Ян Брайловский: Дневник эмигранта. Окончание

Loading

И только память не даёт покоя, и сердце не может примириться с тем, что нельзя остановить время, чтобы хоть на мгновение повторить то прошлое и те муки, кажущиеся сегодня сказочными в сравнении с бешеным темпом теперешней гонки во всём и со всеми.

Дневник эмигранта

Ян Брайловский

Окончание. Начало здесь

Город. Как легко и удобно добраться в любой его конец. Общественный транспорт — тоже помощник — пенсионерам платить ничего не надо, но частные автобусы за мизерную плату перевозят со скоростью лайнера, и никакого ожидания, как когда-то в московском метро, только с остановками по любому требованию, где угодно! А вот развязки транспорта в центре города нет, и город можно изучать как на экскурсии. Улицы почти без булыжных мостовых. Всё поглотил хорошо уложенный асфальт. Особенно прекрасны Тираспольская и Успенская, где когда-то все проверяли ходовые качества подержанных машин перед покупкой — настолько были кривыми их мостовые!

Наверно Жванецкий теперь реже посещает Одессу, а тем более — прохаживается по её улицам, иначе он тут же наткнулся бы на то, что нам довелось увидеть и услышать. Конечно, уже нет того знаменитого книжного киоска на Дерибасовской, подходя к которому Задорнова поразила надпись из одного слова, но какого? ОТОШЛА! Одесса есть Одесса и мы, не отыскивая ничего, а просто с упоением прогуливаясь, нашли многое другое, свидетельствующее о том, что нынешние одесситы, таки остались ближайшими родственниками словоохотливых современников легендарного Бени Крика. Удивительная по своей насыщенности реклама похудения — ДОЛОЙ 14 РАЗМЕРОВ, два лаконичных, но ёмких по содержанию предупреждения внутри автобуса: МЕСТО ДЛЯ УДАРА ГОЛОВОЙ, ХЛОПНЕШЬ ДВЕРЬЮ УМРЁШЬ ОТ МОНТИРОВКИ — без каких-либо сомнений и знаков препинания, заставляющие быть аккуратней. Но апофеозом, конечно, следует признать ту, которая красовалась на одном из маленьких продовольственных ларьков у конечной остановки трамвая, отправляющегося на Фонтан: ТРЕБУЕТСЯ ЧЕЛОВЕК НА ПИРОЖКИ!

А главная перемена и главная неизменность, которые поражают одновременно — ЛЮДИ! Они такие же, как раньше, неунывающие, готовые к диалогу и поддержке, словоохотливые и коммуникабельные, будто нет этого дождя промозглых событий, захлестнувших Одесское человечество и разворачивающее корабль быта с его ежесекундными треволнениями и непомерно перестраиваемыми заботами на 180 градусов по несколько раз на день. И ОНИ СОВСЕМ ДРУГИЕ, те же самые люди, с мобильниками и непрекращающимся потоком переговоров везде и всегда по поводу бизнеса, чтоб прокормить, напоить и, слава богу, обучить своё чадо, ну, хотя бы в Лондоне!

Здесь те же дома, что остались в моей памяти навсегда. Они вызывали восхищение своей красотой неповторимостью, величием и оригинальностью, а также исторической значимостью. Но выглядели такими обшарпанными, неухоженными и мрачными, как замотанная Золушка в окружении вечно понукающего скандального семейства. А теперь они, как во время бала и встречи с прекрасным принцем: блистательно отреставрированные, гордые собой и по-настоящему сверкающие своей неподражаемой красотой. А вечерняя подсветка придаёт им такой шарм, что просто душа радуется от всего этого.

Закончилась прогулка. Мы очень взволнованы от красоты центра города, новых прекрасных строений и на проспекте Шевченко, и вдоль побережья, на Таировском массиве и во многих других местах, где идёт строительство, поражающее своим масштабом. Не ускользнули от нас и два художества Кивалова вдоль побережья и его скульптурный автопортрет на входе в академию, хотя, в общем, хороший человек, построивший такую святость рядом. Люди об этом говорят, ругают и хвалят — время научило людей прощать плохое и видеть хорошее — верный признак того, что ВСЁ НА ПРАВИЛЬНОМ ПУТИ. Надо принимать жизнь такой, какой она есть на самом деле, потому, что деньги не выдают теперь, а их приходится зарабатывать. А это всегда и везде непросто! Слава богу, люди это понимают и готовы работать сколько угодно, чтоб нормально жить, отдыхать, воспитывать детей и оставаться людьми!

И ёщё: люди стали свободнее, Одесса стала больше улыбаться!

Именно это мы увидели, возвратившись спустя 6 лет в наш родной город. И мы рады, что Одесса на пути к Европе и цивилизации и недолог час, когда, она станет городом, куда будут приезжать не только на экскурсии.

А наши многочисленные друзья, хотя не все одинаково самодостаточные, обеспечены, с удовольствием вдыхают аромат родных пенатов, с чувством юмора оценивают происходящее и надеются, что когда-нибудь даже в первых эшелонах наступит относительный порядок.

Настало утро нашего отъезда. Такси прибыло вовремя. Мы распрощались и отбыли в аэропорт.

ЖЕЛАЮ ПРОЦВЕТАНИЯ И СПОКОЙСТВИЯ ВСЕМ ОДЕССИТАМ!!!

7

Жизнь многогранна и неожиданна в разных её проявлениях. Так, порой она выделяет людей совершенно обычных, выдвигая их в разряд выдающихся. И только со временем это становится понятным. В другие разы можно увидеть, как люди одарённые и одержимые подолгу остаются в тени. И лишь спустя столетия обретают свою истинную ценность.

В мире много утерянных талантов и никчемных гениев. Если удаётся делать открытия, пусть не всемирного масштаба, но открытия, нужные людям, значит жизнь удалась…

С этой женщиной мы с женой познакомились в редакции газеты «Реклама и жизнь». Занятые чем-то, мы, скорее почувствовали, чем услышали на пороге необычную интонацию голоса и тот юмор, который нам знаком с детства. Это была Светлана Азволинская. С тех пор прошло более пяти лет. Мы стали друзьями. В связи с выходом в свет её книги «Я шагаю по Филадельфии», появился повод побеседовать с ней обстоятельно.

Светочка, хочу поздравить тебя с выходом в свет твоего детища, книги «Я шагаю по Филадельфии», к изданию которой, я знаю, ты шла долгие годы.

Спасибо за теплые слова в мой адрес.

Я знаю, что ты по специальности инженер. Понимаю возникшие после приезда сюда трудности, потому что сам прошёл почти тот же путь, но всё же, как ты пришла к такой жизни, что начала писать?

Когда 15 лет тому назад я приехала из Киева в Филадельфию, у меня и в мыслях не было «стать инженером человеческих душ». За плечами тяжелым грузом лежали недавние трагические события: смерть мужа за две недели до отъезда в Америку, прощание с детьми и пятилетней внучкой, полная неясность как жить дальше и что делать. За окном стояли роковые 1991— 92 годы.

Только через год созрело решение — ехать туда, где дети, тем более, что дочка ждала прибавления в семействе. Я приняла окончательное решение, о котором никогда не жалела.

И, слава богу, что не жалеешь. Как ты с самого начала адаптировалась в стране? Кто стал твоим первым помощником?

Мой путь в новую жизнь, наверное, мало чем отличался от других. Сразу была отметена попытка устроиться на работу по специальности, хотя удачно прошла интервью в одной солидной фирме. Вначале были курсы английского, затем — волонтерство в клубе имени Шолом-Алейхема, где согрел душу прекрасный человек и талантливый организатор Изяслав Рабинович. Он помог мне не только спастись от депрессии, но устроить личную жизнь, мобилизовать все силы на изучение языка, познание новой страны. Пусть ему земля будет пухом!

Да, я много хорошего слышал о нём, но уже не застал. Так всё же, когда ты впервые начала писать о Филадельфии?

После разных мытарств я, наконец, получила квартиру в субсидированном доме, расположенном в самом большом городском парке Америки— Fairmount park.

От папы геолога — вечного странника и путешественника, я получила гены любительницы приключений. Если я скажу, что за последующие два года обошла пешком весь парк, площадью в 7600 акров, ты мне не поверишь. Вначале я только любовалась его ландшафтом, историческими памятниками и старинными особняками, разбросанными по всей территории. Позднее, сестра моего покойного мужа Рая Гольдфарб не только подала мне идею описывать увиденное, но последующие годы стимулировала мое увлечение, поддерживая одновременно кнутом и пряником. Без зазрения совести могу сказать, что в моей книге нет ни единого объекта, который я лично не увидела, не пощупала.

А не хотелось порой все бросить и жить так, как большая часть нашей общины твоего поколения, ведь ты достаточно отработала за свою жизнь?

Хотелось, но строгий цербер в лице Раи не давал мне расслабиться. Я должна была каждый день отчитываться перед ней о проделанной работе. Сама невероятный трудоголик, талантливый детский поэт, она не давала мне расслабиться ни на минуту, спасая тем самым от комплекса неполноценности в новом обществе.

Огромную поддержку оказывала моя внучка Нина Небеская, научившая меня азам владения компьютером.

В последние годы существенную помощь мне оказывает моя приятельница Лида Бабина — программист от Бога.

Еще несколько теплых слов хочется сказать в адрес многолетнего редактора газеты «Посредник» Юрия Львовича Неймара, публиковавшего в течение продолжительного времени материалы из моей будущей книги.

А теперь давай коснёмся вот какого вопроса: какие наиболее яркие моменты произошли в процессе поиска материала и твоего становления как автора жанра исторического повествования?

Их было бесконечно много с людьми разных рас и национальностей. Я не могу припомнить случая, когда бы меня, с далеко не совершенным английским, обходили вниманием или равнодушием. В Америке не заведено приглашать незнакомых людей в дом. Быть может только для меня сделал исключение хозяин особняка, в котором короткое время проживал Теодор Драйзер.

А разве можно забыть, как меня встречали в музее Поля Робсона, расположенного в районе, где уверена, никогда не ступала нога русского человека? После двух часов посещения весь коллектив сотрудников, дирижируемый мною, выстроившись в один ряд, подпевал Полю Робсону «Широка страна, моя родная», звучащему в записи концерта в Большом зале московской консерватории в 1946 году.

Но самая незабываемая встреча состоялась у меня в музее Марио Ланцы. Куратор музея, узнав, что я из России, взахлеб начала рассказывать о только что завершенном путешествии на корабле в Санкт-Петербург и Москву. Исполненная восторга от визита, она все свои нахлынувшие чувства перебросила на меня, как будто я была посланцем этой страны. Два часа персонально для меня, рассказ о великом итальянском теноре, потом на память сувениры и два диска СD с записью божественного голоса Марио Ланцы. Пытаясь ответить взаимностью, я преподнесла музею свой «бесценный фолиант», который можно было читать всем, кто не знал русского языка. Мне предложили поставить книгу на полку, где я обнаружила рядом со своим творением, прекрасно оформленную в твердом темно-зеленом переплете книгу, где русским языком было написано «Марио Ланца» и имя автора — Муслим Магомаев. О том, что было потом, я рассказала несколько лет тому назад в одной из моих статей.

Светлана, когда ты знакомила нас с Филадельфией, мне показалось, что ты знаешь не только историю города, его создателей, но и подробности укладки каждого камня по дорожке к памятникам, что ты настолько изучила Филадельфию, что тебя уже нечем удивить. Не исчерпан ли тобою этот материал?

Ты знаешь, иногда мне начинает казаться, что я себя исчерпала, и нужно искать другую точку приложения. Также как человека с абсолютным слухом раздражает любая фальшь в исполнении, так меня порой поражает полная некомпетентность людей, пытающихся писать о Филадельфии или, тем более, проводить по ней экскурсии.

Думала переключить свое внимание на Вашингтон — город своим ритмом, настроем, суетой, напоминающий любимую Москву, но поняла, чтобы хорошо узнать, нужно там жить постоянно, а не посещать наездами.

По закону жанра положено задать вопрос о твоих непрофессиональных интересах. Ответь, чем ты занимаешься в свободное время?

Живу по ленинскому принципу: «Отдых— смена одного занятия другим». Иногда мечтаю лежать на мягком диване, смотреть бездумно очередной сериал, но понимаю, что так долго не протяну. Труба зовет в дорогу, и я, забыв об усталости, плетусь на очередную выставку, лекцию, в кинотеатр. Но настоящая услада наступает при посещении концертного зала Киммел центра, когда душа улетает в небеса, и парит там, невзирая на преграды. Музыка, и не только классическая — это, пожалуй, то немногое, что дает возможность забыть обо всех перипетиях и проблемах.

А еще — мир книги. Многие, узнав о том, что у меня нет интернета, в лучшем случае, удивляются. Я пытаюсь объяснить, что в сегодняшнем мире нет ничего более реального, чем книга, что мне доставляют непередаваемое удовольствие ее потрепанные, пожелтевшие страницы, книжная пыль, танцующая в ярких солнечных лучах, пробивающихся сквозь окна. Становясь старше, я не только не прекращаю читать, но еще больше наслаждаюсь этим процессом.

Светочка, последний вопрос: о чем ты мечтаешь?

Мечтать в моем возрасте — роскошь или глупость. Но есть затаенная мечта — издать почти завершенную работу «Евреи Филадельфии», материалы которой в течение нескольких лет публиковались в газете «Посредник». Хотелось бы закончить её к открытию нового помещения Исторического еврейско-американского музея. Часто рисую нереальную картину, где знаменитый благотворитель Сидней Киммел, выделивший пять миллионов из своего состояния на строительство, принимает из моих рук страницы с предложением выделить средства на их публикацию. Это ли будет не достойным вкладом русскоязычной общины в историю нашего города!

А еще я мечтаю сделать фильм о Филадельфии с моими друзьями — талантливыми кинематографистами.

Запретить мечтать невозможно! Вот и все.

Светочка, в заключение хочу поблагодарить тебя за интересную беседу и пожелать, чтобы твоя необычайная любознательность, трепетное отношение к истории Филадельфии, неуёмная генетическая энергетика, помноженные на дружеское расположение к людям, сохранялись в тебе, позволяя создавать новые интересные произведения.

В жизни мы часто проходим мимо прекрасного. Мы плохо знаем историю своих корней, историю края. И, слава богу, что есть ещё энтузиасты, собирающие по крупицам всё то богатство, которое с годами может быть утрачено навсегда.

Светлана Азволинская — этот вечный метеор и неугомонный искатель необычайных исторических фактов, исторических личностей и исторической хронологии значительных событий Филадельфии, автор этого и других изданных сборников, мне кажется, сама ещё не вполне осознаёт всю важность содеянного ею. Вот уже не первый год в газетах публикуются её исторические репортажи, и каждый раз в них и новое о старом, и старое в новом изложении, и сочетание нового с новым, так напоминающее оттенки недалёкого прошлого.

А глубокое проникновение в материал, лёгкость и свобода изложения в сочетании с юмором делают эти публикации читаемыми, почитаемыми и, безусловно, популярными.

Мне кажется, не будет преувеличением, если я скажу, что материалы сборника уже выходят за рамки эссе и могут претендовать на статус научных исследований исторического прошлого Филадельфии.

Да, Светлана для нас сделала немало таких открытий. Именно из её публикаций мы многое узнали о создателях Филадельфии, её реставраторах, об истории города, которую можно теперь проследить. Мы познакомились с многими людьми, которые до неё оставались совершенно безвестными, но не заслуживающими забвения. Мы ходили вместе с ней по музеям, рассматривали достопримечательности города и делали удивительные открытия, познакомившись с необычным, обретая тем самым собственное величие.

В октябре 2010 года её неожиданно не стало. Это было потрясением для всех, кто знал, общался с ней и читал её интересные статьи в газетах.

Как тяжело терять родных и близких по духу людей. Как это всегда больно и долго мучит…

Я был ещё в том несолидном возрасте, когда посылают на курсы повышения квалификации. Нас — двоих сотрудников послали в Москву. Люда — одна из тех женщин, о которых без преувеличения можно сказать: свой в доску! С ней было просто и хорошо. Мы занимались и что-то приобретали. А время, это был 1984 год, когда ещё никто не мог предвидеть катаклизмы близких девяностых.

Заканчивался месяц нашей учёбы, наступала пора сдачи экзаменов, когда однажды мне позвонили и просили быстрее приехать домой. Я мгновенно всё понял. Звонила одна родственница.

Переволновавшись ночь, я примчался и направился к директору курсов, а когда вошёл к нему, чувствую, что не могу и слова вымолвить. Так ничего и не сказал, но он всё понял. Со слезами выскочил из его кабинета, и, не имея билета, помчался в аэропорт. Не помню, как попал в самолёт, как долетел, но сразу же направился в больницу, в которой оказалась мама. А когда я её увидел… ничего с собой не мог поделать. Она угасала… но глаза её что-то хотели сказать, и я догадывался что. Она просила Галу подойти и держала её руку. Я тоже держался за её руку. Но я не верил, что нет спасения и вскоре уже был в кабинете у лечащего врача. Я стоял на коленях перед этой женщиной и говорил, что готов заплатить сколько угодно, но только… я говорил и умолял, я был невменяемый. Меня долго и терпеливо выслушивали, понимая наверно, что меня всё равно нельзя остановить… но ничего не помогло. Всё, что можно было, было сделано. Мои глаза признавались маме в любви и просили прощения за все прошлые годы, в которых я был так беспечен, увлечённый чем-то или кем-то. А ведь ей стало тогда только 63 года. Как долго и мучительно со всё возрастающим недоумением я не мог привыкнуть к тому, что мамы уже никогда не будет. Да и теперь, когда во мне прорастают эти строчки, я не могу не быть таким, как в те последние мгновения её жизни.

Но до этого был ужасный 1978 год. Это был год, который начал всему этому отсчёт …

Семья Галиных родителей по духу была очень открытой, без каких-либо заморочек. Казалось, что в них поселилось всё настоящее. И когда мы решили стать семьёй, сразу стало ясно, что их курс на это открыл нам паруса. Мы быстро сблизились и, несмотря на тесноту и некоторые жилищные неудобства, чувствовали создаваемый ими комфорт и быстро приняли их тёплые отношения. Забегая вперёд, отмечу, что эти отношения сохранялись такими все прожитые годы.

Галина мама, мудрая и выдержанная, педагог от бога, была стержнем всей семьи. Её отношение к родителям поражали своим вниманием и преданностью. Бескорыстная и открытая людям, она помогала, чем могла, а могла, несмотря на отсутствие богатства, многое. Меня она завоевала сходу. Её отношение ко мне за всю жизнь не знает ни одного прокола. Неудивительно, что сейчас когда ей исполняется 85, мне дорого всё прожитое.

И всё же особо вспоминается Мотель, Галин отец, которого мы так никогда при жизни не называли из уважения к нему. Ни тогда, ни сейчас я не могу вполне определённо сказать, что в этом человеке так располагало, почему его любили даже самые злые языки, но определённо это было так. Скорее всего, в нём чувствовалась врождённая внутренняя культура и любовь к людям, причём ко всем. Он старался сделать добро незаметно и делал его, не придавая этому особое значение.

С моими родителями всё было намного сложнее. Наверно, это обыкновенная ревность матерей. Но тогда я этого не понимал, да к тому же её беспокойство по поводу дочери, которая на выданье, но не имеет пока кандидата, а я был завороженный, восторженный, ослеплённый и уже семейный. Но и у Эммы скоро всё завершилось благополучно: появился муж, вскоре родились дочь и сын…

И наступил 1978, ушёл Мотель, и перед глазами рыдающий Фима, Галиной сестры муж. Человек всегда закрытый, а здесь, как ребёнок. Он Мотеля обожал.

А потом был год 1991. За прошедшие семь лет после смерти моей мамы нашлась женщина, которая сумела взять отца в руки, и они жили, как жили, и мы благодарили бога, что он может спокойно коротать свой век. Но опять что-то на небесах… и он в обычной ситуации погибает. В парке, под грибком, где он обычно днём играл в домино, почему-то рушится козырёк, и он — единственный пострадавший! А я узнаю об этом, когда он уже в морге. В довершение всего, когда мы перевозим его из морга в дом, его теперешняя жена не разрешает занести его тело для прощания в квартиру! И мне приходится вспомнить своё рабоче-крестьянское происхождение, чтоб его внести в его собственный дом, и все смогли с ним по-человечески проститься.

О, эти дубликаты жён перед смертью! Им нет цены!

И сколько ещё было таких скорбных событий там и уже здесь.

Пусть всем им будет пухом и та, и эта земля!

ЭПИЛОГ

Заканчивался наш девятый год в Америке.

Казалось бы, за такой срок пребывания здесь, нужно было бы что-то знать о ней. Ан — нет! Так и остаётся «вещью в себе», поражая, удивляя, огорчая и восхищая!

Ну, как можно быть однозначным к американцам, если в них сочетаются такие противоречия:

— с одной стороны — бережливость в быту, в любви, с другой — исключительная щедрость к людям, попавшим в беду;

— с одной стороны — доброжелательность, всегда сквозящая товарным знаком полноценного общества, выражающаяся вечной улыбкой, а с другой — потребность обойти, выгадать…

— с одной стороны — исключительная любовь к своим детям, а с другой — не столько экономия расходов на их образование и развлечения, сколько некоторая беспечность к результатам этих расходов;

— с одной стороны — наиболее высокая обеспеченность в сравнении с остальным цивилизованным миром, а с другой — самые тяжёлые условия её обретения;

— и, наконец, с одной стороны — исключительная законопослушность, а с другой — грандиозные аферы в мире и самые многочисленные убийства, в том числе, среди подростков.

Наверно, даже наиболее оптимальная система взаимоотношений в трёх ветвях власти в Америке, проверенная столетиями, не лишена недостатков. Поэтому, несмотря на законопослушность граждан этой элиты мира, их жизнь настолько сложна и напряжённа, настолько поражает ранними признаками старости, что диву даёшься, как всё это совместимо в одном целом.

И всё же, переселившимся сюда и принявшим всё это, кажется уже малопривлекательным возврат в прошлое. И это является безусловным доказательством преимущества этой системы…

И только память не даёт покоя, и сердце не может примириться с тем, что нельзя остановить время, чтобы хоть на мгновение повторить то прошлое и те муки, кажущиеся сегодня сказочными в сравнении с бешеным темпом теперешней гонки во всём и со всеми.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Ян Брайловский: Дневник эмигранта. Окончание

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.