Оскар Рохлин: Широка страна моя…

Loading

Я на целине брился редко, быстро загорел под палящим казахстанским солнцем и вскоре стал внешне практически не отличим от чеченцев. Может быть это помогло мне перешагнуть через их отчуждённость и, вначале неохотно, они всё же стали отвечать на мои вопросы. Окончательно барьер был сломан, когда я рассказал им о надвигавшемся выселении евреев в 1953 году. Тут уж я стал почти своим…

Широка страна моя…

Оскар Рохлин

За время жизни в СССР мне пришлось побывать в разных уголках нашей бывшей необъятной родины и о некоторых путешествиях я здесь расскажу.

ТАШКЕНТ

22 июня 1941 года началась война и немцы быстро продвигались к Киеву. Отца сразу взяли в армию, направили в Ульяновск в танковое училище и он прошёл всю войну механиком-водителем танка. А нам надо было уезжать из Киева. Прабабушка Шуля (мама бабушки Мириам) была парализована после инсульта и умерла в апреле 1941 г. Ее смерть спасла нашу семью от гибели: мы бы, конечно не оставили её и не уехали из Киева в 1941 году и были бы уничтожены в Бабьем Яру как все евреи Киева. Наша эвакуация и так висела на волоске. Дед Яков не верил в зверства немцев. «Я имел с ними дело в 1-ю войну,— говорил дед — нормальные люди, культурная нация. Никуда мы не поедем. Страшней большевиков быть ничего не может». И только рассказ племянника Добы (сестры бабушки) о зверствах немцев (он был в ополчении в Западной Украине) заставил его изменить решение и мы уехали в последнюю минуту, в июле 1941 г. Наш эшелон бомбили. Во время одной из бомбёжек мы высыпали из вагонов, залегли в канавах вдоль дороги, очередная бомба упала совсем близко и нас засыпало землёй. Все выжили, но после этого я стал заикаться и это отравило мои детские и, в особенности, отроческие годы. Привезли нас, в конце концов, в Ташкент, где мы и жили, точнее существовали, до конца 1944 года.

В Ташкенте нас поселили в землянке. По-видимому, раньше здесь хранили овощи, фрукты и всякую прочую всячину. Это было узкое, как детский школьный пенал, помещение с двумя маленькими окошками над самой поверхностью земли в противоположных концах землянки. Одно окошко выходило на мужскую уборную, второе — на женскую. Землянка наша находилась в конце большого двора, застроенного одноэтажными домиками. Домики были забиты жильцами и уборные не пустовали. Бабушка очень смешно показывала кто как бежит в уборную: все мучались желудками и материал для наблюдений у бабушки был большой. Ну а каково нам было жить в этой землянке пусть каждый представит себе сам. Мы постепенно распродавали, что с собой привезли, но вот, наконец, дедушка устроился на работу и стало немного полегче. Но ненадолго. Через четыре месяца дедушка погиб. Он попал под трамвай. Как это произошло осталось неизвестным: то ли он сорвался под колёса, пытаясь сесть в переполненный вагон, то ли его столкнули под трамвай в толчее. Так или иначе, дедушки не стало, а мы остались без средств. Мама обратилась в какие-то организации, чтобы нам оказали помощь как семье военнослужащего. Но маме сообщили, что воинская часть отца попала в окружение и до выяснения обстоятельств никакой помощи нам оказать не могут. От голода умирать не хотелось и мы с бабушкой пошли просить милостыню. Но не просто так, а с присущей бабушке выдумкой. Она нарядила меня в оборванный узбекский халат и тюбетейку и мы пошли на рынок. Бабушка говорила без акцента по русски и украински и это было совершенно необычно для местечковой женщины, чей родной язык был идиш. В Ташкенте бабушка быстро освоила достаточное число узбекских фраз и могла объясняться с местными жителями. Это и помогло. Бабушка брала меня на руки и подходила к продавцам-узбекам, прося их о помощи по-узбекски. Что действовало. Нам давали лепешки, фрукты и так мы кормились несколько месяцев. Но вот, наконец, мама устроилась бухгалтером в спортивное общество «Спартак» и как раз во время, потому что я заболел брюшным тифом и наши походы на рынок должны были прекратиться. Как я выжил непонятно; в смрадной землянке, без лекарств. Думаю, что спасла меня любовь бабушки, мамы и её сестры Бумы. Чтобы покончить с болезнями, добавлю, что через несколько месяцев я перенес сыпной тиф, но остался жив и после сыпного тифа. Похоже, что в соответствующей инстанции решили пока не обрывать цепочку моей жизни и посмотреть не получится ли вдруг что-нибудь путное из этого заикающегося заморыша.

Через какое-то время общество «Спартак» выделило нам комнату в одном из домиков, расположенных на территории стадиона. Вы знаете что такое счастье? Это когда вы взгляните в окно и увидите небо. Недалеко протекал арык, в котором можно было купаться; можно было бесплатно смотреть футбольные игры; можно было бегать, прыгать, залезать на деревья. Но вот мама, наконец, добилась места в детском садике. Теоретически это было замечательно, потому что в садике кормили. Практически же оказалось, что это каторга. Я не помню сейчас как выглядела наша воспитательница. Но я хорошо помню, что это был палач, требующий неукоснительного выполнения всех её идиотских установок: здесь не стоять, здесь не сидеть, там не бегать. Я сопротивлялся как мог. Вызывали маму, грозились выгнать из сада, но не выгоняли. Повторю, в саду неплохо кормили и изгнание из сада считалось, по-видимому, слишком серьёзным наказанием за непослушание. Но что-то надо было придумать, чтобы меня изгнали, я не мог больше переносить эту садистку. И я придумал. В центре комнаты для игр лежал ковёр. И вот во время тихого часа я пробрался потихоньку в эту комнату и сходил по большому прямо на этот замечательный ковёр. Когда раздался истошный вопль воспитательницы –Кто это сделал? — я скромно потупившись, как человек достойно исполнивший задуманное, признался в содеянном. И наконец меня изгнали. А я понял, что если как следует подумать, то можно достигнуть поставленной цели. И это, вероятно, и привело меня, в конце концов, к научной работе. К счастью, у меня были замечательные наставники и они научили меня, что можно добиться поставленной цели и не пачкая ковры.

ЦЕЛИНА (Лето-осень 1956 года)

В 1955 году я поступил в Московский фармацевтический институт и в 1956 году наш курс должен был направиться на целину. Занятия с марта 1956 года стали идти в ускоренном темпе: нам объявили, что в июне мы отправляемся в Казахстан, поэтому сессия переносится на май и все лабораторные работы, семинары и лекции должны быть завершенны на месяц раньше. В двадцатых числах мая я поехал в Киев повидать родителей и сестру, а в начале июня, как было велено, вернулся в институт для отправки на целину. Нас погрузили в товарные вагоны с двухэтажными нарами, постельного белья и даже матрацев не было, подстилали для сна свои одёжки, но как-то нас это не очень волновало. Девушки были в соседнем вагоне и среди них моя будущая жена Марта cо своей подругой Ирой. Виделись мы только на остановках, переходов между вагонами не было. Ехали мы три дня, по дороге нас кормили один раз в день на выделенных для этого станциях, кормили хорошо и сытно, грех жаловаться. Удавалось иногда и вымыться. Для этого использовалось устройство, из которого паровозы заправлялись водой. Мы раздевались до трусов и подставляли свои тела под мощный водопад холодной воды. Больше одной-двух минут выдержать этот ледяной душ было нельзя, но и этого хватало. Девочкам было тяжелей, умывались как могли в пристанционных туалетах, а что они собой представляли описать не берусь. Кто видел привокзальные советские туалеты, тот знает что это такое, а кто не видел — всё равно не поверит. Привезли нас в город Кокчетав, областной центр Кокчетавской области, расположенной на севере Казахстана на границе с Омской областью. Из Кокчетава повезли нас на грузовиках в Чистопольский район, в село (посёлок?) Тахтаброд, где и выгрузили. На следующий день десять особей мужского пола были отправлены в село Литвиновка, а девочки остались в Тахтаброде. Марта рассказывала, что вначале их поселили в пустующих домиках в Тахтаброде, но через два дня вынуждены были их переселить в палатку возле конторы Заготзерна, невдалеке от посёлка. Причиной этого стало агрессивно-неприязненное отношение местного населения к нашим девочкам: бросали вслед камни, натравливали собак, так как по мнению местных дам приезжие одевались неприлично. Они носили брюки, блузки и кофточки, а не длинные закрытые платья как полагалось порядочным женщинам. Тахтаброд был столицей нового целинного совхоза, а Литвиновку превратили в отделение совхоза совсем недавно,— раньше это был колхоз, причём крепкий и процветающий. А причина процветания была проста: 60 процентов колхозников были выселенные немцы Поволжья, а 40 процентов — выселенные чеченцы.

Перед тем как описывать нашу жизнь и работу в целинной Литвиновке, хочу немного рассказать (для молодого поколения) об освоении целинных земель, а также о немцах Поволжья и чеченцах, сталинским безумием занесенных в северный Казахстан. В 1954 году ЦК КПСС принял решение о расширении посевных площадей за счёт освоения целинных земель в северных районах Казахстана, в Сибири, на Урале и Северном Кавказе. В 1954-55 годах в Казахстане было поднято 18 миллионов гектар земель, приехало 250 000 комсомольцева, созданы сотни совхозов. В огромных количествах в Казахстан везли сельхозтехнику, машины и оборудование. В 1956 году урожай зерновых был рекордным, но распашка целинных земель привела к резкому сокращению пастбищ и поголовья скота. Распашка земель завершилась эрозией почвы и огромные посевные площади были сметены ветрами, характерными для северного Казахстана, так что плодородный слой почвы просто унесло ветром и весь труд по освоению целины был потерян. Но это произошло потом. А в 1956 году от криков энтузиастов раскалывались валуны в Казахстанской степи. Теперь о немцах Поволжья. В 1762-63 годах императрица Екатерина II пригласила жителей европейских стран переехать в Россию и поселиться на берегах реки Волги. Откликнулись жители немецких государств и вскоре на территориях современных Саратовской и Волгоградской областей было образовано 106 переселенческих колоний, в которых проживало около 25 000 человек. К началу ХХ века в Поволжье было 190 колоний с населением 407 тысяч человек. После 1917 года была образована автономная область Немцев Поволжья, с 1923 года преобразованная в Автономную ССР. Немецкий язык был установлен в качестве второго языка делопроизводства и как язык обучения в школах. После начала войны республику посетили Л.П. Берия и В.М. Молотов, во всём тут же разобрались и 28 августа 1941 года вышёл указ Президиума Верховного Совета СССР о переселении всего немецкого населения в другие районы. На сборы было дано 24 часа, а из вещей можно было взять смену одежды и немного еды. Переселенцы не имели права без разрешения комендатуры выезжать за пределы колхоза или совхоза. И только с 1957 года немцам Поволжья постепенно стали разрешать выезжать из мест ссылки, если, конечно, было куда выезжать. Полмиллиона чеченцев были депортированы в феврале 1944 года и по тому же сценарию: 24 часа на сборы и с собой — смена одежды и немного еды. Кто же такие чеченцы? ( Я не буду обсуждать за что их выселили. Безумному диктатору надо было держать страну в страхе. Поэтому наказания должны были следовать одно за другим. Немцы Поволжья, чеченцы, калмыки, космополиты и т.д.). Сами чеченцы уверены, что их корни тянутся к Шумерскому царству и они являются потомками древних урартийцев (9 век до н.э.). Во всяком случае, в чеченском языке сохранилось немало аутентичных слов. У чеченцев никогда не было своего государства. Потеряв две трети своего народа в боях с восточными завоевателями, чеченцы покинули плодородные долины и ушли в горы, расселившись в конце концов в горах Северо-Восточного Кавказа. После революции была создана Чеченская автономная область, но чеченцы отчаянно сопротивлялись созданию колхозов в горных районах. В результате Чеченскую АО объединили с Ингушской, образовав Чечено-Ингушскую АССР, возглалявшуюся русскими. Помимо чеченцев, в 1944 году были выселены в Среднюю Азию и Сибирь ингуши, калмыки, карачаевцы, балкарцы, крымские татары. Сюда надо добавить довоенную и послевоенную депортацию литовцев, латышей и эстонцев, как и жителей Западной Украины. Веселился отец народов как мог; и себя веселил и другим не давал скучать. И так многим было хорошо и весело, что до сих пор (2014) существует в России компартия и миллионы её членов тоскуют по усатому людоеду. Тот знал что делал. Надо было лишить людей родной почвы, обрубить корни, а последующие затыкание ртов уже было делом техники МВД.

Но вернёмся в Литвиновку. Трое из нашей бригады были москвичами: Саша Гильман, Миша Волынский и Фима Фишкис. Ещё трое: Гена Чирков, Жан Хотеев и Сева Удотенко жили затем со мной в одной комнате в общежитии, а Гильман и Волынский часто приходили к нам в гости поиграть в карты, выпить, потрепаться. Был в нашей бригаде и один китаец — Ма Гуань-Эн. Тогда ещё сохранялась видимость дружбы между Китаем и СССР и в институте училось человек 20 китайцев. Поселили нас в местном клубе. Десять кроватей стояли впритык в выделенной нам комнате, так что улечься в кровать можно было только перелезая через спинку. Начальниками в Литвиновке были немцы: заведующий отделением, бухгалтер, бригадиры. Разумеется немцы занимались и сельхозработами. Чеченцы были пастухами, конюхами, шофёрами. Жили они дружно; за четыре месяца нашей жизни в Литвиновке я ни разу не заметил раздоров между немцами и чеченцами. Немцы иногда переругивались между собой и это было довольно смешно слышать: отрывистая немецкая речь прерывалась плавным русским матом и затем вновь шёл отрывистый разговор по немецки. Председатель отделения поговорил с нами сразу после приезда. Речь его была краткой и внятной:»Работы много, кормить вас будут хорошо и вы хорошо заработаете, если будете хорошо работать. Если будете работать плохо, то вас тут же отправят в Тахтаброд. Бездельники здесь не нужны. Работать придётся по 10-12 часов, выходной воскресенье, но если будет нужда, то и в воскресенье придётся работать». И началась наша целинная работа.

Вставали мы в 5-30 утра и к семи уже были на рабочих местах. Заканчивалась работа в 5-7 вечера. Вначале мы засыпали зерно в амбары. Приезжали грузовики с зерном, мы ссыпали зерно широкими деревянными лопатами на землю возле амбара и затем перебрасывали зерно в амбар. Это была приятная нетяжёлая работа, вот только после десяти утра немилосердно жгло солнце. Иногда грузовики задерживались, мы прятались тогда от солнца в амбаре, но отдых, как правило, был недолгим. Литвиновку огибала неглубокая чистая речка и после работы мы полоскались в ней, смывая налипшее на наши потные тела зерно, а по выходным мыли наши одёжки в этой замечательной речушке. Нетяжёлая зерновая работа закончилась недели через три и нас поставили на закладку (загрузку) силосной башни. Вот это уже была серьёзная работа. Загружать силосную башню нужно было кукурузой, но не початками, а зелёной массой, т.е. стеблями с листьями. Силосная башня была круглой, шесть метров в диаметре, уходила на восемь метров в землю и возвышалась на четыре метра над землей.

Под самой крышей башни было квадратное окошко, через которое внутрь башни должна была забрасываться кукурузная масса, доставляемая к окошку транспортёром. У основания ленты транспортёра кукуруза рассекалась автоматически работающими ножами (секачами) на куски длиной сорок-пятьдесят сантиметров и эта измельчённая масса двигалась вверх по ленте транспортёра и вбрасывалась внутрь башни через окошко. Казалось бы всё просто и было бы просто, если бы кукурузу привозили в виде отдельных стеблей. Не знаю, что за комбайн её убирал, но кукуруза к нам доставлялась в виде туго переплетённых, обвитых в предсмертных объятиях стеблей. Грузить эти узлы стеблей на транспортёр было бессмысленно: ножи их не могли разрубить. Нам приходилось вначале разъединять эти клубки, высвобождая отдельные стебли и затем уже укладывать их на транспортёр. Стебли были длиной в два-три метра, причём кукурузный стебель довольно тяжёл, так как не имеет полости внутри, что превращало эту распуточную стадию в тяжёлую физическую работу. Но это ещё были цветочки. Ягодки начались, когда эту зелёную массу надо было утрамбовывать. Через 3-4 первых дня загрузки, после того как кукуруза покрыла дно башни, надо было по лесенке спускаться внутрь башни и с помощью круглых деревянных брусков метровой длины с двумя ручками утрамбовывать зелёную массу до максимально возможной плотности. Трамбовки были тяжёлыми, вверх-вниз, вверх-вниз,— и так до одурения, а утрамбованная кукуруза вскорости начала бродить и в этих испарениях никто больше получаса не выдерживал. Сердце молотило по рёбрам, пот заливал глаза и полуслепые и мокрые мы вываливались на свежий воздух отдышаться. Вот так мы проработали почти два месяца. В последний наш месяц в Литвиновке (октябрь) нас направляли по два-три человека в помощь местным хлеборобам, и дней десять мы были на заготовке дров. Литвиновка стояла в степи, но километрах в пятидесяти был лес и туда мы ездили собирать сухостой для зимнего обогрева местного населения.

Жители Литвиновки с нами практически не общались. Чужие мы были для них люди. Я на целине брился редко, быстро загорел под палящим казахстанским солнцем и вскоре стал внешне практически не отличим от чеченцев. Может быть это помогло мне перешагнуть через их отчуждённость и, вначале неохотно, они всё же стали отвечать на мои вопросы. Окончательно барьер был сломан, когда я рассказал им о надвигавшемся выселении евреев в 1953 году. Тут уж я стал почти своим и полились рассказы об ужасах их выселения. Была зима, февраль 1944 года. Разрешали взять немного одежды и утрамбовывали их в товарные, неотаплеваемые вагоны. Много детей и стариков умерло в дороге. Охрана сгружала трупы на очередной станции, но хоронить не разрешала. И воспоминание об этой оскорбительной жестокости даже сейчас, спустя 12 лет, вызывало поток хриплых, гневных слов и лица мужчин искажала клокотавшая в них ярость. Теперь подумайте. Выселение чеченцев и других малых народов проходило в начале 1944 года. Впереди было ещё почти полтора года жестоких боёв с нацистами. А десятки тысяч солдат и сотни товарных вагонов направлялись вместо фронта на борьбу с собственным населением. Далеко смотрел генералиссимус. Предвидел, что народу-победителю захочется свободы и стал нагнетать страх ещё задолго до победы. А его враг-побратим, Адольф, тоже ни перед чем не останавливался для воплощения своей светлой мечты: полного уничтожения евреев. И вплоть до апреля 1945 года шли и шли эшелоны в лагеря уничтожения и почему-то союзники не бомбили подъездные пути к лагерям, и так это и осталось загадкой.

Но поговорим о более приятном. Литвиновка была в семи километрах от Тахтаброда, где находилась Марта. И один-два раза в неделю я шагал по казахстанской степи на свидание. На дорогу уходило полтора часа, иногда водители попутных машин меня подсаживали и тогда путь укорачивался. Девочки жили в большой палатке, заставленной железными кроватями. Кормили их довольно плохо, да и работы для них не было. Большую часть дня проводили они на речке, купались и загорали, так что Марта прекрасно выглядела, загар ей очень шёл: смуглое лицо усиливало золотистое сияние волос и делало светлее и ярче глаза. Я приносил какую мог еду. Марта вспоминает об очень вкусном масле и сметане, местного литвиновского производства. Немецкие хозяйки знали своё дело. Мы сидели на скамеечке возле палатки, разговаривали с Мартой и Ирой полтора-два часа и я шагал обратно уже по ночной степи. И так было хорошо и просторно под звёздным казахстанским небом, что я и не просил меня подвезти, когда мимо проезжали попутные машины. Девочек отправили в Москву месяца через полтора, так и не придумав для них никакой целинной работы. А мы работали до конца октября.

По вечерам мы отдыхали играя в карты, рассказывая друг другу истории из своего доинститутского прошлого и развлекались, пытаясь научить русскому мату нашего китайца Ма. Он хорошо знал русский язык, но никак не мог понять как короткое слово из трёх букв может иметь столько разных смыслов, иногда прямо противоположных. Наши расспросы о жизни в Китае ни к чему не приводили. Ответы были стандартные: жизнь хорошая, все всем довольны, великий вождь Мао уверенно ведёт народ к светлому будущему. Всё знакомо. Мы ещё хорошо помнили нашу счастливую жизнь при Сталине. Поразил меня рассказ Гены Чиркова о жизни в его родном посёлке под Рязанью. В посёлке был большой завод по производству медицинского спирта. Разумеется, спирт на заводе воровали, на что смотрели сквозь пальцы как на законную добавку к скудной зарплате. Так что население по вечерам гуляло сильно покачиваясь или укладываясь передохнуть на том месте улицы, где их сморило. Но это бы ладно. Завод сливал спиртовые отходы производства в окружающие канавы, а в поселке многие жители держали свиней. И вот свиньи наедались этими отходами и бродили по улицам похрюкивая и пошатываясь, временами агрессивно набрасываясь на людей. Маленьких детей на улицу гулять не выпускали, были случаи, когда свиньи детей затаптывали. Ещё страшней были рассказы Севы Удотенко о его родном городе Дзержинске, расположенном на берегах Оки примерно в 400 километрах к востоку от Москвы. В этом городе было много химических заводов, производящих в том числе химическое оружие, так что город вообще был закрытым. Заводские трубы день и ночь извергали густые клубы дыма, содержащие широкий спектр ядовитых веществ. Растительности в городе практически не было, а когда выпадал снег то он быстро окрашивался в различные цвета: синий, коричневый, красный, чёрный. Только в начале 21-го века международные экологические организации получили доступ к Дзержинску. В это время он уже не был закрытым городом, химическое оружие перестали производить, но химические заводы работали и содержание в воздухе токсических веществ превышало во много раз допустимые нормы. В 2007 году были опубликованы данные о продолжительности жизни в различных городах России. В Дзержинске эта цифра составила 42 года для мужчин и 46 лет для женщин. Есть какая-то жестокая символика в том, что город, убивающий своих жителей, носит имя председателя ВЧК, большого, как известно, гуманиста.

В конце нашего пребывания в Литвиновке Сева Удотенко твёрдо заявил, что он не уедет отсюда, пока не покатается на лошади. Стали уговаривать чеченцев. Они долго не соглашались, пытаясь объяснить Севе, что их лошади слушаются только хозяина. Физически Сева был самым сильным из нас и не мог себе предствить, что не сумеет справиться с какой то там лошадью. Наконец, накануне отъезда свершилось. Севу взгромоздили на лошадь, он бодро хлестнул её хворостиной по крупу и они унеслись в степь. Вернулся Сева пешком часа через два, без лошади и прихрамывая, ничего нам рассказывать не стал ни тогда, ни потом. Самолюбив был очень, не признавал поражений. В конце октября нам выдали заработанные деньги. Мы совершенно не ожидали такой суммы: после вычета денег за еду мы получили на руки по три тысячи рублей, огромные для нас деньги. Напомню, стипендия на первом курсе была 220 рублей. Председатель отделения сдержал слово: мы не ленились на работе и нам достойно заплатили. Нас отвезли в Кокчетав. Через три дня мы отправились в Москву, на этот раз в обычных плацкартных вагонах и приехали накануне ноябрьских праздников. Праздничные дни позволили нам без суеты устроиться в общежитии в Измайлово и вновь началась студенческая жизнь.

КИРОВ (ВЯТКА)

В начале 1963 года я начал работать инспектором Главного Аптечного Управления (ГАПУ) Министерства здравоохранения РСФСР и в конце марта поехал в город Киров (Вятка) инспектировать Кировское областное аптекоуправление. Вятка старинный город, основан в 12-м веке и расположен в 900 км к северо-востоку от Москвы. Это была плановая инспекция работы местного аптекоуправления. Поселили меня в лучшей гостинице города, унылом светло-коричневом, обшарпанном здании в центре города. Номер был вполне приличный, с удобствами и с неожиданным сервисом, которым я так и не воспользовался. На следующий день после приезда коридорная, выдавая мне ключ от номера, поинтересовалась не скучно ли мне будет проводить одному вечер в номере. Я удивлённо на неё уставился. — У нас тут есть симпатичные девушки,— пояснила она,— которые с удовольствием проведут с Вами вечер или ночь. Вечер будет стоить пять рублей, а за ночь — как договоритесь. А мне за услуги — всего один рубль. Вот тебе и Киров-Вятка и в Париж ездить не надо. Я её вежливо поблагодарил, отказавшись под предлогом срочной работы. Я начал проверку отчётов аптекоуправления, но на третий день моей жизни в городе Кирове возникла проблема элементарного выживания в местных условиях. Я привёз с собой из Москвы немного колбасы и хлеба. На второй день жизни в Кирове я зашёл в местную столовую, но там подавали щи с плавающими листками почерневшей капусты, а в магазинах продуктов не было. Понимаете, их не было совсем. Когда в Москве мы жаловались, что нет в магазинах продуктов — это была наглая ложь. Всегда, например, были бычки в томатном соусе. Иногда были мясные кости. Иногда — масло. Вполне съедомный хлеб. Шёл 1963 год — год после хрущёвских идиотских указаний о посевах кукурузы в северных районах европейской части страны, приведших к массовому падежу скота, и резкому сокращению посевов зерновых. Так вот, в городе Кирове продуктов не было, никаких. Стояла водка и продавался по утрам хлеб, напоминавший сырую глину. Я пошёл в гостиничный ресторан и как я ни выгадывал, дешевле четырёх рублей не получилось. А командировочные — 2 рубля 60 копеек в день. На третий день своей инспекторской работы я обратился к начальнику Кировского аптекоуправления с простым вопросом — как избежать голодного существования в славном городе Кирове. Начальник, вполне упитанный мужчина лет сорока, всплеснул как бы в отчаянии руками, и прорыдал: «Как же это я упустил». Он заверил меня, что сегодня же днём всё будет устроено, мы вместе пойдём обедать и далее у меня никаких проблем с питанием не будет. Областное аптекоуправление входило в состав облисполкома и начальник аптекоуправления был членом руководства облисполкома. В обед мы пошли в здание обкома-облисполкома, мне выписали пропуск, здание охранялось и простой советский человек внутрь здания пройти не мог, как я потом понял, чтобы не потерять сознания от обилия поедаемого начальством провианта. Мы вошли в зал, сели за столик, покрытый накрахмаленной скатертью, к нам подлетела официантка, приняла заказ и через пару минут на столе появился салат из свежих огурцов-помидор (в Кирове, в марте месяце!), а затем огненный борщ ( помните описание у Булгакова?), а затем антрекот (заметьте из натурального мяса) с жаренной картошечкой, ну и на десерт — компотик. И всё это стоило семьдесят (70!) копеек. Ну чем не коммунизм? Начальник заверил меня, что я могу приходить сюда и без него, но не в этот зал для начальства, а в соседний — для рядовых сотрудников, там самообслуживание, но почти такая же вкусная еда и, кроме того, есть буфет, где я могу купить нормальный хлеб (у обкома своя пекарня, объяснил мне начальник), колбаску и сыр, так что будет у меня и завтрак и ужин. Я спросил у начальника аптекоуправления есть ли у него семья. Да, ответил он, жена и двое детей. –А что же они едят,— поинтересовался я. Он вначале замялся, но всё же ответил. –Я получаю в облисполкоме продукты на всю семью два раза в неделю, так что нам хватает. Вот так они и жили. 95 процентов трудящихся питалось мёрзлой картошкой, которую они скупали по окрестным деревням, а для пяти процентов партийцев-чиновников уже наступил коммунизм. Но это ещё не вся кировская история. После проверки документов аптекоуправления я должен был посетить несколько аптек в городах и посёлках области и для первого визита аптекоуправление выбрало город Кирово-Чепецк, расположенный в 22 км от Кирова. Управление предоставило в моё распоряжению «Волгу» и мы поехали вдвоём с водителем. Я поразился качеству дороги: машина неслась по гладкой ленте шоссе без ухабов и колдобин, так характерных для обычных провинциальных дорог. В ответ на мои восторги водитель рассказал, что дорогу построили в прошлом году к приезду Хрущёва, который должен был вручить области орден Ленина за большие достижения в развитии промышленности и сельского хозяйства. И разумеется Хрущёв должен был посетить Кирово-Чепецк, где на громадном химическом комбинате с невиданным энтузиазмом трудится 45-тысячный коллектив. Однако, второй секретарь обкома написал в ЦК КПСС, что все достижения области — это липа и вместо Хрущёва приехала комиссия ЦК, подтвердившая правоту второго секретаря, Хрущёв не приехал, а дорога осталась. Рабочие Кирово-Чепецкого комбината с нетерпением ожидали приезда Хрущёва, чтобы рассказать ему об отсутствии продуктов в магазинах и о невозможности нормально работать на постоянно голодный желудок. Не дождавшись Хрущёва, рабочие объявили забастовку. Это уже было чрезвычайное происшествие. Перепуганное областное начальство примчалось в город и обещало, что завоз продуктов в город начнётся немедленно. Продукты в магазинах действительно появились, но только для жителей Кирово-Чепецка. Начальство понимало, что за продуктами тут же ринется город Киров, как и жители окружающих посёлков. Поэтому продажа продуктов шла с 7 утра и до 9 утра, а общественный и личный транспорт допускался в город только после 9 утра. И чтоб уж наверняка оградить продажу чужеродным гражданам, продукты продавались только по предъявлению паспорта с пропиской в Кирово-Чепецке. Вот такая история о счастливой жизни советских людей.

ФЕОДОСИЯ

В конце шестидесятых отец предложил нам вместе отдохнуть в Феодосии и снял две комнаты в добротном доме недалеко от моря. Нам очень понравились хозяева — Аня и Коля. Аня, лет 45-ти, полная, энергичная, громогласная, но добродушная, мыла полы в доме, вырывала сорняки в огороде, варила варенье в медном тазу и рассказывала местные новости. Коля был лет на десять старше Ани, спокойный, основательный, вечно занятый мелким ремонтом своего большого хозяйства. Им было хорошо вместе, а потому и нам, их постояльцам, хорошо жилось в этом доме. Бог ты мой, какие у них росли помидоры. Аня разрешала нам собирать их прямо с куста. Сорт назывался «Яблочный» и по вкусу они напоминали антоновские яблоки, их даже не нужно было солить. Фрукты мы покупали на рынке. Удивительно вспоминать — килограмм отборных персиков стоил десять копеек. Одна поездка на рынок мне хорошо запомнилась. Помимо фруктов, я должен был купить три десятка куриных яиц. Я их аккуратно уложил в металлическую сетку и таким образом в одной руке я держал большую корзину с фруктами, а во второй — сетку с яйцами. Втиснулся в переполненный автобус, пробрался в середину и на очередном ухабе меня придавил грузный мужчина, стоявший сзади. Сетка с яйцами почти выскользнула из руки и я в сердцах взревел: — Осторожней, гражданин, вы мне так все яйца раздавите. Сидевшая передо мной лет сорока женщина вскинула голову, оглядела меня и заорала на мужчину: — Ты что ж, зверюга, такому парню яйда давишь,— и обращаясь ко мне,— ты давай сюда поближе, сохраннее будут. Я приподнял сетку с яйцами, удерживая её над коленями женщины. Та уставилась на сетку и захохотала. –Так это он за куриные переживал, а я то думала. Автобус смеялся, я тоже. Когда настала пора выходить, люди теснились пропуская меня и приговаривая: «Который с яйцами, проходи». Хороший народ жил и отдыхал в старинной Феодосии.

Основным нашим занятием было, разумеется, купаться в море и загорать на бережку. Два пляжа находились недалеко от дома: общегородской, каменистый и грязноватый и песчаный, чистый пляж пансионата спортивного общества «Динамо», где набирались сил борцы и штангисты. Пляж пансионата был невелик и нужно было застолбить на нём место с утра пораньше. Я вставал в начале пятого утра, расстилал на пляже два больших полотенца, оккупируя достаточно места для всего семейства и садился на берегу, наблюдая восход солнца. Горизонт рассекал восходящее светило и я завороженно наблюдал как постепенно, неуклонно и величественно всплывало солнце, освобождаясь, наконец, от пут горизонта и приветствуя меня своим золотистым круглым сиянием. Замечательными были эти два тихих утренних часа до прихода крикливых курортников с корзинами еды и визгом счастливых детишек, барахтающихся в море. Борцы и штангисты загорали на веранде пансионата и проходили по пляжу часов в 11 утра, чтобы поплавать в море. И вот в один из дней на пляже появился гигант с шахматной доской подмышкой, оглядывая окружающих, по-видимому, в поисках партнёра. Гигант легко узнавался благодаря многочисленным снимкам в газетах и журналах — это был штангист Леонид Жаботинский, двукратный олимпийский чемпион и четырёхкратный чемпион мира по тяжёлой атлетике. В шахматы я играл довольно плохо, но отказать себе в удовольствии сыграть с чемпионом мира я никак не мог. Тщеславен я был, ох, тщеславен. Подошёл к Жаботинскому, предложил сыграть и мы устроились на песочке по обе стороны шахматной доски. Думаю, что это было забавное зрелище. Жаботинский был выше меня на голову и весил килограмм 120. Во мне тогда было килограмм 60. Толстый и тонкий. Ухохочешься. Первую партию Жаботинский выиграл и просто засиял от удовольствия. Я ему сказал, что проигравшим себя не считаю и на его удивленный взгляд объяснил: «Я буду рассказывать, что играл в шахматы с самим чемпионом мира Жаботинским, а уж выиграл я или проиграл, это мне без разницы». Мы сыграли несколько партий, играли примерно на одном уровне, так что и я иногда выигрывал и так продолжалось несколько дней. Жаботинский мне понравился. Был он добродушен, немногословен, но на мои вопросы охотно отвечал. Родился он в селе Успенка Сумской области, но в начале 1941 года семья переехала в Харьков, где с середины пятидесятых он стал заниматься тяжёлой атлетикой. Поразительно, но никаких бицепсов-трицепсов на руках Жаботинского не просматривалось. Руки были гладкими и, по-видимому, состояли из сплошных мышц, способных, по желанию их владельца, вздуваться как надувной шарик. Забавно, что Жаботинский был уже вторым чемпионом мира, которого мне привелось встретить. А первый — Григорий Новак, первый советский чемпион мира по тяжелой атлетике, временно поселившийся в 1953 году в нашем киевском дворе. Новак родился в 1919 году в Чернобыле и в начале тридцатых годов семья переехала в Киев. Закончив семь классов еврейской школы, Григорий стал работать вместе с отцом на рытье котлованов под строительство домов. Такие вот еврейские пролетарии. Рытьё котлованов укрепило мышцы и в 1940 году Григорий Новак стал чемпионом СССР в полусреднем весе. В 1946 году сборная СССР по тяжёлой атлетике впервые выступила на чемпионате мира в Париже, где Новак и стал первым советским чемпионом мира. В Париже Григория нашёл его родной дядя, брат отца, уехавший из России после революции. Дядя — швейный фабрикант устроил банкет в честь племянника и его друзей и нагрузил Григория подарками. Дядю припомнили отцу Григория в 1952 во время компании борьбы с космополитами, исключив его из партии, а Григория лишили звания заслуженного мастера спорта и дисквалифицировали, несмотря на 23 рекорда мира и 86 рекордов СССР. Новак не сломался и стал работать в цирке силовым акробатом. Во время гастролей в Киеве Новак снял квартиру на 4-м этаже нашего дома, т.е. прямо над нами. Цирк находился недалеко, на углу Саксаганского и Красноармейской. Мы с обожанием смотрели на Новака, когда он появлялся во дворе, он улыбался, ласково трепал нас по затылкам и одаривал контрамарками. Один из номеров Новака доводил нас до изумления: он становился на мостик, на него клали деревянный помост и по помосту проезжала машина, в которой сидели человек десять. После смерти вождя народов Новаку вернули все его регалии, но он продолжал выступать в цирке, а когда подросли два его сына они стали выступать вместе. Умер Новак в 1980 году на 61-м году жизни.

В один из дней наш хозяин Коля предложил мне поехать на лов камбалы. Рыбу я никогда не ловил даже в ручьях, а тут Чёрное море, загадочная камбала, весь день в открытом море вдали от берегов. Разумеется, я тут же согласился. На следующий день мы вышли из дома в начале шестого утра, быстро дошли до пристани, где нас ждала большая моторная лодка и в ней уже возились два Колиных товарища. Мы вышли в открытое море, так что берег виден не был, кругом только море, но не чёрное, а сине-голубое, лёгкий ветерок, мелкие волны, слегка качающие лодку, небо над головой, тишина, хорошо. По каким-то загадочным для меня ориентирам было выбрано место ловли, лодка остановилась и начались приготовления к ловле камбалы. Каждая лодка имела право на 12 поплавков с крючками. Поплавок представлял собой пенопластовый кубик с укреплённой на нём леской длиной метров 50, на конце которой был большой массивный крючок, под тяжестью которого леска опускалось на дно. На крючок, естественно, нужно было насадить наживку, а наживкой служила рыбка под названием пикша. Была эта пикша длиной сантиметров 20, половину тела занимала голова, была она уродлива и, как говорили рыбаки, даже кошки от неё брезгливо отворачивались. Но камбала пикшу любила. Вот мы вначали и ловили пикшу на удочки, пикша была прожорлива, за час мы наловили их штук тридцать и затем пикшу целиком насаживали на крючок, бросали его в море и он опускался на дно вместе с пикшой. А дальше нужно было объезжать поплавки и пытаться установить заглотнула ли камбала на дне моря наживку. Для этого использовались длинные шесты с маленьким крючком на конце, которым цепляли леску, подымали леску вверх на длину шеста и подымающий должен был решить, есть ли тяжесть на придонном конце лески. Крючок с наживкой и сам по себе был тяжёл и нужен был большой навык, чтобы почуствовать дополнительную тяжесть пойманной камбалы. Если рыбак ошибался, то он впустую выбирал из моря 50 метров лески и всё начиналось сначала. Я много раз выбирал леску впустую, но вот, УРА, на крючке камбала и это я её поймал, моя первая в жизни рыба. Внешний вид камбалы был удивителен. Овальное плоское туловище длиной сантиметров 40 и оба глаза на одной стороне. Камбала придонная рыба и ей не нужны глаза на стороне, обращённой ко дну, вот эволюция и переместила ей придонный глаз на верхнюю сторону. Эта верхняя сторона была коричневого цвета с красноватым пятном, а слепая сторона была белая с тёмными пятнышками. Мы провели в море 12 часов и это были счастливые часы — море, солнце и ожидание радости в виде односторонне-двуглазой камбалы. Улов разделили поровну, хотя мой вклад был много скромнее других рыбаков и мы с Колей шагали домой в предвкушении роскошного ужина. Аня уже разожгла во дворе очаг, сложенный из больших плоских камней, рыбу почистили и жарили её на громадной чугунной сковороде. Можете мне поверить, нет ничего вкуснее жареной свежей камбалы, да ещё под водочку, да под звёздным небом старинной, замечательной Феодосии.

Окончание здесь

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Оскар Рохлин: Широка страна моя…

  1. Я что-то запуталась, если, конечно, это личные воспоминания автора. В 1963 автор в инспекторах, а в “конце 60-х” – молодой человек в Феодосии…
    =================================================
    Всё достаточно просто. Автор имел в виду шестое десятилетие вместо традиционных шестидесятых, т.е. седьмое десятилетие.

  2. Скорее всего , уважаемый Автор , мы с Вами случайно не попали в один поезд — по дороге на земли целинные. Ехали мы в одном направлении ; но попал я в Павлодарскую, кажется, область , совхоз «Кызыл жулдуз», рядом с Иртышом. Однако, что же я о себе.
    Правда, очень даты-время-события совпадают с моими. Может быть , поэтому и понравился Ваш очерк. А , может быть , потому , что точно и ясно написано , без лишних завитушек. Жду продолжения. Спасибо Вам , здоровья и вдохновения.

  3. «Чтобы держать народ в страхе».
    — Чтобы зачистить тыл против Турции от «ненадёжных». К ним отнесли и турок-месхетинцев в Грузии, а также греков, армян, болгар. О Турецких аппетитах Сталина см. а) Некрич. 1941. 22 июня. б) Чуев. 140 бесед с Молотовым

  4. Я что-то запуталась, если, конечно, это личные воспоминания автора. В 1963 автор в инспекторах, а в «конце 60-х» — молодой человек в Феодосии…
    Про целину интересно рассказано.

Добавить комментарий для Soplemennik Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.