Вероятно, для каждого из исследователей истории Брестской обороны в 1941 году существует некая очень «своя», интересующая его тема. Для меня такая тема предстала в виде желания уточнить судьбу моего родственника, полкового комиссара Ефима Моисеевича Фомина.

Пока в памяти храним…

Георгий Фомин

Часть вторая. Часть первая здесь

Дискуссия, возникшая вокруг опубликованного в сентябрьском выпуске «Заметок» очерка «Пока в памяти храним…», нуждается в некоторых дополнениях от автора.

Основной мыслью представленного материала был призыв к читающей аудитории — сохранять память о дорогих людях, о своих кровных родственниках.

Внимание читателей привлекли также сведения о военных событиях июня 1941 года в Брестской крепости и о судьбах её защитников.

Диапазон поступивших откликов достаточно широк: на одном фланге разместились корреспонденты, для которых известия о каких-то боевых действиях в Брестской крепости явились (к моему большому удивлению!) открытием неведомых для них фактов.

А в противоположном конце этого ряда оказались (к моему большому удовлетворению!) осведомлённые знатоки затронутой эпопеи, с глубоким пониманием относящиеся к приведённой информации.

Вероятно, для каждого из исследователей истории Брестской обороны в 1941 году существует некая очень «своя», интересующая его тема.

Для меня такая тема предстала в виде желания уточнить судьбу моего родственника, полкового комиссара Ефима Моисеевича Фомина.

Всевозможные текстовые и видео стереотипы о той войне, заполняющие страницы и экраны, к сожалению, часто искажают реальность, пряча её среди навязываемых читателям и зрителям штампов.

Разумеется, намеченный объективный поиск потребовал ознакомления с различными документальными ресурсами.

Длительное время — более полувека — главным источником для всевозможных рассуждений и доказательств служила книга писателя С.С.Смирнова «Брестская крепость».

Основываясь на воспоминаниях очевидцев, Смирнов (в большей степени писатель, чем историк) заставил весь читающий мир поверить в то, что один из руководителей обороны, комиссар Фомин, попал во вражеский плен 30-го июня и был сразу же расстрелян у крепостной стены возле Холмских ворот.

Эти данные были приняты за истину и популяризируются по сей день, переходя из одного исторического обзора в другой, используются при наименовании улиц и школ, при установке памятных знаков.

Если же подвергнуть критическому рассмотрению и книгу, и использованные для её написания «мемуары» участников июньских боёв в крепости, то открываются возможности для иных, порой неожиданных, выводов.

К великому сожалению, материал, достойный доверия, исчезающе мал.

В распоряжении советских историографов оборонной эпопеи имелся буквально один-единственный документ, обнаруженный в 1951 году в развалинах крепостных строений.

Это полуистлевший листок из блокнота с карандашным текстом, над которым прочитывается дата — 24 июня 41 года — и заголовок: Приказ №1.

Нужно допустить, что согласно этому Приказу в крепости образовался штаб для руководства обороной во главе со строевым офицером капитаном И.Н.Зубачёвым и его заместителем полковым комиссаром Е.М.Фоминым.

Интересная деталь — в некоторых фотокопиях Приказа, публиковавшихся в прессе,

прочитывалось “Е.Н. Фомин”, то есть другой инициал для отчества, что вызвало бурные споры — якобы речь идёт о другом человеке.

Но в сохранившихся довоенных списках личного состава Брестского гарнизона не числилось двух полковых комиссаров Фоминых, поэтому однозначно был признан Ефим Моисеевич.

(Вполне вероятно, что замеченное расхождение явилось следствием неаккуратной ретуши распространённой фотографии.)

Составленный список руководителей штаба обороны косвенно подтверждает, что 24 июня комиссар Фомин был жив и активно действовал в рядах обороняющихся.

Кроме Приказа №1 приходится пользоваться воспоминаниями участников обороны БК, записанными через много лет (не менее, чем через 15) после событий при активном содействии первых исследователей открывшихся обстоятельств писателей С.С.Смирнова и К.М.Симонова. Конкретно — по их настоянию, по их подсказке и нередко — с их же редактированием.

Именно благодаря титаническим усилиям Смирнова многие из бывших защитников крепости были досрочно освобождены из послевоенного заключения в советских лагерях, получили реабилитацию и смогли устроиться на работу.

Ещё одним заметным участником проводившихся разысканий был сын комиссара Юрий Ефимович Фомин, написавший впоследствии неоднократно переиздававшуюся книгу воспоминаний о своём отце.

При этом не следует забывать, что Юрию было 11 лет в 1941 году, а в крепости он впервые появился только в 1951 году, уже после обнаружения Приказа. Поэтому его роль свелась к беседам с выжившими красноармейцами и пересказу их историй о военных годах и о лагерных мытарствах.

Некоторые мемуаристы, стремясь оправдать своё поруганное прошлое, отправляли воспоминания не только Смирнову, но и в копии адресовали Юрию Фомину — вдруг тоже при случае замолвит словечко!

Велика заслуга сотрудников Музея Обороны БК в сохранении присланных воспоминаний. Они доброжелательно откликнулись на мои вопросы, обращённые к Музею, и предоставили мне имевшуюся информацию о комиссаре Фомине.

Из всего доступного для изучения объёма документов давайте сначала вместе прочитаем выдержки из книги Смирнова (подчёркивание слов в цитатах сделано мною. ГФ):

«Долгое время участь Фомина оставалась неизвестной. О нем ходили самые разноречивые слухи. Одни говорили, что комиссар убит во время боев в крепости, другие слышали, что он попал в плен. Так или иначе, никто не видел своими глазами ни его гибели, ни его пленения, и все эти версии приходилось брать под вопрос.»

Можно не задумываясь пробежать этот абзац, веря писателю на слово.

А если остановиться и задуматься: от кого же исходили и между кем ходили эти «слухи»?

Значит, Смирнов с кем-то беседовал — с участниками боёв, с бывшими узниками лагерей. Почему бы не назвать имён?

И сколько же длилось для него это «долгое время»?

Для сравнения, когда я приступил к собственным розыскам (уже попав сюда, в «прекрасное далёко»), то ко мне «упали, как с куста» сразу два давних письма от бывших бойцов БК, знавших Фомина по службе в крепости перед войной и сообщавших о его действиях там же в первые дни войны.

(Да, действительно, в помощь мне уже существуют услуги Интернета, но ведь Смирнову письма приходили лично в руки.)

Одно письмо написал в местах его тогдашнего заключения Александр Митрофанович Филь, бывший писарь штаба полка, в котором Е.М.Фомин служил в Бресте в должности заместителя командира.

Филь достаточно подробно описывал личность Е.Фомина, его добросовестное отношение к службе, его доверительные контакты с солдатами. В конце письма сообщалось, что комиссар был пленён и расстрелян врагом, причём прилагался схематичный чертёж места расстрела вне крепостных стен. Филь признавал, что сам он не видел, но в пересыльном лагере ему о расстреле рассказывал однополчанин.

(Письмо можно прочесть здесь)

Что особенно меня заинтересовало — письмо Филя было обращено лично к Юрию Ефимовичу Фомину (в то время двадцатидвухлетнему), а заверенная копия от 19 июля 1952 года хранилась в издательстве газеты «Во славу Родины».

(Причины такого адресования я впоследствии для себя установил, но это выходит за рамки нашего поиска.)

Разумеется, и Юрий, и газета не могли не известить С. Смирнова сразу же.

Но Смирнов письму, видимо, не поверил, так как и после его получения «участь Фомина оставалась неизвестной».

Второе письмо, от Анатолия Бессонова, попалось мне в старом журнале, о чём я уже рассказал в предыдущем очерке в №9 журнала «Заметки».

(Желающим ознакомиться с письмом Бессонова рекомендую читать непосредственно текст, напечатанный в журнале «Наше Наследие», так как Интернет предоставляет жестоко отредактированную версию).

Бессонов сообщал и, скорее всего, ошибался в датах, что и он сам, и Фомин могли оказаться в плену в середине июля 1941 года.

Свои воспоминания Бессонов направил К.М.Симонову не позднее сентября 1955 года.

Копию письма Симонов передал Смирнову, а тот не только прочитал воспоминания, но даже включил описанные факты в свою книгу (глава «Друзья-краснодарцы»), однако почему-то исказил их, перенеся события, связанные с комиссаром Фоминым, на других людей, в том числе на самого Бессонова.

Таким образом, Смирнов за пять лет поисков минимум два раза получал сведения о судьбе комиссара Фомина, но не посчитал возможным (не получил разрешения?) обнародовать эти знания сразу.

«Долгое время» для выяснения «участи Фомина» продлилось до лета 1956 года. Несомненно, к тому моменту на стол к Смирнову уже попало немалое количество воспоминаний с описаниями активных организующих и вдохновляющих действий комиссара в первые дни сражений, и мнение о Фомине было им составлено.

Поэтому, выступая перед бывшими защитниками БК, собранными вместе в дни пятнадцатилетия обороны, Смирнов сделал своё заключение.

По его мнению, член ВКП(б), полковой комиссар и заместитель командира штаба обороны «не может не быть» героическим человеком. Смирнов пообещал, что Ефим Моисеевич Фомин за свой героизм и отвагу будет представлен к званию Героя Советского Союза.

Подтверждением такому заявлению служат слова присутствовавшего на встрече ветеранов сына комиссара Юрия Ефимовича Фомина, которые можно отыскать вот здесь.

Смелое заявление С.С.Смирнова — большая его заслуга, но оно же оказалось его ошибкой, на что ему, без сомнения, было незамедлительно указано.

Читаем далее в его книге:

«Судьба Фомина выяснилась только после того, как мне удалось найти в Бельском районе Калининской области бывшего сержанта 84-го стрелкового полка, а ныне директора средней школы, Александра Сергеевича Ребзуева.»

То есть, в отдалённом районе вдруг нашёлся человек, который сам о себе не извещал, а его «удалось найти».

И вот он-то и сообщил:

«Сержант Ребзуев 29 и 30 июня оказался вместе с полковым комиссаром в одном из помещений казармы, когда гитлеровские диверсанты подорвали взрывчаткой эту часть здания. … Тех, кто еще остался жив, автоматчики вытащили полуживыми из-под развалин и взяли в плен. Среди них были комиссар Фомин и сержант Ребзуев.»

Что ж, вполне правдоподобно.

Но тут среди контуженных взрывом и выживших после обрушения стен советских солдат, как чёртик из табакерки, появился предатель, который указал на Фомина и объявил врагу его имя и звание.

На что же он рассчитывал — на награду? На кусок хлеба? На отправку домой?

Как мне кажется — этот факт «предательства» выглядит неправдоподобно!

Так же, как совершенно неестественен (опять же, с моей точки зрения) эпизод самопризнания Фомина в последнем художественном кинофильме «Брестская крепость».

«Несколько автоматчиков по приказу офицера окружили комиссара кольцом и повели его через Холмские ворота на берег Мухавца. Минуту спустя оттуда донеслись очереди автоматов.»

Спрашивается — ну и что?

(Как ответил Саид в другом известном фильме: «Стреляли!»)

Может быть и не в Фомина — Ребзуев ведь не мог видеть за стенами.

Для полноты ситуации позарез требовались свидетели расстрела!

А вот и они:

«В это время недалеко от ворот на берегу Мухавца находилась еще одна группа пленных — советских бойцов. Среди них были и бойцы 84-го полка, сразу узнавшие своего комиссара. Они видели, как автоматчики поставили Фомина у крепостной стены, как комиссар вскинул руку, что-то крикнул, но голос его тотчас же был заглушен выстрелами.»

В какое время? Что за группа?

Ведь даже Ребзуева с трудом «удалось найти» после долгих поисков.

Кто же поведал Смирнову об этом расстреле?

Видимо, он с кем-то ещё беседовал, так назови имя свидетеля!

Молчит Смирнов, не даёт ответа.

На основании перечисленых выше отрывков, я далее предлагаю для обсуждения один из своих выводов (уже вкратце упоминавшийся в предыдущем очерке):

После заявления С.С.Смирнова летом 1956 года о представлении еврея Ефима Моисеевича Фомина к званию Героя Советского Союза «зарвавшемуся» писателю было кем-то строго указано. Да так строго, что он в том же году успел в труднодоступной для журналистов местности отыскать живого участника обороны А.С.Ребзуева и сообщить (внушить) ему необходимые кому-то «воспоминания» о пленении и расстреле полкового комиссара.

А попавшему в плен (неважно при каких условиях!) и расстрелянному там советскому офицеру и коммунисту, без всяких сомнений, звезду Героя давать никак не следует.

Достаточно и ордена Ленина, каковым он и был награждён (посмертно) — 3 января 1957 года. Всё прокрутилось быстренько!

С подачи Смирнова Ребзуев стал повсюду публиковать свои «воспоминания» об этом эпизоде — в книге участника обороны Героя Советского Союза майора Петра Гаврилова, в книге С.С.Смирнова, надиктовал своему внуку (есть ссылка на Интернете) — и везде различно, как плохо выученный урок.

А уже вслед за Ребзуевым, на основании его рассказа, потоком посыпались другие «воспоминания» о расстреле Фомина.

Нижеследующие фрагменты получены мною из Музея БК:

(Из воспоминаний П.П.Кошкарова:

«…Нас, то есть капитана Зубачёва, полкового комиссара Фомина, меня и несколько красноармейцев засыпало руинами… В бессознательном состоянии вместе с Зубачёвым, Фоминым меня взяли в плен… Меня и красноармейцев фашисты вели отдельно от комиссара Фомина … через Холмские ворота… Фомина вывели из ворот, поставили к стене казармы 84 стрелкового полка и на наших глазах расстреляли в 15-20 метрах от ворот. Фомин, пересиливая боль, что-то хотел нам сказать, но не успел, его перерезала автоматная очередь…».

Носов М.А.:

«… Когда нас, раненых и контуженых, пленили, один предатель указал немцу-офицеру на комиссара, и этот немец расстрелял его у ворот».

«Матвиенко Е.А. рассказал в письме, что 30 июня 1941 г. их вытащили из-под обломков и построили, хотя они еле держались на ногах. Начали выяснять, кто коммунист, командир, комиссар… Предателя, который выдал Ефима Моисеевича, он с двумя товарищами ночью лишили жизни…»

Из книги Ю.Е.Фомина “Человек из легенды“:

«Во время одного из штурмов гитлеровцы захватили небольшую группу измученных, полуживых солдат, среди которых был отец. Они опознали его и расстреляли у крепостной стены. Как вспоминал участник обороны Абдуллаев Д.А., комиссар успел крикнуть бойцам: “Не падайте духом. Победа будет за нами».

Во всех «свидетельствах очевидцев» о расстреле при общей их схожести есть заметные различия — то автоматные очереди, то винтовочные выстрелы, то лично немецкий офицер из парабеллума (вариант — из вальтера), то у Холмских ворот, то вне Крепости, то выдал бывший польский капрал, то западник (призванный из Западной Белоруссии), и пр., и пр., и пр.

Одни видели, как комиссар перед расстрелом вскинул руку — хотел что-то крикнуть, но не успел; другие даже услышали слова, но не разобрали. В самых поздних воспоминаниях уже присутствует и выкрикнутый политический призыв.

Кроме того, характерен ещё один распространённый штамп послевоенной советской пропаганды — поголовно всю вражескую пехоту называют «автоматчики», в то время, как автоматы на вооружении вермахта были в ограниченном количестве и уж совсем не применялись в атаке.

(Загляните сюда).

То есть — не могли «автоматчики» откопать, отвести, расстрелять. Это явные повторы с чужих слов, а не свидетельства очевидцев.

Но и у Смирнова, и у Ребзуева, и у неведомого кого-то допущен самый впечатляющий промах, который в 1950-е годы никто не мог распознать (к счастью, они не дожили до его раскрытия!), — это их уверенность в дате пленения и расстрела. Называя 30 июня, все входили в страшное противоречие с доступной ныне для изучения «Картотекой военнопленных», в которой сержант Ребзуев Александр Сергеевич числился во вражеском плену ещё с 23 июня!

Постоянно упоминаемый вместе с Фоминым капитан И.Н.Зубачёв по той же картотеке оказался в плену 26 июня.

Не доверяете вражескому учёту? Обсудим!

На основании даже такого неполного рассмотрения документов я делаю свой второй вывод — широко известная с давних пор версия о расстреле полкового комиссара Е.М.Фомина 30 июня возле Холмских ворот Брестской крепости весьма сомнительна, потому что придумана.

Я очень надеюсь на правильное понимание читателями: у меня нет ни малейшего желания осудить кого-либо из упоминаемых людей.

Наш земной поклон всем за их моральные страдания и наша вечная признательность!

Поиск правдивых фактов продолжается.