Надежда Кожевникова: Человек, который всегда находил повод для шутки

Loading

Не хочу никому навязывать своих критериев, но для меня подлинный мужчина тот, у кого под шкурой носорога пульсирует трепетная, беззащитная жилка — самозабвенная преданность близким, родителям, жене, детям. Все прочее ерунда.

Человек, который всегда находил повод для шутки

Надежда Кожевникова

Так обычно и бывает, именно в момент безмятежный, близкий к редкому и тем приятному отупению, когда и книжку серьёзную лень читать, и никаких усилий ни в чем не охота предпринимать, вдруг настигает неожиданное и почему-то всегда нерадостное, горькое.

Вот с этим я и написала уже в поздний по лондонскому времени час имейл нашей дочери: «Вита, я узнала на ГУГЛЕ, что Юра Белявский умер». И получила ответ: «Как жаль Юру, смотрю на картины его дочки, Кати, тебе ею подаренные, что висят на стене здесь у нас в квартире, и плачу. Понимаю, как тебе тяжело потерять близкого друга».

Друга — да. Но насколько близкого определить затрудняюсь. Нас связывали, поначалу уж точно, чисто профессиональные отношения, после переросшие во взаимную симпатию, и лишь на последнем этапе закрепившиеся в семейную уже спайку. Он с Наташей, мы с Андреем встречались то у них, то у нас дома, забывая, кто у кого в гостях, что наверно, и можно назвать полным друг к другу доверием.

Хотя, как помню, при первой встрече Юра к доверию мало располагал. Был август 1991го, отмеченный, так называемым, путчем, возбудившим всю поголовно страну. И я по журналистским меркам достигнув высокого статуса обозревателя в газете ЦК КПСС «Советская культура», с хорошей заплатой и явным благоволением ко мне главного редактора, на общем собрании выступив в разрез с мнением большинства, написала заявление об увольнении по собственному желанию из штата этой газеты.

У меня не было никаких иллюзий, что привилегии, которыми пользовалась в «Советской культуре», получу еще где-то. Тем более так быстро. Но в «Советской культуре» я просуществовала при разных начальниках долгие годы, придя туда с институтской скамьи, в коллективе, мне привычном, от машбюро, до охраны при входе, а приживусь ли в другой обстановке, никому неизвестно, и мне в первую очередь.

Случай вынес меня в газету «Россия», заслужившую свою славную, как тогда считалось, репутацию, тем, что редакция этого издания размещалась в Белом доме, пережив там осаду и ожидаемый штурм «реакционных сил».

Главный редактор «России», Александр Дроздов, о котором я прежде никакого понятия не имела, принял меня, что называется, с распростертыми объятиями, вызвав настороженность у сотрудников. Но я ощутила дискомфорт по другому поводу: все тут были очень молодыми, и мне они показались чужими, как по возрасту, так и по опыту. Что-то схожее, пожалуй, испытывали второгодники-переростки, сунутые в класс с малышней.

Но вдруг ко мне подошел, точнее сказать, придвинулся, большой, бородатый, лысоватый мужчина, выглядевший много старше всех присутствующих, включая главного редактора Дроздова. (Позднее выяснилось, что он меня старше всего на год.) От его солидности, вальяжности я как-то даже сробела. Хотя ободрилась, услышав приветливо-поощрительный, и вместе с тем насмешливый, в низких регистрах голос: «Ничего, пообвыкните, где наша не пропадала! И давайте знакомиться, Юрий Белявский». Юрочка, как стала его называть, подладившись к его манере всё и вся вышучивать, иной раз без повода, ну так, чтобы сноровки не утратить.

А когда редакция газеты «Россия» из тесноты в Белом доме переселилась в здание издательства «Правда», заняв там целый этаж, я все чаще просиживала в комнате с большим окном у Юрочки, еще до его назначения замом главного редактора выделяемого среди прочих, и, надо сказать, заслуженно. Юра, при всех своих шуточках, вкалывать умел — и хотел — как мало кто.

У него в письменном столе мы хранили банку с дефицитным, импортным, гранулированным кофе, распиваемым в тайне ото всех. Моя кружка и его. Но если кто-то, незваный, к нам вторгался, алчно вдыхая кофейный аромат, Юрочка опережая посягательства на наш дефицит, басил: «Все вопросы, пожалуйста, не ко мне, и товар не мой, контрабандный, пусть за него Надька отвечает. И ведь предупреждал не раз, шалаву, плохо закончатся её вояжи за границу. И все-таки, Надька, не будь жлобкой, плесни своего пойла представителю угнетенного, обездоленного — вот такими, как ты! –пролетариата. Да ты шо, почуток, а ты сколько набухала, дур— рр-раа!!»

Но бывал и суров, и я прекрасно знала тому причины. Одно дело, когда мы кофий вместе распивали, и другое, если в день сдачи номера я заглядывала к нему в кабинет, тогда уже зама главного, много-много раз. Предупредительные сигналы меня не останавливали. Я спешила из редакции слинять, но до того узнать, стоит ли мой текст в номере, во-первых, а во-вторых, готовы ли гранки, чтобы мне самой его вычитать.

Юра на мои появления никак не реагировал, но однажды выплеснул гневную филиппику. Начал тихо, что уже ничего доброго не предвещало: «Скажи, Кожевникова, вот если бы тебе самой пришлось, не дай бог, руководить газетой, ты бы что на всех страницах, полосах публиковала бы только свои тексты, да? Скажи честно, не молчи, не тяни!» Из приличия все же помолчала, а потом, как овца, проблеяла: да-ааа, свои… От его хохота задребезжал стакан на столе с остатками кофе: «Изыди, исчадие ада! Стоит твой шедевр на второй полосе, стоит! И проваливай, лучше бы навсегда! Эй, погоди, гранку-то вычитай!» Я, пятясь задом: спасибо, Юрочка.

Говоря по правде, объективно, о чем все знали, признавали, газету-то делал он, Юра, а не Дроздов. И такая, не в пользу номинально главного редактора, расстановка сил, долго продолжаться не могла. Дроздов, кадровый офицер Комитета государственной безопасности, из элитного управления внешней разведки, в дни путча вставший плечом к плечу с защитниками демократии, свободы, методы, усвоенные по месту своей прежней службы, сберег в подкорке навсегда. Теперь-то уже не только граждане нашей державы, но и весь мир осознал, что бывших сотрудников КГБ не бывает. Дроздов, кстати, имел то же звание подполковника, что и нынешний президент России. Разве что был по наружности привлекательнее и в обхождении поприличней. Топить в сортире никого не обещал, а просто действовал по той же схеме.

Стоит, наверно, уточнить, что после добровольного увольнения из «Советской культуры», с плавным переходом в газету « Россия», ни мой статус, ни мой жизненный распорядок не изменились. При возвращении нашей семьи из Женевы в девяностом, я сразу ставила условие, что живу за городом, в Переделкино, где у меня две собаки, и обязуюсь предоставлять положенное количество текстов, и даже больше, чем нужно, но мое постоянное присутствие в редакции исключено. Отвоевав такие для себя плюсы, не учла неизбежные минусы. Атмосфера, взаимоотношения в коллективе, группировки, симпатии — вражда оставались для меня тайнами мадридского двора. Тут я пребывала в абсолютном неведении, непричастности ни к кому, ни к чему, и за это пришлось расплатиться.

На очередной редколлегии, где я всё же должна была присутствовать, выглядывала из окна, не подъехала ли «Волга» моего мужа, меня ожидающего, чтобы нам вместе ринуться в переделкинское укрытие. И до меня не сразу дошло, что Дроздов, объявляет о смещении Юрия Белявского с должности зама главного редактора. Гробовое молчание так называемого коллектива. Если бы я о чем-то подозревала, сумела бы лучше подготовиться, а не спонтанно, вскочив, сумбурно изречь: Саша, ты что ли мстишь талантливому человеку, настоящему профессиональному журналисту, в отличие от тебя?! Снова гробовое молчание. И Дроздов, с железной выдержкой того самого Железного Феликса, чью статую свергли с пьедестала в дни путча, процедил: Надежда Кожевникова, которую не устраивает правила, принципы, принятые в коллективе в нашей газете, имеет полное правило нас покинуть. И не удержался: скатертью дорожка. Я, ни на кого не глядя, вышла, только мельком уловив размытое пятно Юриного лица, бледное до синевы.

Муж воспринял мою информацию стоически, задав только один вопрос: а как же Юра? Это и меня в основном заботило.

Насколько я Юру успела узнать, понять, он был совсем не из тех, для кого риск, отвага, упоение романтическое в бою, у бездны гибельной на краю, являются соблазном. Вовсе наоборот, что я в нем и ценила. Он любил, страстно, с колоссальным эмоциональным зарядом, хотя тоже маскируемым шуточками, самое для него главное, стержневое: свою семью, жену Наташу и своих девочек, дочек, Сашу и Катю. Умилительное выражение на его одутловатой физиономии возникало только в тех случаях, когда Наташа и дочки находились с ним рядом.

Не хочу никому навязывать своих критериев, но для меня подлинный мужчина тот, у кого под шкурой носорога пульсирует трепетная, беззащитная жилка — самозабвенная преданность близким, родителям, жене, детям. Все прочее ерунда.

У меня были в то время надежные, казалось, контакты с влиятельными редакторами тогдашних изданий. С Виталием Третьяковым в «Независимой», с Егором Яковлевым в «Общей газете», где мои публикации проходили без проблем. Но когда мы после встречи с Егором Яковлевым, которую я выгрызала когтями, клыками, мы с Юрой возвращались пешком по Каменному мосту, он мне сказал: все твои хлопоты напрасны, ты автор, а меня они воспринимают иначе, в другом масштабе, как конкурента, посягающего на их влияние на читательскую аудиторию, вот поэтому меня и не пускают.

Ого, подумала, Юрочка ведь не только образцовый семьянин, он к тому же и честолюбец с наполеоновскими замашками. А как же иначе, ведь не только он Наташу, жену, любил, она его тоже, наглядно. Настоящая женщина любуется настоящим мужчиной только в причастности к его подвигам и победам.

И Юрочка победил, после ухода из газеты «России», создав собственную, «Утро России».

В то смутное время не берусь судить какими способами, компромиссами любое деловое начинание сопровождалось, но ясно, что не в белых перчатках. Но Юра идеализмом не грешил никогда. А вот верным товарищем оставался всегда. И мне предложил должность, хорошие гоноры в им созданной газете. Он никогда ничего не забывал, ни хорошего, ни плохого. Как, впрочем, и я, гены у нас те же срабатывали. Но с явной обидой воспринял мой отказ от его предложения, мотивированного элементарно — нашим отъездом снова в Швейцарию, где муж получил контракт на работу в Международном Красном Кресте, но уже не в роли зама генерального секретаря, а как главы делегаций в горячих точках.

Я не касалась пока этой темы — патриотизма, мною отторгаемого по причине чересчур усердного навязывания, но отповеди по такому поводу от Юры, с отчеством Исаакович, никак не ожидала и не стерпела бы больше ни от кого.

Юра обращался даже не ко мне, а к моему мужу Андрею, с пафосом, ему прежде несвойственным: «Ты, Андрей, калечишь судьбу Нади, в эмиграции у неё нет никаких шансов состояться соразмерно её таланту. Её там заклюют, изничтожат и местные, аборигены, и наша отечественная серость, хлынувшая не знамо откуда.

Прогноз трезвый, но меня не испугавший. Это бы следовало и Юрочке, мудрому, понять.

Меня ничуть не удивило, что в газете, названной «Культурой», без «советской», откуда я выбыла с явным поражением, он стал главным редактором. И уже в его некрологе прочла, что Юрий Белявский являлся еще и Академиком Российской Академии Искусств, профессором, членом союзов журналистов, писателей, театральных деятелей. Ну выше крыши, о чем еще мечтать?

О, мой прекрасный, верный друг, куда же ты сгинул после всех таких почестей?

Хотя я уже догадывалась — куда, при наших телефонных беседах, когда я еще звонила тебе из США, и меня с тобой соединяла твоя секретарша, удостоверившись знаешь ли ты меня и намерен ли со мной говорить.

Ты, как и прежде, обвораживал шутками, юмором, и собственным, и почерпнутым из анекдотов, в создании которых твоя нация общепризнанный лидер. Но в стране, где теперь живу, в продуктовых лавках и их владельцы, и нанятый персонал, твои, Юра, соплеменники, изъясняются так же сочно, с дивным, поразительным, героическим оптимизмом нации, чей трагический опыт застрял, обжигает лишь со дна их темных до черна глаз…

И когда ты все же интересовался, с чем же я тебе позвонила, с какой конкретной целью, мне неловко было признаться, что цель, конечно, имелась, и другу без стеснения её бы изложила, но такому, каким, ты стал — нет. Не могла и не хотела.

И годы, и разные судьбы нас разлучили. И мне очень странно было узреть в тебе, Юрочка, шелуху дешевого, пустого хвастовства. Или то была новая маска, что ты на себя надел в соответствии с другими обстоятельствами, которым следовало хочешь не хочешь подлаживаться.

Я узнала о твоей смерти спустя два года, потому что наше расставание, неизбежное, случилось задолго до того.

Но несмотря ни на что, для меня твой уход был очень сильным, болезненным ударом. Ты оставался и останешься тем Юрочкой, с которым мы шли по Каменному мосту, рядом с Кремлем, ослепляющим своим великолепием. Кремль забыть нельзя, как и своё детство, свою молодость. И тебя, Юрочку, не забыла.

Известие о твоей смерти, меня повергло в шок. И только потом нашла в себе силы узнать подробности, там же, в интернете.

Газета «Культура», тобой возглавляемая, прекратила своё существование из-за финансовых трудностей в октябре 2011. Всё, крах, и ты сам с себя снял полномочия главного редактора рухнувшего в небытие издания, в которое вложил столько сил.

Ась, спустя всего лишь месяцы на твоем месте воцарилась новая персона. Я просто физически ощущаю переживаемые тобой тогда корчи. Ты, мудрый, осмотрительный и лояльный, всегда к любой власти лояльный, допустил роковую ошибку, поставив все фишки не туда. Тебя самым гнусным образом предали, заложили, использовали и вышвырнули. И что тогда погремужки, типа Академик, профессор, и прочее…

Но почему тебя ничему не научили уроки с Дроздовым, на той же грядке возросшим, что и Волшебник с теми же погонами, от чьих щедрот ты тоже стал аж Академиком, аж профессором и членом всех возможных творческих союзов.

Юрочка, сознаю, что такое напутствие в след умершему некоторые сочтут неприличным , циничным. Но в те годы, от которых нынче остался только сладостно-дымный дурман, я восхищалась тобой именно как циничным ниспровергателем тех устоев, что как панцирь, сковали лицемерием и нашу страну, и каждого из нас.

И ты остаешься олицетворением того прорыва. Ты — наша невосполнимая потеря, для меня, Андрея, нашей дочери, плачущей искренне, не сомневаюсь, и о тебе, и о том нашем общем прошлом, безвозвратным, невоскресимом ни в раю, ни в аду.

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Надежда Кожевникова: Человек, который всегда находил повод для шутки

  1. Грустная история советского журналиста. » Ой , не шейте вы ливреи, евреи…» Кажется это точно подходило ко многим людям, «выскочившим» вперёд, людям не лишённым совести и талантливым . Несколько закатилась к этому времени «звезда» таких негодяев, как Давид Заславский. Присутствие евреев в журналистике, да и вообще в литературе, отмечено не только в СССР, но практически во всех странах мира в продолжении всего ХХ века. В СССР большинство писало под псевдонимами, пока не началась компания «космополетизма». Но и тогда всё же угодные властям сохранили свои «ники», как например Хавинсон / «Маринин»/ один из главных «письмоводителей» несостоявшегося обращения советских евреев с «требованием » депортации в Сибирь всего еврейского населения страны в связи с «делом врачей». Всё это хорошо известно.
    Читая этот очерк отдаешь должное честности автора, без всякой предвзятости описывающего советского журналиста как с общечеловечесих позиций, так и с профессиональных. Такой взгляд на происходившее в стране и на людей — большая редкость по тем временам -как и по этим. И потому сам автор этого очерка сегодня здесь, а не «там». Это очень трудный выбор для писателя и журналиста, связанного с языком, но выбор это был сделан и правильность его подтверждена многими замечательно талантливыми книгами Надежды Кожевниковой. Спасибо автору.

    1. «Грустная история советского журналиста.»
      ———————————————————
      Неуклюжая попытка идеологизировать честный текст автора. Да ведь рассказ, уважаемый Артур, совсем не об этом, а о том как трудно остаться собой в сложностях реальной жизни.

  2. Это очень ценное Ваше качество, уважаемая Надежда, — верность своим друзьям, товарищам.
    «Да будем думать, что они прекрасны» (Ахмадулина)

  3. Оставаться собой и любить оказавшегося иным, разбредясь с ним, трудно. Но лучше продолжать любить. И любовью этой рассказ дышит.

Добавить комментарий для Ефим Левертов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.