хоромах, — у всех 2-3-х комнатные небольшие квартиры, у кого-то в «хрущевках», у кого-то рангом повыше. Разумеется, это был запасной вариант.

В роли тяжелой артиллерии должна была выступить я. Ничего себе задача! Даже стыдно идти с такой бесцеремонной просьбой. В дни школьных каникул, когда Москва переполнена приезжими, просить 27 мест! «Какая нахальства», сказал бы герой Бабеля.

Жребий пал на директора одного из заводов нашего Объединения, который, как я вспомнила, трудился ранее в Управлении гостиничного хозяйства Москвы. У нас были хорошие отношения, и какое-то время в производственном отделе вверенного ему завода работала моя дочь.

Человек несколько суховатый и даже чопорный, всегда хорошо одетый, в очках с модной роговой оправой, говорящий спокойно и даже монотонно, он казался немного нудным.

Но это было неверно. Анатолий Михайлович любил молодежь и снисходил к некоторым проделкам, свойственным их возрасту.

Именно поэтому его производственный отдел состоял сплошь из молодняка, отличавшегося как хорошими способностями, так и склонностью к озорству.

Как-то к вечеру на заводе пронесся слух, что Анатолий Михайлович уезжает на два дня в Московскую область на проверку объектов.

Дело происходило летом, и не использовать подобный шанс было бы просто недопустимо. Утром следующего дня весь отдел, за исключением несчастных, которым выпал жребий сидеть у телефонов, отправился на Химкинское водохранилище, где трудяги с пользой для здоровья провели день, вернувшись на работу к 5 часам. Двое из них аккуратно развесили плавки и бикини в директорском кабинете, напрочь про них забыв, поработали еще часок и, как говорится, усталые, но довольные вернулись домой.

На третий день в отделе появился Анатолий Михайлович и, в упор глядя на посвежевшие и покрытые легким загаром лица своих подчиненных, брезгливо сказал: — Это что еще за сушилка в моем кабинете?

Растопыренными пальцами, отстраняя от себя подальше предметы туалета, он держал купальник и плавки.

— Славно вы здесь поработали. Чтоб я больше этого никогда не видел, — сказал он онемевшим от ужаса сотрудникам.

Тем не менее, никакой реакции за этим не последовало, он даже премиальных никого не лишил. В общем, понимал Анатолий Михайлович молодежь, значит должен посочувствовать, — решила я и вошла в его кабинет. Он встал навстречу — воспитанный был человек: во-первых, — женщина, а во-вторых, — начальник планового отдела головного предприятия.

— Рад Вас видеть. Чем обязан? — сказал он.

— Анатолий Михайлович, у меня просьба личная.

— Пожалуйста, постараюсь, как только могу.

— Дело в том, что нужна гостиница на 12 дней в школьные каникулы со 2 по 14 января. Вы когда-то рассказывали, где работали раньше. Вот я и решила воспользоваться Вашей откровенностью.

— Ну что Вы, это не беда. Меня там еще не забыли. Какой номер нужен — одноместный, двухместный?

Я глотнула воздух.

— Нужно устроить 26 школьников из Вологды и сопровождающую их учительницу. Они все взрослые, 10-ый класс, — просипела я, как будто их возраст мог служить оправданием моей наглости.

Анатолий Михайлович снял очки.

— Бронислава Александровна, я что-то не совсем понял. Это нужно для учительницы?

— Да, сказала я. И для учеников тоже.

— Но это из области утопии. 27 мест в школьные каникулы? В Москве?! Да даже если бы я сейчас работал в Управлении гостиничного хозяйства, это было бы невозможно!

Я подняла на него глаза и заговорила голосом своего мужа: «Анатолий Михайлович, устроить детей — наш долг, долг интеллигенции. Неизвестно, как сложатся их судьбы, может быть, для кого-то эта поездка станет самым светлым впечатлением в жизни».

Анатолий Михайлович молчал. И ровно в ту секунду, когда я почувствовала, что моя миссия провалилась, потянулся к телефону.

Я слышала какие-то отрывочные фразы: «А что, его еще не ввели? Значит он еще не на учете? И до какого числа? До марта? Спасибо. Так я могу позвонить от Вашего имени Дмитрию Степановичу? Еще раз спасибо. Если что нужно, обращайтесь».

Затем он повернулся ко мне:

— Гостиничный комплекс в Измайлово, который должны были заселять с 1 января, официально введут в строй в марте. Там есть студенческое общежитие. Попробую уговорить будущего директора принять ребят. Сколько их, говорите?

— 26 школьников и классный руководитель. Почему-то у меня в голове вертелось — 26 бакинских комиссаров, которые с шашками наголо, под руководством учительницы, берут штурмом Измайловский комплекс. Бред какой-то, — прогнала я сюрреалистическую мысль.

— Так я могу надеяться?

— Надеяться можно и даже нужно, а о результатах я Вам позвоню.

— Не знаю, как Вас благодарить.

— Не стоит, на таких делах земля держится. Мы же люди. И даже, как Вы правильно заметили, интеллигентные.

Через 2 дня в Вологду была отправлена телеграмма: «Места забронированы. Заказывайте билеты».

Поезд прибывал 2 января в 11 вечера. Стоял мороз 27–28 градусов. Муж опустил уши своей старой пыжиковой шапки и шагнул во тьму.

— Постараюсь позвонить из метро, — сказал он.

Я сидела на кухне, из холодильника пахло любительской колбасой и пошехонским сыром, заготовленными на случай провала операции. Штабелями были сложены батоны хлеба. У ног моих крутился Васька, встревоженный суетой и концентрированным вкусным запахом. Если произойдет осечка, то все приедут на ночь к нам, а потом их разберут знакомые. Таков был план.

Поезд подали на запасные пути, о чем сообщили, когда состав уже стоял на месте. Бедные дети вместо нарядного вокзала увидели какие-то заброшенные вагоны и кучи угля.

Муж бежал бегом к этим путям, ибо не было еще мобильных телефонов, и очень хотелось поскорее успокоить Ирину, взволнованную тем, что их никто не встречает.

Предстоял еще один марш-бросок. Теперь уже бежали все, чтобы попасть в метро. Переходы закрывались в 0.30 мин., а надо было успеть на Измайловскую линию.

Шли последние минуты, группа ускорила темп. Первым ворвался к переходу муж и стал уговаривать непреклонных контролеров задержаться на минуту-другую, объясняя им ситуацию.

Стойкие сотрудники метрополитена, увидев бегущих, запыхавшихся детей, смягчились и пропустили всех.

Последний рывок — звонок в гостиницу. — Да, все в порядке, места за вами, приезжайте.

Звонок домой:

— Мы в метро. В гостинице уже ждут. Я их отвезу и вернусь на такси.

— Ну, Васька, — сказала я коту. Долго у тебя теперь будет царская жизнь. Есть тебе эту колбасу — не переесть.

Дальше все пошло без помех. Детей разместили и даже напоили чаем. План экскурсий составили еще в Вологде. А наши хорошие друзья помогли достать билеты в театр Образцова и в Центральный детский театр, куда ребят возили группами.

В общем, они уже действовали автономно, периодически советуясь с нами по телефону и сообщая о своих впечатлениях.

Каникулы кончились, Ирина позвонила, мы услышали немало теплых слов и пожелали ей и детям всего самого доброго.

А к 8 марта на наш адрес пришла бандероль — праздничная открытка и маленький пакетик. В нем я увидела кружева-воротнички, связанные, как писала Ирина, девочками 10-х классов, которые ездили в Москву. Это было старинное вологодское плетение на коклюшках, которое веками плели их бабушки и прабабушки. Кружева эти я не носила, но привезла с собой в Израиль. Они и сейчас лежат, как память о светлых минутах в нашей тамошней жизни.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Рена Пархомовская: Вологодские кружева. Рассказы

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.