Судьи — это вы, мои читатели. Я прошу вас очень внимательно прочесть мою кинодраму и обдуманно, взвешенно вынести свой приговор.

Император Николай Второй

Кинодрама

Анатолий Зелигер

Предисловие

Наверное, никто до сих пор не пытался объеди­нить в одно целое театр и кино.

Представьте себе театральную сцену с киноэкра­нами, которые появляются и исчезают по желанию режиссера. Какие необозримые возможности откры­вает такая сценическая техника!

Киноэкраны — это не только быстро сменяемые декорации; киноэкраны дают возможность ввести в представление новых действующих лиц, мгновенно перенести действие из одного места в другое, пока­зать массовые сцены, документальные кадры, виды городов и селений. В процессе представления артист может находиться на сцене и появляться на киноэк­ране.

Кинодрама «Император Николай Второй» предназ­начена именно для такого синтетического зрелища. Экран в этой пьесе используется для показа и Ходынской катастрофы, и придворных балов, и салюта в честь рождения наследника престола. На экране зри­тель увидит знаменитых людей того времени: В. А. Гиляровского, Х.-Н. Бялика, О. О. Грузенберга, С. Ю. Витте и других. Хотя в пьесе занято лишь несколько актеров, применение кино позволило предоставить слово многим современникам Николая Второго, вы­сказывания которых позволяют глубже понять то вре­мя и тех людей.

Я не знаю, будет ли эта пьеса поставлена на сце­не. Однако в любом случае надеюсь, что найдутся лю­ди, которые прочтут ее и после этого неизбежно задумаются о не столь уж далеком прошлом, в котором так много поучительного для сегодняшнего дня.

На киноэкране появляется автор. Он обращается к залу:

Автор. Я начинаю рассказ о людях, поставлен­ных судьбой в такое уникальное положение, что любое их решение оказывало огромное влияние на Российскую империю, на ход мировой ис­тории, а следовательно, и на сегодняшний мир. Мне очень трудно: мне мешают писавшие до меня, мешают потому, что каждый из них созда­вал своего императора и императрицу. Наверно, это объясняется тем, что многие авторы не из­бежали воздействия своей среды или поветрия очередной моды — они произвольно истолковы­вали факты или вообще «забывали» о тех из них, которые противоречили выбранной концепции. Как часто, прочитав какой-нибудь из текстов, я был готов заявить во всеуслышание: «Я не верю в вашу честность, в вашу искренность, в вашу про­ницательность». Появившееся у меня чувство не­удовлетворенности заставило меня искать исти­ну. И вот сейчас я собираюсь изложить вам ре­зультаты моих поисков. Возможно, вы будете сомневаться в правдивости моего рассказа. Воз­можно, вы спросите: «Так ли это было на самом деле? Есть ли, в конце концов, судьи, способные установить истину?» Я уверен, что есть такие су­дьи. Кто же они? Судьи — это вы, мои читатели. Я прошу вас очень внимательно прочесть мою кинодраму и обдуманно, взвешенно вынести свой приговор. Я верю в вас и надеюсь, что ваше решение будет справедливым. Итак, господа су­дьи, судебное заседание открывается. Прошу внимания.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

1

1896 год. Москва. Комната в одном из зда­ний Кремля. Николай Второй — мужчина среднего роста, худощавый; лицо ничем не примечательное. Он сидит на стуле, груст­ный, задумчивый, тихонько что-то напевая. Входит, слуга.

Слуга. Ее Величество императрица Мария Фе­доровна велели передать, что сейчас изволят придти.

Николай. Скажи Ее Величеству, что я жду ее.

Слуга выходит. Николай встает и начинает говорить.

Николай. Меня ужасно беспокоит отсутствие близости в отношениях между Аликс и мамой. Никакой теплоты. А мне бы так этого хотелось. (Помолчав немного.) Моя милая умница мама, ну почему ты не можешь понять, что значит для меня Аликс? Аликс, моя Аликс, моя не­сравненная Аликс! (Идет по комнате и, после большой паузы, начинает говорить. При этом на киноэкране возникают картины, соответ­ствующие его рассказу.) Мне шестнадцать. Я в соборе, и меня мало занимает брачная цере­мония дяди Сергея. Подумаешь, невидаль! Что у меня — мало родственников, и они так уж редко вступают в брак? Я спокоен, невозму­тим и с некоторой скукой наблюдаю свадеб­ный ритуал моего грешного дяди. Мой взгляд неторопливо скользит по радостным лицам па­пы и мамы, родственников, друзей, придвор­ных — и вдруг останавливается на ней — девочке лет двенадцати. Моя уравновешенность сразу куда-то исчезает, а спокойствие сменяется не­обычной для меня внутренней напряжен­ностью. (Пауза.) Я почувствовал вдруг, что между мной и этим Божьим созданием мгно­венно установилась странная взаимозависи­мость, ведомая лишь нам двоим. Она, эта де­вочка, поразила меня своей необычностью, странной серьезностью, никому не свойствен­ной здесь самоуглубленностью и еще тем — я это чувствовал каждой частицей своего тела, — что ее намного больше интересовал я, чем сва­дебный обряд ее сестры Эллы. Я был уверен, что эта girlie, вся в белоснежном, с пышными розами в роскошных волосах уже не раз иску­пала меня в своих необъятных серых глазах и теперь время от времени направляет на меня невидимый, жгучий луч с уголка своего глаза. И, странно, я воспринял эту kiddy не как ре­бенка, а как созревшее женское существо, необыкновенное и прекрасное, притягательное и загадочное. Увидеться с Аликc удалось только через несколько дней. Я приблизился к ней и протянул ей сверкающую, драгоценную брошь. Она почему-то не удивилась нисколечко, спо­койно взяла ее у меня, рассмотрела вниматель­но, без торопливости и вернула ее мне обратно. Почему? Да потому, что она была совершенно не такая, как все. Что было потом? Да ничего. Не мог же я броситься при всех на колени пе­ред двенадцатилетним ребенком и заорать во всеуслышание, что я, шестнадцатилетний на­следник российского престола, — верный под­данный Ее Высочества принцессы Аликc Гессен-Дармштадской.

Входит Мария Федоровна — элегантная, моло­жавая женщина.

Здравствуй, дорогая, любимая мамочка!

Мария. Здравствуй, Ники. (Садится в кресло.) Ты все проверил? Важно, чтобы коронация прошла гладко, как говорят природные русские, «без сучка и задоринки».

Николай. Не беспокойся, мамочка! Все будет в порядке.

Мария. Ты уверен, что твоя жена будет на должной высоте?

Николай. Конечно, мамочка. Мы с Аликc репетиро­вали несколько раз.

Мария Федоровна замолкает на некоторое время, закрывает лицо руками и потом, грустно.

Мария. Мой дорогой, я готовлюсь, подгоняю и тормошу всех, а сама при этом думаю и думаю о твоем отце Он все время стоит у меня перед глазами. (Всхлипывает.)

Николай. Папа! Наш бедный любимый папа!

Мария. Казалось, что у него впереди еще так много лет. Но страшный удар судьбы — и его не стало. Саша! Мой незабвенный! (Утирает гла­за.) Саша! Верный и преданный муж, добрый, заботливый отец — воистину глава семьи и на­рода!

Николай. Дорогая мамочка, я ужасно грущу о папе, и мне очень жаль тебя. Сегодня для меня не день радости, а время горестных воспомина­ний. А коронация — она мне лично совершенно не нужна. Это тягостный, обязательный труд, печальная необходимость. Каждый этап этих церемоний будет напоминать мне о папе — и наполнять душу черной тоской.

Мария. Что ж, за нас двоих нарадуется твоя супруга.

Николай. Мама, Аликc необыкновенно доброе, чут­кое и тактичное существо. Ей совершенно чуж­ды низменные чувства. Она глубоко понимает нас и сопереживает с нами.

Мария. Ладно, не нужно о ней. Сегодня, родной, мы будем торжествовать для других и одновре­менно плакать про себя.

Николай. Мамочка, я считаю, что мы должны вос­принимать эту обязательную церемонию как великое испытание, ниспосланное нам Богом (Крестится.) Мы с горечью будем брести там, где с радостью шествовали в далекие счастливые времена.

Мария. Боже! Как мне трудно взять себя в руки…

Николай. Что делать! Мы обязаны пройти через это, чтобы потом страна жила мирно и спокой­но.

Мария. Дай-то Бог! (Встает, решительно.) А теперь отбросим все наше, личное. Я теперь не слабая одинокая женщина, я вдова великого императо­ра Александра Третьего. (Николай целует ее.) А ты сейчас — не безутешный сын, скорбящий о своем покойном отце, ты император великой России. И пусть весь мир видит это.

2

Та же комната. У раскрытой двери два камерпажа смотрят в зал.

Первый. Смотри, Мария Федоровна! В парчовом платье, затканном серебром! А корона — гора бриллиантов!

Второй. Можно подумать, что сегодня коронуется она, а не ее невестка.

Первый. Бедная Мария Федоровна! Она ведь коро­новалась совсем недавно, каких-нибудь тринад­цать лет назад. Вечная память ее покойному су­пругу – императору Александру Третьему! (Кре­стится.)

Второй. А кто этот — ходули еле передвигает, а порфиру несет, уцепился за нее, из рук не выпускает.

Первый. Неужели не знаешь? Да это его сия­тельство граф Строганов!

Второй. Смотри-ка! (Смеется.) Уронил хвост порфиры и шлепает по нему. Сейчас Марию Федоровну опрокинет.

Первый. Боже! Я бегу! (Хочет броситься на помощь.)

Второй. Не надо. Уже очухался, схватил и понес, как надо.

Первый. Сейчас Мария Федоровна выйдет на Красное крыльцо. Быстрей!

Они подбегают к окну. В комнату доносится громовое «Ура»! Оба камер-пажа с воодушев­лением подхватывают. На киноэкране появ­ляются наблюдаемые ими картины.

Первый (с восторгом). Смотри, Ее Величество уже спускается по ступеням Красного крыльца. Сей­час ступит вон под тот роскошный балдахин и направится в собор.

Второй. Отдавать власть обожаемой невестке.

Первый (задумчиво). А как же иначе. Жизнь есть жизнь. (Торжественно.)

И перед новою столицей Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей Порфироносная вдова.

Грянули трубы и литавры, загудели колокола всех кремлевских церквей.

Первый. Смотри, царский выход. Его Величество, как всегда, в форме полковника Преображенского пол­ка, а Ее Величество — просто прелесть в этом бело­снежном платье, сверкающем бриллиантами!

Второй. А кто это несет императорскую корону?

Первый. Да это же его сиятельство фельдмаршал граф Милютин. А рядом с ним государственное знамя несет его сиятельство граф Шувалов.

Второй. Ух ты! Самые знаменитые лица империи!

Первый. А вон, видишь, за царем и царицей несут меч, скипетр и державу!

Второй. Дай Бог им удачи и России благополучия.

Занавес опускается ненадолго и затем подни­мается вновь.

3

Входят царь и царица Александра Федоровна. Садятся в кресла. Александра Федоровна высо­кая, с нервным одухотворенным лицом.

Николай. Отдохнем немного. Ты держалась молод­цом, моя девочка.

Александра. Я совсем не устала. Да и как можно устать от этого древнего и так любимого всей Россией ритуала. Все было необыкновенно воз­вышенно, торжественно и в то же время просто и интимно.

Николай. О, моя умница, чувствительная и благород­ная натура!

Александра. Я никогда не забуду эти минуты. Я опускаюсь перед тобой на колени. Ты снимаешь с головы большую императорскую корону и ле­гонько прикасаешься ею к моему лбу. И потом надеваешь мне на голову другую — малую коро­ну, бережно обнимаешь меня и целуешь. И зна­ешь, что я тогда сказала себе? Эти короны, твоя большая и моя малая, даны нам от Господа Бога навсегда, и они не будут сняты с нас до послед­него нашего издыхания. Клянусь, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы так оно и было.

Николай. О, если бы ты только знала, как ты мне нужна с твоей непоколебимой верой в наше предназначение!

Александра. Ники, мой обожаемый, мой един­ственный, ты сегодня обнял и поцеловал меня, потому что все желали этого, а теперь обними и поцелуй меня, потому что этого желаю только я.

Она встает с кресла и садится ему на колени. Он обнимает и целует ее.

Николай. Санни, Санни, любимая Санни! Несрав­ненная моя Санни!

Александра (будто гипнотизируя). Ники, мой Ники, помни всегда, что нет на свете человека, более близкого тебе, чем я. У тебя никогда не будет никаких секретов от меня. Ты все, все должен рассказывать мне и обо всем совето­ваться со мной. Да?

Николай. Конечно, Санни.

Александра. Ники, я обожаю тебя. (Обнимает его.)

Через некоторое время она встает с его колен и далее торжественно.

Это был день необыкновенно знаменательный. Сегодня ты дал клятву народу России беречь и защищать всеми своими силами императорскую корону, доверенную тебе, всегда нести твердой рукой скипетр и державу.

Николай. Конечно, смысл коронации — подтверждать великий принцип единовластия.

Александра (с воодушевлением). Когда сегодня спо­движник твоего деда фельдмаршал Милютин подносил тебе древнюю шапку Мономаха, то этим самым он показывал всей России, что ты и только ты — законный хозяин русской земли. Когда за обедом нас обслуживал твой дядя Владимир Александрович, то этим он подчер­кивал, что признает тебя и только тебя главой царской семьи и хранителем ее благополучия. Когда митрополит помазал тебя святым ми­ром, то этим древним ритуалом он еще раз напомнил всем, что власть, врученная тебе, ниспослана Господом Богом. Когда твоя мать обнимала нас в соборе, это были не пустые объятия. Она как бы объявляла, что отныне и навсегда она — только бывшая императрица и с этих пор она такая же поданная царя, как и все остальные жители России.

Николай. (Встает.) Ты права, Санни, права, как всегда. Я дал клятву перед алтарем Успенского собора хранить самодержавие, как зеницу ока, и исполню ее.

4

В зале полутьма. Звучит траурная музыка. На киноэкране вначале возникает В. А. Гиляров­ский, а затем картины, соответствующие рас­сказу диктора.

Диктор. «Ров, ужасный ров, страшные волчьи ямы, пол­ные трупов. Здесь главное место гибели людей. Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже мертвыми под ноги тех, кто бежал сзади, другие, упав еще с признаками жизни под ноги сотен людей, погибли раздав­ленными; были и такие, которых душили в дра­ке, около будочек, из-за узелков и кружек. Ле­жали передо мной женщины с вырванными ко­сами, со скальпированной головой. Многие сот­ни! А сколько еще было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять верст от Москвы. А сколько умерло в больницах и дома! Погиб и мой из­возчик Тихон, как я узнал уже после». Владимир Алексеевич Гиляровский.

В комнате Николай и Александра. Он стоит, она сидит, закрыв лицо руками.

Николай. Коронация загублена. Ее залили кровью. Глупая, дикая толпа и тупые, ленивые админи­страторы!

Александра (опустив руки на колени). Страшная тяжесть ответственности! Боже! Ты виновен, и я виновна. Для народа и мира мы оба виновны, даже если до сегодняшнего дня мы не знали, что есть такое поле со странным названием Ходынка.

Николай. Аликс, ты преувеличиваешь. Мы тут ни при чем.

Александра. Преувеличиваю? Я преувеличиваю? Не­ужели ты не понимаешь, что мы отвечаем за все, что происходит в стране. Ходынка — наша вина, и она навсегда будет записана на наш счет.

Николай. Жадные, невежественные люди, которые ради ничтожных гостинцев готовы снести все на своем пути. Это не я создал их такими.

Александра. Родители отвечают за своих детей. Ты отец, а я мать русского народа, и мы в ответе за его простодушие и неразумность. (Встала, схва­тилась руками за голову, быстро пошла, почти побежала по комнате.) Боже мой! Боже мой!

Николай. Катастрофа страшная, но нужно держать себя в руках. Успокойся, Аликс, прошу тебя.

Александра. Родители отвечают за своих детей. Если дети нанесли себе увечье, вред другим, то вина на родителях — не научили, не проследили, не предвидели. А если дети не пошли в своих роди­телей, совсем не похожи на них? Тоже отвеча­ют? Да. Тоже, тоже, тоже. Страшно жить, когда потоки чужой крови на тебе. Почему это так? Значит, нужны Богу такие люди, неповинные, но отвечающие перед миром за горе других. Ники, я виновна, и ты виновен. Ты виновен, и я ви­новна.

Николай. Мы сделаем все возможное. Мы пожертвуем деньги, отменим все торжества и пойдем с то­бой в монастырь молиться за погибших и изуве­ченных. Люди поймут, что мы с ними.

Александра. Ты прав, Ники. Но все равно, никогда нам этого не простят. Всегда, когда речь зайдет о нашей коронации, будут говорить. «Это было тогда, когда произошла ходынская катастрофа». Теперь всегда рядом с тобой и со мной будет жить эта страшная Ходынка. (Бегает по ком­нате.) Ходынка! Ходынка! Ходынка!

На киноэкране возникает В. А. Гиляровский. Звучит голос диктора.

Диктор. «Закончив писать, сдал в набор. Меня окружили наборщики с вопросами и заста­вили прочитать. Ужас был на всех лицах. У многих слезы. «На беду это. Не будет проку в этом царствовании!» — услышал я от старика на­борщика». Владимир Алексеевич Гиляровский.

Входит Мария Федоровна с газетой в руках.

Мария. Немедленно остановить все торжества. Все­общий траур и панихида по погибшим.

Входит великий князь Сергей Александрович. Он высокий, стройный, в парадной генераль­ской форме.

Николай. Конечно, никаких балов. В монастырь. Уда­лимся от мира для покаяния и молитвы.

Сергей (холодно и уверенно). Международные ин­тересы России требуют, чтобы бал не был от­менен. Бал даем не мы, а французский посол, граф Монтебелло. Французское правительство прислало нам бесценные подарки. Нельзя оскорбить Францию — единственного союзника России. Таково же мнение брата Алексея.

Молчание.

Мария (неохотно). Вы правы, Сергей Александрович. Придется бал не отменять.

Николай (неуверенно). Пусть бал состоится. Но мы появимся там только на короткое время.

Александра (оледенело). Конечно, раз это необходимо, мы не отменим этот бал на крови.

Сергей. Газетам временно запрещено писать о несчас­тье, чтобы не испортить впечатления от корона­ции. Весть об этом некоторое время не выйдет за пределы ограниченного круга лиц.

Мария. Как запрещено? Вот газета «Русские ведомости» с огромной статьей журналиста Гиляровского «Ходынская катастрофа».

Сергей (передергиваясь). О проклятье! Идиоты! Прозевали! (Быстро выходит.)

Мария (Николаю). Твой дядя — гениальный админи­стратор. Лавры ему! Nicolas, необходимо гласное расследование катастрофы. Ответственность за несчастье следует возложить на Сергея Алек­сандровича как губернатора Москвы. Он должен быть лишен своего поста. Это необходимо. Про­яви твердость.

Николай (помолчав). Бог с ним, с дядей.

Мария. Если он сохранит свой пост, то пятно ляжет на тебя. Прогони его, во что бы то ни стало. Обещай мне это.

Николай. Я подумаю.

Мария. Боже мой! Подумаю! Он думает, когда нужно действовать!

Вскакивает и быстро выходит из комнаты.

Александра. О, великий дядя Сергей Александрович! С таким острым умом, с такой преогромной опытностью, с таким сверхглубоким пониманием русской жизни… Хватило же у тебя ума, Сергей Александрович, вышвырнуть из Москвы непонятно зачем несколько тысяч несчастных еврейских се­мей? Так куда же теперь делся твой острый ум, дя­дя Сергей Александрович? Почему не предупредил ты эту ужасную катастрофу? Ты же губернатор Москвы! Это же твоя, твоя прямая обязанность. Так наберись мужества и громко, честно, по-мужски за­яви «Я виноват, я ухожу». Ан нет. Ему хоть бы что.

Николай. Как с гуся вода.

Александра. Учит, по-прежнему учит. (Кричит.) А кровь погибших на мне и Ники?! А страшная печать, поставленная на мне и Ники?! А народ­ное поверье, что не к добру это, обращенное на меня и Ники!? Так поступи по — мужски, Сергей Александрович, если ты, конечно, мужчина. Или женское в тебе превалирует?

Николай. Не в нем дело.

Александра. В нем, только в нем. Одно женское лукавство, и нисколько мужской прямоты. Нет смелости признать свою страшную вину.

Николай. Санни, я не могу прогнать дядю Сергея, как обычного служаку. Он брат отца и товарищ моей юности. Да и вообще, тронь его — и все родственники возненавидят меня.

Александра. Да я и не настаиваю. Какой он ни есть, а все же формально муж Эллы. Я не хочу заставить страдать мою несчастную сестру.

Николай (медленно и задумчиво). Сейчас самое глав­ное — дать понять народу, что мы горюем вместе с ним

Александра. Но этот неуместный бал. Его нельзя от­менить?

Николай. Самое правильное — появиться там нена­долго, а потом сразу в монастырь. Удалимся от мира на все дни траура.

Александра. В монастырь, обязательно в монастырь. Лить слезы и молиться за погибших и изуве­ченных. Боже! За что гнев твой? (Падает на ко­лени.)

5

Комната перед танцевальным залом. Через раскрытую дверь на киноэкране виден роскош­ный бал. У двери, раскрытой в зал, стоят оба камер-пажа. Звучит, танцевальная музыка.

Первый. Смотри, не успел начаться бал, а государь и государыня уже ушли.

Второй. Каким бледным был государь, когда тан­цевал первый контрданс с графиней Монтебелло!

Первый. А государыня? Лицо искажено от горя, глаза покраснели от слез.

Второй. Не надо было им приходить …

Первый. Нужно было вообще отменить этот бал. Почему не посоветовали это государю? А теперь слух пойдет по Руси, что царь и царица плясали на похоронах.

Второй. «Худая молва, как пыль, идет».

Первый. Не худая, а лживая «Змею обойдешь, а от клеветы не уйдешь».

Пауза. Первый камер-паж отходит от двери, садится в кресло, задумывается. Второй под­ходит к открытому окну, прислушивается.

Второй. Собаки, слышишь, воют. Ночной вой собачий — к покойнику.

Первый. Много их, покойников-то, нынче.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

1

22-е января 1903 года. На киноэкране возника­ют картины костюмированного бала в Зимнем дворце. Более двух тысяч гостей. Все одеты в наряды времен царя Алексея Михайловича. Геор­гиевский зал поражает великолепием. Множе­ство цветов, пальм. Все залито светом хрус­тальных люстр. Гремит музыка. Гости тан­цуют старинные русские танцы. Всюду ра­дость, веселье. А вот Николай и Александра. Они в подлинных одеждах царя Алексея Михай­ловича и царицы Марии Милославской. Их лица — счастливые и приветливые. Они тихо разго­варивают друг с другом.

Александра. Милый, тоска неимоверная. Может можно незаметно уйти?

Николай. Мне тоже смертельно надоело. Отстоим еще минуту, а потом исчезнем.

Веселье продолжается. Николай и Алек­сандра медленно и незаметно для присутствующих уходят.

2

Николай и Александра в жилой комнате Зимнего дворца.

Александра. И до чего тягостно излучать радость в этих старинных неудобных одеждах. Мое сокро­вище, мой душка, мой ангел, мне так просто и спокойно вместе с тобой без них всех. Потому, наверное, что мы внутренне похожи друг на друга. И тебе, и мне невыносимо надевать латы на душу и сердце. Душевный порыв — это так естественно и красиво.

Николай. Да, любимая, мне так же, как и тебе, труд­но играть порученную мне роль. Трудно, тя­гостно. У меня нет для этого природных дан­ных. Я все время ломаю себя, скрываю всеми силами свою природную скованность и стес­нительность.

Александра. Я — нервная, впечатлительная, эмоциона­льная, легко возбудимая. Но я обязана подавлять себя, сжимать себя всю. Ну нервная, ну впечат­лительная — так, казалось бы, смотрите на меня: вот такая я есть. (Пауза.) Ники, родной, у тебя тоже так бывает? Смотришь на человека и на­пряженно ищешь слова, которые зачем-то нужно вымучить из себя. Слова, совершенно ненужные ни тебе, ни ему, но почему-то обязательные. Этот так неприятно и так не по мне.

Николай. Бывает, и часто. Но в таких случаях я просто стараюсь меньше говорить. Санни, мне трудно выйти к подданным. Казалось бы, тоже мне про­блема! А мне всегда боязно, неловко, не хочется делать этого. Мне приходится взбадривать себя, настраивать, чтобы выглядеть, как надо. Посмот­ри на меня. Вот я быстро и глубоко вдыхаю воз­дух и медленно, медленно его выдыхаю. Вот так я всегда делаю перед тем, как выйти к ним. А когда вышел…

Александра. Что тогда, мой любимый?

Николай. Я думаю о своем лице, о своем взгляде… Разве Петр Первый думал о выражении своего лица? Смешно и говорить об этом А я… Это глупо, но я самым серьезным образом думаю о своем лице. Когда я в роли, то тщательно устана­вливаю на нем спокойствие и безмятежность. Не дай Бог потерять контроль над ним, и оно вдруг станет угрюмым или недовольным, не дай Бог случайно взглянуть на кого-нибудь раздражен­ным взглядом.

Александра. Ники, мой большеглазый, мы похожи, так похожи друг на друга. Нам обоим трудно среди них, чужих, ждущих от нас чего-то не­обыкновенного, внешне преданных, а в душе ненавидящих нас, лукавящих, жаждущих неза­служенного…

Она смотрит на него, видит его — расслаб­ленно сидящего в кресле, согнувшегося, с опу­щенной головой. И вот Александра на глазах меняется, выпрямляется, становится выше, в лице появляется жесткость, в глазах суро­вость. Вот она уже волевая, уверенная в себе императрица. Александра подходит, к Нико­лаю, нагибается. Обхватывает ладонями его лицо, приподнимает и смотрит в упор, глаза в глаза.

Все, хватит. Ты царь, великий, грозный царь, смотрящий далеко вперед. Ты умнее всех, всех, и никто, никогда не сможет посягнуть на твою власть, потому что дерзнувший на это, будет сразу же сметен с лица земли. Да, Ники?

Николай (неуверенно). Да, Санни, ты права. Я в самом деле такой. Конечно, я дальновиднее, ра­зумнее и Витте, и Николая Николаевича, и всех других.

Александра. Никому ни крохи власти. Власть только у нас. И мы ее такой, непоколебленной, отда­дим нашему будущему сыну.

Николай (громко и убежденно). Потому что власть наша от Бога.

Александра. Давай помолимся, попросим Господа укрепить силы наши.

Николай и Александра становятся рядом на колени. Она молится искренне и страстно.

Милосердый Господи! Укрепи силы наши на пу­ти нашем тяжком. Да будет воля Твоя, хотящая всем спастись и в разум истины приидти: спаси и помилуй рабов Твоих Александру и Николая. Приими сие желание наше, как вопль любви, заповеданной Тобою.

Она закрывает лицо руками и молчит, ти­хонько покачиваясь. Он начинает повторять эту молитву.

Николай. Милосердый Господи!..

3

Та же комната. Николай, Александра и Мария Федоровна. Апрель 1903 г.

Мария. Nicolas, как ты мог допустить такое? В Ев­ропе говорят о России как о дикой варварской стране. Газеты заполнены описаниями ужасов в Кишиневе.

Николай. Кто же, мама, виноват в вековечной нена­висти христиан к евреям? Как я могу изменить человеческую природу?

Мария. Но газеты в Европе обвиняют во всем прави­тельство и лично тебя. «Царь прибегает к варвар­ским методам, чтобы удержать в руках неограни­ченную власть», — вот что они пишут. Наши газеты также полны описаний пыток, убийств, насилий, дикостей, грабежей в Кишиневе.

На киноэкране возникает X. Н. Бялик.

Диктор.

Распоротый живот — и гвоздь в ноздре живой;
С пробитым теменем повешенные люди;
Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди
Прильнувший губками, ребенок и
Другой разорванный с последним криком
«Мама»!
И загляни ты в погреб ледяной,
Где весь табун, во тьме сырого свода,
Позорил жен из твоего народа —
По семеро, по семеро с одной.
Над дочерью свершалось семь насилии,
И рядом мать хрипела под скотом.
Бесчестили пред тем, как их убили,
И в самый миг убийства… и потом.
…………………………………………..
Не оскверни, как те, водой рыданий
Святую боль святых твоих страданий,
Но сбереги нетронутой ее.
Лелей ее, храни дороже клада
И замок ей построй в твоей груди,
Построй оплот из ненависти яда —
И не давай ей пищи, кроме яда
Твоих обид и ран твоих, и жди.
………………………………………….
И вырастет взлелеянное семя,
И жгучий даст и полный яду плод —
И в грозный день, когда свершится время,
Сорви его — и брось его в народ!
Хаим Нахман Бялик.

Пауза.

На киноэкране О. О. Грузенберг.

Диктор. «Я возненавидел самого себя и моих товари­щей по работе за то, что мы пришли на позо­рище, на пепелище, на кладбище — с хлыстиком юридической помощи. Неужели не найдется тот, который отомстил бы вдохновителям этого ужасного погрома?» Оскар Осипович Грузенберг.

Пауза.

Николай. Мама, я в этом виноват не больше, чем в Ходынке.

Мария. Но в европейских газетах появилось письмо Плеве к бессарабскому губернатору, в котором он требует не защищать евреев.

Николай. Плеве не мог этого написать.

Мария. Не делай из меня дурочку. Письмо Плеве согласовано с тобой. (Пауза). Да?

Николай (после некоторого колебания). Да, конечно.

Занавес. В зале полутьма.

Диктор. «Правительство не только не торопилось остановить кишиневский еврейский погром, но раздувало его всеми зависящими от него средствами. Оно само забрызгано кровью заму­ченных в Кишиневе евреев». Искра, 1 мая 1903 г.

Пауза.

Мария. Nicolas, не скрытничай, говори со мной откровенно. Я все способна понять. И я от­нюдь не защищаю евреев, я только против глу­пых и позорящих тебя методов.

Николай. Но скажи, мама, как можно вежливо грабить и убивать?

Мария. Я не об этом говорю. Что бы там ни твори­лось, твое имя должно оставаться незапятнан­ным. При твоем отце тоже были погромы, но его никто в них не обвинял. А, между нами, громить он приказал лично, потому что ему нужен был предлог для изменения политики; Саша решил отказаться от приобщения евреев к русской жизни и перейти к нажиму на них.

Николай. Так что войну евреям объявил не я, а отец, а я только продолжаю его дело.

Мария. Но я совсем не уверена, что эта война принесет тебе пользу. Во время битвы удары наносит не только одна из воюющих сторон

Николай. Со мной сто пятьдесят миллионов, а про­тив меня — шесть.

Мария. Пусть так. Но при твоем отце власть не была запачкана и опозорена.

Николай. Мамочка! Я не знаю, как прививать по­громщикам благородные манеры. Может быть, приставить к каждому гувернера?!

Мария. Ники! Я не верю в тебя. Ты человек бесха­рактерный и неглубокий. Только и надежда, что на хорошего ментора. Держись за Витте, больше советуйся с ним, слушайся его. Витте — гениальный человек.

Николай. Ты веришь в этого хамелеона? Мама!

Мария. Nicolas, Ты перестал со мной считаться… Мои мнения отскакивают от тебя, как горох от стенки. Твою голову набивает мыслями очень неумный человек. Это может плохо кончиться. Мне жаль тебя.

Николай (холодно и логично). Ты ошибаешься, ма­ма, считая, что у меня нет своего мнения. Мои мнения создаются на основе серьезного и глу­бокого изучения проблем. Конечно, я советуюсь с самым близким мне человеком.

Мария. Боже мой! С ним невозможно разговаривать!

Рассерженная уходит.

Александра. Она тебя оскорбила, мой дорогой. Тебя, мою умницу, она считает какой-то кук­лой, которую каждый набивает, чем хочет.

Николай. Мама сама не знает, что говорит. Она плохо переносит газетный вой.

Александра. Ники, дорогой, почему Плеве допустил эта зверства?

Николай. Ты их жалеешь?

Александра. Я же христианка.

Николай. Если ты христианка, то не можешь относиться к евреям, как к другим ино­родцам. Вспомни Новый Завет. Что сказал Пилат? «Невиновен я в крови Праведника се­го». А что ответили евреи? «Кровь его на нас и на детях наших».

На киноэкране появляется автор.

Автор. Евреи не могли этого сказать. Явная, бью­щая в уши нелепость. Человек может взять ответственность на себя, но не будет пере­кладывать ее на своих детей. При чем здесь их дети? Но ведь эта фальшивка послужила основанием для бессчетного количества убийств.

Николай. Мы молимся Христу, а рядом те, на ком кровь его. Они смотрят, как мы молимся, и смеются над нами. И я должен их защищать? Да я радуюсь, когда их бьют.

На киноэкране автор.

Автор. Напоен ненавистью. Вначале было Евангелие, а потом лепту свою “благородную” внесли Досто­евский, Победоносцев, Суворин. Так что же, Евангелие — учебник ненависти к евреям? Но если это так, то написали эту книгу предатели своего народа, отдавшие на заклание собствен­ных матерей, отцов, братьев, сестер и их по­томков. Эти люди бродили по земле, призывая любить всех, кроме народа, породившего их. Нечего сказать, хороши святые!

Пауза.

Александра. Но далекие потомки не могут быть виновны в грехах своих предков.

Николай. Послушай, что писал о них Достоевский, и ты не будешь задавать таких вопросов. (Берет с полки книгу и читает.) «Выйди из народов и составь свою особь, и знай, что с сих пор ты един у Бога, остальных истреби, или в рабов об­рати, или эксплуатируй!»

На киноэкране автор.

Автор. Ложь! Гнусная, подлая ложь, вдвойне отврати­тельная из-за того, что лжец — великий писа­тель.

Пауза.

Александра. Но это преувеличение!

Николай. Может быть, и преувеличение. Но это не важно. Главное, что я вождь тех русских, кото­рые ненавидят инородцев, и в, первую очередь, евреев.

Александра. Но ты царь не русский, а российский!

Николай. Аликс, родная, я только на словах рос­сийский царь, а в самом деле я царь русский. Никогда государь России не был царем для всех. И всегда мы, российские государи, делали все, что могли, чтобы Россия была русская и право­славная. Мы селили русских среди инородцев, русифицировали их по мере сил, поощряли их пе­реход в христианство.

Александра. А почему так же нельзя с евреями?

Николай. Этим занимались дед и прадед. Но сейчас нельзя идти по их пути. Представь себе, что я сегодня дам права евреям… Значит, завтра в каждом русском городе будут не только пра­вославные храмы, но и синагоги. Превратиться в глазах народа в защитника евреев, в еврейско русского царя? Нет, никогда.

Александра. Ники, ты чувствуешь Россию лучше меня.

Николай (начинает, шагать по комнате). Права евреям! Я, государь, в чьих жилах течет лишь капля русской крови, сразу стану чужим, по­теряю опору. Нерусский — нерусским. Этот Вит­те — якобы, защитник престола. Умница, гений, как говорит мама. Он клянется, что он мой щит. Он этот мой «рыцарь» наносит удары по всему, что поддерживает меня. Русский царь на сегодняшний день обязан быть жидоедом. Там, среди жидоедов, его опора. Конечно, грязновато. Да ведь люди и есть в большинстве грязные. И если не учитывать их грязную сущность, то можно потерять все.

На киноэкране С. Ю. Витте.

Диктор. «Я назначил прием действительному стат­скому советнику Лопухину. Он явился ко мне и передал; ему достоверно известно, что при де­партаменте полиции имеется особый отдел, ко­торый фабрикует всякие провокаторские про­кламации, особливо же погромного содержания, направленные против евреев, что этот отдел был организован еще при Трепове и находился в ве­дении Рачковского и что Рачковский и до сего времени имеет к нему отношение… Провока­торская деятельность департамента полиции по устройству погромов дала при моем мини­стерстве явные результаты в Гомеле. Там в де­кабре последовал жестокий погром евреев. Рас­следованием неопровержимо было установлено, что весь погром был самым деятельным образом организован агентами полиции под руковод­ством местного жандармского офицера графа Подгоричани, который этого и не отрицал. Я потребовал, чтобы Дурново доложил это дело Совету министров. Совет пожелал, чтобы Под­горичани был отдан под суд и устранен от службы. На журнале Совета министров государь положил такую резолюцию. «Какое мне до этого дело?» Через несколько месяцев я узнал, что граф Подгоричани занимает пост полицмейсте­ра в одном из черноморских городов». Сергей Юльевич Витте

Пауза.

Александра. Если ты перестанешь воевать с евреями, то твоя власть ослабнет?

Николай. Не просто ослабнет; я стану ненужным. Если Россия — русский дом, Россия для русских, то нужен я — хозяин России, защищающий рус­ских от всех чужих. Если же Россия для всех, то кому нужен царь. Зачем нужен царь, если не нужно защищать русских? Выбирайте себе Ду­му. Пусть там сидят вместе с русскими татары, евреи, поляки — новые хозяева России.

Александра. Ники, я все поняла, ты прав. Мы обязаны воевать с евреями. Ты русский человек, русский царь, царь для русских. И я — я русская тоже. Пусть простые люди говорят. «Мы русские, православные и наши государь и государыня тоже русские и православные.» А наследник будет русским и православным царем Я согласна с тобой, Ники: никаких прав евреям!

Николай (обнимает ее). Санни, дорогая, ты со мной. Какое счастье! Я так боялся, что ты не поймешь меня!

Александра. Ники, любимый, я с тобой, всегда с тобой. Как ты мог усомниться в этом? Я хочу больше всего на свете, чтобы ты был могучим царем, истинным царем. Чтобы и Россия, и весь мир всегда помнили о том, что в России есть царь и воля его — закон И я верю всей душой, что ты можешь быть таким, как Фридрих Великий, Генрих Четвертый, Петр Первый, и еще выше их. Покажи свою волю, силу, решительность и, если нужно, жестокость. Люди уважают таких. Ты должен возвышаться надо всеми, и все, все должны признавать твое величие.

Николай обнимает ее. (Она соскальзывает на пол, становится на колени и целует, ему ру­ки).

Александра. Мой царь, царь России, великий царь…

Окончание