Инна Беленькая: Слово об Ольге Михайловне Фрейденберг

Loading

Эти слова, сказанные об отце, оказались провидческими и для нее самой. Труды ее не пропали, жива ее мысль и плодотворны ее идеи.

Слово об Ольге Михайловне Фрейденберг

Инна Беленькая

Ольга Михайловна Фрейденберг

«Родилась я в 1890 г. в семье первого русского изобретателя наборной буквоотливочной машины и первого европейского изобретателя автоматического телефона М.Ф. Фрейденберга. Среднее образование получила в гимназии Геда, высшее — в Петроградском университете, который окончила в 1923 г. по классическому отделению, имея руководителями С.А. Жебелева и акад. Марра».

Это начало автобиографии Ольги Михайловны Фрейденберг,— выдающейся ученой, человека блестящего ума, женщины, судьба которой по своей трагичности, мыслится лишь в категориях «античного рока». «Она жила и умерла, как античный персонаж». Так пишет о ней Дм.Быков в книге «Борис Пастернак»[1]. В самом деле, говорить о ней, описывать ее жизнь бесстрастными словами нельзя.

Мать Фрейденберг Анна Иосифовна была родной сестрой отца Бориса Пастернака, а Ольга была любимой его сестрой. Ей было 20 лет, когда у них с Пастернаком завязался роман. Она его очень любила. И самые ранние письма любовные. Но так случилось, что все закончилось «прозаически», по ее словам. Почему? Вряд ли, на это есть достоверный ответ. Ольга была сложной натурой. Но между ними осталась «пожизненная привязанность». На протяжении больше полувека она была его постоянной собеседницей и, может быть, лучшей из собеседниц. Она преклонялась перед его талантом, он восхищал ее как художник.

Уже на склоне лет она признавалась ему: «Говорила я тебе или нет, что значит то странное счастье, которое испытывает человек, «состоящий (буквально!) в родстве» с искусством? Это отбрасывает его в сторону и к ногам, как тень…. Я любила тебя больше всех на свете, и не было тех слов, которыми я умела бы передать, как двуединен ты мне… ты, выразивший и всегда выражавший то мое, что называется человеческой жизнью»[2].

В ее письмах, отличающихся выразительным языком, непревзойденным литературным стилем, раскрывается во всей полноте духовное богатство ее личности, глубина ума, остроумие, стоический характер.

Надо сказать, что эта переписка увидела свет только в1981 г. за границей, после того, как по счастливой случайности в 1973 г. были обнаружены 129 писем Пастернака в сундуке с рукописями Фрейденберг, которые хранились у ее наследницы Р.Орбели.

Жизнь Ольги Фрейденберг никогда не была гладкой. В юные годы она тяжело болела, перенесла туберкулезный плеврит, по поводу чего лечилась в Швейцарии. Безоблачность настроения не была ее свойством. У нее были приступы страшной сердечной тоски. О ее внутреннем мире , сложности ее переживаний говорят такие строчки (ей 20 лет): «я знаю свою судьбу, и чего ждет меня и чего не будет… В 17 лет я чувствовала страшную усталость».

Ее отличал философский склад ума. Она, как и ее двоюродный брат, стремилась «во всем дойти до самой сути». Пытливость ума, тяготеющего к мировоззренческим вопросам, знание древних языков, любовь к древней Греции — этой «колыбели цивилизации», определили и ее научные интересы, которые не были обращены на отграниченный за долгие века предмет определенной дисциплины. Они имели целостный характер, как и ее взгляд на мир и мироздание.

В плане этого характерно ее высказывание, которое относится уже к годам ее научной зрелости: «Метод науки должен быть подобен стоглазому Аргусу, он должен все и всюду одновременно видеть. Его прямое дело — находить закономерную общность в самых далеко отстоящих фактах, разбросанных по жизненному полю без всяких, казалось бы, связей и толков. Этот толк, эти связи он обязан найти»[3].

После революции, во времена разрухи ее спасала учеба в университете, где читали лекции Ф.Зелинский, И.Лапшин, Н.Лосский, а потом работа. «Живу «по ту сторону». От скверной стороны жизни спасаюсь и возрождаюсь в этой. Кончаю санскрит и древнееврейский, переходя уже к чтению. С рождества начну ассирийский. Приеду к Вам, заговорю с вами по-вавилонски».

По окончании университета в 1924 г. она защитила диссертацию о происхождении греческого романа. «Философски я хотела показать, литература может быть таким же матерьялом теории познанья, как и естественные науки», писала она Пастернаку.

В течение шести лет О.М.Фрейденберг была сотрудником секции семантики мифа и фольклора при Институте языка и мышления, руководимом Н.Я. Марром. Здесь была подготовлена «Прокрида», первая редакция «Поэтики сюжета и жанра». Со временем марровцы, по ее словам, «обратились в касту», и работа усложнилась.

Ее специальностью была философия культуры, а культуру она видела частью природы и мироздания. Вопреки понятию, укоренившемуся в научном сознании, о вторичности духовного по отношении к материальному, она считала материю насквозь духовной, а дух выраженным в материи. Противопоставление материального и идеального, духа и материи, по ее разумению, были надуманными и ложными.

В этом состояло ее принципиальное расхождение с взглядами Н.Я. Марра, с его приверженностью к марксистской диалектике, учению о производстве и производственных отношениях, которым он отводил главную роль в происхождении языка и семантики. Говоря об архаической семантике, он утверждал, что «генетическое значение создавалось производственной потребностью». Но, на взгляд Фрейденберг, вряд ли, «первобытное сознание могло понимать производственную функцию». По ее мнению, «предмет нарекался метафорически, без всякого отношения к его реальной функции в производстве»[4].

Покинув «Яфетический институт», она долгое время оставалась без работы. Когда в 1932 г. ей предложили организовать кафедру классической филологии в Ленинградском университете, это было для нее неожиданностью. Она пишет: «Я долго отказывалась. … Давно я примирилась с изгнаньем из стен высших учебных заведений, сколько я ни билась в свое время, никуда меня не принимали простым грецистом. И вдруг — кафедра!». Она возглавила первую в СССР кафедру классической филологии в ЛИФЛИ (впоследствии филологический факультет ЛГУ).

В 1935 г. О.М. Фрейденберг защитила докторскую диссертацию «Поэтика сюжета и жанра (период античной литературы)», которая была издана книгой и вышла в свет в начале мая 1936 г. Она «делала» ее 10 лет. Через три недели после выхода — книгу конфисковали. В «Известиях» была напечатана рецензия Ц.Лейтензен «Вредная галиматья» с добавлением редакционного примечания и вопроса, поставленного в форме окончательного вердикта: «Что же думает обо всем этом Наркомпрос?»[5].

Всего ей удалось опубликовать одну монографию и более 20 статей, в то время как в ее архиве сохранилось три десятка статей и 8 монографий.

Во время сталинских репрессий был арестован её брат. Передачу к нему не принимали, свиданий не давали. Она писала: «Надежды не было. Всем была известна лагерная каторга. Жизнь совершенно умерла для меня. Некоторое время я еще чувствовала его страдальческие взоры к нам, а в один из тех дней властно ощутила какой-то предел его мук — и конец»[6].

Брат канул в лагерях в 1938 г.

Всю жизнь Ольга Михайловна прожила с матерью, в квартире на Екатерининском канале, не покинув ее даже в дни блокады. Лето и осень 41 г. под разрывы артиллерийских снарядов, под канонады и свист бомб она продолжала писать, — работа для нее была частью жизни. За время блокады ей были написаны лекции «Введение в теорию античного фольклора», а также два «Гомеровских этюда».

В феврале 42 г. появились признаки непонятной болезни: мышцы сводила страшная боль, отказывали суставы рук и ног. Настал день, когда она не смогла встать с постели. Оказалось, — цинга, которой уже заболевал весь город.

Пережив первую блокадную зиму, она решилась на эвакуацию, т.к. второй блокадной зимы им с матерью было не пережить. Но с эвакуацией ничего не вышло, и они остались в осажденном, обстреливаемом городе. Ее письма того времени — это сильнейшее документальное свидетельство о блокадном Ленинграде.

Осенью 43 г. Ольгу Михайловну настигла еще одна беда. У Анны Иосифовны случился инсульт с поражением правой стороны, речи и рассудка. «То, что творилось в это время с Ольгой Фрейденберг, не поддается описанию», пишет о ней Д. Быков.

Фрейденберг ни на минуту не оставляют заботы и уход за парализованной матерью: «Я все простила жизни за это счастье, за не заслуженный мною дар каждого дня, каждого маминого дыхания… Ужасно для моей души следовать за ее вывихами и параличом памяти и сознанья. Она, подобно душе в метампсихозе, проходит круг своей былой жизни, бредет своим детством, потом своей семьей и ее заботами. А я следую за ней по страшным лабиринтам небытия … Я неотлучно берегу ее днем и ночью, одна»[7].

Главное для нее поддержать не только физическую жизнь матери, но ее духовное бытие: «На столе остались ее книги, очки на них: Шекспир, раскрытые страницы Электры. Едва придя в себя, косноязычно она рассказала мне остроту Лукулла, переданную Плутархом».

Когда Анна Иосифовна стала приходить в себя и поправляться, участились обстрелы. «Я увидела, что очередь доходит до нас. Я села на кровать к маме. Страшный гром и разрыв. Рядом! В нас. Оглядываюсь, что происходит: одновременно с моим взглядом падают все стекла разом. И январская улица врывается в комнату. Во мне рождаются сверхъестественные силы, я хватаю шубу, укутываю мать, тащу тяжелую кровать в коридор…».

В книге о Пастернаке в главе «В зеркалах: Ольга Фрейденберг» Дм. Быков пишет: «Письма и воспоминания Фрейденберг о болезни матери — проза того глубочайшего проникновения и высочайшего самоотречения, каких мы у ее великого брата не найдем. Во всем, что касается жизни нынешней и будущей,— пиров, празднеств, творчества, любви и торжества, — он был и ярче и темпераментней Ольги Фрейденберг, но в лабиринтах инобытия, в темных тайниках подсознания, страдания, стоического терпения — она умней и сильней его»[8].

Здесь надо сказать, что Быков пишет о Фрейденберг так, как до него еще никто не писал о ней. Он не скрывает своего восхищения Ольгой и ее матерью, и, возможно, стесняясь пафоса, примешивает к нему толику доброго юмора: «Фантастические люди были эти последние представители предреволюционного поколения. Может, и не пережить бы им ни революции, ни репрессий, ни блокады, — если бы не остроты Лукулла, переданные Плутархом».

Но следующие строчки писателя проникнуты настоящей человеческой болью: «В жизни Фрейденберг особенно в тридцатые и сороковые годы — нет ни луча света: сначала травля, потом блокада, болезнь матери, полгода пролежавшей в параличе, а после ее смерти — окончательный обрыв всех связей с жизнью, безвыходное одиночество, медленное умирание в литературной и научной изоляции».

В 1950 г. ее выгнали из университета. Она осталась совсем одна. Ее труды не публиковались, удивительные научные прозрения остались достоянием немногих учеников, преданных, но неуспешных в научной жизни. Лучшие ее сочинения остались в оттисках и рукописях.

В ее мемуарах все болезненнее звучит трагизм ее участи: «Я доживаю дни. У меня нет ни цели, ни желаний, ни интересов. Жизнь в моих глазах поругана и оскорблена. Я пережила все, что мне дала эпоха: нравственные пытки, истощение заживо. Я прошла через все гадкое, — довольно. Дух угас. Он погиб не в борьбе с природой или препятствиями. Его уничтожило разочарование. Он не вынес самого ужасного, что есть на земле — человеческого унижения и ничтожества. Я видела биологию в глаза. Я жила при Сталине. Таких двух ужасов человек пережить не может… Мою жизнь вырвало с корнем»[9].

В 1954 г. Ольга Михайловна Фрейденберг тяжело заболела и 6 июля 1955 г. умерла в Ленинграде. Ей было 65 лет.

К последней своей работе «Образ и понятие», увидевшей свет лишь в 1978 г. эпиграфом она предпослала следующие пронзительные слова: «20.III.1954. Приходится начинать все с того же. С тюремных условий, в которых писалась эта работа. У меня нет права на научную книгу, а потому я писала на память. От научной мысли я изолирована. Ученики и друзья от меня отвернулись, аудитория отнята. В этих условиях я решила синтезировать свой 37-летний исследовательский опыт, чтобы на этом заглохнуть. Прохожий! Помолись над этой работой за науку»[1].

Неприятие официальными кругами ее трудов при жизни, забвение ее на долгие годы после смерти легло трагическим отпечатком на ее имени.

И все же, не хотелось бы ставить на этом точку. В последние годы своей жизни она решила написать о своем отце, чувствуя свой долг перед ним: «ведь я — последняя. На мне оборван ряд». Михаил Филиппович Фрейденберг был изобретателем, имел кипы патентов на свои изобретения. Разбирая его архив, она увидела огромную рукопись «Воспоминания изобретателя», всколыхнувшую ее чувства: «Бедный страдалец, одинокий, ни от кого не ждавший спасенья… Горькая повесть задушенного гения. Беспредельная вера в историю. Провидение….. Я поняла значение «написанного». Написанное — создает. Там, где его нет, — хаос и обрыв».

Впоследствии, о ее отце — изобретателе кино — вышла целая литература в изд. Академии Наук (плюс энциклопедия). С ней стали вести переписку, просить фотопортретов. Это вносило какой-то луч света в ее жизнь. За год до смерти она писала:

«.. Даже бессильная, беззащитная мысль, промелькнувшая без реализации — в зеленой молодости, но мысль творческая, манифестировала себя, вошла в историю техники, показала изобретателя. Разве нет в этом великого утешения? Разве нет вечности и ее кладовых, где истинное и великое не тлеет и не слепнет?»[10].

Эти слова, сказанные об отце, оказались провидческими и для нее самой. Труды ее не пропали, жива ее мысль и плодотворны ее идеи.

ЛИТЕРАТУРА

1. Быков Дм. Борис Пастернак. Изд. АО «Молодая гвардия», Москва, 2007

2 Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с.268.

3. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: РАН, Изд. Фирма «Восточная литература», 1998, с.98

4. там же, с.57

5 Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с. 147

6. там же, с.167,

7. там же, с.206

8. Быков Дм. Борис Пастернак. Изд. АО «Молодая гвардия», Москва, 2007, с. 620

9. Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с.213

10. там же, с.289

Print Friendly, PDF & Email

21 комментарий для “Инна Беленькая: Слово об Ольге Михайловне Фрейденберг

  1. В начале статьи, в эпиграфе досадная опечатка: не Желябова, а Жебелева.
    _____________________________________—
    Очень благодарна вам, г-н Кудин, за эту поправку. Удивляюсь, как вы это заметили. А у меня, видно, сказался стереотип мышления, почему и всплыло по созвучию имя революционера вместо имени просветителя.

  2. В начале статьи, в эпиграфе досадная опечатка: не Желябова, а Жебелева.

  3. Уважаемая Инна!
    Может быть идеология авторов станет яснее, если я приведу заключительный пассаж заметки об О.М.Фрейденберг автора обзора Валерия Шубинского: “Примечательно, что речь идет о двоюродной сестре и постоянной корреспондентке Бориса Пастернака, одного из величайших русских поэтов и, увы, классического “еврея-антисемита”.
    _________________________________________________________________-

    Ну вот, как оказалось, все те же «ничтожества». Это сразу можно было почувствовать по их изложению. Походя «лягнуть» Марра, обрисовать Фрейденберг в соответствующих красках. Ничего их не берет, ни время, ни совесть. У них одно мерило — идеология. Выдержанность марксистской идеологии, трескучей газетной фразеологии, партийным лозунгам – с таким мерилом подходили к научному творчеству.
    Об этих «неучах из деревень и местечек» писала Ольга Фрейденберг: « Они со спокойной совестью поучали ученых и были искренне убеждены, что для правильной систематизации знаний («методологии») не нужны самые знания».
    Не одна Фрейденберг, благодаря этому, были вычеркнуты из науки и расстались с жизнью,

  4. Ефим Левертов1 Июнь 2014 at 21:33 | Permalink
    Отношение же к ней в кругу сторонников традиционных методов оставалось далеким от восторженного. Это были чисто научные споры. Однако в науке о словах и смыслах, особенно в России ХХ века, многое поневоле приобретало идеологическую нагрузку”.

    Конечно, «приобретало идеологическую нагрузку». Не в одной судьбе Фрейденберг воинствующая идеология, господствовавшая в те времена, сыграла свою драматическую роль. Но, критикуя Фрейденберг за ее идеологические принципы, непонятно, какой идеологии придерживаются сами авторы. Не той ли самой «свинцовой», что послужила причиной ее травли?
    Еще бы, если она писала, к примеру, следующее: «… нигде нет такой розни и деспотии, как среди людей, нигде нет столько претензий отменить природную закономерность и оказать насилие. Сейчас эпоха, которая берет на себя смелость упразднить единство культуры и даже единство биологического процесса – и только на том основании, что в одной комнате нити от марионеток держит кавказец, а в другой – немец или серб».
    Фрейденберг была гуманистом. Мысль о единстве культуры она не отделяла от мысли о единстве человечества, близости всех людей на свете: «все народы мира едины», « все люди проходят одни и те же этапы общественного и умственного развития» и «функционируют филогенетически в едином биологическом, материальном и духовном процессе». « Понятие национальной исключительности есть невежественная и злобная чепуха, измышляемая тиранами».
    Не эта «идеологическая нагрузка» послужила поводом к написанию авторами такой статьи о ней?

    1. «Но, критикуя Фрейденберг за ее идеологические принципы, непонятно, какой идеологии придерживаются сами авторы.»
      —————————————————————————-
      Уважаемая Инна!
      Может быть идеология авторов станет яснее, если я приведу заключительный пассаж заметки об О.М.Фрейденберг автора обзора Валерия Шубинского: «Примечательно, что речь идет о двоюродной сестре и постоянной корреспондентке Бориса Пастернака, одного из величайших русских поэтов и, увы, классического «еврея-антисемита».

  5. Что бы там не писали «дьяконовы»,
    не может быть написана об ученом такого масштаба и о человеке тоже отнюдь нелегкой судьбы, как Игорь Дьяконов. Я уверен, что его замечание носило научный и ни в коем случае не политический характер.
    _————————————————————————
    Это правда, уважаемый Элиэзер, я погорячилась, видимо под впечатлением вот этих строк: «клеймить своих противников как негодяев и подлецов была характернейшей чертой Фрейденберг». Ну, как можно такое писать, зная, какие круги ада она прошла, что эти «подлецы и негодяи» ее же и погубили.
    И, конечно, в одной связке с Фрейденберг Марр, « человек с репутацией неоднозначной, чуть ли не “Лысенко от языкознания”, по мнению многих». Но хочется спросить авторов, а что они вообще знают о Марре, кроме этого навешенного на него ярлыка.
    А теперь о Дьконове. Разве это научный подход – инкриминировать Фрейденберг то, что она разделяла взгляды Марра на генетическую семантику. А ведь его мысли перекликаются во многом с ее идеями.
    И дальше. Дьяконов пишет о семантических ассоциациях в древнем словотворчестве, когда одно слово могло обнимать целый семантический ряд: по шумерски «а» — вода одновременно значит семя, родитель, наследник. И рассуждая об этом, он утверждает, что не существует научного метода и подхода к изучению «переходов значения по семантическим рядам между однокоренными словами». В то время как работы по этой проблеме были написаны задолго до выхода его книги. Я имею в виду Л.С.Выготского.
    Именно он дал такой метод. Его исследования отвечают на вопросы Дьяконова. Если Дьяконов только констатирует примеры таких семантических рядов, то Выготский показал, как совершается переход от одного признака к другому, каким образом конкретные слова могут вступать в связь между собой. Раньше я подробно об этом писала.
    Почему эти исследования не были востребованы ученым, хотя вскользь он и упоминает его имя, теперь уже невозможно сказать.

  6. Интересная статья об очень ярком человеке в науке и жизни. Читая ее переписку с Пастернаком, я был поражен, что он не поехал на ее похороны — что-то у него было не в порядке в человеческих качествах.

    Ничего не знаю о значении работ Марра, но уверен, что он был ученым и ни в малейшей степени не «“Лысенко от языкознания”.

    Далее, фраза:
    Что бы там не писали «дьяконовы»,

    не может быть написана об ученом такого масштаба и о человеке тоже отнюдь нелегкой судьбы, как Игорь Дьяконов. Я уверен, что его замечание носило научный и ни в коем случае не политический характер.

  7. Свойственное многим исследователям обыкновение переносить научные разногласия в этическую плоскость и клеймить своих противников как негодяев и подлецов была характернейшей чертой Фрейденберг.»
    «Заметим, что в числе «великих ученых и новаторов» оказывается наряду с самой Фрейденберг, в первую очередь ее учитель Н.Я. Марр — человек с репутацией неоднозначной, чуть ли не «Лысенко от языкознания», по мнению многих.
    _________________________________________________________-

    Уважаемый Ефим! В чем только не обвиняли О.Фрейденберг, как только ее не клеймили! И очень жаль, что работы, которые вы приводите, написаны в том же жанре. Эти высказывания – не более того, как отрыжка того приснопамятного официоза, жертвой которого она стала. Да и как иначе, если она работала под руководством Марра, одно упоминание которого, вызывало и до сих пор вызывает только раздражение и насмешку: ох, уж этот Марр!
    И этот стереотип взглядов и мышления продолжает действовать и по сию пору, насколько это видно из рецензий.
    Вот и И.М. Дьяконов, ученый мифолог, известнейший авторитет в этой области. Направление его работ параллельно трудам Фрейденберг. Но имя Марра бросает тень на Фрейденберг и потому он пишет: «В трудах Фрейденберг наличие семантических рядов, пучков, полей постулировалось, но они увязывались с ошибочными лингвистическими построениями Н.Я.Марра».
    Зашоренность его взглядов не дает ему увидеть те расхождения в принципиальных вопросах, которые были у Фрейденберг с Марром. Да и учение Марра — это не одно «камлание шамана» (акад. Алпатов), если говорить по большому счету.
    Что бы там не писали «дьяконовы», но труды Марра и Фрейденберг дают неизмеримо больше других трудов по исследованию генетической семантики и архаического мышления. И это прошло мимо внимания рецензентов приведенных вами статей.

  8. Ирина Левинская в статье «О филологии без идеологии» (журнал «Звезда», 2013, №8) пишет: «Картина мира Фрейденберг была черно-белой, никакие оттенки не допускались. Великие ученые и новаторы…с одной стороны, и ничтожные негодяи, враги научного прогресса — с другой (в эту категорию попадают все филологи-классики и историки-античники, принадлежавшие к петербургской/ленинградской школе и составившие ее славу). Свойственное многим исследователям обыкновение переносить научные разногласия в этическую плоскость и клеймить своих противников как негодяев и подлецов была характернейшей чертой Фрейденберг.» При этом Левинская приводит следующий пример: «Понятия «критика источника» для нее не существовало. Возьмем, к примеру, статью «Въезд в Иерусалим на осле». В ней Фрейденберг ссылается на античных авторов, утверждавших, что евреи поклонялись ослиной голове, которая находилась в Иерусалимском храме, и даже, «по одному из поверий», приносили ей человеческие жертвы. Все эти басни она принимает на веру (поскольку они подтверждают ее основной тезис) и даже не пытается их проанализировать с точки зрения происхождения, тенденциозности, достоверности. При этом ей была известна знаменитая статья Э.Бикермана «Ритуальное убийство и культ осла»…в которой тот подробнейшим образом разбирает происхождение этих выдумок и их использование в античной антиеврейской традиции.»
    Признаюсь честно, что вышеприведенные цитаты я привел из обзора Валерия Шубинского «Листая толстые журналы» («Народ книги в мире книг», №109, апрель 2014). Валерий Шубинский пишет: «Заметим, что в числе «великих ученых и новаторов» оказывается наряду с самой Фрейденберг, в первую очередь ее учитель Н.Я. Марр — человек с репутацией неоднозначной, чуть ли не «Лысенко от языкознания», по мнению многих. Фрейденберг высоко ценили структуралисты. Отношение же к ней в кругу сторонников традиционных методов оставалось далеким от восторженного. Это были чисто научные споры. Однако в науке о словах и смыслах, особенно в России ХХ века, многое поневоле приобретало идеологическую нагрузку».

  9. Random
    29 Май 2014 at 18:23 | Permalink

    Спасибо Вам, постараюсь найти эту книгу. Отрадно знать, что в Англии о ней знают и помнят. А на родине ее имя было забыто на многие годы. Ведь и переписка ее с Пастернаком, это сокровище мысли, пришла из-за рубежа к нам. Я тоже ничего о ней не знала до некоторого времени. И, как у меня, так, наверное, у каждого сердце содрогнулось от ее слов: «Прохожий! Помолись над этой работой за науку».
    А еще, пользуясь случаем, хочу присоединиться к тем, кто поздравил Вас с возвращением на Портал. Это не менее отрадно.

  10. Уважаемая Инна,

    Возможно, Вы знакомы с этой работой, но пару лет назад я прочел книгу «Ленинград» английской писательницы Анны Рид (Leningrad, by Anna Reid), в которой блокадные дневники Ольги Фрейденберг являются одним из основополагающих материалов. Книга очень сильная; ее можно найти в интернете (и рекомендовать тем, кого интересует как тема Блокады, так и тема Фрейденберг)

  11. Борис Э.Альтшулер
    — Wed, 28 May 2014 16:47:59(CET)

    Было очень интересно прочитать об авторе, которая сегодня очень популярна и которую так часто цитируют.

    Когда ее цитируют, для меня это, как бальзам на душу. Правду говорю. Ее работы о смысловой системе первичных стадий человеческого общества, происхождении античной метафоры, эпитета, сравнения, генетической семантике – это, вообще, клад. Жаль, что это не вошло, но всего в одну статью не вместишь.

  12. Было очень интересно прочитать об авторе, которая сегодня очень популярна и которую так часто цитируют.

  13. Ася, также в унисон с вашим отзывом звучит и отзыв Сони Тучинской:
    «Еще читая ее переписку с Пастернаком, я оценила, что называется, масштаб личности.
    Ее блокадные дневники потрясли меня, когда я читала быковского «Пастернака».
    Работа «заражает читателя той любовью, которой автор испытывает к «объекту».
    «Он (дух) не вынес самого ужасного, что есть на земле — человеческого унижения и ничтожества.»
    Бедная, бедная, в единичном экземпляре изготовленная, одинокая в своей гениальности женщина».

    Не знаю, пройдет ли этот пост в Гостевую, предыдущий не прошел почему-то. Это ведь не для меня важно, я не о себе говорю, важно для памяти об Ольге Фрейденберг, чтобы воскресить ее из забвения, на которое ее обрекла та власть на долгие-долгие годы. И с той властью все понятно.

  14. И еще, Ася, я не сказала (вчера уже было поздно) самого главного, что так вопиет в письмах Ольги Фрейденберг. Ведь ее убили не болезни, не дистрофия от голода в блокадном Ленинграде. Даже, когда они с матерью пили одну воду с крохами хлеба и, замерзая — «даже самовар нечем подогреть» — она садилась за стол писать, хотя голова отказывалась «варить» из-за «анемии мозга». Действительно, человека убивает моральное унижение, травля. Она не могла противостоять «ничтожествам» даже с ее стоическим характером и « жизнеупорностью». От этого «угас» ее дух. Она сама поставила себе диагноз: « я зачахла и захирела от кислородного голодания». Вспоминая «шильонский узник» Байрона, местопребывание которого так восхищает туристов, она пишет: « Я на месте Байрона, никогда не употребляла бы выражения «chainless Mind»(раскрепощенный разум). Он не знал, с чем кушают реализм». У шильонского узника, прикованного к стене железной цепью, разум оставался незакрепощенным, по идее Байрона. Но, она говорит о том стеснении разума, — без железных оков — которого в то время не знали. И это всего губительней.

  15. и тем не менее, какое счастье — во-первых, найти то, что действительно является делом всей жизни, и во-вторых, ему следовать. и, судя по всему, ее работы не устарели!!! завидую. страшной завистью человека, которому многое было дано, а реализовано не более пяти процентов потенциала..

    1. Игорь тут тот случай, когда одна буква много значит. Человека или человеку?

  16. Спасибо, Ася. То, что вы пишете, очень важно, это дополняет, и образ Ольги, и образ Пастернака. Пастернак, конечно, уступает своей сестре в величии духа. Об этом пишет и Д.Быков, которого я цитировала. Но я подробно не касалась этого. Я вообще многого чего не написала, отчасти из-за того, что к этому тексту у меня было Приложение в виде еще одной статьи, в которой я останавливалась на ее научном вкладе в языкознание, на тех ее разработках и научных выводах, без чего немыслим подход к изучению древнего языка.

  17. Спасибо, Инна, за статью об Ольге Фрейденберг. Я одно время много думала об этой женщине, которая вполне олицетворяла собой мученичество, заключенное в сердцевинe эпохи, но одновременно и творческий потенциал, пробивающийся сквозь это мученичество и вопреки ему. Вы это очень хорошо показали. И – параллельно – не может не вспоминаться Пастернак.
    Где-то я прочла про него: он хотел и умел быть счастливым. Невзирая на обстоятельства и иногда вопреки им. «Хорошеет в кипятке» — не то он сам про себя так сказал, не то кто-то другой.
    О, уж эти позитивисты, которые во всем ухитряются видеть хорошее. Вот пример. Ольга пишет ему в письме: «Подходит трамвай. Один советский гражданин, желая влезть, со всего размаха бросает меня головой о мостовую. Я падаю плашмя, лбом о камни», и дальше она с трудом добирается домой, вся в крови. «О, ужас!Я вижу над переносицей огромную дыру и в ней – свою лобную кость.(…) Я лежала долго. У меня было сотрясение мозга, и меня лечили и терапевт, и психоневролог, и хирург».
    Что же отвечает Пастернак? «Дорогая Оля! Ошеломлен твоей открыткой. Как счастливо ты, сравнительно, отделалась! А может быть, и рана зарастет совсем гладко? Ай-ай-ай, ты подумай! Это ты, наверное, соскочила в обратном направлении — постоянная Зинина привычка. Она сердечно тебе и маме кланяется»
    Даже из такой дикой ситуации Пастернак умудряется извлечь счастье: ну не убили же, в самом деле!
    По-моему, тот же Быков написал, что Ольгу всегда удивляли его письма к ней, с трудом добирающиеся до нее в блокадный, вымороженный, голодный Ленинград, спокойная их отстраненность. Мирные пейзажи, жалобы на трудности военного быта, на воровство в Москве, рассказы о бомбежках, о работе над переводами пьес Шекспира. Получив одно из таких писем, Ольга отметила в своем дневнике: «…тайная надежда на спасенье и помощь невольно соединялась во мне с именем брата и друга… Но когда я прочла его письмо из Чистополя с описанием пейзажа, я поняла свое заблуждение… Письмо говорило объективно о душевной вялости и утомлении, о душевной растерянности. Как и в начале революции, в письме чувствовался стертый, подобно старой монете, дух».
    Еще раз спасибо за Ольгу Фрейденберг! Мне кажется, она заслуживает, чтоб ее помнили.

  18. Да, Лев, вы правы, о ней мало, кто вообще знал. Когда-то я попросила дочку достать в Москве книгу Фрейденберг «Миф и литература» древности, она потом, глядя на ее фотографию, сказала: « а я думала, что Фрейденберг – это мужчина».
    Я могу о ней бесконечно говорить. Но лучше Дм. Быкова не скажешь: «Фантастические это были люди!»

  19. Никогда не слышал об Ольге Фрайденберг, но прочёл с интересом. Спасибо, Инна. Обидно, что талантливые российские люди жили так тяжело, так безнадёжно тяжело и, вместе с тем радостно, что они находили силы для творчества. Господи, скольким же прекрасным людям испортила жизнь мясорубка 30-х. Уже не говорю о сороковых, блокадных. Целое замученное поколение.

Добавить комментарий для Борис Э.Альтшулер Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.