Бог вживляет в нас Местечко, когда мы начинаем свой недолгий поход по этой земле. Это Божий чип, охраняющий нас от заражений, болезней, стрессов. Местечко позволяет нам смеяться, когда больно, и даже умереть, с лёгкой торжествующей улыбкой.

Новые рассказы

Михаил Моргулис

Прощание дяди Хаима

— Дядя Хаим, заберите свою шапку, она же мешает всем под ногами…

Дядя Хаим не оробел, угрюмо и подслеповато взглянул на кричащего молодого племянника, вспомнил, что ему, Хаиму, уже 91 год, и проворчал:

— Что сам не можешь поднять, что отпадёт от тебя, я ж не видел, что оно соскочило…

Племянник поднял дядино замасленное кепи, и брезгливо подал ему.

Хаим взял кепку, зачем-то понюхал ей изнутри, и с хрустом надел на голову. Как-то в этот же момент понял, что сегодня умрёт, но от этого ни страшно, ни торжественно не стало. И он примирительно сообщил племяннику:

— Наверное, я сегодня умру, и вы сможете до субботы меня похоронить…

— Хорошенькое дело, — растревожился племянник, — а мы как раз думали съездить в Житомир. А вы не можете подождать до послезавтра?

— Не могу, — вздохнул дядя Хаим. Когда оно приходит, то уже не уходит…

— А может ребе попросить? Пусть замолвит слово, шоб не срывать поездки…

— Ах, кто такого ребе слушает, тем более, там, — и дядя Хаим поднял узловатый чёрный палец к небу.

Племянник задумался.

— А что если вы поедете с нами, то может вы не умрёте?

— А если умру в дороге, представь какая морока будет у всех?

— Да, — согласился племянник, — ещё какая морока! А может вас на это время передать нашему эвербутлу?

-Марику! — саркастически загримасничал дядя Хаим, — так он же умереть не даст спокойно. Он же такое наделает, что я уйду на тот свет с расстройством нервов. Ну да, Марика, мне не хватало, чтоб закончить жизнь с этим идиотом!

— Ну тогда, что? Что же теперь всем делать…

— Придётся вам потерпеть до субботы. Сегодня какой день, среда… Сколько там времени, половина третьего… Если я через час умру, завтра все могут собраться, поплачут там, гроб привезут из Житомира через два часа после заказа, у них это сейчас бизнес, ну и всё. В пятницу утром похороните, ну там немного криков, а потом ещё успеете до шабеса погулять, выпить, перекусить… ну, и хорошо, начнёте шабес нормально и без мене…

Племянник смирился, и теперь улыбался, как хороший ребёнок:

— Какой вы дядя Хаим умный у нас, как всё красиво решили, сразу видно, в войну были разведчик… Ну а на похороны и гроб вы отложили себе пару копеек, потому что мы в таком цейтноте…?

— А когда вы были не в цейтноте… Всю жизнь просишь… Отложил, дам, что останется, возьми себе, всё равно ведь возьмёшь… Ах, хорошо тебе, молодой ещё… Но не представляешь, как всё быстро отлетит, и станешь ты таким, как я, но деньги, деньги приготовь себе на похороны, ведь никто тебя не пожалеет, как и ты меня…

Дядя Хаим полез за подкладку, разорвал её и дал пачку денег племяннику. Тот сделал скорбный вид, но жадно блеснул глазами. Дядя Хаим отвернулся и пробормотал:

— У савана нет кармана…

Потом он вошёл в дом, лёг на свою железную кровать с набалдашниками, вжался шеей в подушку, и вдруг затосковал, затосковал, затосковал, страшно, жадно, больно затосковал. О чём, сам не понимал. Комар зажужжал над ним и услышал дядя Хаим голос:

— О жизни ты тоскуешь, к которой не дошёл, и к которой почти никто не дошёл.

Отпустило после этого дядю Хаима. И он стал тихо и ласково засыпать. И жужжание ласкового комара становилось всё тише и тише, и тише-е-е… ша!

Странный Брудермахер
Странный рассказ из прошлой жизни, подслушанный Моргулисом

В комнату вошёл небольшой человек, неожиданно громко представился:

— Оскар Брудермахер.

Вынул большой клетчатый носовой платок. Чихнул и высморкался. Хотел сделать это тихо, а получилось также неожиданно громко. Все повернули головы в его сторону. Брудермахер покраснел и неловко улыбнулся. Все снова уткнулись в бумаги, несколько человек поулыбались от такого неожиданного происшествия. Брудермахер покашлял два раза, привлекая к себе внимание, но никто на его покашливание не реагировал. Тогда он запинаясь и обращаясь сразу ко всем спросил:

— А позвольте, где кабинет вашего шефа?

Девушка с розовыми щёчками подняла глаза и повела ими вправо. Брудермахер повернулся в указанную ей сторону и разглядел дверь. Он почти дошёл до неё, но со стола стоящего у самой двери его окликнула молодая дама с угольными глазами:

— Вам что, назначали?!

Брудермахер ещё больше смутился, снова зачем–то вынул платок и стряхнул им с пиджака якобы пылинки.

— Понимаете, меня прислали, так сказать, передать, ну, как в «Острове сокровищ», чёрную метку. Так что вот оно как…

Секретарь ещё раз взглянула угольно, коротко бросила:

— Как вас представить?

Брудермахер вновь смутился, внутренне засуетился:

— Ну, скажите, попроще, убийца… Но это неправда, хотя можно и так сказать…

Глаза секретарши превратились в два уголька. Они пискнула как-то не подходяще к её строгой внешности, и протиснулась в кабинет. Скоро оттуда вышел начальник, с широкими ватными плечами. Брудермахер замахал руками от стеснения, неловко прижимая пальцы к груди, но начальник как-то сразу сник и повёл Брудермахера в кабинет.

Брудермахер сел на краешек предложенного ему кресла, скрестил ноги, и вдруг сказал:

— Люди уже совсем не свойские… собаку могут ударить, в голубей камешки бросают, дети кошек поджигают… Как-то рушится цивилизация, катимся в прорву вечности…

Шеф смотрел на него расширенными и ставшими бесцветными глазами. А Брудермахер продолжал:

— Я и песню одну знаю, мол, по питерской красавица идёт, а дорогу переходит чёрный кот, ну и так далее, что мол, чёрному коту и не везёт… Я тоже в детстве шалил, паясничал, прыгал, маменьку расстраивал, иногда она меня ремнём, извините, прикладывала ниже пояса.

На лице шефа появились капельки пота. Он начал тихонько отодвигать нижний ящик стола. Брудермахер вздрогнул и выдохнул:

— Не трудитесь, его ночью разрядили… В общем, не получится у нас с вами сыграть в шашки, как жаль, я так наловчился… Особенно в поддавки… Собственно я, от Владимира Владимировича, попросил он меня убить вас, а я в общем человек сговорчивый, смиренный, вот к вам и пришёл. Я так понимаю, что вы о нём что-то узнали, а он против новостей. Так что я должен вас негромко угробить, прошу прощения за лексикон и спешку.

Брудермахер неловко, со второй попытки, вытащил из внутреннего кармана пистолет с глушителем и направил на шефа.

— Как можно! Так мы же с ним вместе учились в школе, я ж его называл Вовка Петрушка…

— Во-во, вот он и вспомнил, ну извините меня, что ж ему Петрушкой вечно ходить. Я вот недавно одного убил, который в детстве на речке его за ногу потянул на дно, шутил значит, а он, видите какой памятливый, вспомнил и говорит:

— Ну так как получается, мне что ли всю жизнь ко дну идти…

Хлопнул выстрел и шеф медленно сполз с кресла на ковёр.

Брудермахер мгновенно прослезился и приподняв в недоумении брови вышел из кабинета, осторожно и плотно прикрыв двери. Сказал всем поднявшим головы :

— Изволили не беспокоить час, они сон хотят досмотреть, сон такой, из детства значит, вроде они скачут по огороду, просил никого не заходить, а то сразу уволит.

Снова вытянул платок, хотел сморкнуться, но передумал, вежливо подышал в него и поскрёб нос через материю.

— Ну вот, откланиваюсь, я каждый день вот так хожу, нет времени платок постирать.

Плаксиво добавил:

— А между прочим, подарок из самого Парижа… Перед этим самым я попросил, и он перед этим самым, и подарил… Есть у меня дружок, Медведек кличка, может я с ним в шашки сыграю, но не на щелбаны, а на стирку. Если проиграет любезный, то и простирнёт платок, а если не проиграет, то я и сам его простирну.

Брудермахер дошёл до двери, и уж там, вдруг скакнул два раза на одной ножке. И услышал, как девушка с розовыми щёчками спросила:

— Кто вы?

Брудермахер вздохнул со свистом, как будто очнулся, и прошептал:

— Я никто. Совсем никто. Я только помню строчку из песни: «А с наступлением дня, Матильда покинет меня…».

Вышел, затворил аккуратно дверь. Потом уже из коридора приоткрыл дверь, всунул голову в пустоту и всем сказал:

— Простите, ухожу, и до свиданья!

Застенчиво кашлянул. И в мире наступила тишина.

Местечко
Удивительному человеку, врачу-философу Володе Когану

Каждый иудей, известный или безымянный, родись он в Париже, Москве или Нью-Йорке, появляется на свет с Местечком в душе.

И в один из первых дней нашей жизни оно проклёвывается птенцом и начинает щебетать.

Можно разрушить местечко как населенный пункт, но с Местечком внутри иудея сделать ничего невозможно. Оно неистребимо. Казалось бы, Местечко должно в нас умереть, когда умираем мы сами, но есть подозрение, что оно остаётся в нас даже после нашей смерти.

Оно бессмертно, потому что после смерти отлетает вместе с душой.

Где бы мы ни были, прикрытые Сократом, Кьеркегором, Бубером или древней китайской поэзией, Местечко неожиданно начинает возрождаться внутри нас и побеждать все самые высокие материи мира.

Местечко устроило внутри нас наковальню и маленьким молоточком бьёт по нашей душе. Когда в жизни спокойно, звуки нежные, томные, счастливые. Но вдруг удары по наковальне начинают выбивать тревожный ритм. Так они стараются мобилизовать наше внимание, волю, силы, способности.

Местечко — это адаптер, не дающий возможности перегореть человеку в новой жизни. Это и предохранитель — ограждающий нас от беды, и запасной клапан для подачи кислорода. Местечко в нас — это наш нерв, наша мышца.

Это подсказчик, дающий нам особые вздохи и слова в любых ситуациях. Это мудрая мать, которая гладит наши непокорные волосы. И это цадик, поучающий нас мягким голосом.

Бог вживляет в нас Местечко, когда мы начинаем свой недолгий поход по этой земле. Это Божий чип, охраняющий нас от заражений, болезней, стрессов.

Местечко позволяет нам смеяться, когда больно, и даже умереть, с лёгкой торжествующей улыбкой.

Что это — Местечко?

Созданная Богом дробь, попавшая в наши сердца. Эти дробинки засели в нас навсегда, они мучают и делают нас мудрыми, прекрасными и счастливыми.

Местечко даёт нам дополнительное зрение, и мы по-особому видим жизнь с её скрытыми тайнами — в глазах, сердцах, душах. Местечко превращает наждачную бумагу наших недоброжелателей в бархат, бурное течение их ненависти — в спокойную гладь лицемерия. И даже иногда — ярость наших врагов — в уважение, по меньшей мере, в вынужденное терпение.

Оно меняет в нас мрак на свет, слёзы на ягоды, камни на хлеб.

Кем бы мы ни становились, слесарями или профессорами, солдатами или финансистами, мясниками или президентами, Местечко неслышно и самостоятельно живет в нас и, ведя нас, делает нас отличными от прочего мира.

Местечко — это раздражитель для других народов и тёплый мёд для еврейской души.

На него, подобно пьяному дворнику, смотрят с ненавистью. И, подобно мудрому брадобрею, смотрят с любовью.

Качают головой от восхищения и говорят:

— Вам очень идёт…. это Местечко!

Местечко — это пятое чувство иудея, после зрения, слуха, осязания, обоняния.

Как еврейство — это судьба, так и Местечко — это судьба.

И эту судьбу не может изменить даже Бог.

Хаим Невеличко

— Ох, и устроила нам зима напоследок цурес — кивая птичьей головой говорил Хаим Свиридович Невеличко, из городка Коростень, что на Украине. Нам понятно, к какому народу он принадлежал, нам пока непонятно, что за человек он был.

— Неужели Бог мне дал увидеть ещё одну весну? — продолжал он, благодарно поглядывая на небеса.

Небеса сверкали синью и видно было, что там у них хорошее настроение.

Друг Ашот, время от времени излагал ему свою философию:

— Всё напрасно, не избежать смерти, не избежать разочарования, не избежать слюней ненависти, разбрызгиваемой бывшими друзьями. К чему все эти разногласия, препирания, разборки, обвинения, скандалы, сплетни, наговоры, борьба за власть и деньги.

И с жаром сам себе ответил:

— А–а, я понимаю! С этим, легче ожидать смерти, а ещё вернее — это отвлекает от смерти.

Лысый умный череп старого Ашота доказательно блестел, карие с армянской поволокой глаза смотрели грустно, грозно и величаво. Он был очень похож на Муссолини, в период его славы.

Хаим Свиридович с трудом опустился с небес. Он понимал, что Ашот говорит всё очень похожее на правду, но не любил слушать эту правду. Он любил смотреть на летающих птиц, на величаво–барашечьи облака, жмуриться от непереносимой сини неба и небо часто казалось ему парусом, которое несёт мир и его вместе с миром куда–то далеко , , в неведанное им может быть прекрасное.

— Вполне может быть… — отвечая сразу Ашоту и себе, задумчиво проговорил Хаим Свиридович.

— Что? — не совсем понял Ашот. Но приняв эти слова за некоторое сомнение в истинности его философии, разгорячился, стал путать падежи и говорить громче.

— Есть такой правило в жизни: попал в дерьмо, так не чирикай. Всё человечество сидит в этом дерьме, но зато как громко чирикают! Как оскорбляют друг друга, как ненавидят друг друга!

— Ах, как ненавидят,— вставил Хаим Свиридович. Этими соглашательскими словами, он сгладил горячность друга, но Ашот всё же закончил:

— А после чириканья истерики о том, что одни народы лучше других и что убийц надо прощать. И они вылезают из дерьма и убивают друг друга.

Хаим Невеличко загрустил. Он вспомнил родственников убитых в Бабьем Яру. Небо сразу же перестало быть таким радужно–радостно синим.

— Ох, убивают… — сказал он печально. И добавил твёрдо и мужественно: — за это и их убивают!

И он стал рассказывать Ашоту о сне, который приходит к нему каждую неделю. А сон такой:

Хаим Невеличко прогуливается по тенистой алее какого-то парка. Мирно чирикают воробьи. Навстречу идёт мужчина в плаще. Издали он напоминает какого-то знакомого, но кого, Невеличко понять не может. А когда они оказываются рядом, Невеличко видит, что это Гитлер. Гитлер раскланивается и говорит:

— Ах, Хаим, Хаим, всё оказалось ненужным. Все мои мечты пошли прахом, а после этого прахом стал я.

— Ах, Адольф, Адольф, — отвечает Хаим Невеличко. — Прахом ты сделал 6 миллионов Хаимов Невеличко.

— Да, — отвечает Адольф — некрасиво получилось. Но ничто так не сплачивает нацию, как уничтожение Хаимов Невеличко.

— А я снова обращу тебя в прах — говорит Хаим Невеличко. И вытаскивает нож и ударяет Гитлера в сердце. И сразу появляется оркестр из Освенцима и начинает играть. И Гитлер падает под музыку свадебного марша еврея Мендельсона.

С земли Гитлер шепчет:

— Хаим, прости…

А Невеличко шепчет:

— Нет, не могу, не смогу… И прах твой развею…

Ашот тоже смотрел в небо. Из его переспелого карего глаза выглядывала слеза.

— Хаим, ваш народ выделен Богом, поэтому многие люди вас ненавидят. Они хотят убить Бога, но убивают вас. Они считают, что Бог несправедлив, и за это убивают вас. Турки убивали нас армян, за то что мы шли не за их аллахом, а за Христом из вашего народа. Но многие народы шли за Христом, а они убивали нас. Может быть потому, что очень много лет назад Армения стала первой в мире христианской страной. Но вот мы сейчас сидим с тобой, и нас два народа, которых убивали, но не убили. И сами убийцы прокляты, и дети их прокляты, и на небесах они были прокляты, и души их мучаются, и будут мучиться.

— Да, — задумчиво произнёс Невеличко, — жаль всех, кто был убит, и всех остальных. Что же нам с тобой делать, Ашот?

— Давай петь, Хаим. Ты свою песню, а я свою.

И они тихо запели, каждый своё. И песни другу не мешали, и тихо улетали к облакам.

Салон красоты

В Салон красоты зашёл молодой человек с блуждающими глазами. Он обратился к мастеру с серьгой в левом ухе, и зализанными направо кудрями.

— Какую вы посоветуете мне причёску, чтобы я хорошо выглядел в гробу?

Парикмахер прислонился к креслу, мельком глянул в зеркало, узнал себя, и задумался. В подростковом возрасте он посещал Школу популярной психологии, и посему сделал вид, что вопрос обычный.

— Я думаю, лоб должен быть открытым, чтобы подчеркнуть вашу интеллигентность, а бородку требуется слегка вспушить, подчеркнуть некоторый аристократизм лица…

— Может быть, мне перекрасить волосы в светлые, стать блондином?

— Это зависит от цвета гроба и подкладки в нём. Если, как обычно, гроб коричневый, а подкладка красная, я бы оставил ваш чёрный цвет волос. Красное и чёрное очень гармонирует. И обязуйте родственников не жалеть денег, и пригласить на похороны профессионального фотографа. Понятно, через месяц на эти фото никто смотреть не будет, но в первое время воспоминаний и слёз, они пригодятся.

Клиент выставил вперёд правую ногу и обхватил себя руками.

— Может быть, немного подождать со смертью? Может быть, перед этим съездить куда-нибудь?

— Вполне логично. Если вы желаете провести время в Америке, то советую съездить на Арлингтонское кладбище. А если желаете получить удовольствие в Европе, то загляните в Париже на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Замечательное место, тишина, собак не пускают, у многих могил скамеечки… Если же вас манит экзотика, то рекомендую Ваганьковское кладбище в Москве… Очень пощекочет вашу нетленную душу…

Клиент сел на пол, и зарделся.

— Вы даже не представляете, какой оптимизм исходит от вас! Иногда вместе с ним, от вас исходят запахи прошлого: репчатый лук, коньяк Мартель, рыбная закуска, между прочим, она была не совсем свежей, и мандарины, это красиво исходит, приятно, как под Новый год… Ваш оптимизм внушил мне желание, влюбиться, и продолжить жизнь…

— А если не влюбитесь?

— Тогда снова приду к вам, вымою голову, подстригусь, а дальше понятно, гроб, фотографии, яма, капут!

Другой мастер салона, девушка из испанской семьи, вся кудрявая, подошла со слезами, и произнесла:

— Не допущу вашей смерти! Влюбитесь в меня!

Клиент поднялся с пола и церемонно поклонился.

— Я постараюсь, возможно, это судьба…

Он взял девушку за руку и пошёл с ней к выходу. Девушка вырвалась:

— Сейчас не могу… работа…

— Сейчас, или никогда!

Другие мастера салона, и тот, который вёл первоначальный разговор, подскочили, и почти хором выкрикнули:

— Сейчас! Сейчас, Мария!

Мария всхлипнула, расстегнула пуговичку на халате, подняла правую руку и прокричала:

— Си пассаран!

Потом она взяла клиента под руку, и они медленно пошли к выходу. У самой двери, молодой человек остановился, освободил руку, и вернулся к мастеру:

— Пожалуйста, никому не сообщайте обо мне. Они не верят, что я уже в шестой раз воскресаю, и снова не поверят, и упрячут меня в сумасшедший дом… Я вам, никого не напоминаю? Ну того, у которого с руками были неполадки из-за гвоздей…Умоляю, об этом, ни слова! В воскресные дни они ведут меня в церкви и заставляют проповедовать. А я там ничего не могу произносить, кроме слов: «Распни его, распни», и показываю перстом на себя… После этого они меня бичуют, и прокалывают копьём тело моё ломимое… А потом мешают воскресать… Но я воскресаю! Поэтому, моё имя лучше не произносите… Я больше не хочу воскресать, хочу ещё немного пожить на земле…

Троянский конь

Изя кипятился:

— Так что, вы хотите сказать, что эти троянцы были умные! Хорошенькое дело, здоровенный конь, в котором прячутся солдаты, и пропускают его без проверки.… А где их таможня была, я вас спрашиваю!

Ревека Яковлевна взирала на него когда-то жгучими глазами с помутневшей поволокой и гортанно выговаривала: «Ну, шо вы так заволновались, вам шо, больше всех надо!»

Здесь, на знаменитой бруклинской улице Брайтон-бич собралась Одесса прошлых лет. Одесса с советской ментальностью и еврейской мудростью. Одесса, изрекающая свои вечные шутки, не напрягаясь, с самым серьёзным видом и некоторым раздражением на окружающий мир. Застывшая, умирающая Одесса Брайтона, возрождающаяся сейчас в других людях, в той далёкой Одессе, на берегу Чёрного моря.

Спокойного, даже рассудительного Изю почему-то очень сильно задел рассказ о троянском коне, и за минуту он, как сказала Ревека Яковлевна, «изменился до неузнаваемости».

— Ну, скажите мне, — взволновано обращался он ко всем слушающим, — надо было быть такими ёлдами, чтобы дать обвертеть себя вокруг пальца…

Изя нарочито громко заахал, заохал и подытожил:

— Да, конечно, попробовали бы они подсунуть такого коня на одесскую таможню, было бы им весело! Их бы сразу раскусили и повязали, не отходя от коня!

Закончил Изя фортиссимо:

— Хотя, если бы там был я, попробовали бы они залезть в живот коня, да ещё фанерного!.. Я бы скрутил их в бараний рог и отправил на Север к чукчам!

— А при чём тут вы? — наивно поинтересовалась Ревека Яковлевна. На фоне храпа некоторых слушателей её голос прозвучал почти колокольчиком.

Изя закашлялся, зарделся, поперхнулся, присвистнул и ответил:

— Ну, а шо такое?! Мы, кажется, живём в свободной стране, и если я хочу высказать своё мнение за троянского коня, так я его выскажу! Вы, Ревека Яковлевна, не КГБ и не бульварная пресса…

— Ша! — весомо заявил о себе проснувшийся меховщик Наум Песок, душа общества дома престарелых. И добавил:  — Не портите нервов себе и людям… Большое дело, троянский конь! Скажите лучше, слава Богу, что мы ещё живы…

Ночью Изе приснился огромный троянский конь. В нём Изя секретно вывозил из Одессы сотни бриллиантов и своего друга Костю Глухого, звонаря церкви, что на Малой Арнаутской. Проверяли их советские пограничники в древнегреческой одежде. Старший из них ткнул в Изю сосисочным грязным пальцем: «Не в коня корм! Дай один бриллиант, а то пошлём его на живодёрню!». Изя во сне думал, как же ему дать… Залезешь в коня, обнаружат Костю и сотни других бриллиантов… И он говорит старшему пограничнику в тунике: «А можно, товарищ начальник, я вместо этого станцую…». И толстый пограничник сразу соглашается. И тогда Изя начинает танцевать сиртаки. Темп всё ускоряется, пограничник начинает хлопать, Изя плавно переходит на фрейлехс. Он закладывает пальцы за проймы сюртука и пускается в пляс вовсю. В круг выходит неизвестно откуда взявшаяся Ревека Яковлевна и начинает отчебучивать такое, что пограничник падает на колени и захлёбывается от восторга. Но потом он вдруг начинает стучать себя по лбу и зло произносит: «Вы бы нам ещё на кастаньетах сыграли… А ну, открывайте вашего коня!»

Изя проснулся в холодном поту. Уже наяву, он продолжал повторять: «Возьмите бриллианты, оставьте Костю…»

За окном громко отдыхал Брайтон-бич. Возле русских ресторанов толпились и матюгались. Печально взвизгивали вагоны надземки.

Где-то пьяно и громко пели. Какая-то женщина хохотала на всю улицу. Изя с вздохом подумал: «В Одессе в такое время было тише…». Грустно тикали на кухне ходики, глупо и бесконечно капала из крана вода… тик-паб, таб-бом, щай-щай, прощай…

— Так шо, жизнь прошла мимо, — задумчиво пробормотал Изя. Кто-то невидимый ответил: «Нет, она была с тобой, но не прошла, а промелькнула… Твоя смешная и бестолковая жизнь…»

— Ах! — со стоном воскликнул Изя. Молчание было в ответ.

— Костя! — горько закричал Изя, — почему я тебя не вывез, почему у меня не было троянского коня!!!!

Всё молчало в доме престарелых. Здесь не привыкли отвечать на вопросы ночью. Ночью тут просто куда-то уходят. Да и кто ответит? Борух Спиноза? Или Моисей?

Здесь просто ждут Бога, который пока молчит.

Нос и искусство: странная связь

О носе и иже с ним связанном, после Гоголя никто и не вспоминал! А между тем, даже у самого современного человека, живущего в гарвардском Бостоне или Нью-Йорке, время от времени появляется неодолимое желание поковыряться в носу. Ну, на худой случай, смачно и хрустко его почесать. Но, естественно, высшая фаза желания, нос поковырять. Понятно, что такое непреодолимое природное свойство проявляется у представителей многих национальностей и человеческих анклавов мира. Можно без преувеличения заявить, что под этой внешне непритязательной формой скрывается глубокий внутренний самоанализ, философский подход к обдумыванию о смысле жизни, я бы даже сказал, созерцательная самооборона личности от грубых посягательств на её индивидуальность. Где-то я читал, что в Израиле многие чиновники социальных ведомств встречают посетителей с пальцем томно шевелящимся в носу. Однажды я увидел располневшего человека неизвестной национальности, заснувшего в баре с пальцем в носу. Помню, на одной из фотографией был изображён папуас с копьём в одной руке, а пальцем другой руки, самозабвенно ковыряющимся в расплющенном носу. По наблюдениям покойного Довлатова, моего враждебного приятеля, национальную принадлежность человека, исследующего свой нос, можно отличить только по скорости этого мирного процесса. Например, скорость ковыряния у некоторых скандинавских народов очень медленная, получившая название у учёных «паузовый акт ковыряния». Из-за этого, некоторые из них засыпают с пальцем в полости носа, как один мой знакомый, жизнерадостный грек. Прибалтийские парапсихологи (у них их два) утверждают, что в моменты погружения в сон с пальцем в носу, у прибалтийских народов возникают очень приятные сны, связанные с детством. Кстати, существует гипотеза разработанная в княжестве Лихтенштейн, что бунтующие массы во время революционной эйфории не применяют этот своеобразный метод созерцания. К примеру, на Украине, во время бунтов и оранжевой революции, не были замечены действия, связанные с этой легендарной процедурой. Мне объяснили, что во время метания бутылок с зажигательной смесью, процесс ковыряния абсолютно исключается.

Некоторые любопытные могут задать вопрос: Почему меня интересует «носовая» проблема? Да честно говоря, она меня не так уж сильно интересует. Возвращаясь к началу моих записей напоминаю, что натолкнули меня на данную тему множество встретившихся мне людей с пальцами в носу, ну, и последней каплей стала фотография папуаса с копьём, и пальцем в носу. Также, в Бостоне, я встретил упомянутого ранее толстого грека, задумчиво двигающего пальцем в уже известном вам месте. И мы с ним разговорились. Он отмёл мои утверждение о том, что ковыряние в носу является явлением неэстетичным. Он сказал: «Это как подать публике!». И привёл неожиданный, но вполне аргументированный пример.

— Если к примеру, хороший фотограф профессионально заснимет льющуюся струю мочи, то она будет выглядеть на фото изумительно, буквально прекрасным фонтаном , с огромным количеством сверкающих янтарных переливов. И такое артистическое фото можно смело подписывать словами типа: «Летящая японская богиня цветов в свете утренних лучей».

Грек и я понимали жизнь примерно одинаково и оба пришли к заключению, что с помощью искусства, всё в этой жизни можно сделать красивым и даже прекрасным. Разве режиссёры и драматурги не создавали замечательные пьесы при дворах королей и диктаторов, разве не писались на никчёмные темы чудесные песни? Разве при Гитлере и Сталине не создавалась великая музыка и увлекательные фильмы? Да, прав был Борис Пастернак, сказавший однажды: «Талант — единственная новость, которая всегда нова!». Талантом — вы можете изобразить любой позор человечества , как великое достижение. Талантом вы сделаете морального урода великим человеком. Искусство — это страшная огромная сила. Это дракон съедающий сердце человека. И талантливый, может достичь верха, даже пика искусства. Такому искусству подчиняются массы, благодаря искусству массам внушается цель жизни и мечта. Именно так был внушён народам советский коммунизм и немецкий национализм. Собственно говоря, почему я перешёл на эту тему! А! Чтобы помнить, что искусство в большинстве случаев — это не истина, а талантливая ложь. А мир ужасающе устал от лжи. Поэтому, будем осторожны в оценке искусства, помнить, что на дне его залегает ложь.

Ну хорошо, а причём тут нос и привычка людей ковыряться в нём. Честно говоря, сам не знаю. Я вот неожиданно подумал, а не ушёл ли тот гоголевский Нос от своего хозяина в знак протеста против частого ковыряния в нём.