Григорий Быстрицкий: Два взгляда на Гиршгорна

Loading

В Надыме климат более континентальный нежели на Ямале, поэтому морозы ниже 50 здесь бывают. В один из таких «актированных» (нерабочих) дней мы от нечего делать решили поиграть в футбол на площадке около злополучного колодца. Было −56, в полный штиль на улице стоял густой туман. Мы играли в унтах, полушубках, лица закрыли шарфами, чтобы не обжечь морозом легкие…

Два взгляда на Гиршгорна

Григорий Быстрицкий

Л.Гиршгорн, г.Лабытнанги, ЯНАО, 1968

Впервые я услышал о Лене Гиршгорне задолго до личного знакомства. Однажды, когда я был студентом геологического факультета, отец рассказал о встрече с главным из областного КГБ. Тот интересовался Гиршгорном. Меня эта новость не взволновала, но из вежливости спросил на всякий случай:

— А кто это?

— Один наш геофизик, приехал лет 7 назад в Салехард из Москвы, где закончил губкинский нефтяной институт, работает в геологоразведочной экспедиции.

— Начальнику КГБ он чем интересен?

— Попросил провести с ним беседу. Потому что ему доложили, как Гиршгорн сидит постоянно в салехардском ресторане в китайском нижнем белье, хорошо не в кальсонах, выпивает каждый день, книжки читает. В ресторане у него свой стол, живет там, практически. Когда ресторан загорелся, первым делом схватились за сейф, а во вторую очередь вынесли пьяного геофизика. Непонятное, подозрительное уважение среди торгашей имеет…

— Ну и что такого? — Поинтересовался я безразлично, хотя цветные, заманчивые картины уже понеслись в моей беспутной башке.

— Как, что? Портит облик советского инженера.

— Ааа… будешь его воспитывать?

— Воспитывать, не воспитывать, ты сильно не умничай! Этих товарищей лишний раз нервировать не надо. Вызвал дурака, поговорю. Ни к чему эти демонстрации.

Говорил отец с Гиршгорном или нет, не знаю. Помню, потом часто стал слышать эту фамилию от знакомых геологов. Всегда это были такие байки на полевые темы, из которых постепенно лепился романтический образ весьма интересного для студента, оригинального старожила геофизики. Как ни крути, а романтика в те годы, несмотря на напускной цинизм, занимала наши помыслы. А у романтиков должны быть примеры, которым хотелось подражать.

Была, например, история о том, как Гиршгорна посадили на 15 суток за хулиганство. Могли вообще пришить антисоветчину, но ему повезло. Он выпивал в Салехарде в компании писателя-фронтовика Шермана и еще каких-то заезжих киношников. Играли в шахматы, и проигравший должен был обойти вокруг дома с красным флагом. Когда наступил черед Лени, он как человек рациональный, решил заодно вынести ведро с мусором. Было лето, поэтому не было темной ночи. Сосед — начальник отдела кадров настучал, и Леню, как самого молодого и местного оформили. Он отсидел в кутузке половину срока, занимаясь полезными работами по благоустройству. Потом с деревянной мостовой упала милицейская лошадь. Никто не знал, как ее вытащить из топкой, болотистой тундры, и бросить было нельзя. Начальник милиции вовремя вспомнил, что Гиршгорн кроме всего прочего еще иногда демонстрировал в местной школе физические опыты. Позвали арестанта. По всем правилам механики Леня соорудил рычаг, и лошадь благополучно извлекли. За это ему вышла скидка, УДО.

Вообще, они с Шерманом были большие шутники. Однажды, много позже я собирался в Москву, где Леня уже проводил отпуск. Шерман попросил меня купить и отвезти Лене мастику для паркета, апеллируя тем, что в Москве ее не было. Я добросовестно и услужливо купил огромную банку и из Домодедова даже нанял такси за пять рублей. Открыв дверь, Леня спросил удивленно:

— А это еще что?

— Мастика, паркет натирать

— Мастика???

— Ну да. Шерман сказал, ты в Москве не можешь найти

— Что-что? Мастика? Ха-ха-ха

Лишний раз убедился тогда, какой же я доверчивый козел.

На 4 курсе мы повстречались. Высокий, поджарый, спортивный торс, черные вьющиеся волосы, бородка похожа на шкиперскую, довольно аккуратная, одет в длинное пальто, на ногах боты «прощай молодость», в руке истрепанный портфель. В портфеле все, что нужно для жизни: шахматы, самиздат, солдатское одеяло, мыло, зубная паста и щетка, бутылка водки и луковица. Говорит медленно, весомо, с хорошей артикуляцией. В преферанс играет лучше всех. Полное отсутствие суетливости. Знаменит чудачествами, пренебрежением к одежде, хорошим юмором, отличной игрой в пинг-понг, 10 лет уже работает за Полярным кругом и уже кандидат наук. Ну разве не пример для начинающего геофизика? Познакомились. Я тут же занял у него 100 рублей и напросился в следующее лето на преддипломную практику.

На практике я все лето провел в поле, к Лене в Лабытнанги приехал уже в сентябре. Он работал начальником камеральной партии, где собрал интереснейший набор индивидуумов.

Там был Паша, выпускник МГУ. Он родился в семье дипломатов за границей, ходил в фирменных джинсах и имел портативный магнитофон «Грюндик», что автоматически обеспечивало ему принадлежность к воображаемой мною элите. Несмотря на такие обстоятельства, а также на то, что Паша был ведущим специалистом по скоростям сейсмических волн, вел он себя просто и дружески.

Солидный, внушительного вида Володя приехал из Западной Украины. Через короткое время я узнал, что он является крупнейшим геологом по Западной Сибири. В неравной, периодической антиалкогольной борьбе он обычно раздевался до пояса и подолгу на морозе ходил на лыжах, пугая обывателей ледяной коркой на волосатых спине и груди. Он был очень начитан, критически настроен, товарищи обращались к нему «Григорий Сковорода», подслушав имя из рассказов самого же Володи об украинском философе.

Обстановка в партии была творческая, непринужденная, как в физической лаборатории в «9 днях одного года». Несмотря на непрерывный поток юмора, работали по-серьезному и к Лене относились с уважением. Молодые сотрудники — даже с пиететом. Партия размещалась в двух смежных комнатах, дверей не было, отдельного кабинета начальника тоже. Строили обобщенные геолого-геофизические карты по исследованной территории ЯНАО, писали отчеты — настоящие научные труды, намечали фронт будущих работ.

Иногда кто-то подходил к начальнику со своим, только что написанным разделом. Остальные затихали в ожидании представления. Леня читал, потом возвращался, снова перечитывал, хмыкал многозначительно, потом якобы близоруко рассматривал фрагмент, словно не мог поверить своим глазам. Проверяемый уже понимал, что ляпнул что-то не то. Наконец, Леня изрекал: — «…что-что? Что за чушь? Ха-ха-ха! Ты с чего так решил?…» Далее шел детальный научный разбор, но в таком стиле, что все, включая автора, давились со смеху. Никто никогда не обижался. Пытались возражать, но чаще безуспешно. Иногда автор мог и отстоять свою точку зрения. Тогда Леня признавал, извинялся и острил уже по своему поводу.

Мне, молодому и восторженному, тогда показалось, что я попал в театр. Режиссером был начальник партии, он же исполнял главную роль, остальные, как характерные герои, по сценарию непрерывно, легко и талантливо импровизировали.

В первые же выходные Леня пригласил меня в гости. Жил он в однокомнатной квартире, в деревянном, многоквартирном доме. В маленькой кухне располагались закуски и выпивка, в комнате за неимением стола гости возлежали на спальных мешках или сидели на вьючниках, будто только что снятых с лошадей. Говорили все сразу. Одни травили северные байки, другие обсуждали запрещенные романы и не запущенные в прокат кинофильмы. Народ был весьма осведомлен об обстановке на «большой земле». Когда Леня принимался рассказывать, большинство примолкало. Слушать его остроумные интерпретации, смотреть, как он сам заразительно смеется было страшно интересно.

Я очень хотел бы сразу по получению диплома попасть в коллектив к Гиршгорну, но институтские знания при полном незнании проблем, над которыми они работали, определили судьбу выпускника. Первые годы я работал далеко в поле и встречался с Леней изредка. Потом он ненадолго перевелся в Ухту, на западную сторону Урала. Там почему-то долго не задержался. Не сказать, что жить не мог без ответа на вопрос, почему он быстро вернулся. Мое ли это дело? Но вопрос, тем не менее, повис. Совсем близкие друзья спрашивали и вразумительного ответа не получили. В общем, не понравилось.

Леню ценило руководство, по возвращению из Ухты его сразу назначили начальником полевой экспедиции. Я к тому времени уже достаточно поработал начальником отряда на п-ве Ямал, получил кое-какой административный опыт и решил ознакомиться с обработкой данных. С нашим общим другом Пашей мы поехали к Гиршгорну геофизиками-интерпретаторами. База экспедиции находилась в пос.Старый Надым, хорошо знакомом мне еще со времен практики.

Работа геофизика сильно отличалась от административной в смысле свободы вообще и свободного времени в частности. Поэтому мы с Пашей особо не напрягались и вели сибаритский образ жизни. Леня же, наоборот, был круглосуточно погружен в решение тысяч проблем начальника, среди которых не последнее место занимала борьба с пьяницами.

Во всем регионе был «сухой закон», о чем даже официально сообщили. Случилось это в Надыме. Первый аэропорт примыкал к новому городу и не был ограничен хотя бы даже условным забором. Когда на стройку коммунизма прилетел А.Косыгин, на поле собралась приличная толпа. Косыгин не был таким публичным вождем, как Брежнев, и при виде массы встречающих немного застеснялся, тем более, некоторые ответственные товарищи держали в руках приветственные транспаранты. Но правительственный протокол сразу же был нарушен грубыми выкриками: «Хлеба нет! Полушубков нет!» и даже: «Водки нет!». По поводу хлеба претензия была наполовину правдой, муки было вдоволь, но временно произошел сбой на пекарне. По полушубкам правда была на треть, поскольку сразу после получения их продавали на «большую землю». А претензия по водке спасла положение секретаря горкома. При первых двух он сокращался в размерах, но зато после третьей быстро восстановился до первоначального и привычно-громогласно, натужно заорал:

— Нет уж, товарищи, водки и не будет! У нас «сухой закон»!

Если для американцев во времена их «сухого закона» он что-то и значил, для наших, находчивых людей он не означал ничего. Придумывались неимоверные схемы добычи спиртного, среди которых бытовали и браки по расчету с целью добычи для новой ячейки соцобщества талонов на водку, изобретались невиданные рецепты изготовления новых напитков, иногда люди шли совсем простым путем. На складах нашей экспедиции спиртное было завезено еще в навигацию. В один из, для кого-то сильно похмельных дней, к Лене прибежала заведующая общепитом и с порога заголосила об ограблении склада. Леня невозмутимо и вежливо прервал эту, с его точки зрения, неуместную истерику:

— Зоя Тимофеевна… Голубушка… Что же Вы так нервничаете?

— Как что? Как мне не нервничать? Ведь склад ограбили бандиты…

— Ну стащили чего-нибудь… Разве это повод, что бы Вам так убиваться?

— Не стащили, и не чего-нибудь, а вероломно разграбили. И что? Шампанское!!!

— Это, дорогая моя, не самое большое горе. Найдем мы воришек, не переживайте Вы так, пожалуйста…

— Как же вы их теперь найдете?

— А вот сейчас и посмотрим…

Сели они в бензовоз, единственную колесную машину, которая в отсутствие своей прямой работы по перевозу горючего обслуживала начальника, и поехали медленно вдоль единственной улицы. Вскоре, около одного из жилых балков были обнаружены пустые бутылки, хаотично и в большим количестве воткнутые в снег.

— Ну вот. А Вы переживали…

— Вы гений, Леонид Шевелевич. Так все просто! А вдруг отпираться станут?

— Посмотрим…

Зашли в балок. Там спал совершенно, бесчувственно пьяный парень, рядом валялись пустые бутылки, на столе — недопитое шампанское, под матрасом, в валенках и в рукавах телогрейки — не распечатанные.

— Видите, достойнейшая Зоя Тимофеевна, никогда не надо паниковать и драматизировать обычные житейские ситуации, — подытожил Гиршгорн.

У себя в платяном шкафу Леня держал целый домашний склад разнообразных напитков. Это был стратегический запас для внешних сношений. Милиция, прокуратура, множественные контролирующие органы и даже райком партии — все они Леню уважали. Вообще удивительно, как такие советские, конъюнктурные товарищи стремились к общению с беспартийным евреем, да еще с таким диссидентским душком! И дело не только в дармовой и дефицитной выпивке. Мне казалось, они в своем незатейливом кругу испытывали нехватку не столько водки, сколько «умного общения». Гиршгорн был для них чем-то вроде музея, где можно повысить эрудицию и культурный уровень.

В Москве Леня жил во дворе со скульптурой Ленина, рядом с площадью Маяковского. Дом был построен то ли для музыкантов, то ли для полярников, не помню уже. Его отец был главным инженером Останкино и строил знаменитую телебашню, я его не застал. Но мать, всесторонне образованную, симпатичную женщину, помню хорошо. В их доме в отпускной период Леня общался с не очень советского толка литераторами и, конечно, знал много такого, чего надымские партийные товарищи знать не могли. Чего стоили одни только анекдоты, содержание которых было далеко от идеологических клише того периода! Партийцы, балансируя на грани допустимого, каждый раз получали изрядную долю адреналина.

В экспедиции неприятностей всегда хватало. Когда он поздно вечером возвращался в свою, вечно не запертую квартиру, там уже сидели мы с Пашей. К заветному шкафу мы имели свободный доступ, но старались этим не злоупотреблять. Паша готовил ужин, начальник иногда выпивал с нами под настроение, но чаще после ужина шел на улицу и колол дрова. Разбирался с огромными чурбаками он виртуозно. Это занятие его успокаивало и отвлекало от проблем на работе, а также от отвращения, связанного с нашим безответственным поведением.

Иногда мы все вместе шли в клуб поиграть на бильярде. Ввиду переизбытка желающих, на этом маленьком столе с железными шариками играли двое на двое. Здесь работяги могли в неформальной обстановке общаться с начальником. Тракторист Гайворонский, недавно наказанный за пьянство, когда ему казалось, что его команда выигрывает, перед последним ударом зловеще процедил:

— Вот сейчас и увидим, кто русский.

Потом он промазал.

Леня ответил спокойно: — «посмотрим…», невозмутимо и хладнокровно закончил партию точным ударом и добавил задумчиво:

— Впрочем, я и не претендую.

Как-то мы с Пашей слева достали ящик перцовки. Решили растянуть на месяц, до Нового Года. Но в квартиру к нам набилась толпа, пели «Конфетки-бараночки, Сиреневый туман», короче с ящиком почти управились. Ночью одновременно проснулись от жажды. Воды не оказалось. После недолгого препирательства, Паша с чайником пошел к колодцу, расположенному на освещенной площади посреди поселка, метрах в ста от нас. Было градусов 40, но безветренно. Я терпеливо ждал, мог бы и снова заснуть, но жажда не давала. Наконец, не выдержал, кое-как оделся и сам пошел к колодцу. Этот Паша, оказывается, крутился-крутился в попытках зачерпнуть воды, пока в колодец не упал. Там было-то метра три глубины, но на сильном морозе стенки колодца обледенели, намерзли сильно, сверху образовалась ледяная воронка, а ниже узкого горлышка — широкая полость с водой на дне. Паша сидел там в воде как пень и жалким голосом звал меня. Цепь на вороте благо, была, сначала вытащил чайник, потом — благополучно — Пашу. Домой мокрые кое-как добежали, зато воды напились. Утром, шуткуя, всю эту историю изложили Лене. Думали, посмеется с нами, но тот смеяться не стал. И балагурить не стал. А сказал, что терпеть больше наши художества не намерен, у него других таких артистов четыре сотни. Металл в голосе был непривычен. Мы все поняли. К тому же вскоре приехала моя будущая жена с годовалой дочкой.

В 30 км от нас в то время стремительно рос город Надым. В 1968 на его месте стояла наша емкость для дозаправки, а к 1974 за два года там уже построили 4 пятиэтажки, смахивающие сверху на четыре буквы СССР. В первую же зиму в домах все перемерзло. В одном из них на первом этаже располагался ЗАГС, где мы с женой расписались. На церемонии невеста была в валенках, мы с Леней в унтах, а свидетельница со стороны невесты в туфлях. Торжественная дама, по статусу обязанная быть в цивильной обуви, все время пыталась обратиться к свидетельнице. В помещении было градусов 10 тепла, и она с завистью смотрела на валенки невесты, которую неприязненно в расчет не принимала. Зато нам выдали талоны на две бутылки водки — по одной на молодожена.

Свадьбу при наличии еще и своего спиртного отгуляли, как положено. В разгар веселья Леня залег на супружескую кровать, рядом с которой стояла детская кроватка нашей дочери. На любой гулянке рано или поздно Лене надоедало, и он укладывался в любом удобном месте, уставив бороду в потолок. На этот раз сладкий сон был прерван диалогом из Бабеля, которым моя жена в то время увлекалась:

— Вы знаете Леня, как я Вас уважаю, — разбудила его вступившая в права жена, — и знаете, что мине сдается? Мине сдается таки, что привилегию первой ночи я Вам не отдам.

— Людочка, Вы говорите мало, но Вы говорите смачно! Хочется, чтобы Вы говорили еще, — тут же среагировал Леня и снова сел за стол.

В Надыме климат более континентальный нежели на Ямале, поэтому морозы ниже 50 здесь бывают. В один из таких «актированных» (нерабочих) дней мы от нечего делать решили поиграть в футбол на площадке около злополучного колодца. Было −56, в полный штиль на улице стоял густой туман. Мы играли в унтах, полушубках, лица закрыли шарфами, чтобы не обжечь морозом легкие.

Вдруг из густого, белого воздуха начало выползать огромное, оранжевое чудище — 80-ти тонный канадский снегоболотоход «Хаски» с сочлененной платформой. Он остановился прямо перед нами, в кабине сидели пьяные рожи — вероятно, строители газопровода. Намерения их нам были непонятны. Леня взял мяч, на морозе больше похожий на хоккейную шайбу, и стал с решительным видом метать его в лобовое стекло на уровень примерно второго этажа. Эти типы увидели такое дело, благоразумно решили не связываться и так же медленно, задним ходом исчезли в тумане.

Через несколько лет мы жили в поселке геофизиков, на окраине г.Лабытнанги. Поселок был застроен панельными, деревянными, двухэтажными, 12-ти квартирными домами, всё, включая два таких же здания геофизического треста, располагалось компактно. Были свой клуб, магазин, детский сад и баня. Жили дружно, двери всегда были открыты, и постоянные гулянки поочередно происходили в каждой квартире.

Собрались мы как-то в субботу с Леней в баню. Зашли за приятелем. Дома у них оказалась напряженка. Жена Даша что-то молча рушила на кухне, приятель бесцельно слонялся по комнатам и на наше предложение посетить очаг дружеских встреч и омовений откликнулся с большой готовностью. Стал он собираться, но будучи страшным тянульщиком резины, искал чистое белье, полотенце и прочие атрибуты банного дела долго и нудно. Мы с Леней томились в прихожей.

— Дашка, г-г-где мои трусы? — обычно легкое заикание нашего друга заметно усугубилось.

Даша только и ждала момента высказать накипевшее, тут же вылетела из кухни и заорала:

— Ты у Клавы спроси, где твои трусы! Подонок!

Приятель скрылся в глубине комнат.

— Представляете, — теперь уже она накинулась на нас, — пошел вчера выносить мусор, залез кобелина в постель к этой гадине Клавке, явился утром в ее трусах — сослепу перепутал, а теперь еще спрашивает, где его трусы!

Мы с Леней решили быстренько покинуть эту очаровательную, дружную семью, пошли в баню сами, но наш скорбный товарищ нас скоро нагнал. Леня, передвигаясь в своих знаменитых ботинках и с веником под мышкой, что-то сосредоточено думал, а потом в очередной раз подтвердил аналитические наклонности и способность к парадоксальным аналогиям:

— Интересно, вот если самый опытный и глубоко законспирированный советский агент попал бы в подобную ситуацию, он смог бы как-нибудь выкрутиться? …

Долго моя жена пыталась зазвать нас в кино. Сопротивлялся, в основном, Леня. «Ну что за глупости? Какое еще кино, я лучше почитаю «Вопросы философии», чем на всякую ерунду время тратить…». Я не находил философию такой интересной и в целом этот культурный минипроект поддерживал. Наконец, он согласился, и мы отправились в наш клуб смотреть Пьера Ришара в фильме «Укол зонтиком». В кресле Леня демонстративно зевал поначалу, принимался спать, минуте на 15 фильма, однако, начал проявлять снисходительную заинтересованность. Зал на 150 мест был полон, первые три ряда занимали дети. В средине фильма Леня уже вполне внимательно следил за событиями и смеялся, не сдерживаясь. Вдруг погас свет. Такое у нас в поселке бывало, время на устранение неполадок обычно не прогнозировалось, зрители посидели разочарованно и начали постепенно расходиться.

— Ну что, пойдем? — спросила жена.

— Давайте уж дождемся, что же мы зря пришли? — возразил Леня.

— Чего ждать? Неизвестно, когда свет дадут. Пойдем, почитаем лучше «Вопросы философии».

— Ну давайте засечем 20 минут, если не дадут, тогда и пойдем. — не принял шутки Леня, очень ему досмотреть хотелось.

Кроме нас в зале оставались дети, которые философией, по-видимому, еще не увлеклись. Наконец, дали свет и фильм продолжился. Да простит нас месье Ришар, но конец фильма мы смотрели на Леню. В пустом зале дружный детский смех напрочь перекрывался мощным Лениным «Ха-ха-ха». Ему и неудобно было, но искреннего громогласного смеха он сдержать не мог. После сеанса говорю:

— Дурацкий фильм, шутки примитивные, то краской человека обольют, то асфальтом каким-то…

— Это не асфальт был, ты не понял ни черта, это она пластинки его любимые сварила, — заступился наш кинокритик.

Через 8 лет Леня уже был начальником крупного вычислительного центра, руководил всей обработкой и интерпретацией геологических материалов севера Западной Сибири. Административная деятельность по организации полевых исследований его окончательно перестала интересовать. Я же, наоборот, получил достаточный опыт в обработке и стремился в поле.

Как-то летом мы с Леней приехали на центральный ВЦ и задержались за разговором на широкой лестнице Главтюменьгеологии. Был разгар рабочего дня, тут мы увидели нашего сотрудника, командировочного Рабиновича. Тот шел по тюменской улице, вид у него был какой-то заброшенный, задумчивый. Мы знали, что он наверняка уже поддал. Подняв глаза, он увидел нас. Сразу взбодрился, как-то странно подпрыгнул, немыслимо всплеснул руками, на лице одновременно отразились и радость, и испуг, и готовность к наказанию. Пока он приближался, Леня говорит:

— Смотри, Рабинович за секунды преподал нам урок пластики почище любого профессионала. В его движениях отразилась радость от встречи с северными товарищами, потом новая краска от того, что товарищи еще и евреи, потом он вспомнил, что рабочий день, а он пьяный гуляет, и эти товарищи еще и его начальники, потом он стал раскаиваться и корить себя. Наконец, он непроизвольно, но точно изобразил, что готов к неприятному разговору, который будет справедливым, поскольку он, Рабинович — последний засранец, который подводит своих друзей.

Тонкий человек был Леня Гиршгорн, творческий.

Поехали очередной раз на Полярный Урал, на лыжах кататься. Наш товарищ Иса, лучше всех понимающий толк в пикниках, заготовил дефицитные овощи, замариновал мясо для шашлыков и прихватил несколько заветных бутылок домашнего вина, привезенных еще осенью из Грозного. Он долго хранил эти бутылки, ожидая подходящего момента. В поезде мы повстречались с лёниными знакомыми — бородатыми и подзапущенными геологами. В ходе задушевной беседы и теплых воспоминаний Леня подарил им все наше кавказское богатство. В итоге, мы довольствовались консервами и каким-то жутким вином, к которому идеально подходило название «бормотуха».

— Как же мы можем пировать, если эти ребята еды человеческой уже полгода не видят? В конце концов, просто неприлично, — резюмировал Леня.

В другой раз обедаем у него дома. Жена сварила борщ. Замечаю, он пристально разглядывает свою тарелку. Там на куске мяса намертво морозом приклеен, потом проварен кусок газеты. «Глупобабова», как Леня иногда в шутку называл свою жену, плохо промыла мясо перед приготовлением. Невинно спрашиваю:

— Что пишут?

Он хмыкнул, вздохнул тяжко и говорит:

— Большая сила у советской печати! Ничто ее не берет, ни огонь, ни вода.

— А ты попробуй съесть…

— Так я тридцать лет уже это ем, начиная с «Пионерской правды»…

Такие зарисовки из молодости прочно укрепились в моей памяти.

Окончание здесь
Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Григорий Быстрицкий: Два взгляда на Гиршгорна

  1. Григорий Александрович, огромное спасибо за прекрасную статью! За теплые ностальгические воспоминания! Я и сам узнал сейчас кое-что, чего не знал ранее.
    Люди, ушедшие он нас, продолжают жить в наших воспоминаниях. Эта нехитрая мысль хоть и звучит банально, но тем не менее абсолютно точна и подтверждается с новой силой всякий раз, когда читаешь воспоминания, подобные тем, которыми Вы делитесь сейчас с читателями этого сайта — с теми, кто близко знал Леонида Шевелевича, а также с теми, кто наткнется на эту заметку случайно и для кого герой этой публикации станет приятным открытием — примером человека цельного, искреннего и неповторимого.

  2. Каким-то непонятным образом автору удалось создать сильнейший «эффект присутствия» — чрезвычайно трудно достигаемый литературными средствами, но в данном конкретном случае сделанный вообще «без литературы», просто за счет искренности чувства и полной достоверности.
    И получился прекрасный портрет учителя, ставшего другом.

    Ужасно понравилось.

  3. Как всегда, реальная и правдивая жизнь во всех ее проявлениях, смешных и не очень. Но откуда столько евреев на Севере России? Наверное, на Аляске меньше. Помнится в Анкоридже вся еврейская община была всего несколько тысяч.
    Спасибо! С Новым Годом!

    1. Спасибо, Ефим. И Вас со всеми близкими с Н.Г! По поводу Вашего вопроса я пытался объяснить:
      — «Заманчиво, конечно, между собой поговорить о том, что именно они открыли газ и нефть за Уралом. Но это не так. Роль евреев была заметной в силу их нестандартно высокой концентрации на Крайнем Севере. Этот факт совсем не является удивительным: в непростых условиях Севера на первый план выходили профессиональные, деловые и творческие способности человека, а не национальность, принадлежность к компартии, рабоче-крестьянское происхождение и прочая лабуда, способствующая успешной карьере в СССР. В душной советской системе Север стал относительно свободной от партийного режима территорией, которая, наряду с другими, и привлекла евреев возможностью раскрыться и самореализоваться»

      1. Еще раз спасибо, но вот Вы пишете: «Этот факт совсем не является удивительным», а для меня, хлебнувшего Севера в армии, это все-таки удивительно. Зачем они туда ехали, если можно было сидеть в столицах, играть на пианино и читать стихи? Возможно действительно, более свободный, хотя разреженный и с морозцем воздух пересиливал относительные блага больших городов.

Добавить комментарий для Ефим Левертов Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.