Инна Беленькая: Почему мы так говорим? (о связи словообразования иврита с особенностями древней архаической семантики)

Loading

В одном из своих писем к Пастернаку Фрейденберг писала, что хотела бы поставить во главу угла « мысль о различиях, которые оказываются тождеством», а также «вскрывать генетическую семантику и находить связи среди самого разнообразного». Эти слова, на наш взгляд, можно отнести и к рассматриваемым вопросам словообразования в иврите.

Почему мы так говорим?

(о связи словообразования иврита с особенностями древней архаической семантики)

Инна Беленькая

Приложение к «Слову об Ольге Михайловне Фрейденберг»

В основу данной статьи положены труды О.М. Фрейденберг по первобытному мышлению, мифологии и архаической семантике, в которых с исчерпывающей глубиной разработаны вопросы смысловой системы первичных человеческих стадий.[i] Работы Фрейденберг посвящены античной литературе и античной семантике, но по ее утверждению, смысловая система первобытных обществ имеет к античности прямое отношение. Эта та «система семантической мысли» родового общества, на которой вырастает античная, собственно греческая литература. Она проникает в фольклор и творчество великих греческих писателей, как «живая часть исторического прошлого в греческом литературном языке, без которого этот язык не мог бы образоваться» [11].

Открытые Фрейденберг закономерности отражают общие черты, которые свойственны мифологическому мышлению и архаической семантике, и поэтому они имеют повсеместную значимость.

Основополагающим для понимания мифа и мифологического мышления является ее взгляд на первобытного человека как человека с системным мировосприятием. «Первобытный человек имел очень условную систему восприятия окружающей его действительности, но он ее имел», пишет она. Согласно ей, мифотворчество — это такая форма познавательного процесса, который не ставит никаких вопросов о достоверности того, что познает. Реальные законы жизни первобытным человеком не осознаются, потому что для него его жизнь и жизнь природы — одно целое, объект (мир) и субъект (человек) слиты воедино. Причина одного явления им видится в явлении смежном, т. е. для него « после этого — значит, вследствие этого» в противоположность известному постулату. Поэтому, пишет Фрейденберг, «не стоит искать в мифе ни логики, ни причинных связей типа наших», поскольку «способ чувствовать и мыслить в каждую эпоху иной».

В представлении первобытного человека все, что происходит в природе, происходит и с ним. Принимая себя за внешний мир, он делает все, что этот мир делает, он повторяет его жизнь. Неправильно было бы называть мифом только словесно выраженный рассказ (по-гречески «миф» — слово). Таким же мифом служат, и действия, и вещи, и быт первобытного человека, указывает Фрейденберг.

Мифологическое мышление носит конкретно-чувственный характер и построено на образах, их семантическом тождестве, поскольку в мифологическом сознании все предметы представляются тождественными. Фрейденберг подчеркивает важность этого вывода для понимания, как особенностей архаической семантики, так и архаической смысловой системы в целом, к которой наши современные понятия совершенно неприменимы. «Совершенно необходимо уяснить себе эту семантику архаических «слов», логосов, и позабыть о значении нашего современного языкового слова» [12].

Насколько это окажется справедливым, мы убедимся, рассматривая образование тех корневых гнезд в иврите, в которых нашли отражение древние мифы и верования. Действительно, при этом потребуется отрешиться от наших понятий и совершить тот «особый ментальный параллакс», о котором писал в свое время Макс Мюллер, имея в виду трудности по расшифровке древних мифов и символов.

Язык является по преимуществу системой значений, и все его существование заключается в значении, по признанию старых авторов. В древних языках существовала своя особая система употребления слов в том или ином значении, иначе говоря, разнородные по значению слова восходили к одному и тому же корню.

Такой характерный семантический разброс представляют корневые гнезда иврита. К примеру, одноименным корнем иврит обобщает такие слова, как кния (покупка), микнэ (скот), кнунья (сговор) и канэ (стебель). Или: давар (слово, вещь), дибер (заповедь),  двора (пчела), мидбар (пустыня), мэдабэр (говорит).

Поясним, почему мы рассматриваем образование корневых групп, вместо того, чтобы говорить об отдельно взятом слове. Такой подход связан с особенностями обобщения слов в древнем языке, в котором находит отражение комплексность представлений, свойственная раннему языковому мышлению.

Возьмем последнюю цепочку слов. Почему в иврите «слово» и «вещь» обозначаются одинаково — давар? Что лежит в основе такого сходства?

Представление о вещности, телесности «слова» уходит своими корнями в эпоху мифологического сознания, для которого вещь, слово и действие были тождественными. С этим связывается старинное верование, дожившее до настоящего времени и состоящее в том, что одно произнесение известного слова само по себе может произвести то явление, с которым оно связано. Произнесение слова как бы насильственно извлекает вещь из небытия.

Согласно Фрейденберг, на самых первичных стадиях человечества говорящим представляется весь космос. Все в природе говорит: шумят деревья, журчит вода, ложатся тени. «Слово» и есть природа. Но такой разговор — это не наша речь. «Слово» — это сама жизнь. Логос говорит деревьями, землей, птицами, животными, водой, людьми. Люди слушают этот голос и узнают «слова», которые приносят им «жизнь» или «смерть».

С этим напрямую перекликаются исследования русского ученого филолога А.А.Потебни (1835 — 1891), который писал, что «звуки внешней природы весьма часто служат в народной поэзии образами членораздельной речи» [13]. «Как дерево шумит листвою, так человек говорит словами. Отсюда слово представляется листом древесным». О связи «листа и слова», «шума листьев и речи», «широкого листа и разума», а также таких представлений, как «гром и речь», «гром и слава», «звон и речь» свидетельствуют многочисленные семантические связки в разных языках, на что указывает Потебня.

Фрейденберг пишет, как птица, слово «крылатое», как дерево, оно воплощалось в палке говорящего или ветке поющего. Каждый гомеровский герой, начиная говорить, брал в руки деревянный жезл. Вещь жила, говорила, двигалась, ее хоронили, судили, женили.

Мифологические представления о «говорящей» вещи подтверждает этимология слова «вещь» в русском языке, которое родственно латинскому слову vox — «голос», греческому έπος — «слово», др.— индийскому vaç — «говорить» и vaktih «речь» [М, Фасмер. Этимологический словарь русского языка, 1971].

Существенно, что в отличие от нашего времени, в родовую эпоху «слово» носило провиденциальный характер и произносилось особыми жрецами, в лице которых говорил сам Логос.

Как отголосок этих представлений, можно рассматривать то, что в иврите от общего корня דברобразованы слова: двир (Святая святых Иерусалимского Храма), дибер (заповедь) и давар (слово).

К этой же группе производных слов следует отнести и мидбар (пустыня), так как в сознании религиозного человека «пустыня» была «местом Откровения», или наилучшим местом для беседы, разговора с Богом. В древнееврейском языке [14] слово мидбар — одновременно, и «пустыня», и «орудие речи», и «уста». Из этого следует и фонетическое сходство между словами мидбар (пустыня) и мэдабер (говорит).

И так ли далеко отстоит от этих представлений поэтическое сознание, если вспомнить лермонтовское: «… пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит».

Действительно поэтический язык находится в неразрывной связи с языком первобытного человека, о чем писали старые авторы. Эта связь возвращает нас к самым истокам зарождения слова, которое воплощалось во всем, что окружало человека. По замечанию Фрейденберг, в этом лежит генезис будущих поэтических сравнений «слова» с природными стихиями и вера в большую его несокрушимость, чем стихий и природы.

От одноименного корня с этими словами образовано и слово двора (пчела). Случайно ли такое обобщение, или «пчела» связана с ними семантически?

В древности пчела среди прочих символов была также символом красноречия. По греческому преданию на уста поэта Пиндара села пчела, сообщившая ему поэтический дар. С учетом этой символики вполне допустимо относить «пчелу» к общей группе производных от одноименного корня слов.

Как указывает Фрейденберг, в силу отождествляющего характера мифологического мышления «слово» могло быть добром и злом, небом и преисподней. Такая амбивалентность, двойственность значения «слова» имела своим последствием то, что древних языках одним и тем же словом обозначались прямо противоположные понятия. Так, латинское sacer означает «святой» и «проклятый», а слово preces значит «мольба», «молитва» и «проклятие». У греков одинаково обозначаются «грех», «проклятый», но и «очищение от греха».

Это вызывает параллель с ивритом, в котором хэт (грех), хотэ (грешит), а также мэхатэ (очищает) и хатат (очистительная жертва) представляют группу производных слов.

Сохраняя такую двойственность, «слово» могло выступать в двух функциях, как пишет Фрейденберг. Из функции слова-добра рождалась хвала, благословение, благо, слава. Не в одном русском языке, указывает она, «слово» и «слава» лингвистически тождественны.

Слава или хвала — это живое неумирающее слово. По Гомеру, слава — сама живое существо, богиня, которая живет в небе, доходит до неба. Глаголы, характеризующие славу, не просто художественный прием. Слава «гремит» в небе, слава «поется», она «живет» вечно.

Как эти представления связаны с особенностями словообразования в иврите?

Хвала и слава в иврите обозначаются одинаково — теhила. От одноименного корня с ним образованы слова hалэлуя (восхваление), тэhилим (псалмы), но также итhолэл (быть неистовым, неистствовать) как проявление противоположной значимости «слова».

Позднее «слава», пишет Фроейденберг, наполняется и другим содержанием. Возникает специальная хвала или слава, обращенная к умершему (покойнику) и обращенная к бессмертному богу. Отсюда произойдут молитвы и погребальные хвалы. Как показывает греческий обряд мольбы, в ту доисторическую эпоху молились всем, и каждый мог стать богом. Алтарем при этом служили колени и ноги, воплощавшие преисподнюю.

Как можно полагать, отзвук этих представлений лежит в основе той семантической связи, которая соединяет в иврите слова бэрэх (колено) и барах (благословлять).

Другая функция слова — хтоническая (хтонический — значит, «подземный») и заключает в себе зло, проклятие, брань. Такое «слово» в двух его функциях представляет собой и молитва в ее конкретном до-религиозном виде, которая соединяет в себе мольбу и проклятие, на что указывает Фрейденберг.

В иврите путем перестановки букв можно получить слово прямо противоположное по смыслу. В свете сказанного, не случайно, что слово молитва (тфила) и слова мерзость, хуление (тифла) отличаются между собой только перестановкой одной буквы.

Исходя из представления о двойственности слова, можно сказать, что такая дихотомия лежит и в основе структуры многих корневых гнезд в иврите, в которых одноименным корнем обобщаются разные группы слов, соответствующие двум противоположным значимостям: благой и дурной.

Так, общий корень דבר связывает, с одной стороны, такие слова, как двир (Святая святых Иерусалимского Храма), дибер (заповедь), давар (слово), двора (пчела), а, с другой стороны — дэвэр (мор, чума), мадбир (уничтожает), мидбар (пустыня).

«Пустыня» здесь выступает, как символ бесплодия, отсутствия жизни, вопреки, казалось бы, ее значению, как сакрального пространства. Но в этом нет противоречия, принимая во внимание амбивалентный характер «слова» и его двоякую функцию в раннем языковом мышлении.

Прямым следствием этого словотворчества является звуковое единообразие, характерное для древнего языка, которое заметно себя проявляет в фонетическом сходстве таких слов, как мидбар (пустыня) и мэдабер (говорит), дэвэр (увод, извод от דבר, посему чума, мор, по Штейнбергу) и довэр (говорящий).

Надо отметить, что со времени возрождения иврита в его словарь вошло много новых слов, среди которых значительную часть составляют слова, образованные, так сказать, по архаическим «лекалам». Это: типуль (уход, забота) и тапил (паразит), раав (голод) и раавтан (обжора), hаараца (поклонение) и арицут (тирания), hалваа (ссуда) и милва (заем), маскир ( сдает в аренду) и сохэр (снимает), товэа (истец) и нитба (ответчик) и пр.

Усматриваемый в таком обобщении слов некий «парадокс» языка находит свое объяснение в свете сказанного об особенностях древнего языкотворчества и его закономерностях, от которых не отступает современный иврит в своем построении.

Рассмотрим еще одно корневое гнездо, в которое входят слова: каров (родственник, близкий), кирва (родство), краваим (потроха), курбан (жертва) и hакрава (жертвоприношение).

К каким мифологическим представлениям восходит лежащая между ними связь?

Эти мифологические представления относят нас к той ранней эпохе человечества, когда кровные узы не осознавались. Люди объединялись не по признакам кровного родства, а по принадлежности к единому клану, или тотему в виде животного, насекомого, птицы, растения или вещи. Всякий союз выражался в том, что тотемная вещь разрывалась, разламывалась, происходил дележ частей, и тем самым участники этого действа связывали себя нерасторжимыми узами. Вместе сидели на шкуре убитого зверя-тотема, вместе ранили себя до крови, смешивали и пили друг у друга кровь, делили друг с другом еду и питье. По замечанию Фрейденберг, в этом случае правильнее было бы говорить не о « приношении жертвы», а о заклании, расчленении и коллективном съедении животного.

Прямое отражение эти представления находят в словообразовании иврита. Соединяя семантически слова «родство», «родственник, близкий», «приношение в жертву», «потроха» в одно корневое гнездо, иврит тем самым показывает, что их связывает общее происхождение, которое уходит своими корнями в древний ритуал по установлению кровной связи.

В таком образовании союза, или «ототемлении» (от алгонкинского «ототем» — его род — И.Б.), пишет Фрейденберг, лежит генезис великих по своим последствиям для будущей культуры явлений, как идеи договора и обмена.

Договор в ту родовую эпоху выражался вещно и материально. Куски, обломки, части какой-либо вещи в одних случаях служили знаками тотемного родства, в других — деньгами. Иными словами, первоначальная форма договора ни в коем случае не была абстрактной. «Если при последующих юридических договорах имеет место заклад и заложничество, то это потому, что раньше обоюдность, наличие двух сторон и характер нерушимости выражались путем разделения на две части вещи-тотема и отождествления с нею» [15]

По латыни talea обозначает «договор», но также «стебель», «колос» «соломинку». Первоначально договор состоял в передаче одной стороны другой стебля, подобно тому, как палка с клеймом на ней тотема разламывалась пополам и раздавалась обеим сторонам в знак взаимности.

Это проливает свет и на семантический разброс той корневой группы в иврите, в которой от одноименного корня קנה образуются слова: кнунья (сговор, сделка), микнэ (скот, собственность), кния (покупка), но также канэ (стебель, трость мерильная, мерило). Соединение разнородных по значению слов указывает на ту стадию словотворчества, которая отражает этап раннего языкового мышления, когда такие понятия, как «договор», «стебель», «собственность», «скот» семантически не разделялись.

Все это говорит о качественно иных формах мышления и иной семантике, которые надо иметь в виду, подходя к древнему словотворчеству.

Неоценимый вклад внесли труды Фрейденберг в исследование мифологической метафоры. Метафорическая речь была в употреблении у людей с давних времен. Первобытный человек мыслил образами. Формой выражения образов была метафора. Так, по Дьяконову (1915-1999), мифы при своем возникновении предполагали познание мира только через троп, средствами тропа (метонимия, метафора, сравнение). Это было «тропическое мышление» [16]. Например, египтяне говорили: «небо-корова», «небо-река», «солнце — глаз бога», в чем проявлялась образность их мышления, пишет Дьяконов.

Но в мифологическом мышлении образ всегда передает только то, что он значит, и значит то, что передает. В таком случае, можно ли считать это метафорами, т.е. образными перенесениями?

С точки зрения Фрейденберг, на самой ранней ступени человеческого сознания, не было места ни для какой «переносности» значения с одного объекта на другой. Слова здесь представляли равноправные разновидности образа. «Для первобытного сознания один предмет и есть другой», указывает она.

Если для современной метафоры достаточно одного какого-либо сходства между двумя далекими друг от друга предметами, то «под античным перенесением обязательно должно лежать былое генетическое тождество двух семантик — семантики того предмета, с которого «переносятся» черты, и семантики другого предмета, на который они переносятся» [18].

. Только тогда, когда мышление перестает быть отождествляющим и редуплицирующим, когда два тождественных смысла оказываются разорванными — только тогда метафоры становятся образными «перенесениями», пишет Фрейденберг.

В Ветхом Завете говорится[19]: «Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы» [1 Посл. Иоан.1, 5]. Или «Элогим — солнце и щит» [Пс.. 84:12]. Разумеется, что «свет» здесь понимается в иносказательном плане или метафорически — в значении «истины», но метафора восходит к конкретному представлению о божестве как источнике света, когда божество мыслилось, как свет, огонь, т.е. было тождественно природной стихии.

В отличие от этого «слава» божия в древнем мире воспринималась как конкретное проявление, атрибут божества. В Пятикнижии неоднократно упоминается о том, что «слава» божия стала видна в скинии [Числ. 14:10] или всему народу [Лев.9:23, Числ.16:19]. Пророк Иезекииль также говорит о том, что он видел «славу» божию[3:23, 8:4]. Здесь очевидна параллель с античным представлением о «славе», о чем упоминалось выше.

Это говорит о том, что «метафора не была готовой величиной и не создавалась сразу. Она имела свой исторический путь и процесс становления» [17].

Каждая метафора включает в себя сравнение и соединяет далеко отстоящие друг от друга предметы. Сравнение очень близко к метафоре. Метафоризация здесь достигается путем перенесения черт одного предмета на другой, так сказать, «средствами наглядной (зрительной) иллюзии», по словам Фрейденберг. Как и в метафоре, для сравнения также требовалось семантическое тождество двух членов. Но если в метафоре один образ заменяется другим, то при сравнении исходный образ сохраняется, но сближается с другим по сходству.

Для примера можно привести такие слова как нэшер (орел) и нашир (дерево с опадающей листвой), которые имеют одноименный корень נשר и фонетически почти тождественны. Следует оговориться, что последнее слово , очевидно , позднего образования. Но, как можно полагать, в происхождении этого метафорического сравнения нашла отражение традиция далекого прошлого с его верованием в вечную молодость и бессмертие, что связывалось со сбрасыванием кожи у некоторых видов животных. Евреи считали, что поскольку орлы линяют, они тем самым сохраняют свою молодость.

Сравнение основывается на сходстве обоих явлений: сбрасывания листвы у дерева и оперения у орла. Этим, видимо, навеяно и древнее изречение: «Обновится подобно орлу юность твоя תתחדש כנשר נעוריכי [Псл.103:5]

.Одной из форм метафоры является эпитет. В самую раннюю эпоху языковое мышление не способно было создать не только глагол, но и эпитет. В те времена было только имя существительное, поскольку древний человек представлял себе предметы и явления без проникновения в их качества. Как и метафора, эпитет имел свою предысторию, свой путь становления. Согласно Фрейденберг, в античности не всякий образ мог вызвать соответствующий эпитет, и не всякий образ мог получить функцию эпитета.

Необходимым условием образования эпитетов в древних языках также было генетическое тождество двух семантик: предмета определяемого и определяющего его, что возможно только на базе мифологических образов.

Только в понятийном мышлении эпитет начинает указывать на отличительные черты предмета. Но в метафорическом мышлении «признак мыслился вместе с субстанцией» [20]. У Гомера, указывает Фрейденберг, «море соленое» потому, что у греков «море» и «соль» были синонимами. Иными словами, эпитет сначала тавтологичен семантике предмета, который определяет.

Обратимся к ивриту. В книге «Числа» говорится о наказании народа Израиля ядовитыми змеями. По указанию Всевышнего Моисей сделал медного змея, чтобы человек, получивший смертельный укус, взглянув на медного змея, остался жив. На иврите змей — нахаш, медь — нэхошэт, змей медный — нахаш нэхошэт. Мы видим здесь два предмета, причем один предмет находится в функции определяемого, а другой — определяющего его, т.е. эпитета.

Это словосочетание представляет собой наглядный пример образования архаического эпитета, в основе которого лежит «тождесловие» (Фрейденберг). Семантическое тождество влечет за собой и общую звуковую основу, в результате чего образуется характерная тавтология — «нахаш нэхошэт».

Ранее мы подробно на этом останавливались в статье «И сделал Моисей медного змея…»[21]. Повторим только, что в основе семантического тождества слов « нахаш» и «нэхошэт» лежат древние верования в равно исцеляющую силу, как меди, так и змеи, о чем свидетельствует история. Это служит подтверждением постулата Фрейденберг о генетическом тождестве двух семантик, необходимом при образовании архаических эпитетов.

В связи с этим представляет интерес тот факт, что в иврите название предмета и его признак имеют общую языковую основу, как например: тамар (финиковая пальма) и тамир (стройный), мэйцар (пролив) и цар (узкий); сакин (нож) и мэсукан (опасный); кэтэм (пятно) и катом (оранжевый); хома (стена) и хум (коричневый); еракот (овощи) и ярок (зеленый), мара (желчь) и мар (горький), цамик (изюм) и цамук (сморщенный), балут (желудь) и болэт (выпуклый), адама (земля) и адом (красный), цаним ( сухарь) и цанум (тощий), църиах (минарет) и цархани (визгливый) и т.д.

Эти тавтологические словосочетания можно рассматривать как отзвук того периода раннего языкового развития, когда еще была «крепка связь эпитета с той семантикой, которая заключена в определяемом им предмете».

Существенно при этом следующее. Метафоризация значений часто порождает омонимию, т.е. звуковое тождество слов, разнородных по их значению. И здесь важно представлять отличие омонимов в современном языке от таковых в древнем архаическом языке.

Взять, хотя бы, такие омонимы в современном языке, как: кисть (винограда) и кисть (малярная), стол (диететический) и стол (предмет мебели), корень (растения) и корень (интегральный). Мы видим здесь фонетическое совпадение слов при их семантическом различии.

В отличие от этого в древнем архаическом языке внутри таких «языковых отождествлений и семантических уподоблений лежат тождества и подобия, имеющие мифологический характер и объединенные метафорической связью» (Фрейденберг). Подтверждением этого могут служить омонимы в иврите. Например, слово «кэрэн», которое одинаково относится как к «рогу», так и к «лучу», или «кэшер», которое обозначает одновременно и «узел» и «заговор».

То же самое можно сказать относительно слова «аин», которое значит и «глаз», и «источник», а также слова «эцем», что означает и «кость», и «суть». Иначе говоря, такая «омонимия» на самом деле является полисемией или многозначностью слова, пишет Фрейденберг.

И в основе такого «тождесловия» лежат мифологические представления, Но подробно останавливаться на этом здесь мы не будем с учетом формата статьи.

В заключение надо сказать, что мы рассмотрели лишь несколько корневых гнезд в иврите, которые показывают, что в основе их образования лежит комплексность представлений, свойственная раннему языковому мышлению. Иврит, как язык древности, несет на себе все черты древнего языкотворчества и архаической семантики.

В этом находит объяснение тот необычный характер связей, которые иврит устанавливает между, казалось бы, разнородными понятиями. Но, как следует из приведенных примеров, под объединением семантически разнородных слов на самом деле лежит генетическое тождество их семантик.

Делая акцент на семантике в своей статье, мы следовали разработанным Фрейденберг положениям об особенностях смысловой системы архаических обществ, « которая ничем, кроме семантики, еще не является, но которая обратится впоследствии в «строительный кирпич» при возникновении таких античных идеологий, как фольклор и религия» [22].

Ее положения о семантике отвечают взглядам тех исследователей, которые, вопреки господствовавшему «антисемантическому направлению» в лингвистике, считали, что исходным началом в слове является значение, и «вся суть языкознания заключается в поисках значения», как писал известный американский лингвист Б. Уорф (1897 — 1941). Применительно к ивриту эти «поиски» заставляют обращаться к самой ранней эпохе человечества с характерной для нее системой осмысления действительности и семантикой представлений.

В одном из своих писем к Пастернаку Фрейденберг писала, что хотела бы поставить во главу угла « мысль о различиях, которые оказываются тождеством», а также «вскрывать генетическую семантику и находить связи среди самого разнообразного» [23]. Эти слова, на наш взгляд, можно отнести и к рассматриваемым вопросам словообразования в иврите. Ведь, соединяя слова, далекие по смыслу, иврит тем самым устанавливает «связи среди самого разнообразного» и показывает, как разнородные слова на самом деле являются равнозначимыми. Это явствует из генетически обусловленного тождества их семантик, которое восходит к древнему архаическому мышлению.

Благодаря тому, что иврит дошел до современности, сохранив все черты древнего словотворчества, то связи между словами в нем предстают в своем незакамуфлированном или первоначальном реликтовом виде.

Это дает возможность реконструировать прошлое и убедиться в главном, что «язык насыщен переживаниями прошлых поколений и хранит их живое дыхание» [24]..

ЛИТЕРАТУРА

1. Быков Дм. Борис Пастернак. Изд. АО «Молодая гвардия», Москва, 2007

2 Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с.268.

3. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: РАН, Изд. Фирма «Восточная литература», 1998, с.98

4. там же, с.57

5 Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с. 147

6. там же, с.167,

7. там же, с.206

8. Быков Дм. Борис Пастернак. Изд. АО «Молодая гвардия», Москва, 2007, с. 620

9. Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с.213

10. там же, с.289

11. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: РАН, Изд. Фирма «Восточная литература», 1998, с. 675

12. там же. С.76

13. Потебня А.А. Символ и миф в народной культуре. М.: Изд. «Лабиринт» , 2000, с.343-356

14. Штейнберг О.Н. Еврейский и халдейский этимологический словарь к книгам Ветхого Завета. Вильна, 1878 greeklatin.narod.ru/hebdict/ind…

15. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: РАН, Изд. Фирма «Восточная литература», 1998, с.92

16. Дьяконов И. М. Архаические мифы Востока и Запада. Издание третье. Москва Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2008, с.35

17. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: РАН, Изд. Фирма «Восточная литература», 1998, с.234

18. там же, с.241

19. Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового Завета канонические. В русском (синодальном) переводе с параллельными местами и приложениями. — М.: Рос. Библ.Общ-во, 1994

20. с.235

21. Беленькая И. «И сделал Моисей медного змея…»(Числ. 21:9). Портал «Заметки по еврейской истории» Мастерская, май 2013

22. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: РАН, Изд. Фирма «Восточная литература», 1998, с.18

23. Переписка Бориса Пастернака. Сост. Е.В. Пастернак, Е.Б. Пастернак. М.: Изд. «Худ. лит.», 1990, с.111

24. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. — М.: «Прогресс», 2000, с.82

Print Friendly, PDF & Email

10 комментариев для “Инна Беленькая: Почему мы так говорим? (о связи словообразования иврита с особенностями древней архаической семантики)

  1. В статье «Что сказал Элогим?» http://club.berkovich-zametki.com/?p=6633 Вы спрашиваете:

    «Я прочитала ни один раз вашу статью, несколько раз бросала и снова возвращалась. Но для меня так и осталось загадкой : «Что сказал Элогим?»»

    Дело в том, что Элогим в Быт.1:29 благословляет человечество на питание от всего Дерева, «в котором плод — дерево, сеющее семя.» (Понятно что из этих семян также произрастают деревья.) То есть, Он позволяет человечеству питаться всем. Когда писалась статья, я ещё не знал точный смысл речи змея, к пониманию которого пришёл несколько позже:

    http://www.evangelie.ru/forum/t125614-8.html#post5132326
    (Михаил Спасский — один моих ников.)

    1. .. Элогим благословляет человечество на питание всем Деревом, «в котором плод — дерево, сеющее семя». То есть, человечество может питаться всем, что дал Творец. Так будет точнее.

  2. Ontario14
    3 Июнь 2014 at 3:50 | Permalink
    Не слушаете вы советов, Инна, пишите чушь – упорно одну и ту же, из статьи в статью.
    _______________________________________________________________________—

    И еще раз о «чуше» и «ерунде», в определении Онтарио 14, моих статей.
    Г-н Онтарио не будет, наверное, оспаривать, что в природе вещей, материальном мире существуют универсальные законы, управляющие физическими процессами на Земле.
    Но те же законы существуют и в мире духовном, сфере психической деятельности человеческого рода. «Все народы мира развиваются в виде единого человечества, хотя они и разбросаны, разобщены и различны», писала Фрейденберг.
    Какие основания для этого утверждения?
    Учеными давно был отмечен факт удивительного совпадения мифологических сюжетов и образов у разных народов, находящихся порой на противоположных концах земного шара, и проявляющихся в поразительном сходстве их верований, культов и ритуалов, доходящих до мельчайших деталей.
    Так, во всех мифах о сотворении Вселенной всегда присутствует Бог Творец. Сотворение человека из глины, причем, как правило, красного цвета встречается в мифологиях практически у всех народов, от Африки до Америки.
    Миф о первозданном рае, восходящий еще к мифологии шумеров, также известен далеко за пределами Двуречья и Средиземноморья. Не говоря уж о том, что в повествованиях о рае почти нигде не обходится без змея, поскольку это самый архаичный символ, который присутствует в мифологиях самых разных народов, как Западного, так и Восточного полушария. И его обожествление имело самое широкое распространение в культах древнего человека.
    Сказание о Моисее, мать которого, согласно легенде, кладет его в просмоленную корзину и ставит ее в заросли тростника на берегу Нила, находит свою аналогию в мифах и преданиях у разных народов. Древнейшим мифом об этом является миф, датируемый периодом основания Вавилона (около 2800 г. до Р.Х.) и касающийся истории рождения его основателя Саргона Первого. « Она в укромном месте родила меня. Она положила меня в корзину из камыша и, залив крышку смолой, опустила ее в воду, которая не поглотила меня». Река принесла его к водоносу Акки, который вырастил его как своего собственного сына.
    Этот мотив чужих родителей, как и выбрасывание в корзине или ящике младенца, встречается и в вавилонском мифе о Мардуке-Таммузу, и в египетско-финикийском мифе об Озирисе-Адонисе. Также и Бахуса спасают от преследования царя, бросив ящик в Нил, а в возрасте трех месяцев его находит царская дочь, что заметно напоминает легенду о Моисее. Подобное рассказывается и во многих других легендах.
    Книга «Бытие» повествует о том, как Иаков увидел во сне лестницу, уходящую в небо, по которой всходили и нисходили ангелы. Вера в существование лестницы, которой пользуются боги и души умерших, также имела широкое распространение на всех континентах земного шара.
    На этом, наверное, можно пока остановиться, хотя, я и не уверена, что это может в чем-то убедить г. Онтарио.
    Но из этого следует, что мифологическим образам и символам свойственна всеобщая природа, которая заложена в глубинных сферах человеческой психики, благодаря чему они с такой неизменностью повторяются, как в мифологии, так и в фольклоре разных народов.
    Это можно отнести и к общности языковых явлений, поскольку язык отражает определенный способ восприятия и мышления, и разделяет в целом опыт бытия человеческого рода, иначе говоря, базируется « на совокупности коллективных представлений» (Леви-Брюль). Созвучно этому и слова Гумбольдта о том, что языковая общность « особенно бросается в глаза и основывается на генетическом родстве народов».

    Таким образом, можно говорить о тех закономерностях развития мышления и речи, которые являются общими и свойственны всем народам на ранней ступени их развития или «детства» цивилизации. Раскрытию этих закономерностей, исследованию смысловой системы ранних человеческих стадий посвящены работы Фрейденберг. Надеюсь, г-н Онтарио не будет вслед за ее гонителями повторять, что это «вредная галиматья».
    И что касается иврита. Не вызывает возражений ставший очевидным факт, что иврит – это живой организм. Но было бы неправильным оставлять в стороне и упускать из виду, что иврит — это еще и реликтовый организм, поскольку дошел до современного мира в неизмененном состоянии, сохранив все особенности древнего строя и архаической семантики. И это я хотела показать в своих статьях, опираясь на труды Фрейденберг, чем вызвала такое недовольство г-на Онтарио.

  3. Ontario143 Июнь 2014 at 3:50 | Permalink

    Зато вы меня восхищаете! И поражаете своими знаниями иврита. «Назэлэт» у вас французское слово, «хавита» — из искусственно созданных корней. А критика Бен Иегуды, который создал «глиду» не так, как надо, не по – вашему способу, вообще выше всяких похвал. Остается только сожалеть, что не вы, а Бен Иегуда возродил древний иврит.

  4. Не слушаете вы советов, Инна, пишите чушь — упорно одну и ту же, из статьи в статью.
    Ничем помочь тут я уже не могу — вы сами должны себе как-то помочь.

  5. Адама нельзя называть первобытнытным он первый а его потомки падшие, но скоро соберутся подниматся.

  6. Да я и не обижаюсь в том смысле, о каком вы говорите. Вы пишете, что не все знают иврит, поэтому нет откликов. Но не в этом главное.
    Я ведь писала не о биньянах или смихут. Мне важно было показать связь иврита с закономерностями древнего языкотворчества, которое нельзя рассматривать в отрыве от древнего мышления. Эта тема затрагивает и какие-то общекультурные вопросы.
    Можно в совершенстве знать иврит, но не иметь представления (да и необходимости в этом нет) об особенностях его словообразования, структуре его корневых гнезд, характере обобщения разнородных слов по значению.

    Когда читаешь работы Фрейденберг, то, хотя и не знаешь греческого языка, а знание латинского ограничивается только написанием рецептов, но ты понимаешь, о чем она говорит.
    Она не пишет, как принято у лингвистов, о какой-нибудь греческой букве «пси» и ее трансформации в разных диалектах (я утрирую). Ее работы освещают целый исторический пласт культуры, из них можно почерпнуть удивительные вещи о мышлении и речи в ту, тысячелетиями отделенную от нас, эпоху. И начинаешь проводить параллель с ивритом. Но это как раз и не входит в сферу интересов лингвистов.
    Начиная с ульпана, чего только не вкладывают учащимся в голову, но ничего — об особенностях и закономерностях его словообразования. Почему, например, удочка на иврите «хака», а ждет «мехакэ» или почему иврит связывает одним корнем: охрана (шмира), укроп(шамир) и веко(шмура). Наверное, все это «ерунда», как считает Онтарио.

  7. Вы, Инна, на народ не обижайтесь. Такие работы, как Ваша, требуют неспешного вдумчивого чтения, а в данном случае — ещё и владения ивритом. Мне, как это у молодого поколения называется, как раз в тему — сама задумывалась о смысловых несоответствиях слов с общим корнем. И не сразу ответила — пока высвободилось время в суете дней. А с О. Файнберг знакома поверхностно — по опубликованной в «Дружбе народов» (7-8, 1988) переписке её с Б. Пастернаком, — я привезла сюда несколько переплетённых книг с интересными материалами из перестроечных толстых журналов («дёр»). Вот были письма в их времена! Не то что теперь, когда из всех эпистолярных жанров выжил лишь телеграфный, на гаджетах — так оно, кажется, называется. Успехов!

  8. Спасибо, уважаемая Елена. Своим комментарием вы, так сказать, «размочили» всеобщее молчание. Как-то обидно за науку, а еще больше за Ольгу Фрейденберг.
    Ее труды по первобытному мышлению и языку, той смысловой системе архаической ступени человеческого рода, которая нерасторжимо связана с древним языком, почему-то обходят молчанием, как ученые языковеды, так и «опытные» лингвисты, известные в Гостевой. «Опытные» взято в кавычки просто потому, что это не мое определение.
    И я рада, что вы смогли прочитать статью беспристрастным взглядом. Это тем более ценно, что я знаю, как вы владеете ивритом, — не в пример мне. Как раз для моих оппонентов это служит поводом для «забрасывания» меня камнями. А все другое – научные постулаты Фрейденберг, ее подход к древнему языку – для них не очевидны.
    Хаваль…

  9. Интересно и убедительно сопоставление ивритских, казалось бы, далёких по смыслу однокоренных понятий. Спасибо.

Добавить комментарий для Бандас Елена Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.