Ивритская лирическая поэзия середины ХХ века. Шин Шалом

Перевод с иврита и примечания Адольфа Гомана

Из книги «Смотри на меня, живой» (1963) 
Пропасть

Бывает под утро минута одна:
Ещё не рассеял видения свет,
И сомкнуты веки под тяжестью сна,
И сердце томится и ищет ответ…
И в это мгновенье — страшна и темна —
В нас вдруг разверзается пропасть без дна.

То пропасть, что место и час нам сулят,
То пропасть дорог, где идти мы должны,
То пропасть отчаянья, ужаса взгляд,
То пропасть терзающей душу вины,
То пропасть желаний, влекущая в ад,
Нам в душу вливает безумия яд.

Без слов, без движенья на помощь зовём.
Пусть звон колокольный разгонит мрак снов!
Проснувшись, мы станем иными потом,
Готовыми всё изменить до основ…
И тут мудрый Змей пробирается в дом
Вновь веки смежить нам спасительным сном.

Море

Море. Оно предо мною лежит.
Море влечёт мою душу и ранит.
Море мне вечное счастье сулит.
Море меня в свою бездну заманит.
Море безгрешное вечно грешит,
Море немое так дерзко грубит.

Море — пучина, налитая мглой,
Море — безмерного света сиянье.
Море, что весело плещет волной, —
Море из слёз, в нём безмолвно стенанье.
Море, где тонет звезда за звездой,
Море, где борется Бог с сатаной.

Море так близко, ко мне руку тянет,
Море, которое так далеко.
Море, в котором меня не станет,
Море, в котором найтись легко.
Море так зримо и тает в тумане,
Море одно и ему числа нет.

Он зовёт

Он зовёт — и я ложку на скатерть кладу,
Стол накрытый и дом покидаю спеша.
Он зовёт — забываю питьё и еду,
Дверь открыл — и во тьму, острым снегом дыша.
Он зовёт — и сквозь ветер упрямо бреду.
Холод режет, а мозг мой горит, как в бреду.

Он зовёт, но от бури спасения нет,
И откуда зовёт он меня, не пойму.
Он зовёт — оставляю кровавый я след
Сквозь репейник и тернии — прямо к нему.
Он зовёт — в дождь и в град я иду без примет,
Сердце песнь ему радостно шепчет в ответ.

Он зовёт — всё отбросив, спешу к высям гор.
Он силён, словно смерть, — как любовь, крепок я.
Он зовёт — и видений так сладок простор!
Взгляд мой ясен, и тьма не пугает меня.
Он зовёт. Я исчезну, его встретив взор…
Он зовёт — и судьбы предрешён приговор.

Серый день

Серый день. В порту свинец валов
Твёрд. В его морщинах пена.
Электрических забвенье проводов,
Со вчера светящих. Медлит смена,
От вчерашних не остыв трудов.
Спит душа, не разорвав оков.

Для судов пришедших порт закрыт.
Нет дождя, чтоб свежесть нёс с собою.
Если вдруг мелькнёт вдали просвет,
Гаснет в миг. Ни бури, ни покоя.
Пальцы мачт нацелены в зенит,
Растопырены. И всё тоску сулит.

Муть, сгустившись, хочет порт залить.
Город сник главой, глаза смежает,
И гора, где мог отшельник жить,
Рот раскрыв беззубый, всласть зевает.
Вопль сирены режет дрёмы нить.
Есть костёр, да некому тушить.

Секрет

Двое рядом тихо стали.
У ключа с замком секрет.
С кровью кровь. Тут речь нужна ли?
Рот ко рту. И звука нет.
Через мир огня и стали
Нежно, храбро, без печали.

Нить прядётся, нити вьются.
Вечер, миг — ткань на века.
Два ручья в один сольются.
Русло есть — грядёт река.
Разве время оборвётся,
Коль песок в часах не льётся?

Вновь песок течёт, как ране.
Шум растёт, как в море вал.
Чудо, тайна… Утро грянет…
Жили-были… Кто видал?
С искрой пламя выше станет,
Каплей больше в океане.

Смерть человека

Я в два часа ночи забылся сном,
Попав в санаторий чужой.
Вдруг топот ног… тишина, а потом
Шёпот глухой за стеной.
Хлопки дверей в корридоре пустом,
Как иглы, втыкаются в дом.

Я узнал: чьё-то сердце стучит сквозь тьму
В мольбе.
Он дышит с трудом — не знаком никому —
В борьбе
С удушьем, что ставит предел всему.
И нет пощады ему.

Я думал: быть может, он победит,
Не дрогнет перед судьбой.
… Идут назад… Дезертир так бежит,
Бросив проигранный бой.
И вновь санаторий устало молчит…
Но сердце мира стучит.

Из цикла»Костёр готов»
Ключ

Ключ к нише подвала упрятан надёжно.
Он к бездне бездонной откроет мне дверь.
Я в час звездопада, насколько возможно,
Склоняюсь во мраке ужасном теперь
И, ржавый замок отперев осторожно,
Любуюсь костром, затаившись тревожно.

И вдруг наполняюсь желанием странным
В пространстве парящее тело напрячь.
Пары, подымаясь из бездны туманной,
Мне душу терзают. Заточенный меч,
К убийству приученный, в ярости бранной,
Кромсает мне мозг остриём непрестанно.

И, силы собрав, я усилием скудным
От двери той тело отбросил во тьму
Дымящее каждым порезом, и трудно
Горячую кровь остужая свою,
Брожу, потрясённый видением чудным,
Меж спящими праведным сном беспробудным.

Колдовство

В закрытой нише в погребе божков,
Куда меня внезапно вихрь занёс,
Среди летающих сычей и сов
Мерцает искрой в пепле голос грёз,
Сплетает из кудесников и снов
Печальных рифм невиданный покров.

К сырому полу ухом я приник
И в сердце заношу за звуком звук,
Чтоб в чудо слога я тайком проник,
С уст ворожбы сорвавшегося вдруг
Ни для кого. Чудесен и велик
В забвении утонет через миг.

Пусть я без сил. Опора мне дана
В благодеянье боли, в вере. Я
Увидел: лестница висит, она
Из склепа страхов выведет меня
Со всем, чем сердце нагрузил сполна!
Но песнь сирен… Побег — мечта одна.

Из мрака

Синь моря на закате,
Прозрачен неба край.
Растений ароматы
И танец птичьих стай.
Меня спекут под крышкой
В дар Молоху-малышке.[1]

В дар Молоху-мужчине —
Несчастный и больной.
Я сам тому причиной,
Я сам тому виной
И рою яму в глине.
Надежды нет в помине.

Вот к берегу дорога,
Там порт судами полн.
Флот охраняет строго
Величье царства волн.
Костёр мой сник немного,
Спасенья жду от Бога.

Из книги «Подполье стихов» (1971)
Да будет!

Как свет (что по сути своей
И волн и частиц поток)
Не существует пока
Его не уловит зрачок,

Как мысль, что весь мир охватить
Умеет молний быстрей,
Не стóит гроша, коль нет
Ей образа в речи людей,

Так мчится времени Змей,
Быстрей луча — не догнать!
Но должен найтись за него
Готовый душу отдать.

* * *

К семи дням творенья Его,
«Да будет!» свершилось чтобы,
Готовил я свой язык
От колыбели до гроба.

Напряжение

Миг каждый, что встречаю, что-то говорит.
Чего же ждать мне?

Волнуясь, море за стеной шумит.
Весть передать мне?

Крадётся тьма или спешит
Защиту дать мне?

Отдалённые крýжатся сферы, как на карнавале.
Дня убитого клочья химерами в сумерках встали.
Книги сами собой раскрываются в самом начале.
Нотным станом зажатые ноты в тиши зазвучали.

Абстрактный рисунок висит на стене, но его
Пустое пространство в себе не таит ничего.
Стих, может быть, снимет страх напряжения моего.

Без слышащих

Рёв дикой жизни моей,
За ветром бег обречённый —
Клубок огнедышащих змей,
Костёр вовнутрь обращённый…

Когда б они не сжигали,
Я б в радости старость встречал.
Сейчас же в тоске и печали
Я жалок, плешив, как шакал.

Прерву в душе мрачный вой
Пустыни, лишённой покоя.
О Бог, затвори слух свой:
Я слышащих не достоен.

Подполье песни

Семь замков я повешу сегодня на дверь
И зашторю окно. Чтобы скрыл меня мрак,
Свет свечи загашу, и во мраке теперь
Мне позорным столбом будет двери косяк,
В час, когда разрешу языку песнь петь.

Слышу лязг жертвы ждущих звериных клыков
Вкруг подполья, где песнь человечья слышна.
Заклеймят смех и гнев возмущённых отцов
Меня дружно: нарушена мной тишина,
И отважилось сердце песнь петь.

Буду петь безутешным о чуде святом,
На развалинах храмов — о вере спою,
И о братстве — средь ждущих в засаде с ножом,
О живых, если смерть кисть распялит свою
Над моей головой, когда песнь буду петь.

И, услышав шаги тех, кто гибель принёс,
Кому чья-то душа для потехи нужна,
Отряхнусь от всех страхов, посулов, угроз
В ожидании дня, когда будет вольна,
Без меня взмоет ввысь моя песнь.

Из книги «Песни ТАНАХа»
Давид и Орфей

Давид и Орфей, о них
Песнь не смолкает года,
В натянутых струнах моих
Эхом звучит всегда.

О том, кто злых духов унять
Мог звуком струн под землёй,
Кто смог из ада поднять
Укушенную змеёй.

И о том, что копьё направил
Не в стену Саул, а в меня,[2]
Что сердце в аду я оставил,
Из пепла красу воскреся.

Любовь Михал

«И презрела его в сердце своём»
(Пророки, Самуил II 6,16)

Дом мирный покинув, на зов судьбы
Я вышел к народу в гущу борьбы.
Захлопнулась дверь и сад замолчал,
Михал, дочь Саула,
Михал.

Я видел кровь, видел смерть и тлен,
Я видел народ, встающий с колен.
Но я о ложе твоём мечтал,
Михал, дочь Саула,
Михал.

Я чудо со всеми стал благословлять,
Из уст твоих думал хвалу услыхать.
Да, я перед Богом скакал и плясал,
Михал, дочь Саула,
Михал.

Но ты презрела меня в ответ,
Ты не пощадила весны нашей цвет.
Твою любовь я навек потерял,
Михал, дочь Саула,
Михал.

Я не сожалею и я не стыжусь:
Пожрало пламя себя. Что же, пусть!
Но в сердце моём бездонный провал,
Михал, дочь Саула,
Михал.

Захария[3]

«И видел я кровь Захарии кипящей и бурлящей»
(Вавилонский Талмуд, трактат Гитин, 57)

Горе мне! Я узрел: брата съесть брат готов,
Когда враг врата ваши рушит тараном,
Из-за ссор распадается дом до основ,
Буря крышу снесла ураганом.

Горе мне! Внял зовуший к свободе я глас,
И Мессии шаги всё слышнее,
А народ мой в желании рабства погряз,
Присягнув искусителю-змею.

Горе мне! Я весну свою вспомнил опять,
Когда сердцем я был рядом с вами,
Протянул в мольбе руки, чтоб всех вас обнять,
Но меня вы пронзили мечами.

Даст Бог, станет ручьём моя кровь.
Даст Бог, вспыхнет огнём моё тело,
Чтоб вернулась к вам, братья, былая любовь,
Чтоб мечта вами вновь овладела.

Молох[4]

Пальма уснула, над садом склонилась луна.
Небо полотнище звёзд натянуло на раму окна.
Я — неизвестный свидетель величия ночи без дна.

Сердца удары так гулки, но эха во мраке им нет.
Тенью шакал промелькнул. Диких глаз его свет
К пламени мчаться зовёт и исчезнуть во цвете лет.

Скорпион

Ни листика на кустах,
Колючих пустых стеблей трубки,
Пыль камня, растёртого в прах,
Облезлые фиг обрубки.

Крýжится мошкара,
Мух липких тучи с утра.
На всём паутины кора.
Чувств тупость. Жара.

Олова солнце бледней,
Небо серее свинца.
Час тянется без конца,
Не оставляя теней.

В трещинах дюны склон.
Ветром песок гоним.
Под камнем ждёт недвижим
Скорпион.

Крушение[5]

Вон, филистимляне, мне ваша смерть ни к чему.
К жёнам домой возвратитесь, и ешьте и пейте досыта.
Что мне, ничтожные черви, до вас! Погружённый во тьму,
Мысленно взор обращаю невидящий прямо к зениту.

Вот я стою, два столба обхвативши руками, один.
Бегством спасайтесь, убийством живущие люди!
Скоро своими руками я храм превращу в холм руин.
Он для меня, для всего, о чём грезил, навечно могилою будет.

Я, Соломон[6]

Я Соломон, я царь Йерусалима,
Создал я «Песнь песней» для народа…
Сейчас нагой, босой, слепой, гонимый
Топлю «Коэлет» в грязных сточных водах.

Чёрт Асмодей взял власть с кольцом волшебным,
Меня ж в краю далёком ветром носит.
Всяк прокажённый помыкает старцем бедным,
Горбушки чёрствой в пыль ему не бросит.

Но вот сейчас пляшу я и ликую:
Ко мне вернулась песнь, вернув мне силы.
Ничто не страшно мне, и петь могу я,
Хоть рухну одинокий в мрак могилы.

Из книги «Разбудить рано-рано» (из наследия)
Лес душ

Длиной в море лес душ, в океан шириной,
Древо жизни в нём, древо познанья и Змей.
Миры спяших там дремлют под кроной густой.
Я брожу в нём взволнован что миг, то сильней…

Очистительной бурей стихий круговерть
Лес готовит к тому, что свершится над ним.
Я, испуган и нем, смогу руку узреть,
Что огонь шлёт на лес, но он цел-невредим.

Дорога в пропасть

Рыдать без слёз молча и жить,
Тонуть, исчезая, и быть,
Не прянув от страха вспять,
Из боли песнь выплавлять.

Без друга, во тьме, взаперти
Дорогу в пропасть найти,
Достигнуть жилища богов
С разбитым сердцем, без слов.

При свете лица твоего

Когда меня озаряет свет твой,
Небес письмена мне ‘ясны.
Когда ты зовёшь меня, дорогой,
Способна мир сделать прекрасным.

Могу я творить чудеса, дорогой,
Когда мы смыкаем руки.
Но знания давят могильной плитой,
Когда мы с тобой в разлуке.

В костёр

Если буду, как воду, я горькие слёзы лить,
Чтобы можно было со лба мету смыть,
Если буду шакалом выть, крушить всё вокруг,
Боль хотя б на мизинец уменьшится вдруг?

Если буду на стену лезть, колотить по ней,
Станет холод смерти в сердце чуть-чуть слабей?
Потому я из жизни своей костёр сложил,
Будет в нём стих плясать, пока хватит сил.

Утренний концерт

Оре

Встал помятый зевая, весь мир проклиная,
После ночи бессонной новым днём раздражённый.
Он сулил боль от друга, гнев Бога — всё разом —
И разбитое тело от падения наземь.

Из глубин вдруг донёсся звук чудесный крылатый…
Потом нота за нотой — навострил мигом уши:
Это струнный квартет, опус 135-й,
Последний у гения — утешение свыше.[7]

Разлука

Кто знает, в каких словах тоска выражаться должна
И дрожь, что тебя сотрясает от стоп до волос,
Когда вдруг чья-то душа покидает одна
Дуэт, что расцвёл, словно сад невянущих роз?!

В нём отпустить её рук я не мог с давних пор,
Диалог очищающий молча с ней вёл.
А потом, а потом… Этот жуткий костёр,
Нам разрушивший жизнь, кто замыслил и кто изобрёл?!

Отрешённый

Помню, в детстве, на станции, от всего отрешён
В праздник и в будни, средь шпал незаметный,
Стоял железнодорожный вагон,
Нагружен тоской беспросветной.

Я много станций прошёл, видел свет.
И сколько гудков смолкло в поле!
Конец уже близок, но мучит секрет:
Он так и стоит на приколе?

К сути вещей

В мире таком непрочном,
Где нет нерушимых гор,
Мы с тобой под ветвями
Укрылись в гуще теней.

За руки взявшись, ночью
Ввысь устремили взор
К вечному небу над нами,
К самой сути вещей.

____

[1] Молох — божество канаанейцев, живших когда-то на территории нынешнего Израиля.

[2] Царь Саул пытался из зависти убить копьём Давида, играющего на лире (ТАНАХ, Пророки, Самуил I 18,11).

[3] Захария — библейский пророк, живший в VI веке до н.э.

[4] В жертву Молоху приносили детей, бросая их в огонь в рот его медной статуи.

[5] Финал библейского рассказа о богатыре Самсоне, обманом завлечённом и ослеплённом филистимлянами, на которых он обрушил храм.

[6] Согласно легенде, чёрт Асмодей выманил у Соломона волшебный перстень, лишил его таким образом власти и заставил долго скитаться в дальней стране, пока перстень чудом не вернулся к царю. «Коэлет» (Екклесиаст) — последний из трёх приписываемых Соломону текстов; два другие — «Песнь песней» и «Притчи».

[7] Л.Бетховен. Струнный квартет фа-мажор.

См. также: Шалом Шин — краткая биография в электронной еврейской энциклопедии. Тексты стихотворений на иврите здесь.