Что же касается смерти, с ней отношения не складываются. Почти за четверть века работы в Израиле репортером в семьях погибших солдат я побывала дважды. После каждой беседы с осиротевшими матерями месяцами пыталась восстановиться, отвлечься, встряхнуться — не удавалось. Так и живу с загнанной в подсознание чужой-своей болью. Смею предположить, что таких «ненормальных», как я, в Израиле большинство. Тем и сильны, оттого несгибаемы.
Израильские хроники.
Трагизм бытия и единство нации
Евгения Кравчик
Двадцать первое июля 2014 года
Когда список солдат, убитых в Газе террористами ХАМАСа, разросся до той степени, что впору взвыть от нестерпимой боли, по социальной сети Facebook прокатился призыв: «Поздно вечером на военном кладбище в Хайфе состоятся похороны Шона (Нисима) Кармели, 21-го года, бойца бригады «Голани». Шон репатриировался из Техаса без родителей, он солдат-одиночка. Пожалуйста, приезжайте на кладбище!»
К 11 часам вечера, когда новый ракетный обстрел загнал в убежища полстраны, государственное радио сообщило: «Двадцать тысяч израильтян проводили в последний путь солдата-одиночку Шона Кармели».
Двадцать второе июля 2014 года
На следующий день на фоне ураганного обстрела Ашкелона шесть тысяч горожан собрались на городском кладбище на похороны 22-летнего репатрианта из Франции, бойца бригады «Голани» Джордана Бен-Симона.
Двадцать третье июля 2014 года
Сегодня утром 30.000 соотечественников заполнили военное кладбище на горе Герцля в Иерусалиме. Многие приехали в столицу из других городов, другие отпросились с работы.
«Ты никогда не будешь одинок», — повторяли, как молитву, как заклинание, тысячи людей, впервые услышавших о 24-летнем Максе Штейнберге, репатрианте из Калифорнии, лишь после его трагической гибели в секторе Газа. Накануне из Лос-Анджелеса в Израиль прилетели родители Макса. В Стране они оказались впервые, хотя сын репатриировался в 2012 году: собирались навестить, но никак не получалось.
В день гибели Штейнберга один из его друзей опубликовал в социальной сети Facebook следующий пост:
«Хочу рассказать вам о Максе. Сегодня я потерял брата. Сегодня мое сердце сгорело дотла. Отныне каждый День Памяти будет для меня маленькой смертью. Обещаю: тебя никогда не забудут. Обещаю: мы продолжим твою миссию. Обещаю: я постараюсь стать лучше, хотя никогда не стану таким, как ты. В пятницу ты успел попрощаться по телефону со мной, с папой и мамой, с Дианой, Михаэлем и с Пейдж, которая так любит тебя. Я уверен: ты до последнего вздоха думал о своем народе — как защитить его. Благословенна память о тебе, ты герой. Я всегда буду любить тебя».
Не знаю, что ощущают простые люди в других странах, слыша сообщения о гибели военнослужащих или мирных граждан. После Второй мировой войны просвещенный Запад нечасто ведет боевые действия на территории своих государств. Возможно, когда воинские подразделения армии США сражались в Ираке и Афганистане, десятки миллионов американских матерей испытывали те же ощущения, которые в последние дни рвут на части сердца еврейских матерей в Израиле, а может, и нет. Не могу знать, учащается ли дыхание у российских или украинских матерей, когда по ТВ сообщают о гибели мирных жителей или военнослужащих в результате артиллерийских обстрелов. Смею предположить, что да, но — лишь у тех, чьи сыновья сейчас служат в армии и находятся в зонах вооруженных конфликтов.
Израиль — маленькая страна, на которую постоянно — с момента провозглашения независимости 66 лет назад — обрушиваются чудовищные беды. Отсюда — повышенная, обостренная чувствительность. В дни войн стирается грань между «я» и «мы» — дыхание нации синхронизируется, запертые на замок двери распахиваются, народ вытаскивает руки из карманов и протягивает друг другу. Мирятся соседи, которые годами не здоровались. Мужья возвращаются к брошенным женам, чтобы поддержать в критический момент детей. Разве что долги здесь не прощают, но многим ли сейчас до непролазного овердрафта, если Стране приходится воевать второй раз за последние два года…
Об ожогах, шрамах и рубцах
Не знаю, как вас, а меня при известии о каждой новой жертве парализует. Как будто молотом по голове ударили. И сейчас на территории больницы «Бейлинсон» в Петах-Тикве (вокруг ведется строительство — с парковки до главного корпуса приходится добираться по узкому коридору, обнесенному с двух сторон металлическим забором) я испытываю знакомую боль — жесткую, безжалостную, взрывающую изнутри все твое существо. Несколько минут назад по радио передали сообщение о гибели в Газе еще двух солдат.
Еще две удара ножом в сердце нации. Жить с непрекращающейся болью невероятно сложно. Лично мне куда проще раскатывать под вой сирены по самым отдаленным уголкам, интервьюировать в перерывах между обстрелами соотечественников, фотографировать, убегать-уворачиваться-уползать от проклятых ракет: в такие моменты адреналин зашкаливает. Что же касается смерти, с ней отношения не складываются. Почти за четверть века работы в Израиле репортером в семьях погибших солдат я побывала дважды. После каждой беседы с осиротевшими матерями месяцами пыталась восстановиться, отвлечься, встряхнуться — не удавалось. Так и живу с загнанной в подсознание чужой-своей болью. Смею предположить, что таких «ненормальных», как я, в Израиле большинство. Тем и сильны, оттого несгибаемы.
А вот и палаты, где лежат солдаты, раненые в Газе.
— Пожалуйста, не фотографируйте моего сына! — преграждает мне путь голубоглазая женщина. — Если моя мама (ей 85 лет) узнает, что ее внук был в Газе и получил ранение, это ее убьет.
— Бабушка не в курсе?!
— Нет… Мы скрыли от нее, что сын получил «восьмой приказ» и мобилизован: человек она нездоровый, нельзя ее волновать…
— Можно? — обращаюсь к мужчине, подпирающему дверь другой палаты.
— Лучше не надо… — отвечает он, глядя куда-то вдаль. — Сына накачали болеутоляющими — он еще не пришел в себя после сложнейшей нейрохирургической операции.
Доктор Эран Гальперин, управляющий больницей «Бейлинсон», выглядит усталым. За последние три дня число раненых военнослужащих перевалило за сотню — недопустимо, чтобы их спасением занимались только в беэр-шевской больнице «Сорока» и ашкелонской «Барзилай» (обе действуют в режиме прифронтовых госпиталей).
— Чтобы снизить напряженность в медицинских центрах на юге, было решено госпитализировать раненых в разных больницах страны — у нас, в «Асаф ха-Рофе» в Црифине, в иерусалимской «Адасса Эйн Карем» и в «Шиба» в Тель ха-Шомере, — объясняет доктор Гальперин.
Одного из военнослужащих, принявших бой в Газе, специалисты «Бейлинсона» вытащили с того света: солдат был доставлен в тяжелейшем состоянии с осколочными ранениями в голову и в живот.
— Через пару минут после посадки санитарного вертолета он уже лежал на операционном столе, — говорит заместитель управляющего профессор Ярон Нив. — В ту ночь дежурила «звездная сборная». И хотя парень пока находится в реанимационном отделении, жить будет!
По словам профессора Нива, большинство солдат и офицеров доставлены с осколочными ранениями.
— Керамические бронежилеты и каски спасают голову и внутренние органы — весь удар от взрывной волны приходится на конечности, — объясняет он.
Ни в одну палату ортопедического отделения невозможно пробиться: в коридоре полно людей. Такое ощущение, что сюда съехались волонтеры со всей страны. Разве что лица у девушек, раздающих раненым солдатам свежие фрукты, сладости и воздушные шары, грустные и сосредоточенные: война.
— Никто из солдат общаться с журналистами не в состоянии: на их глазах были убиты самые близкие товарищи — ребята пережили жуткую травму, — говорит миловидная медсестра.
— Госпитализированы ли в вашем отделении мирные граждане, раненые в дни войны?
— Конечно! Зайдите в палату к Илану Соломону — он чуть не погиб в Ашдоде, когда ракета взорвалась на автозаправочной станции.
Знакомлюсь с Иланом и его женой Рахели.
— Интуиция никогда меня не подводит, — говорит она. — В пятницу, когда Илан собрался на заправку, я умоляла его: «Посмотри, какие жуткие обстрелы с утра — не нужно заливать бензин, все равно вряд ли выберемся из дому»… — говорит она. — Илан не послушался и уехал. Услышав вой сирены, я помертвела: беда! Пытаюсь позвонить мужу — нет связи.
— Что происходило в этот момент с вами? — спрашиваю я Илана.
— Ракета упала и взорвалась как раз в тот момент, когда я заправлялся, — говорит он. — Вспыхнуло пламя. Меня обдало жаром, будто заживо попал в костер. Пытаюсь открыть дверцу — не удается: заклинило. И тут до меня доходит, что я ничего не вижу (впоследствии, уже в больнице Илану объяснили: из пробитой, прошитой осколками головы хлестала кровь, заливая все лицо. — Е.К.). Снова толкаю дверь — левая рука не слушаются, мокрая, скользкая, видимо, в крови. И вдруг меня пронзает: если никто не поможет мне выбраться из машины — это конец. Сейчас АЗС взлетит в воздух — и я вместе с ней.
Восстановить в памяти дальнейший ход событий Илану не удается. На каком-то этапе к объятому пламенем автомобилю, пленником которого он оказался, подскочили два парня, но огонь и жар вынудили их отступить. Лишь после приезда пожарных дверцу распилили и Илана вытащили. К тому моменту он потерял сознание: сильнейшие ожоги, ранение в голову, кровотечение.
— Эти люди спасли мне жизнь, а я даже не знаю, как их зовут, — говорит Илан.
— Главное — все операции (а их было несколько) прошли успешно, — вторит эхом Рахель. — Мужу сшили из лоскутков кожу на голове.
— Илан, для вас туннельно-ракетная война с ХАМАСом — отнюдь не первая, не так ли?
— Вы правы: я кадровый военный, артиллерист. В Войну Судного дня сражался на Голанах — жесточайшие бои на Хермоне, а потом в Эмек ха-Баха, Долине слез… В Ашдоде живу с 1961 года — чуть не с момента основания города. У нас трое детей, все — дипломированные специалисты, я ими горжусь.
В палату входит делегация — члены Общества друзей больницы «Бейлинсон». Над кроватью Илана взлетает алый воздушный шар.
— Знаете, — произносит бывший фронтовик после ухода посетителей. — Я человек светский, разъезжаю по субботам, но сейчас удостоверился: все мы ходим под Богом…
Ну что на это возразишь?..
Женечка, спасибо, написано пронзительно до боли, не могла сдержать слез — вместе со всей страной оплакиваю наших чудесных мальчиков. Вспомнила, как мы с тобой ездили к нашим мальчикам, проходящим тиранут в Кдумим….
Еще раз спаибо, дорогая.
Женя, замечательно написано !
Я будто сама побывала в Стране !
Прониклась…
Восхищаюсь Народом!
Держитесь !
Скорой победы вам и мира навечно !
«В дни войн стирается грань между “я” и “мы” — дыхание нации синхронизируется, запертые на замок двери распахиваются, народ вытаскивает руки из карманов и протягивает друг другу.» И еще — «чужая-своя боль, загнанная в подсознание». Евгения, спасибо за эти четкие определения. Так чувствую я и, уверена, многие-многие другие.
Светлая память нашим ребятам, погибшим за нас всех…
Быстрого и полного выздоровления раненым.
Соболезнования и сострадание их родным и близким.
Мира нашей Стране.
«От ликующих, праздноболтающих …» (некоторых завсегдатаев Гостевой)/ ,,,» уведи меня в стан погибающих за великое дело любви» (о Ваших, Е.К., неравнодушных текстах-мыслях-чувствах). Спасибо! Глубоко уважающий Вас со времён совместной работы в редакции Э. Кузнецова в доме «Маарив» в начале 90-х.
» Когда список солдат, убитых в Газе террористами ХАМАСа, разросся до той степени, что впору взвыть от нестерпимой боли, по социальной сети Facebook прокатился призыв: “Поздно вечером на военном кладбище в Хайфе состоятся похороны Шона (Нисима) Кармели, 21-го года, бойца бригады “Голани”. Шон репатриировался из Техаса без родителей, он солдат-одиночка. Пожалуйста, приезжайте на кладбище!”
К 11 часам вечера, когда новый ракетный обстрел загнал в убежища полстраны, государственное радио сообщило: “Двадцать тысяч израильтян проводили в последний путь солдата-одиночку Шона Кармели”.
………………………………..
— значит , нет в Израиле одиночек . Спасибо Вам , Евгения.
Все-таки не «восьмой приказ», а «приказ 8». «8» — историческое наследие, когда параграф №8 определял правила мобилизации в законе о военной службе
Очень хорошо написано.
Спасибо.