Ладно, когда кого-то нет уже несколько тысячелетий, как Аристотеля. Можно не переставать удивляться тому, насколько он современен, когда его читаешь (хотя все умные люди становятся навсегда современными), все равно в мою жизнь он с самого начала вошел не как живой когда-то человек, а как умная книга под названием «Аристотель».

Физики

Наум Брод

Вначале обстоятельства, при которых пришла эта простая мысль.

Довольно просторная комната, скромная обстановка — если смотреть от входа слева направо: тахта, трельяж между двумя окнами и сервант вдоль всей правой стены; посредине — круглый обеденный стол. Комната проходная, но меня это уже не стесняет — я здесь уже несколько дней, обжился, меня уже не раздражает, что кто-то время от времени проходит через нее, и, надо думать, другие привыкли к тому, что в любое время здесь можно застать меня.

Дом частный, комнату я снимаю; одновременно вместе со мной живут еще несколько постояльцев, но мы почти не касаемся друг друга. Хозяйке дома лет под семьдесят, но она еще шустрая и не дура. Утверждает, что неграмотная, но иногда в меня закрадывается подозрение, что неграмотной она прикидывается. Правда, я не могу найти этому удовлетворительное объяснение — только то, что она хочет усыпить мою бдительность и в мое отсутствие читать, что я там пишу целыми днями в ее доме, — но это и для меня слабое объяснение, поэтому в основном я все же верю, что она неграмотная.

Я сижу за столом, как обычно, лицом ко входу и спиной к трельяжу. Таким образом я вижу, кто вошел (для этого я бы все равно оборачивался) и не поглядываю на себя в зеркало (для этого я, наоборот, не стану оборачиваться). В серванте я тоже отражаюсь, но чтобы хорошо рассмотреть себя в серванте, надо опять же делать это специально, но тогда удовольствие от любования собой портит мысль о склонности к самолюбованию.

На двух полках серванта, отведенных под книги, в самом деле стоят книги. Я бы не удивлялся этому, если бы хозяйка сама не обратила на это мое внимание, как только мы вошли в комнату: вот, мол, книги моего сына, а он преподает физику (где-то в другом городе). В основном там научно-популярные книжки, но есть и специальные. Хозяйка уже успела поместить меня на определенный интеллектуальный уровень, но своим замечанием насчет книг как бы между прочим подтягивала вверх и уровень дома, в котором я оказался:

Так что, когда я сижу за столом и работаю, полки с книгами все время попадают мне на глаза. Но это мне не только не мешает, но даже скрашивает пребывание здесь. С самого начала я жалел, что мне придется зря потратить в этом городке несколько недель, поэтому, когда увидел книги, повеселел: там оказалось кое-что из того, что я давно собирался прочесть, но все откладывал из-за лени. Пока я их только пару раз пролистал, зато, когда мне совсем не работается, я отвлекаю себя от мыслей о своей тупости тем, что планирую, в какой последовательности буду их штудировать; это приводит меня в такое радостное возбуждение, как будто уже одно планирование откроет мне все тайны природы.

Как правило, книжки научно-популярной серии оформляются довольно живо, бывает приятно взять какую-нибудь в руки, полистать, предвкушая новое знание. Но у той, которую я листаю в данный момент, вид совсем неказистый. Она не из этой серии, а стояла среди них. Всякий раз, когда взгляд просто так панорамировал по красочным корешкам, он все время спотыкался на этой книжке. Когда я перебирал книги, я посмотрел, что это такое, — «Физики. Биографический справочник», какого-то периферийного издательства. Тогда она совсем не заинтересовала меня. А вот теперь я ее листаю.

Простота, с какой оформлена книга, слегка обескураживает, и, надо сказать, до конца это не проходит. Возможно, издательство поступило так специально: чтобы книга попадала в руки только в силу крайней служебной необходимости. А может, задание издать такой справочник застало периферийное издательство врасплох. Периферийность издания бросается в глаза еще и от несоответствия величия тех, о ком сообщает справочник, с тем, как и на какой бумаге это сообщается. Кроме того, те, о ком сообщается, были настолько далеки от места, где создавался справочник, что это к его периферийности добавляет еще и курьезности. Но, может, все это вместе и благоприятствовало тому, что мне пришла та простая мысль.

Форму подачи сведений о великих физиках составители справочника выбирали, по всей видимости, тоже недолго: по алфавиту; слева в уголочке помещается фотография физика, примерно три на четыре; рядом заглавными буквами набрано, кто это; и под этим — несколько строчек о достижениях в физике. Аристотель… Андреев… Боне… Бор.. Гордон.. Конель… Менделеев… Теллер… Фейман… Эйнштейн… Я, разумеется, знаю только самых известных. Но неизвестные из-за этого не блекнут в моих глазах. Справочник демократично уделяет всем примерно по 10-15 строчек, если кому-то выпадает меньше, это не делает его менее значимым. И фотографии симпатичные: у всех живые умные лица, многие улыбаются, в глазах юмор. Впечатление, что это одна большая компания, такие веселые умные ребята Кажется, что не ты смотришь на их фотографии, а они смотрят на тебя и все про тебя понимают. На лицах ни тени самодовольства, высокомерия, злобы. Это и притягивает к ним и удерживает, как от возможной опасности разоблачения: про себя я такого сказать не могу. Вот даже теперь, когда я листаю справочник, в отражении серванта я засекаю, что мое лицо бессознательно сводит полуулыбка-полуухмылка: вроде как и интересно, но одновременно не очень-то и надо мне все это знать.

Итак, я листаю справочник, уже немного поднадоело вчитываться — и из-за однообразия материала и из-за того, что далеко не все достижения физиков меня впечатляют: я просто не понимаю их — и вдруг простая мысль: почти всех их уже нет в живых. Фотографии веселенькие, а сопровождены двумя датами через тире рождения и смерти. Значит, вот этого веселого умного человека, что-то напридумавшего, наворотившего, непостижимого моему уму, оказывается, уже нет в живых. Перечень его работ — вот эти 10-15 строчек — остался, а самого его нет.

В комнате, где я листаю справочник, прохладно (на улице пекло), мило, тихо, сейчас я в доме один, кругом рукодельные салфеточки, занавесочки, на столе, за которым я работаю, скатерть — хозяйка сказала, что ее можно не убирать, на ней ворох моих бумаг, но я до сих пор не понял насчет скатерти: мне предложили свободу выбора или, наоборот, ограничили свободу. Во всяком случае наличие скатерти вносит в мое общение с бумагами некую бережливость, и это меня раздражает. Но в данный момент, когда у меня в руках книга «Физики. Биографический справочник», я замечаю, что меня заполняет согласие во-первых, сама книжка под стать непритязательной обстановке, в которой я оказался по дурацкому стечению обстоятельств, во-вторых, физикам скатерть уже не может мешать.

Иногда читаю у кого-нибудь в воспоминаниях: «…мы были молоды, веселились, танцевали, бегали за водкой» (это я действительно у кого-то вычитал), а при этом знаю, что никого из них уже нет в живых, и передо мной возникает такая картина:

… пляж. Это еще не сезон — май, но уже тепло, особенно днем. Они на даче, собрались у кого-то из них по какому-то поводу (день рождения). Им всем по сорок-пятьдесят лет, немало, но и далеко до старости. Выпили, потанцевали; кто-то предложил прогуляться по пляжу — ну конечно, господи, какая гениальная мысль! Какое счастье их всех ждет. (В этом месте вспоминается, что они все мертвы). Долго не мешкая, они вылетают из дома. Легкость, с какой они вылетают, требует усилий, но сейчас никто этого не замечает. На пляже их разом оглушают тишина и простор. Как здесь хорошо! Бесконечная полоса белого песка впереди, слева величаво лежит море («величаво» — обязательно сойдет с чьего-нибудь языка: должен же быть в такой компании носитель сентиментальных банальностей, или банальных сентиментальностей — все одно). Над ними огромное небо, оно невысоко из-за сумерек (дело к вечеру) и от этого кажется еще более впечатляющим — и бесконечностью и вечностью — обязательно кто-нибудь и об этом скажет вслух, а кто-то легко и весело дополнит о «скоротечности нашей жизни». Но пока все это принадлежит им, потому что май и пляж, в сущности, еще пуст — до другой такой же компании где-нибудь на том конце пляжа, невидимом отсюда, которой тоже принадлежит все, так далеко, что можно безмятежно купаться в этом счастливом заблуждении.

Но теперь уже давно пляж пустой. С июня его будут мять чьи-то голые ступни, бесчисленные тела. Но стоит им сойти к вечеру с пляжа, оставить его в одиночестве дожидаться утра, как на нем начнут проступать тихие следы тех ушедших веселых людей…

Ладно, когда кого-то нет уже несколько тысячелетий, как Аристотеля. Можно не переставать удивляться тому, насколько он современен, когда его читаешь (хотя все умные люди становятся навсегда современными), все равно в мою жизнь он с самого начала вошел не как живой когда-то человек, а как умная книга под названием «Аристотель». Но многие физики из справочника были еще живы, когда уже был я. Из далеких времен в справочник попали все же великие из великих, а вот с современными физиками время еще не произвело такого отбора, их, конечно, значительно больше, попадаются даже не академики. Если бы я о них знал только то, что был, мол, такой-то физик… ну умер и умер, но, ничего не зная о нем, я бы думал о нем как о живом или долго жившем — в моем неведении о нем, в тайне был бы залог его бесконечности. А так получилось, что перечень его достижений мгновенно сжимал всю его жизнь к этим 10-15 строчкам; даты рождения и смерти рядом с именем сводили его жизнь к совсем ничему — к размерам тире между датами.

Я стал отыскивать среди физиков еще живущих (только с датой рождения). Оказывается, их не так уж мало, хотя и немного. Я говорю им: «Ребятки…» — и каждый раз улыбаюсь, как дурачок. Я радуюсь за каждого из них и за себя.

Я успокаиваюсь, с такой же глуповатой улыбкой закрываю книгу и замечаю на обложке, что она издана десять лет назад.