Григорий Быстрицкий: Два взгляда на Гиршгорна. Окончание

Loading

В самом конце 20 века, за день до смерти он позвонил мне совсем слабым голосом, беспокоился о какой-то текущей, но важной проблеме. Встретиться мне тогда с ним, к огромному сожалению, не удалось. В своей жизни я похоронил много людей, но у Лени в крематории расплакался как ребенок.

Два взгляда на Гиршгорна

Григорий Быстрицкий

Окончание. Начало здесь
Л. Гиршгорн, г. Лабытнанги, ЯНАО, 1996

К этому же периоду Лёниной жизни относятся и воспоминания нашего друга Павла Ежова:

Осенью 1966 года я приехал в Салехард после окончания геологического факультета МГУ. К встрече с Севером я был, как мне казалось вполне готов, отработав в предыдущие годы на двух производственных практиках, в 64 году на Сахалине и в 65 — на Чукотке.

 На факультетском распределении сокурсник, узнав о моем назначении в Тюменскую область, сказал, что наверняка отправят в Салехард. Там в Ямало-Ненецком геологическом тресте работает приятель его старшего брата геофизик Леня Гиршгорн, очень интересный человек. «Когда встретишь его, передавай привет, — с загадочной улыбкой попросил сокурсник, — от меня и брата».

Вспомнил я об этом через пару месяцев после приезда на место, когда мне пришлось дежурить в конторе треста во время праздничного вечера 7ноября. Заменять меня на дежурстве должен был как раз Леня Гиршгорн. Кончилось время моего сидения на телефонах в разгар гулянья в клубе геологов. С некоторым трудом мне удалось выдернуть Леню из-за стола, он все никак не мог вспомнить, что ему надо идти на дежурство. Но все же собрались, пошли. Живописное длинное кожаное пальто ленд-лизовского покроя и, видимо того же происхождения, большой кожаный портфель-саквояж, шкиперская борода, размеренная, акцентированная речь, плавные неторопливые движения — было в нем что-то театральное на фоне окружающего северного захолустья.

 Пришли в контору, познакомились. Леня неторопливо раскрыл портфель и со словами «…а не выпить ли нам по рюмке водки?» — извлек непочатую бутылку, несколько луковиц и огромный кусок вареной колбасы из оленьего мяса производства местного комбината. С возгласом «лехаим, бояре» выпили по одной, по другой, разговорились. Вспомнили Москву. Оказывается, когда-то были соседями. В детстве я с родителями жил на Маяковке возле зала Чайковского, а Леня — возле старого театра Образцова, на 2-й Тверской — Ямской. Вспомнили университетских знакомых. Леня учился в Губкинском нефтяном институте и на 5 лет раньше меня, но оказалось, что у нас есть общие знакомые аспиранты и преподаватели кафедры геофизики МГУ.

 Докончили бутылку, я даже успел распробовать оленью колбасу. Потом Леня достаточно равнодушно спросил, не играю ли я в пинг-понг. Он так и выразился “пинг-понг”, с ударением на звонкое “г”. Я подумал, куда же ему еще в теннис играть? Уходя из клуба, он уже был в приличном подпитии, да еще тут добавили. Ну, говорю, играл когда то. (Одно время я занимался в МГУ теннисом регулярно). Разложили стол в конторском коридоре, начали играть. С каждой партией Леня становился все трезвее и трезвее, обнаружив необыкновенную психологическую устойчивость. В общем, играли мы часа два с лишним, в итоге из примерно 10 сыгранных партий мне с огромным трудом удалось выиграть всего две, в начале серии. Я — то думал, легко с ним расправлюсь, но уже во второй партии он стал все чаще возвращать мои, казалось, неотразимые удары и мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы не подвергнутся полному разгрому.

 Далеко за полночь я отправился домой в общагу, а Леня уснул богатырским сном на конторском диване, завернувшись в свое пальто. Вскоре я уехал в полевую партию в поселок Надым и вернулся в Салехард только к началу лета следующего года.

 В те времена лето в Салехарде было ресторанным сезоном для неотягощенных семьями геологов и геофизиков. В 67-м году лето выдалось жарким и поход в ресторан, единственный в городе, был своеобразным развлечением. От поселка геологов, с окраины Салехарда 4-5 км приходилось преодолевать пешком или по Оби, вдоль которой город в основном и располагался, на маленьком теплоходе с нежным названием “Омик”. В ресторане с оригинальной вывеской “Север” Леня пользовался особым уважением. Как постоянный посетитель, он оставлял там немалую часть зарплаты, но главное, — старшая официантка была женой взрывника вертолетной сейсмопартии, руководимой Леней. Естественно, особый столик рядом с буфетом, меню, несколько отличное от стандартного, и привилегия не уходить из ресторана во время перерыва на обед. По выходным мы зачастую сидели с открытия до закрытия.

 Леня был признанным мастером — рассказчиком застольных баек. Множество историй из своей жизни, а больше из жизни своих многочисленных друзей и знакомых рассказывались им, казалось бы, совсем просто, без актерских уловок и эффектных приемов. Но за счет умения грамотно расставить акценты и интонационно подчеркнуть ключевые моменты, он без труда овладевал вниманием слушателей, даже находящихся в приличном подпитии.

 Из ресторана домой возвращались веселой компанией. Обычно пели песни. Леня знал их множество: от любимой “три танкиста” до “…кокаином распятая, в мокрых бульварах Москвы” Вертинского. В почете был и блатной репертуар — например -“ Ах, не за то ты меня полюбила. что кличка моя уркаган…” , тут любимым местом было “…деньги советские ровными пачками сверху глядели на нас”.

 В один из таких походов Леня сильно удивил меня своим поведением в весьма критической ситуации. Дошли до города пешком, и на первой же остановке повезло — попался автобус до ресторана. Народу полно, в основном мужики навеселе, кто со вчерашнего, кто уже успел принять. Мы сидим сзади. Вдруг в середине салона возникает какое-то толковище, спор, ругань и кто-то упоминает “добрым словом” евреев. Леня тут же встает и голосом библейского пророка на весь автобус вопрошает: — “Кому тут от евреев что-то надо?” Никто не стал высказывать свои претензии евреям и мы, как ни странно, спокойно доехали до своей остановки. Надо сказать, что в то время криминальная обстановка в Салехарде была, мягко говоря, неспокойной и получить бутылкой по голове или пику в бок было очень просто. Но у нас обошлось.

 Потом я неоднократно убеждался в том, что была у него тяга к рискованным поступкам. Это мало сочеталось с его обликом и ярко выраженной интеллигентной манерой общения.

 Как-то в середине 70-х Леня вдруг затеял переплывать реку Обь в районе Ангальского мыса, что в нескольких километрах вниз по течению от Салехарда. Ширина реки в том месте около 2 км при сильном течении. Температуре воды была 17-18 градусов даже в этот самый теплый, августовский период лета. Условия явно для закаленных моржей, к которым Леня конечно не относился. Помню, когда нам приходилось останавливаться в одном номере гостиницы, он на ночь обязательно закрывал форточки и, если я все же пытался проветрить комнату, он надевал на голову лыжную шапочку или закутывался полотенцем — боялся ангины.

 Отговорить его от этой затеи не было никакой возможности. Попросили у знакомых рыбаков лодку-дюральку с веслами, одна приятельница принесла банку с гусиным жиром, взяли теплую одежду, пару полотенец и поплыли на другой берег, чтобы на обратном пути осуществить заплыв. На нашем берегу осталась группа поддержки с коньяком, шубой и валенками на случай сильного переохлаждения. Когда пересекали реку в лодке, я надеялся, что Леня все-таки передумает: кроме холодной воды и устрашающей дальности берегов, на реке было довольно интенсивное движение судов — самый разгар навигации. Но не тут-то было! Выскочив на берег, он быстро разделся, намазался гусиным жиром и полез в воду. Видимо, чтобы не передумать и согреться в воде, первые сто — сто пятьдесят метров он проплыл энергичным кролем, а затем перешел на классический, размеренный брасс. Сидя на веслах, я старался не упускать его из виду и держаться рядом. В целом заплыв прошел более — менее нормально, лишь на середине реки на нас неожиданно стал надвигаться огромный сухогруз, с уровня воды его вид был просто устрашающим. К счастью, нас вовремя заметили, и корабль, слегка отвернув в сторону, прошел метрах в 20-ти от нас. Добрались мы до берега минут за 35-40. Ну конечно, сразу стакан коньяку, полушубок на спину и уже на моторной лодке, по протоке, доехали домой.

 К этому же периоду относится его увлечение альпинизмом. Причем этап первоначального освоения элементов скалолазания и навыков спортивного альпинизма в лагерях Шхельда, Адылсу, Алибек закончился через несколько сезонов. Кажется, в Шхельде Леню лишили всех его, с трудом завоеванных альпинистских лычек, значков и разрядов за грубое нарушение техники безопасности. Он попытался самовольно покорить ближайшую вершину. Я не знаю, что там произошло на самом деле, поскольку не участвовал в его альпинистских увлечениях. Будучи однажды в этом лагере зимой, когда он работал как горнолыжная турбаза, я на себе почувствовал обстановку дедовщины тамошних инструкторов. Думаю, Леня вступил в конфликт с инструкторами из-за неуместного, панибратски — покровительственного отношения с их стороны.

 Тогда он с успехом переориентировался на Полярный Урал, где была полная свобода в выборе маршрутов и способов передвижения. Конечно это не Кавказ, вершины пониже и нет скальных маршрутов такой сложности, но по погодным условиям, особенно зимой, некоторые места на Полярном Урале могут сравниться разве что с Тибетом или Гималаями. Много можно было бы рассказать интересных историй из Лениных приключений на Полярном Урале, но мне особо запомнилось одно из последних, в котором я сам участвовал.

 На Полярном Урале, в поселке “110км“, рядом с железной дорогой Воркута-Лабытнанги наша фирма при непосредственном участии Лени построила горнолыжную турбазу. Это был уютный домик в 2,5 этажа, рядом пара бугельных подъемников 600-700 метров длиной и гараж с двумя снегоходами “Буран”. Как то в середине мая 1997 года, за месяц до Лёниного шестидесятилетия мы с ним собрались прокатиться на снегоходе до ближайшей горной гряды под названием Пандермапэ, что в переводе с ненецкого означает Гора Громов. Взяли лыжи, я сел на «Буран», Леня на длинном буксире за снегоходом на горных лыжах. До горы по живописной долине реки Пайпудына 10 км мы проехали минут за 20. Наст весенний крепкий, погода солнечная, ехать одно удовольствие. Предлагаю подняться по ущелью вверх, пока снегоход потянет. Посмотрим, как там наверху обстановка. Леня соглашается, поехали дальше. Поднялись по пологому дну ущелья километра три, дальше снегоход не потянул. Взяли лыжи, пошли пешком, идти легко наст держит как асфальт. Вышли на небольшое плато. Открылся великолепный склон, красиво освещенный ярким солнцем. В нижней части склона лежит недавно сошедшая лавина, то есть все условия для безопасного восхождения. Весь снег, который должен был сорваться сверху, уже внизу.

— Ну что, — говорю, — сходим?

— Давай сходим.

 Я уже несколько раз бывал на этом склоне, спускался с него в разных условиях и хорошо знал его рельеф. Сверху крутяк с уклоном под 30 градусов и длиной 300-400 метров, затем метров 200 пологий участок — полка, дальше, около километра, склон средней крутизны с плавным выкатом. Думаю, дойдем до полки, и Леня поедет вниз по участку средней крутизны, а я пойду дальше. Я серьезно опасался тащить его на вершину, так как, несмотря на большой опыт восхождений и хорошую физическую форму, с горнолыжной техникой у него было слабовато. В арсенале имелся только поворот плугом, что явно не соответствовало сложности спуска по крутому участку. В случае травмы и при отсутствии средств связи, у нас возникли бы серьезные проблемы.

 Идем наверх. На подъеме Леня чувствует себя прекрасно, успевать за ним мне было тяжеловато. Дошли до полки, говорю:

— Может, поедем? Сверху очень круто.

— Нет уж, столько шли, надо подняться на вершину, — воспротивился Леня.

— А как вниз будем ехать?

— Ты здесь уже спускался?

— Да, несколько раз…

— Тогда и я спущусь.

Делать нечего, пошли дальше. Когда полезли по крутяку и коленки стали упираться в снег, бодрости у нас несколько поубавилось. Наконец, преодолев усталость, все-таки дошли до вершины. Сверху открывался потрясающий вид на долину и соседние пики. Посидели, отдохнули, надо спускаться.

— Ну, ты готов? Как поедешь?

— Как обычно, плуг — главное оружие горнолыжника.

Поехали. Я не смог отказать себе в удовольствии спуститься по такому классному склону без остановок, минуты за 3-4. Но очень скоро сильно пожалел. Остановился внизу на плато и стал ждать. Ждать пришлось долго. Несколько раз собирался идти навстречу, потом думаю, ладно, еще подожду немного. Минут через двадцать показался Леня. Медленно, широкими зигзагами он приближался. С огромным облегчением встречаю его:

— Чего так долго?

— А куда торопиться? Остановился несколько раз, отдыхал, любовался природой. Все в порядке.

Конечно, не в его правилах было признаваться, но я понял — адреналина он получил под завязку.

***

Первая часть моих воспоминаний — попытка написать их с точки зрения молодого специалиста, восторженного взирающего на монумент. На служебной лестнице нас отделяла пропасть, а разница в возрасте в 9 лет в те годы являлась громадной.

Я жил с ним рядом 32 года, и время это прошло не в теплице. Давно известно, «все меняется», изменились и наши отношения. Понятно, это не случилось скачкообразно, была плавная, постепенная во времени трансформация. Проследить ее можно в романе, а не в коротком очерке. Попробую описать мой сегодняшний, более критический взгляд на Гиршгорна…

Полевые будни, район Уренгоя, 1996

Возраст постепенно нивелировался, в середине 90-х я стал его начальником, поскольку от природы лучше разбирался в бизнесе, акциях, конъюнктуре, взаимоотношениях с большими нефтегазовыми генералами — всем тем, что Леню как раз и не волновало, но для производства денег было необходимо. Он стал маститым, (затёртое слово) — известным ученым (тоже истёрто до дыр), короче, он стал доктором наук и разбирался в геологии северной части Тюменской области, как еще пять или шесть ученых в мире (вот!).

Первым делом я назначил его главным геологом.

Кроме профессионального соответствия это было еще и актом справедливости, поскольку в советское время такие должности беспартийные евреи не занимали.

Много позже я пришел к выводу, что с точки зрения бизнеса назначение было неправильным. Главный геолог подрядчика должен все время иметь дело с геологами заказчиков, и не обязательно главными. Силы тут были явно неравные, но заказчики этого даже понять не могли, они же деньги платят. С ростом цен на нефть и газ их пальцы все больше расходились веером, а беспочвенные амбиции становились просто невыносимыми. Обрекать Леню на эти переговоры было глупо, так же как стрелять из пушки по воробьям и одновременно пытаться метать бисер…

Еще более позорная ситуация возникла при обсуждении огромного контракта с одной из ведущих нефтяных фирм мира. Главный технический переговорщик от фирмы был ярым антисемитом, выходцем из какой-то мусульманской страны. Он учился во Франции, специалистом хорошим не стал, но зато был упертым и злобным чурбаном. Леню он невзлюбил лютой ненавистью сразу, но держался до того момента, пока тот культурно и тактично не размазал заказчика в геологической полемике. Тогда заказчик потребовал, что бы нас представлял помощник главного геолога, совсем молодой и неопытный парнишка.

Как такой болван-заказчик смог стать топ-менеджером компании с мировым именем? Для профессиональных нефтяников сейсморазведка — один из многочисленных сервисов. Своих непрофильных специалистов они не держат, поэтому приглашают на проект сторонних, свободных в данный момент профи. Так, что претензий к компании у нас быть не могло, а этого приходилось терпеть.

Леня такие случаи воспринимал философски. Он все прекрасно понимал и не находил причин для переживаний из-за разных, активных идиотов. Он жил своей жизнью, далекой от мирской суеты, бытовой практичности и сиюминутных забот.

Последние годы мы с ним обосновались в одном подъезде, в отстроенном нашим акционерным обществом, прекрасном доме. Я бывал у него часто. Он в одиночестве обитал в трехкомнатной квартире, забитой книгами, нотами, лыжами, гантелями, интересными экземплярами минералов и всяким альпинистским снаряжением. Обычно сидел на кухне за накрытым газетой столом, в пузырящихся трико на подтяжках, нижней рубашке, с чем-нибудь вроде Л.Фейербаха. Початая бутылка хорошего коньяка, хрустальная рюмка, серебряная вилка из старого родительского сервиза, луковица, хлеб и банка консервов «Ряпушка в томате». «Спидола» постоянно настроена на «Голос Америки». Пару раз в неделю соседи настаивали на горячих блюдах.

У Лени была персональная машина с водителем, но он предпочитал много ходить пешком. Все то же длинное черное пальто, того же 30-ти летнего возраста, рыжая кроличья шапка — незнакомые люди никак не могли предположить, что перед ними доктор наук, крупный, высокооплачиваемый руководитель. Однако, в маленьком городе его знали почти все. Шапку эту рыжую и бесформенную в народе прозвали «Полярная звезда», поскольку Леня возвышался над толпой, и по шапке издалека можно было определить его местоположение. Когда ему деликатно намекали, что пора бы и гардероб немного обновить, он недоуменно возражал, что это очень удобные и надежные вещи, и нет никакой необходимости их заменять. «Пальто мне досталось от первого тестя, это очень хорошее и теплое пальто, сейчас таких не шьют, а шапку в самолете я использую вместо подушки».

Как-то мы собрались на торжественный прием к губернатору. Леня надел костюм с галстуком, извлек откуда-то дубленку, подозрительно пропахшую нафталином, а на голову водрузил все ту же шапку. Зашел к нам и гордо спросил:

— Ну как?

— Все неплохо, — сказала моя жена Люда, — только к этому ансамблю не очень по цвету подходит шапка. Так-то она очень красивая.

Она насильно нахлобучила на него мою кокетливую пилотку из нерпы. Леня посмотрел в зеркало и с сомнением заявил:

— Пожалуй, я похож на президента Афганистана.

— Так ты и едешь к губернатору, Афганистан можешь опустить, оставь только президента.

Он вынужден был подчиниться, но от машины до губернаторской резиденции дошел без головного убора. После приема, веселые и хмельные мы зашли ко мне чаю попить. Леня был в пилотке.

— Ну что, никто с тобой на афганском не заговаривал? — поинтересовалась Люда.

— Нет, что ты. Всем очень понравилось, а губернатор даже попросил адрес мастерской, где такие замечательные пилотки шьют.

К Люде он иногда обращался именем «генерал Лебедь». Но не от поэтического вдохновения, а в связи с таким историческим фактом: в 1995, когда Александр Иванович Лебедь вышел в отставку, я через знакомых предложил ему должность директора по внешнеэкономическим связям. Тогда заказчики очень плохо расплачивались за выполненные работы. Мне казалось, что Александр Иванович сможет убедительно разговаривать с Вяхиревым, Городиловым и другими легендарными начальниками нефтегазовых компаний. Но Лебедь был другого масштаба человек и, понятно, отказался. Не имея другого выбора, Совет директоров назначил на эту должность крупного акционера, мою жену, которая курировала от СД финансы и экономику нашего акционерного общества. У Лебедя наверняка могло получиться убойнее, сравнивать, к сожалению, поздно. Людмила же тогда непостижимым образом нашла общий язык с уважаемыми и труднодоступными руководителями. Дело пошло, член СД Леня оценил эффект назначения и ввел в обращение такой уважительный, и в своем стиле, слегка саркастический псевдоним.

Л.Ш.Гиршгорн, 1998

На ответственных совещаниях с иностранцами Леня порывался говорить на английском. Он хорошо знал грамматику языка, правильно составлял предложения, но слушать его было тяжело. Потому что сначала Леня тщательно выстраивал фразы в уме, а потом уже неторопливо, с расстановкой доносил их до аудитории. Еще у него был хронический ринит, и иногда он имел привычку трубно очищать носовые пазухи. Обычно это выглядело так: в разгаре своего доклада он неторопливо доставал носовой платок, который с утра уже был использован и не мог быть отглаженным и аккуратно свернутым по определению, разглядывал его очень внимательно, потом с треском разрывал слипшееся и монументально сморкался. Благодарные слушатели даже не замечали пикантных технических деталей, вся процедура представлялась им как убедительная и необходимая пауза, в которой докладчик давал им возможность осознать значение только что сказанного. Но иностранцы Станиславского не знают, значение пауз не понимают, а время, как известно, для них деньги.

Когда беседа принимала совсем уж нудный оборот, я просил помощи переводчика, иначе совещание могло затянуться на неопределенный срок. Он удивлялся, почему его классический английский оставался невостребованным. Я объяснял:

— Смотри, для тебя блок из нескольких предложений является таким лесом, в котором ты заранее обдумываешь, потом размечаешь, потом прорубаешь просеки, по которым тебе хочется без ошибок путешествовать. Для меня, например, это просто массив леса, который я должен пересечь. Я на полном ходу залетаю в него, не зная толком, где выход, бегу в вероятном направлении, ищу варианты, если заблудился, в итоге и с некоторыми потерями миную этот массив.

— Что за чушь? Какой еще лес? У тебя же варварский язык!

— Ну правильно, поэтому я и не пытаюсь им щеголять. Если мы с тобой, не спеша, сядем английские романы писать, ты мне дашь фору в сто очков. Но когда люди ждут, и дело не движется, лучше использовать профессионального переводчика.

В преферанс перестал играть, как только понял, что он уже за столом не первый. Игра к тому времени изменилась, из мирной «сочинки» она превратилась в кровожадную, стремительную «ленинградку» с затрудненным выходом из распасов, думать надо было быстро, а действовать напористо и нагло. А это был не его стиль.

Много было восторгов от его музицирования. Живя по соседству, я мог слышать весь процесс творчества. Вальс №2, оп.64 Ф.Шопена он готовил несколько лет, причем заучивание сводилось к запоминанию последовательности нот. На публике места, которые хорошо получались, играл быстро. В сложных моментах темп замедлялся. Про название важно сообщал, что это вальс № 7, почему-то. Я спросил однажды, почему №7? «Шопен так больше любил», — озвучил исполнитель только что придуманную версию. Для аккомпанирования на пианино застольных песен ему пытались объяснить основы гармонии. Хотя бы три стандартных аккорда надо было исполнять в разных тональностях, в зависимости от возможностей наших вокалистов. Эта задача оказалась непонятой. Леня заявлял, что предпочитает классическую музыку, а не какие-то там халтуры лабухов, что в целом было резонно.

Очень любил кататься на горных лыжах, но так и не смог избавиться от примитивного «плуга». Мы с Пашей тихонько подсмеивались над ним и за напряженную, растопыренную позу на склоне называли «саксаулом».

Он оригинально воспитывал своих детей. Поскольку его семьи всегда жили в Москве, с детьми он общался один месяц в году. За этот срок он пытался исправить все огрехи воспитания, полученного без его участия. Происходило перевоспитание не только в Москве, но и в других частях света. Помню, в Галвестоне, когда вся компания веселилась, он и старший сын долго ходили по пустынному пляжу Мексиканского залива. Леня что-то убедительно втолковывал, бережно придерживая сына за локоть, а другой рукой производя плавные жесты. Со стороны это было похоже на поучительную беседу Берлиоза с поэтом Бездомным.

Приехали мы всей семьей к Гиршгорну в Ясенево. Туда непрактичного Леню переместили родственники с Маяковки, убедив при этом в обилии чистого воздуха. Долго гостили, трепались, немного выпивали, неожиданно Леня небрежно спрашивает сына:

— Что это у нас на стене висит? Картина, что ли? Не пойму.

Сын недоуменно смотрит на отца, явно не понимая вопроса. Так Леня привлекает наше внимание к Грамоте, выданной сыну за победу на каком-то турнире. Получилось настолько явно и нелепо, что сам Леня первым и рассмеялся. Тут моя дочь вспомнила историю, когда Леня принес нам «Мастера и Маргариту» с отдельно отпечатанными купюрами, которым подвергся журнал «Москва». Наша тринадцатилетняя дочь во время каникул не имела права выходить гулять, пока не прочитает главу из этого необходимого, а главное своевременного для нее произведения. Что тут взять, с этих любящих родителей!

Бескомпромиссный литературный отпор я и Паша получили от Лени после романа Войновича «Москва 2042». Мы восторгались романом, мне и сейчас он очень нравится, и я с удовольствием вспоминаю мгновенную рецензию тещи Писателя на каждый подобранный с земли лист из одного слова «гениально!». Но Леня был другого мнения и выразил его в непривычно воинственной форме. Он так разозлился на наши непристойные смешки и неуместные цитирования Войновича, что даже неожиданно перешел на фальцет:

— Вы ограниченные идиоты! Что вы знаете про Солженицына?

— Примерно то же, что и ты, читали же вместе, — недоумевали мы.

— Ни хера вы не знаете! И Войнович ваш! Где Войнович и где Солженицын? Еще ерничать надумал!

— Леня! Мы же с тобой вместе читали Чонкина! Забыл, как каждое слово оглаживали? Архип, конечно, произведение серьезное, Глыба, можно сказать, — здесь мы опять не сдержались, — но это же другой жанр.

— Жанр… Повторяете как попугаи… Знатоки хреновы… Булгарин с Эйдельманом…, еще «12 стульев» вспомните, подъебки эти жалкие на фоне репрессий.

Тут мы поняли, что нашего Остапа понесло. Жаль, не могли тогда подсунуть ему «Двести лет вместе».

Но, в общем, это было дело сиюминутного настроения. А так мы жили очень дружно. Подкалывали, как Войнович несостоявшегося царя России, но любили. И, надо сказать, обоюдно.

В самом конце 20 века, за день до смерти он позвонил мне совсем слабым голосом, беспокоился о какой-то текущей, но важной проблеме. Встретиться мне тогда с ним, к огромному сожалению, не удалось. В своей жизни я похоронил много людей, но у Лени в крематории расплакался как ребенок.

Что же я открыл нового в характере этого человека с высоты своего положения и накопленного жизненного опыта? С современным, агрессивным преферансом не справился, на пианино играл не как Денис Мацуев, из Ухты уехал, поскольку там было много своих гиршгорнов, и ему не хватало всеобщего обожания? Всего-то? По-моему, недостаточно, чтобы изменить мнение об этом замечательном и своеобразном Человеке.

Сегодня в интернете можно найти немало статей о внуках Гиршгорна — известных московских шахматистах. Восьмилетний Леня Гиршгорн — чемпион Москвы в группе до 9 лет, десятилетняя Маша Гиршгорн — 3-х кратная чемпионка Москвы по классическим шахматам и чемпионка России по блицу. Лёнины внуки весомо доказывают, что Жизнь продолжается!

СПРАВКА

Ф.И.О.: ГИРШГОРН ЛЕОНИД ШЕВЕЛЕВИЧ

Годы жизни: 22.06.1937 — 31.12.2000

Выпускник Московского института нефтехимической и газовой промышленности им. И.М.Губкина (1954-1959).

Специальность: геофизические методы разведки месторождений полезных ископаемых.

Основные этапы трудовой деятельности: 1959—1987 гг. — техник-геофизик, инженер-оператор, инженер-интерпретатор, начальник сейсморазведочных партий Ямало-Ненецкой комплексной геологоразведочной экспедиции, начальник тематической партии, начальник камеральной партии по обработке геофизической информации Ямало— Ненецкого геофизического треста на нефть и газ; 1988-1995гг — начальник Ямальской экспедиции Ямало-Ненецкого государственного геологического предприятия по геофизическим работам; с 1995 года — главный геолог АООТ «Ямалгеофизика» — директор филиала Ямальская экспедиция по обработке геофизической информации АООТ «Ямалгеофизика».

Ученая степень, ученые звания, год присуждения:

Кандидат геолого-минералогических наук — 1969 г.
Доктор геолого-минералогических наук — 1988 г.

Научно-производственные достижения: Является автором 56 научных трудов в области сейсморазведки, региональной геологии и тектоники. Является одним из основных авторов научного обоснования перспектив Севера Западной Сибири как крупнейшей газонефтеносной провинции мира; им развиты принципиально новые представления о геологическом строении региона, которые привели к существенному уточнению нефтегазовых ресурсов, открытию новых типов структур и ловушек углеводородов. Внёс огромный вклад в дело открытия и освоения богатств Ямала. Принимал непосредственное участие в открытии Юбилейного, Уренгойского, Заполярного, Медвежьего, Губкинского месторождений, а также месторождений полуостровов Ямал и Гыдан.

Print Friendly, PDF & Email

13 комментариев для “Григорий Быстрицкий: Два взгляда на Гиршгорна. Окончание

  1. С большим удовольствием читаем Ваши заметки про Ямал и будни далекого севера.
    Тамара и Иосиф Беркович.

  2. К сожалению, мало кто знает об искренней и сильнейшей тяге Лени к Израилю и к Торе. Впервые мы с ним говорили об этом долгие часы в Друскиникае, летом 1973 года. Мне было всего 13 лет, но он слушал меня, впитывая каждый чувственный посыл к Иерусалиму. К концу жизни его стремление к традиции и к Святой Земле только укрепилось. Он приходил ко мне на уроки в Москве. Но вдруг… его сразила болезнь. Мы помним тебя в Иерусалиме, драгоценный добрый друг!

    1. Уважаемый Авигдор! Мы с Лёней много говорили на эти темы (он и про Вас рассказывал, в варианте «Витя», конечно). По моим представлениям в нём боролась естественная тяга души к Высшему с навязанным, но неотвязным скептицизмом. Преодолеть наружное неверие крайне трудно, даже если оно накинуто сверху вроде одежды. Эта одежда прирастает к коже и отодрать её больнее, чем повязку от ожога. (Это я и о себе).
      Не знаю, чего не хватает нам: времени, глубины души, среды… Скорее, катарсиса какого-то.

  3. «…. Порадовало, что это был человек, который не разбирался в бизнесе, акциях, конъюнктуре, а просто делал свое дело …».
    Мне кажется, что разбираться в бизнесе, акциях, конъюнктуре — тоже дело, и довольно сложное.

  4. Слишком мало времени провела в Лабытнангах: знала Леню только на слух. Порадовало, что это был человек, который не разбирался в бизнесе, акциях, конъюнктуре, а просто делал свое дело. К тому же Шопен…. Жаль, рано ушел. Знаю, его именем назвала улица. Конечно, старожилы и так не забудут. А есть ли кому из «бывших» читать эти воспоминания? Наш разговор по телефону натолкнул на мысль, что все они умерли, умерли, умерли…. Думаю, родным и близким это — хороший подарок.
    Осталось много вопросов, которые сразу не удалось задать. Сейчас болею, а в феврале улетаю в Индию. Надеюсь, как-нибудь созвонимся. У тебя богатейший материал для воспоминаний. Только не примешивай политику и национальный вопрос. Без этого, наверно, сложно, но это смещает воспоминания из личной, интимной области в область полемики.
    Между прочим, на Проза.ру меня зовут Марина Павлова 2. Там есть небольшая повестушка «Дом престарелых». Это все очень личное. Писала, когда мы семьей попали в аварию. Очень тяжело было.

    1. Марина Ефимова
      23 Январь 2015 at 14:19 | Permalink

      Только не примешивай политику и национальный вопрос.
      ——————————————
      Страшно? Как всегда…

  5. Охотно добавлю свои воспоминания о Лене Гиршгорне , мне повезло с ним общаться по работе, как главному специалисту по импортной технике ОАО «Ямалгеофизика» и на склонах Полярного Урала, будучи как и Леня членом горнолыжного клуба . Кроме этого, у меня есть двух часовая подборка видео- записей наших посиделок в домике на Полярном Урале! Думаю на это потребуется пару недель.

  6. Спасибо! Блестящая статья! Впоминается Надым, Лабытнанги, разговоры и знаменитые байки Лени. Никогда не забуду как первый раз видел как автор статьи, Гиршгорн и еще пару персонажей играли в «сочинку». Карты раздавались и в большинстве случаев тут же складывались обратно, так как игрокам уже было ясно кто победитель:) Леня снабжал нас произведениями Солженицына и имеено он дал мне самиздатовский «Мой верный Руслан». Он, будучи уже солидным ученым, помогал нам, мальчишкам организовывать путешествия на байдарках по полярному Уралу. Всегда буду помнить этого неординарного человека и еще раз спасибо Григорию за такое прекрасное описание нашего общего друга.

  7. Спасибо за теплые слова и теплые воспоминания от отце! Хотел бы сделать маленькое добавление касательно одного из увлечений отца, которое он пронес через всю свою жизнь, — шахматы. Он неплохо играл вслепую (что является признаком определенного профессионализма в этой игре). То и дело выступал в любительских турнирах (у него было несколько блокнотов, в которых он хранил записи сыгранных им за долгие годы партий). Следил за крупными турнирами. Выписывал шахматные журналы и анализировал — как делали и делают многие любители этой игры — опубликованные там партии, сыгранные ведущими шахматистами-профессионалами. Шахматные баталии в то время освещались в прессе лучше, нежели сейчас. Буквально вся страна следила за битвой двух «К» — Карпова и Каспарова в середине 80-х! И отца, конечно, очень увлекала шахматная жизнь, а он в свою очередь увлекал ею других.
    И шахматные успехи его внуков — моих детей — это во многом его заслуга. Хотя он, к сожалению, ушел из жизни раньше, чем они появились на свет, но оставил после себя столь мощный «заряд интереса» к этой игре, своего рода шахматную культуру, если можно так выразиться…

    1. Володя, тебе отдельное спасибо за помощь в правке текстов! С книгой уже решено, Ефиму и тебе лично пришлю

  8. Вы сделали замечательный подарок к годовщине смерти друга, память о котором Вы храните.
    Не хотите обратиться к господину Е.М.Берковичу с просьбой объединить Ваши воспоминания о Севере в одной книге в твердом варианте? Несколько экземпляров Вы выкупите сами как автор. Я тоже подпишусь на один экземпляр при условии высылки мне образца электронной авторской подписи, которую распечатаю и вклею в свой экземпляр.
    Или воспоминания еще не закончены?
    С Новым 2015!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.