Борис Гулько: Укрощение негативной энергии

Loading

Борис Гулько

Укрощение негативной энергии

I. Триединство Гидеона

Летним днём приморские улицы Нетании кажутся сонными. Дома пусты. Люди на работе, или, если кто по счастливой, или по не столь счастливой причине, не должен итти на работу, на море. Конечно, солоноватый дух моря присутствует и на подъёмах оп пляжа, и на улицах, параллельных морю. Этот дух, смешиваясь с дневным жаром, отражающимся от домов, создаёт состояние покоя, наполняющего город.

Впрочем, к вечеру жар спадает. На улицах появляются пешеходы. Автобусы развозят проведших день на службе. Вот автобус №17 выруливает с широкой улицы Жаботинского на ведущую вниз к морю улицу Дыскина.

Но вдруг покой обрывается. Солоноватые запахи моря, сонный покой летнего дня остаются в прошлом. Звук взрыва, кажется, повисает в воздухе, не проходит. К нему добавляются человеческие крики, звук сирен полицейских машин, скорой помощи. Кажется, звук самого несчастья. Остов взорванного автобуса перегородил узкую улицу.

Санитары скорой помощи извлекают через выбитые двери и окна раненых и машины уносят тех под звуки воющих сирен в ближайшие больницы. Вслед за санитарами делают свою работу религиозные евреи из хевро кадиши – погребальной команды. Дело их не простое. Иных погибших нужно составлять из частей. Кроме того, должны быть погребены органы и части тел, которые не удастся соотнести с конкретной жертвой.

В этом соотнесении помощь оказывают современные методы полицейских экспертов, работающих тут же. Главная задача экспертов – определить личность живой бомбы, взорвавшей автобус. Части тела симбиоза человек-бомба пригодятся для генетического анализа. Впрочем, вскоре на экранах, в программе арабского телевидения, появится самоубийца с записанным заранее объявлением о ненависти, а следом за ним, возможно, его мать, с восторгом о свершённом её сыном, если это не дочь. И устанавливать личность уже не будет проблемы.

Потом остов автобуса разрежут на части и увезут. Улицу помоют от крови. Что останется? Дух трагедии, горя. Это будет чувствовать каждый, проходя перекрёстком Жаботинского и Дыскина. Ноги сами будут останавливаться, и в душу будет проникать ужас случившегося на этом месте. Не скоро солоноватый морской воздух и жар летних дней смогут вытеснить дух беды, поселившийся здесь. Наверное, через годы. Наверное…

*                  *                *

В больнице Маймонид большого Тель Авива обычная, увы, обычная после большого тер-акта, суета.  Везут каталки с ранеными. Хирурги начинают новую операцию только что завершив предыдущую. Все пустовавшие палаты оказываются занятыми.

Через несколько часов движение замедляется. Прибывает команда психологов. Они пытаются помочь там, где бессильно обезболевающее. Психика человека не рассчитана на то, чтобы перед его глазами взрывали его ближних. Жена Лота недалеко здесь, в этих краях, оглянувшись когда-то на подобное зрелище, окаменела.

Уже разработаны методы психологической помощи выжившим в тер-актах. У психологов этой бригады скопился немалый опыт. Как-то незаметно взрывы самоубийц в людных местах стали привычной частью жизни.

Палата №273 – последняя в коридоре второго этажа, на котором размещается  травмотологическое отделение. За ней –  служебный лифт и запасная лестница. Длинный парень  астенического сложения, с бледным лицом, контрастирующим с жесткими черными курчавыми волосами, вызывающими в воображении образ барашка и опускающимися на не широкий лоб, лежит на медицинской кровати слева от входа. Правая нога его забинтована ниже колена и покоится на подушке.  Напротив входа в палату занавешено неплотной шторой окно. Парень думает тяжкую думу, разглядывая неказистый узор на шторе.

Молодая психологиня Ора Авшалумова выходит из соседней палаты –  № 271. Страдание, сгонявшееся с лица во время работы с покалеченным, возвращается на него. Оно отражается в ярких чёрных глазах и на резко очерченых губах большого, чуть хищного рта. После несчастья, оставленного в палате №271, ей немного неловко своего крепкого здорового тела, полного энергии. Обычно стремительно движущаяся, Ора застывает.

Впрочем, следующий её пациент, вроде, легко раненый. Набрав в легкие воздух и вернув на лицо выражение сочуствия, Ора решительно входит в палату №273.

Оторвав глаза от завитков на шторе, парень взглядом встречает вошедшую девушку. Та улыбается ему.

–     Тебя зовут Гидеон? Я – Ора Авшалумова из бригады психологической помощи пострадавшим в тер-актах.

Отсутствие в иврите обращения «Вы» как-то сокращает процедуру знакомства. Раненый, сосредоточенный на своих мыслях, медлит с ответом, скользя взглядом по вошедшей. Черные прямые волосы, смуглая кожа, под белым халатом угадывается гибкое сильное тело.

–     Да да, я знаю,  – не в попад отвечает он. – Я третий раз в тер-акте.

–     Как так третий раз? –  изумляется Ора.

–     А вот так. Помнишь автобус в Хадере в марте прошлого года? Меня по частям сшивали после того взрыва. Четыре месяца в больнице. Двадцать четвёртый маршрут в декабре – лёгкая контузия. И сегодня – гвоздь в икре. – Гидеон показывает рукой на подушку, на которой покоится его правая нога.

–     Рана не тяжёлая…  –  начинает Ора. Но потом изумляется:  – Да ты триединый! Три раза тебя пытались разобрать, а ты всё един! Но как-же ты каждый раз попадаешь в тер-акт?

–     Понимаешь, похоже, я чувствую. После первого взрыва… Самоубийца – это такой мощный генератор ненависти и отчаяния. Я ощущаю его и на расстоянии. Мне не нужно было сегодня в Нетанию. Но когда рядом со мной остановился автобус, на меня накатил такой сильный импульс негативной энергии! Я всё понял. И я решил, что я должен что-то сделать. Я бросился в автобус.

Гидеон замолчал. Видно было, говорить о дальнейшем было мучительно для него. Но Ора была захвачена рассказом. И чуткость, видимо, была не постоянной её спутницей.

–     Так что случилось дальше? – требовательно спросила она.

–     Я увидел террориста. На нём была печать обречённости. Сделай я шаг к нему, и он взорвётся. Я испугался. – Гидеон покаянно взглянул на девушку. – Я спрятался за последнее сиденье. Оно меня защитило, –  Гидеон показал на свою правую ногу,  –  почти.

–     Если бы у тебя был пистолет… – начала Ора.

–       Не было у меня пистолета, – оборвал её раненый.

Почему-то рассказ пациента развлёк психологиню. Может быть, это была реакция на напряжение последних часов. Кажется, трагедия сегодняшнего дня отступила куда-то. Трагедия эта была почти предупреждена. А может быть, брал своё характер девушки, куда более склонный к веселью чем к страданью.

–     В Израиле у всех есть оружие,  –  наставительно сказала Ора.

–     Кроме меня, –  мрачно возразил Гидеон.

–     А чем ты занимаешься? – начала допрос девушка.

–     Я играю, – ответил Гидеон. – Бридж,–  немного подумав добавил – покер.

–     М-да. Ты что-то кончал?

–     Два курса Техниона.

–     Понятно, карты учёбе не способствуют,  – догадалась Ора. Гидеон промолчал.

–     А в армии ты служил? – продолжала инквизиторствовать психологиня.

–     В армии я не служил.

–     Понятно… – Ора не придвигала стул,стоявший за изголовием кровати. Она стояла и с интересом разглядывала необычного пациента.

–     Что тебе понятно, – обиделся Гидеон. –  У меня астма. Иногда уходит. Иногда возвращается.

–     По теории доктора Кречмера люди с твоим телосложением должны быть склонны к шизофрении. Он называл вас шизоиды. Но не расстраивайся. По его теории все люди склонны к той или иной душевной болезни, – объяснила Ора.

–     Замечательно. Это значит, что дай вам психиатрам волю,  вы всех людей повяжете в смирительные рубашки.

–     Я не психиатр. Я – психолог, – примирительно сказала Ора. – Да и теория Кречмера далеко не общепринятая. Вот и у тебя не шизофрения, а всего лишь астма. – Подумав, она предложила:  –  Послушай парень, я хотела бы поставить на тебе тесты. Когда ты выпишешься, конечно. Снять энцефалограмму. Ассоциативный тест, Роршаха, ТАТ, тест Массачусетского Технологического Института. Твоя психика, должно быть, необычна.

Гидеон был польщён. – И ты будешь всё обо мне знать?

–     Почти, – прервала флирт раненого Ора.

–     А где находится твоя лаборатория? – Адрес Гидеону понравился. – Это недалеко от меня. Я приду, – пообещал он.

–     Я знала, что картёжники ленивы, – поддела Ора. – Ты имел свидания с девушками, жившими дальше трёх кварталов от твоего дома? Ведь их нужно иной раз проводить.

–     После прошлых тер-актов со мной работали более чуткие психологи, – пожаловался Гидеон. –  Они не нападали на меня.

–     Извини, – сказала Ора. Она попробовала, правда, безуспешно, растрепать волосы над не широким лбом Гидеона. Потом она полезла в сумочку и достала оттуда с видимым удовольствием недавно отпечатанную визитную карточку. Вручив её Гидеону, она засомневалась.

–     Знаю я вас картёжников, – сказала она, – в два счёта потеряешь. Диктуй свой телефон. – И аккуратно записала его в маленькую записную книжечку.

 

Ора укладывала в папку, на которой она вывела имя Гидеона, результаты тестов. Она была немного горда тем, что на лентах с энцефалограммой и с кожно-гольванической реакцией запечатлелись кривые того типа, какого должны, а не какая-нибудь ерунда, которая записывается, когда неправильно ставишь эксперимент. Это было приятное чувство владения профессией.

Гидеон сидел у стола и наблюдал за манипуляциями психологини. К столу была прислонена трость, с которой он передвигался после выписки из больницы.

–    Я рассказала начальнику  полиции центрального района Тель Авива, с которым неплохо знакома, о том, что ты предчувствуешь тер-акты. Он готов взять тебя на работу. Ты хотел бы служить в полиции? – аккуратно складывая листы с результатами теста Роршиха, Ора передала деловое предложение.

–     А как он представляет себе мою работу?

–     Они дадут тебе пистолет и ты будешь ходить с ним по улицам и высматривать террористов. По русски это называлось обидным словом «топтун».

–     А ты из России?–  удивился Гидеон. Он был уверен, что корни смуглой девушки остались где-нибудь в Марокко.

–     Не совсем из России. Я из Узбекистана. Из солнечного и пыльного города Ташкента. Мы – бухарские евреи.

–     И в России тебе дали ивритское имя Ора? – Гидеон не очень-то понимал разницу между Узбекистаном и Россией.

–     Узбекистан – это скорее Афганистан чем Россия. – терпеливо объяснила девушка. –     А в Ташкенте я была Лора. В дороге одну букву я потеряла. Мне кажется, что Ора красивее чем Лора.

–     Во всяком случае короче, – непонятно, согласился ли Гидеон.

–     Так ты хотел бы эту работу? – вернулась к прерванной теме Ора. – Да, а ты умеешь стрелять?

–     Тоже мне наука, – ответил Гидеон на второй вопрос. И, после паузы, – если бы у меня был пистолет, я бы застрелил того араба до взрыва. – Непонятно было, о котором из трёх террористов, пытавшихся его убить, вспоминал он. – А они будут платить?

–     Думаю, немного, – скрепляя листы массачутчусетского теста, отозвалась Ора. – Похоже, на картах ты не сильно разбогател?

–     Я играю хорошо, но не всегда успешно, – путано объяснил Гидеон.– Пожалуй я попробую. А что показали тесты?

Гидеон кивнул на папку, которую Ора убирала в ящик письменного стола. Как каждый, прошедший тесты, Гидеон надеялся узнать о себе что-нибудь неожиданно приятное.

–    Тесты должны быть статистически обработаны, – ответила Ора вставая. – Впрочем, из прожективного теста кое-что понятно уже сейчас.

Девушка задумалась, потом внимательно посмотрела на Гидеона. Пожалуй, человека с такой необычной психикой она ещё не встречала. А необычность была качеством, больше всего её привлекавшим. Ора сообщила:

–    У тебя серьёзные сексуальные комплексы.

Потом Ора встала, подошла к Гидеону, медленно запустила пальцы правой руки в кущи его волос, наклонилась и поцеловала его.

 

Тир для тренировки полицейских находился в подвальном помещении отделения полиции центрального района Тель-Авива. Инструктор стрельбы Игал Кавеш, длинный, сутулый и узкоглазый, проверял листы с мишенями последней серии выстрелов Гидеона.

–    Удивительное рассеяние. Никакого улучшения, –  констатировал он.  – Два с половиной года назад у нас был парень, который стрелял примерно как ты. – Потом, стараясь быть точным, Кавеш поправился: –  Нет. Тот стрелял получше. Но всё же сел в тюрьму. Застрелил не того, в кого стрелял. Хоть поди разбери, в кого стрелять, –  рассуждал сам с собой инструктор, –  толпа арабов. Кто-то с оружием, а кто-то просто камни кидает. Занося результаты стрельбы Гидеона в реестр, Кавеш рассуждал: – Конечно, я не должен бы тебя пропускать. Что поделаешь, протекция – великая сила. –  Потом он осведомился:  – Какого калибра пушку тебе выдали? О, серьёзная штука, – оценил он. Тяжёлая. Знаешь что парень? Если придётся, ты, чем стрелять, лучше ударь субьекта пушкой по голове. Наверняка оглушишь. А то, если не в того попадёшь…  Кавеш вздохнул, сокрушаясь о судьбе незадачливых стрелков. Потом, оглядев долговязую худую фигуру, опирающуюся на трость, предложил: – А ещё можно ткнуть тростью. Я в кино видел: существуют трости – нажмёшь на кнопку, на конце трости выскакивает лезвие. Я думаю, такую можно достать через отдел экипировки.

 

Стояли непростые дни для жителей Израиля. Совсем не простые. Каждый день случалось по нескольку тер-актов.

Но жизнь продолжалась. Люди добирались на работу и с работы. Ходили по магазинам, в школы, в университеты.

 

Очередь заполняет припоздавший автобус в промышленном районе Хадеры.

–   Подождите, подождите, –  кричит высокий худой парень. Опираясь на трость и хромая,он передвигается удивительно быстро для своего отнюдь не мобильного состояния.

Несколько человек не заходят в автобус. Они поджидают раненого, чтобы помочь тому войти и показывают водителю, что посадка не закончена.

Доковыляв до автобусной двери, хромой ведёт себя неожиданно. Он отбросывает трость, выхватывает прикрытый рубахой заткнутый в брюки тяжёлый чёрный пистолет и стреляет в проём двери в коренастого мрачного парня в спортивной куртке, который стоит рядом с водителем и решает, видимо, платить ему или не платить. Ехать никуда он не собирается и пока поджидает, покуда все пассажиры войдут в автобус.

На лбу у мрачного парня появляется красное пятно, из которого струйка крови проворно стекает на переносицу. Глаза ето стекленеют, и он плашмя вывалиливается из автобуса. Спортивная куртка задирается, обнажая пояс смертника.

 

Однокомнатная квартира Гидеона. Второй этаж многоквартирного дома. В большое окно, выходящее на площадь, проникает много света и немало уличного шума. Стол между окном и кроватью служит, похоже, для многих целей. На нём и начатая пачка галет, и тарелка с фруктами, и две газеты, и стопка журналов, и несколько книг.

У стены напротив окна – большая кровать. На стуле рядом – впопыхах сброшенная одежда – мужская и женская. Под мятой простынёй Гидеон и Ора. Гидеон утомлён и задумчив. Ора тянется к своей сумке на стуле. Сползшая простыня обнажает смуглое тело. Ора достаёт пачку сигарет, но потом, взлянув на Гидеона, прячет их назад в сумку.

–     С какого возвраста у тебя астма? – спрашивает она.

–     С детства. И у меня, и у моей младшей сестры. Это была одна из главных причин, почему моя семья переехала из Bronx’a –  знаешь Riverdale?

Ора кивнула так, что она  скорее не знает, чем знает, но доверяет, что где-то есть Riverdale.

–     Мы переехали в Беершеву. Считается, что в Негеве астма проходит сама. Сухой воздух пустыни. Мои родители и сестра и сейчас там живут.

–     И что, астма прошла?

–     Лучше. Но иногда случаются приступы.

–     А как ты чуешь террористов? Видно было, эта тема интересовала Ору больше, чем астма, не выносящая сухого воздуха пустыни.

Гидеон задумался.

–     Видишь ли, все люди, места, время суток, всё несёт определённую, ну, назовём, энергию. Может быть, точнее,  это эманация, или аура. Хоть это всё слова. Важно, что мы чувствуем это. Представь: входит в комнату… ты! Воздух становится лёгким, всё наполняется твоей лёгкой энергией. Это выражается и в звуке, и в цвете. Помнишь, у Чайковского есть танец цветов? Он слышал цветы. Есть мелодия и у тебя.

–     А какого я цвета?

–     Тёмно-кофейного или светло-коричневого. Твоя аура – тёплая.

–     Ты чувствуешь так всех людей?

–     У некоторых людей нет ауры. Ни звука, ни цвета. Они заходят в комнату, и ничего не меняется. Они пусты. А бывают люди с разрушительной аурой… К нам в бриджевый клуб приходит один. Мизантроп. От него исходят волны ненависти. Когда он входит в комнату, мне становится плохо. Почему-то он иногда звонит мне. Ты знаешь, ещё перед его звонком в воздухе повисает… – Гидеон ищет подходящее слово – угроза. Я знаю – сейчас раздастся его звонок.

–     Но как это может быть? – с сомнением спрашивает Ора.

–     Я думаю – так. В мире присутствует общая гармония. Может быть, правильнее назвать это – Божественный свет. И вот случается нечто вроде магнитной бури. Ты знаешь – магнитная буря обрывает радиоволны. Так я чувствую приближение террориста. Он прерывает Божественный свет, которым мы живём.

–     И ты всегда так чувствовал?

–     Особенно после первого тер-акта. Я прошёл через клиническую смерть. Между мной и Божественным светом не стояло ничего. Теперь я чувствую, когда его пытаются прервать.

–     А как ты ощущаешь место?

–     Думаю, как все. Представь себе… Освенцим.

–     Я была там. Наш класс возили. Действительно, там ужас висит в воздухе, впитан в землю, во всём.

–     Я в Освенциме не был –  задумчиво произнёс Гидеон. Видно было, он представлял себе «ужас», о котором говорила Ора. –  Нас с сестрой родители как-то провезли по Европе. Мы побывали на поле «Битвы народов» под Leipzig’ом. Было сырое туманное утро. В этом тумане висели и тоска Наполеона – можешь себе представить, какой силы генератором душевной энергии он был – тоска его, когда он понял, что всё погибло. И отчаяние тысяч послушных солдат, которым предстояло убить друг друга. Прошло почти 200 лет после битвы, а все эти энергии – там.

А до этого мы побывали в прелесном швейцарском городке Lucerne. По преданию, там недалеко, на одной из гор, пребывает душа Понтия Пилата. Мы отправились туда. Фуникулёр, такая вагонетка, за 25 минут поднял нас на вершину. Красота неописуемая. Внизу горы, озёра, луга. Мы думали погулять там. Но через несколько минут на нас напала страшная тоска. Одиночество и обречённость обитают там. Сломя голову, мы помчались к фуникулёру и спустились вниз в той же вагонетке, в которой и поднялись.

–     Ты знаешь, – удивилась Ора,– я читала описание этого места в замечательной русской книге «Мастер и Маргарита». Тебе бы следовало прочесть её.

–     Я читал,– отозвался Гидеон. – У меня была подруга Лена. Она эмигрировала из Ленинграда и изучала русскую литературу в Тель-Авивском университете. Не странно ли это? Нужно ли уезжать из Ленинграда, чтобы заниматься русской литературой в Израиле? Лена уговорила меня прочесть Булгакова. Похоже, все русские свихнуты на этой книге.

–     Что сталось с этой Леной?–  забеспокоилась Ора.

–     Она вышла замуж за программиста, – успокоил её Гидеон.

–     Всяко лучше чем за картёжника, – с облегчением заметила Ора.  –  А Булгакова надо читать по русски,  – вернулась она к прерванной теме, – у него замечательный язык.

–     Не знаю. Может быть. Я читал на иврите, – задумался Гидеон.  – А может быть, лучше её читать на иврите. Всё это очарование замечательным языком, описания природы… Есть там описания природы?

Ора пожала плечами.

–     Неважно. Всё это – гуляющий кот, бал Сатаны… За всем этим флёром перестаёшь замечать, о чём книга. А о чём она?

Ора задумалась.  – Писатель и власть. Пророк и правитель, – предложила она.

–     Правильно, – согласился Гидеон. – А точнее – как важно писателю и пророку в этом не всегда дружелюбном мире иметь влиятельного покровителя. Хоть чёрта, хоть Понтия Пилата. Иешуа там, после того, как лечит Понтия Пилата, пытается расположить того к себе. Оно и понятно – Иешуа грозит смертная казнь. А Мастер заполучает в покровители самого Сатану. Я почитал про жизнь Булгакова, и мне понятно, откуда у него интерес к такой теме. Булгаков писал письма Сталину, и тот реально помогал ему. Защитой в том зловещем мире для него был дьявол и Понтий Пилат в одном лице. Как человека религиозного, Булгакова это не могло не поражать.

А может быть, это форма Стокгольмского синдрома? Ведь Булгаков, как и вся страна, был полностью в руках владыки.

– Может быть. Но скорее, это нечто иное. – Ора задумалась. –  Наверное, это – очарование немыслимой власти. Правитель вроде Сталина по своему могуществу – почти небожитель. В древнем Риме полновластных правителей Цезаря, Августа, даже ничтожного Клавдия, от которых зависела жизнь людей, после смерти провозглашали богами. Да и здесь в Израиле… Один из отцов-основателей кафедры, на которой я делаю докторат, философ Мешулам Гроль в эссе на смерть злодея, называл того «Сталин-учитель» и сокрушался: « Мир стал на голову короче.» Почти религиозное преклонение. И это во время дела врачей-отравителей…

Впрочем, в том перевёрнутом мире, в котором жил Булгаков, Сталин-Воланд действительно был единственным существом, которое могло спасти. Известны имена десяти – двадцати человек, которые Сталин вычеркнул из расстрельных списков. Это на десять – двадцать человек больше, чем спасли все остальные вожди огромной страны. Занятием Воланда было – губить. Но и физическое спасение, наверное Булгаков думал, могло прийти только от него.

–     И пришло к Мастеру и его подруге. В виде склянки с ядом… Хотя конец книги для меня туманен, – признался Гидеон. – Может быть, Мастеру позволили эмигрировать в Швейцарию, к подножию той горы, на которой томится душа Понтия Пилата? Не покидая темы Воланд – Сталин –Пилат, он продолжил – я читал, что Булгаков страстно мечтал об эмиграции и просил в письмах Сталина его отпустить.

Оре наскучил литературный разговор.

–     А как ты так метко выстрелил? Ты, наверное, хорошо стреляешь? –повторила невольно Ора вопрос Маргариты к Азазелло из романа Булгакова.

–     Так вышло. Вообще-то я метил в грудь. А попал в лоб,  – удивился Гидеон. – Видно, пистолет дёрнуло.

Мысли Гидеона, а также его чувства двинулись в ином направлении, и он вернул руки на прохладную смуглую плоть своей подруги. Вдруг та вскочила как ужаленная.

–     Это катастрофа, –  закричала она, неподчительно столкнула на пол одежду Гидеона и натянула на себя, кажется одновременно, все предметы своего нехитрого летнего наряда. – Я пропускаю встречу с профессором Кисслисом. Плакал мой докторат. – И уже из дверей – встретимся в 9 вечера на набережной, знаешь кафе Nice? – и хлопнула дверью.

 

*                        *                         *

 

Настроение Оры было чудесным. Во-первых, профессор Кисслис опоздал на встречу ещё больше, чем Ора, и беседа прошла вполне успешно. Во-вторых, в тот момент, когда она вошла в открытое кафе Nice, освободился столик у променады с видом на темнеющий за потоком гуляющих и не очень оживлённой дорогой берег моря. И в третьих – ей нравился её новый друг. Среди её необычных друзей он был самым необычным. А после его удачного выстрела, Гидеон стал все-израильской знаменитостью, которую показывали по телевидению, и Ора предвкушала, как гуляющие будут обращать внимание на их столик, узнавая Гидеона, и, конечно же, разглядывая его девушку.

Похоже, Гидеон не принадлежал к типу парней, которые приходят на свидание заранее и с нетерпением дожидаются своей девушки. Оре уже принесли её капуччино, и она по-маленьку смаковала его, разглядывая гуляющих по променаде.

Но вот над толпой появилась курчавая голова Гидеона. «Смесь журавля и барашка», подумала девушка с симпатией к животному миру. Гидеон заметил её и, помахав, захромал ко входу в кафе. Но вдруг его маршрут резко изменился. Расталкивая гуляющих, Гидеон стремительно заковылял вдоль променады. Ора с недоумением наблюдала удаляющуюся спину своего друга.

Недалеко от Nice, метрах в двадцати в глубине от променады, находилась дискотека «Лягушатник». В 9 её двери должны были открыться, и толпа подростков, почему-то больше девочек, толпилась у входа.

У променады напротив дискотеки остановилась красная Мицубиси. Из неё выскочил плотный парень среднего роста в чёрной нейлоновой куртке и большими скачками помчался к «Лягушатнику». «Аллах ах…» завопил он в полное горло. Но вдруг голова его мотнулась, «…бар» застряло в горле, и прыжок завершился не приземлением на устремлённую вперёд правую ногу, а подением на спину. Пуля разворотила его висок и развернула тело. На обретшем неожиданно покой теле под курткой на взрывателе пояса смертника застыла, было готовая действовать, его правая рука.

Гидеон, тоже застывший, с пистолетом, который он сжимал двумя руками, увидел боковым зрением, как Мицубиси, поджидавшая у променады результатов события, резко стартовала. Без трости, которую он обронил перед выстрелом, Гидеон заковылял на мостовую и выстрелил в то место заднего стекла удаляющейся машины, за которым, можно было догадаться, находилась голова водителя. Мицубиси крутануло, она въехала на променаду и врезалась в фонарный столб. «Как быстро», – удивился Гидеон раздавшимся вдали звукам сирен полиции и скорой помощи.

 

*                          *                           *

 

В полицейском участке дежурный офицер заканчивал составление рапорта о случившемся. Гидеон, отвечая на вопросы, всё время возвращался взглядом на циферблат казённых настенных часов. После напряжения событий на променаде наступила эмоциональная опустошённость и равнодушие ко всему. Только почему-то разнылась нога.

–     Очень жаль, что ты застрелил водителя Мицубиси, – сказал офицер. – Он мог быть и не причём. Просто подвёз пассажира.

–     Как не причём? – возразил Гидеон. – Он же ждал – что произойдёт. А потом пытался удрать.

–     Это ничего не доказывает. Строго говоря, он не сделал ничего противозаконного.

Гидеон собрался возражать дальше. Но потом посмотрел на лицо офицера и понял, что это бесполезно.

–     Я должен тебя задержать. Завтра судья решит, и, видимо, отпустит тебя до суда. В камере ты будешь один, сегодня у нас относительно спокойный вечер.

Офицер сам проводил Гидеона, как почётного задержанного, и затворил в камере. Потом офицеру стало неловко, и он снова отворил дверь.

–     Чтобы тебе не было скучно. – Офицер протянул книгу. – Я только что дочитал. Раскрывает удивительные вещи. Как всё было на самом деле. Называется «Код да Винчи». Отдашь когда выпустят.

 

Но на следующий день –  в пятницу –  Гидеона  не освободили. Поднялись споры о превышении меры пресечения. Потом был шаббат, и никто не работал. В воскресение вспомнили, что убитый водитель принадлежал к Исламскому джихаду в арабском городке Туль Карим и был в розыске.

Строго говоря, это тоже ничего не доказывало. Но всё же под вечер Гидеона отпустили. Возможно, сыграли роль связи Оры в полицейском мире, о которых она старалась не распространяться.

 

Ора дожидалась друга в отделении. Тот же офицер, что задерживал Гидеона, вывел того из камеры. За прошедшие два дня население её утроилось.

Гидеон был крайне раздражён, если не сказать зол. Офицер же был не против побалагурить. Он дал Гидеону расписаться в каких-то бумагах.

–     Судебное разбирательство назначено на седьмое мая, –сообщил он.

–     Май давно закончился – вскричал заведённый освобождаемый.

–     Это май следующего года, – терпеливо объяснил офицер. – И не торопись. Процесс нельзя выиграть. Его можно только бесконечно затянуть, – блеснул он знакомством с Кафкой.

–     Похоже, ты читаешь не только такую дребедень, как эта, – показал Гидеон на книгу, которую у него офицер забрал ещё в камере, и стремительно заковылял к выходу.

 

В старенькой Тойоте, в которой Ора возвращала своего друга к нему домой, Гидеон кипятился.

–     Много лет я не читал такой ерунды, как этот «Код да Винчи». Запереть человека с такой книгой – это изуверство, высшая мера наказания.

Ора любовалась гневом на обычно бесстрастном лице Гидеона. Мысли её были далеки от литературы.

Когда, миновав вечерние пробки, они добрались до квартиры освобождённого, Ора без лишних слов стянула через голову платье, специально подобранное для встречи после непредвиденной разлуки, и увлекла своего возлюбленного к кровати.

 

Голова девушки покоится на предплечьи Гидеона, рука медленно бродит по торсу, время от времени натыкаясь на шрамы – последствия трёх тер-актов, пережитых юношей.

Мысли того постепенно возвращаются к тому месту, с которого их сорвала девушка.

–     Понимаешь, что означает эта книга, безумный, как сообщает аннотация на обложке, успех её во всём мире? – пытается вернуться к прерванному рассуждению Гидеон.

–      Она, похоже, возмутила тебя больше, чем три дня тюрьмы в благодарность за предотвращённый тер-акт, – неожиданно разъяснила себе раздражение юноши Ора.

–     Конечно – согласился тот. – Тюрьма – это нелепость, одна из тех, которыми полна наша жизнь. Книга же эта – знак, и заметный знак, контр-революции в мире идей, которой мы свидетели.

Гидеон поправил голову Оры, чтобы ей удобнее лежалось на его груди и начал излагать то, о чём думал эти три дня вынужденной интроспекции.

–     Столетия существовали два отношения к миру: иудейское, так сказать, Иерусалим, и языческое. Главный наш оппонент, конечно, Афины. Мы знали, ещё со времён нашего прародителя Авраама, что Бог един. Вера, к примеру, зороастрийцев, выглядет логичнее. Два божества: доброе и злое. Борьба между ними определяет – что происходит в мире. Но если есть два божества, то есть и две этики. Доброго божества и злого. На основе сосуществования двух этих цивилизация стоять не может. И зороастрийская цивилизация угасла, как угасает огонь, которому поклонялись ассирийцы.

–     У греков было больше богов, чем у ассирийцев, – не то возразила, не то просто подала голос Ора.

–     Вот именно, – отозвался Гидеон. – И посмотри на их мифы. Они тоже не имеют единой этики. Прометей похитил и принёс людям огонь. За это доброе дело его наказывает…

–     Бог полиции? – предлагает Ора.

–     Да нет, сам Зевс. А где в это время был бог любви?

–     Богиня, – попровляет его Ора.

–     Хорошо, богиня, – соглашается Гидеон. В её-то ведомстве полная неразбериха. Тут и инсест, про Эдипа и его комплекс тебя учили, и скотоложество…

–     Ты имеешь в виду Леду и Лебедя? Это уже у римлян.

–     А идея человеколошадей кинтавров откуда взялась?

–     Но Афины – это не только мифы об Олимпийцах, это ещё и великие философы, – вступилась за греков Ора.

–     Да, конечно. Величайший из греков Сократ, учитель Платона, сформулировал: «Я знаю лишь, что я ничего не знаю.» Можешь ты представить подобную фразу в устах Моше или Шмуэля? Бог один, Тора одна, истина, заключённая в ней – тоже одна.

–     Твоего «величайшего из греков» афиняне казнили за его учение. Осудил его суд присяжных в 501 человек,  – Ора атакует построение Гидеона с другой стороны.

–     Похоже, дело там было не в учении – демонстрирует  знакомство с историей Гидеон. – Кожевенник Анит, над гомосексуальной связью которого насмехался Сократ, нанял за деньги некоего Мелета, и тот наклепал на Сократа. Всё то же ведомство – то ли Афродиты, то ли Фрейда.

–     Интересная теория, – тянет Ора. Она хочет сказать что-нибудь ироничное, но не может вспомнить, как объяснял на лекции по истории философии преследование Сократа профессор Гальперин. Поэтому заключает, – Сократ пострадал за наше гетеросексуальное дело, –  и поудобнее устраивает свою хорошенькую головку на груди Гидеона.

–     Это «я знаю что я не знаю» вполне в духе школы софистов, из которых вышел Сократ, – Гидеон продолжает прерванную мысль. – Их позиция – истины нет, упражняясь в логике можно доказать что чёрное – это белое. Вполне в соответствии с их религиозной системой, не дающей однозначного ответа на вопросы этики.

–     Софизма достаточно и у нас, – опять прерывает плавность изложения своего друга Ора. – «Мир заключают только с врагами» – чем не софизм. А «жертва мира?» – вспоминает она отлитые Шимоном Пересом формулы периода тер-актов, последовавших за подписания договора с Арафатом. – Вот жертва мира, – подсчитывает девушка, скользя ладонью по телу Гидеона и встречая шрамы, – вот ещё одна – её рука спускается к бедру.

Это сбивает с мысли Гидеона. Он ловит ладонь девушки и останавливает её бег.

–     Переса  вряд ли можно причислить к еврейским мыслителям, – защищает своё построение Гидеон. – Даже к евреям-мыслителем. Максимум – к евреям. А Иерусалим странным образом победил Афины не еврейством.  Христиане распространили по миру идею единой этики.

–     А их ты не считаешь язычниками?

–     Един, хоть и в трёх лицах, – рассуждает Гидеон, – для нееврея это достаточно монотеистично. Хоть понять, чем отлечается в их троице ипостась «Отец» от ипостаси «Святой дух» я не могу. Если «Отец» – это не «Святой дух», то что это – материальная субстанция? А если он тоже субстанция спиритуальная, то что остаётся на долю «Святого духа»? Хорошо, что как еврею мне не нужно это понимать. Оставим эту проблему Блаженному Августину и Фоме Аквинскому.

Итак – Гидеон всё с большим трудом удерживался на гребне своей мысли – Иерусалим, казалось, победил. Этика пятикнижия Моисеева стала этикой значительной части мира. Этикой её культуры, литературы. Савонарола, правда, почувствовал опастность, исходящую от культуры. Но это была ещё не реальная опастность. Практически вся классическая культура моно-этична. Иерусалим торжествует – язычество побеждено. Однако, – Гидеон почувствовал, что проигрывает борьбу с ладонью Оры. – Что-то изменилось в мире –произнес он ещё…

 

Как это нередко бывает с людьми астенического склада, Гидеон, оседлав тему, легко её не оставлял. Разглядывая потолок, он восстановил строй своих мыслей.

–     Та смотришь американские фильмы? – спросил он.

–     Все их смотрят, –  отозвалась Ора.

–     Вот именно. Все их смотрят, – повторил Гидеон. – Я представляю себе такую картину: сидит гипотетический Главный Продюсор Голливуда с колчаном стрел для дарт перед мишенью. А мишень – вместо круга – скрижали с заповедями. И он мечет стрелы. Попал сегодня в «Не убий.» И начинают снимать фильмы о наёмных убийцах. Сначала сентиментальные, вроде «Nikita», потом комедии. Чего особенного – профессия такая. А так – симпатичные, благородные ребята – наёмные убийцы.

В другой раз попал этот Продюсор в «Не укради». Тут поле необъятное. И сентиментальные фильмы – нужны деньги для лечения ребёнка, и комедии, и крутые. Самые популярные –  успешные ограбления банков. Вместо «Не укради» –  ироничная выдумка Вуди Алена «Take money and run». Не видела? Хорошая комедия.

В третий раз попал Продюсор в «Запрещённые половые связи». И пошёл поток гомосексуальных фильмов.

–     Что ты имеешь против гомосексуалистов? – встрепенулась Ора. – У меня есть приятель гомосексуалист. Алон. Славный парень. И при этом не пристаёт, – кокетливо добавила она, как бы подразумевая, что все другие пристают.

Гидеон тактично не стал напоминать, что он тоже не очень-то приставал.

–     Тора запрещает гомосексуализм. Если мы верим, что Бог есть, и Он дал нам Тору, то нам не с кем спорить. Если же мы решили, что Его нет, то, как писал Достоевский: «Всё позволено». Дозволен и гомосексуализм.

Я, правда, не уверен, что существуют люди, на каком-то уровне сознания не чувствующие присутствия Высшей Силы. Следя за каким-то сюжетом в книге или в фильме, или даже в жизни – помнишь, как весь мир следил вслед за американцами за делом О.J. Simрson’a,  –  человек ожидает, что победит справедливость, доброе начало. Когда Simpson’a оправдали, чувство справедливости у людей было оскорблено. А почему добро и справедливость, собственно, должны побеждать? У зла есть явное тактическое преимущество – отсутствие принципов. И оно отступает только потому, что Некто поддерживает порядок в этом мире. Так что чувство справедливости, живущее почти в каждом человеке, это по сути вера в это Некто.

–     Что для араба добро, для еврея смерть, – меланхолично заметила Ора.

–     Конечно, существуют разные справедливости, – согласился Гидеон. – Тут мы возвращаемся к противостоянию Иерусалима и Афин. Основанная на Торе этика иудо-христианская и разные языческие, включая современную секулярно-либеральную.

Свою языческую версию предлагает и этот дурацкий «Код да Винчи.» К христианской троице, которая едина, хоть и в трёх лицах, автор – Dan Brown – предлагает добавить четвёртой Марию Магдалину. Таким образом воссоздаётся культ вроде то ли Астарты, то ли Афродиты. Поддерживается он по Brown’у посредством оргий.

–     Для такого предложения должны быть основания? – заинтересовалась Ора. Как всякая современная девушка, Ора разделяла некие представления феминизма, и предложение включить женщину в столь эксклюзивный клуб показалось ей интересным.

–     Brown полагает, что Мария Магдолина была женой Иисуса, родила тому дочь и бежала с ней во Францию. Какие-то секретные документы ордена Темплиеров, будто бы, доказывают это. Сопровождается это предположение вздорными деталями, что документы эти были найдены в Святая Святых Храма в подземельи под Храмовой горой. Но любой, читавший Библию знает, что Святая Святых, важнейшая часть Храма, не была в подземельи, и в неё не только архивариус, даже Первосвященник мог войти только раз в год. И хранить там какие-либо документы – вещь немыслимая.

Но, даже если бы версия о ребёнке была  правдой, то что бы из этого следовало? Ровно ничего. У язычников земные женщины сплошь и рядом рожали детей от небожителей. В Греции каждый уважающий себя человек вел свою родословную от какого-нибудь бога. Например Платон – от Посейдона, Аристотель – от Асклепия. А Александр Македонский – так непосредственно от Зевса.

–     Как так непосредственно? – заинтересовалась Ора.

–     Мать Александра Олимпия имела необычную манеру спать в постели со змеями, её муж король Филипп побаивался их, к ложу её не приближался и поэтому в зачатии Александра не подозревался.

–     Но это не доказательство отцовства Зевса, – авторитетно заявила Ора.

–     Неважно – отмахнулся от мелких придирок Гидеон. – Brown наделяет воображаемую дочь Иисуса и Марии Магдалины и её потомков королевскими правами. Он пишет, что Мария Магдалина происходит от сына Израиля Беньямина, и потому царских кровей. Но любой еврей происходит от какого-то сына Израиля и поэтому не менее царственен, чем Мария Магдалина. Да к тому же она вовсе не происходит по мужской ветви от Беньямина. – Гидеон разрушает построение своей мысли, не закончив его. – Ещё во времена Судей случилась одна крайне неприятная история, после которой евреи убили всех мужчин в колене Беньямина и после делегировали молодых мужчин в это колено, чтобы восстанавливать его. Никто по мужской линии от Беньямина не происходит. Да и царский скипетр должен принадлежать по пророчеству Израиля царю из колена Игуды, а отнюдь не Беньямина.

–     Чьему царю? – Ора начала терять нить в обличениях Гидеона.

–     Вот именно! Чьему царю? – продолжает свою филиппику Гидеон. – Потомок Иисуса и Марии Магдалины мог бы претендовать разве что на престол в Израиле, как его далёкий предок. Знаешь, какую надпись по Матфею Пилат поставил на кресте? «Иисус назорей, Царь Иудейский.» Весьма вероятно, что за посягательство на престол и на власть Рима над Иудеей Иисуса и распяли.

Но этот гипотетический потомок Иисуса и Марии Магдалины, очевидно, после двух тысячелетий пребывания во Франции, уже не еврей, и политических амбиций своего далекого предка может не разделять.

–     У католической церкви отношение к деторождению… –  Ора замолчала, пытаясь понять, что она хочет сформулировать.  – С одной стороны – безбрачие монахов и священников, с другой – запрет противозачаточных средств…

–     Католическая религия на несколько столетий моложе Марии Магдалины. С чего бы той скрывать ребёнка главной фигуры новой веры?  Тогда как рождение самого Иисуса – Марией – стало одним из двух центральных моментов Евангелий.

Вообще, я не понимаю, как можно серьёзно относиться к ахинее, навороченной Brown’ом. У него люди вроде Леонардо, Ньютона, Гюго, в течении столетий без всякого смысла таскают из страны в страну гроб с останками Марии Магдалины, закопают- выкопают, закопают-выкопают, и в конце концов зачем-то закапывают его под Лувром.

–     Как так без всякого смысла? – удивилась Ора.

–     Враги – непонятно чего, – почему-то охотятся за останками Марии Магдалины. Как лучше спрятать их – закопать в могиле, что обычно делают с останками, или неустанно таскать гроб через границы?

Удивительно – эта байка переведена на многие языки, распродана в десятках миллионов экземпляров и рассматривается чуть ли не как угроза христианской церкви. Чем не реванш язычества?

Может быть, чтобы сбить Гидеона с надоевшей ей темы, может быть, следуя какой-то другой мысли, Ора вдруг спросила:

–     Что с твоей работой? Тебя не попёрли из-за невинно убиенного джихадиста?

–     Пистолет они забрали и сказали, что до завершения расследования я свободен от работы. Интересно, за проработанные дни они заплатят?

Вопрос показывал, что более чем скромная обстановка жилища Гидеона не обманывала относительно материального достатка её обитателя.

II. И тут зазвонил телефон

И тут зазвонил телефон. Как всегда, не вовремя. У Гидеона не было ни малейшего желания отрываться от своей смуглой подруги. Но что-то властное, начальственное было в этом звонке. Парень выгнулся, и, не вставая с кровати, дотянулся своей длинной рукой до трубки. После первой же фразы он сел и расправил свои не широкие плечи. Ора заметила, что Гидеон сразу перешёл с иврита на английский.

После нескольких непонятных «да» и «нет» Ора уловила информативную фразу:

–     Четверть миллиона? Шекелей? Да, конечно, какие в Нью-Йорке шекели  –  И, через несколько фраз – Да. Я согласен. Когда Вы хотели бы, чтобы я приступил к работе?

Положив трубку, Гидеон некоторое время с недоумением смотрел в пространство. Потом стал объяснять Оре:

–     Это был начальник нью-йоркской полиции. Он наслышан о моих успехах и предлагает поработать в Нью-Йорке. Платить будут хорошо – И, окончательно вернувшись мыслями и чувствами к своей подруге, Гидеон спросил: –  Поедешь со мной?

Ора задумалась.

–     У меня две работы – госпиталь и университет. Частные пациенты. Докторская диссертация… Я приеду к тебе в гости.

 

Город, покинутый Гидеоном 10 лет назад, оказался удивительно похож на воспоминания о нём. Почему-то начало осени – время, когда Гидеон прибыл в Нью-Йорк – полнее всего присутствовало и в картинах, сохранённых памятью. Деревья Central Park’a, начинавшие менять цвет, жёлтые, красные, зелёные и Бог знает какого цвета листья в одной кроне, запахи осени. Всё это так сладко представлялось и в столице пустыни Беершеве, и в приморском Тель Авиве.

Гидеон за безумные по израильским стандартам деньги снял крохотную квартирку на 92й улице  Westside  с видом на Hudson и на тянущиеся за рекой городки  New Jersеy. На север, за мостом Джоржа Вашингтона, вздымались скалы и уходили за горизонт леса.

Прогулки по городу возбуждали – до чего же упругая энергия Нью-Йорка отличалась от расслабляющего левантизма Тель Авива! Впрочем, профессионально – Гидеон присутствовал на важных событиях Нью-Йорка и обходил главные здания города – ничего примечательного не наблюдалось. Мучающие ожидания тер-актов в Израиле сменились здесь любопытством к пестроте города.

Двоюродные брат и сестра близнецы Аарон и Шира, студенты Yeshiva University, познакомили Гидеона со своими друзьями сокурсниками. Американская молодёжь из модерн-ортодоксальных семей, как семья родственников Гидеона, как правило год после школы проводит в Израиле. Так что израильские темы присутствовали в разговорах его новых знакомых даже больше, чем Гидеону хотелось бы. Почему он должен отдуваться и объяснять аборигенам политику израильского руководства, тем более, что он сам не мог её понять? Куда интереснее были Гидеону американские темы: культурная война, недавняя смена либералов на консерваторов во главе правительства и конгресса, традиционный еврейский либерализм и наметившийся отход от него, рождение нового для еврейской ментальности направления – нео-консерватизма.  Этот процесс, надеялся Гидеон, мог бы перекинуться через океан и достичь Израиль.

Нашлись в Нью-Йорке и бриджевые клубы. А ночи, проведённые за покерными столами показали, что выглядевшая огромной зарплата Гидеона была, увы, не столь уж и велика.

 

*                               *                               *

 

Настроение было преотвратительным. Весьма успешно начавшийся вечер, чем дальше за полночь, превращался в ночь тотального невезения. Казалось, теория вероятности отдыхает на картах Гидеона. Под утро наш герой заподозрил, что его хвалёная интуиция совсем оставила его.

Покинув карточный клуб, единственный в downtown’e,  Гидеон уныло побрёл вниз по Liberty street, уже наполнявшейся народом, спешащим в свои офисы. Гидеон почувствовал зависть к этому народу. «Вот так бы и мне», – думал он – «нормально выспаться ночью, а сейчас прийти в свой офис, включить компьютор…» После включения компьютера мечты Гидеона пробуксовывали.

Яростно голубело небо, освещаемое взошедшим только что солнцем. Домой не хотелось. Гидеон зашел в Starbucks и заказал кофе со штруделем. Может быть сладкое перебьёт тоску? Ничуть не бывало. Тоска росла.

Вдруг Гидеон осознал, что тоска его рождена не неудачей с флеш-роялем. Гидеон выбежал из кафе и засеменил – нога ещё немного побаливала – вниз к Hudson’у.

 

Начальник Нью-Йоркской полиции Нил Диамант жил в лесистом Connecticut’e в двух часах езды от Manhattan’a. Пока лимузин вёз его утром в офис, Диамант успевал просмотреть сводки присшествий за вчера, связаться с отделениями полиции города и узнать, что случилось ночью. Он успевал также набросать тексты докладов, которые ему предстояло прочесть в течении дня на различных совещаниях. В общем – ценнейшее время.

Звонить ему в эти два часа могли по экстренной линии только несколько наиболее доверенных сотрудников.

Когда раздался звонок, Диамант прочёл на дисплее имя звонившего. Это был странный израильтянин, обладавший, вроде бы, какими-то исключительными парапсихологическими талантами. Считая, что всё исключительное должно тринадлежать Нью-Йорку, Диамант пригласил того на работу. Что он получил взамен изрядного жалования, да и что он надеялся получить, было не совсем ясно Диаманту самому. Пока, по сообщениям внутренней службы, активность израильтянина распространялась, в основном, на карточные клубы. Принятый на работу, экстрасенс получил в своё время прямой телефонный доступ к начальнику полиции.

–     Слушаю Гидеон, – произнёс Нил. Чтобы сократить дистанцию с подчинёнными, Диамант старался обращаться к тем по именам, когда, естественно, помнил имена.

–     Шеф, – начал агент и замолчал.

–     Ну что? – понудил того Диамант.

–     Надо бы эвакуировать World Trade Center.

–     Которую башню? – заволновался шеф.

–     Не знаю… обе.

–     Как обе? Какая опастность им угрожает? Что конкретно?

–     Не знаю…Что-то угрожает им… Что-то должно произойти…

–     Будь на постоянной связи со мной, – приказал Диамант. Он связался с центральным офисом и направил по две бригады по борьбе с терроризмом – всё, что было в его распоряжении – в каждую башню World  Trade Center’a. Тем временем водитель начальственного лимузина включил сирену и помчался по 9й авеню – благо они уже достигли Manhattan’a – в Downtown.  Пробиваться  сквозь пробку на  Henry Hudson highway  заняло бы, определённо, больше времени.

Израильтянин мычал в телефон что-то нечленораздельное. Эксперты по анти-террору должны были прибыть к башням с минуты на минуту. Машина Диаманта с воем промчалась по Hudson street и вырулила на Church street к подножию башен World Trade Center’a. Часы на приборной доске лимузина показывали 8.22. Рабочий день только начинался. В окно машины Диамант увидел, в отдалении от толпы, спешащей ко входу во вторую башню, долговязую фигуру израильтянина. Тот, задрав голову, глядел в небо, свободное к югу от Manhattan’a, от небоскрёбов. Диомант проследовал за взглядом агента и похолодел. Он увидел самолет, приближающийся к первой башне…

 

В последующие часы Диамант старался перебить отчаяние активностью. В башни были посланы полицейские и пожарные. Лучше бы этого приказа не было… Когда башни рухнули, сложившись как карточные домики, выяснилось, что нет работы и для карет скорой помощи, поджидавших неподалёку раненых. Хоть кое-кого они забрали. Так агент-израильтянин, попадавшийся время от времени на пути Диаманту, и пытавшийся всякий раз что-то объяснить, вдруг, в какой-то момент, стал задыхаться и синеть. «Приступ астмы», – определил присоединившийся к тому моменту к Диаманту начальник отдела пожарной охраны Джеф Коннелли. Оказавшиеся рядом пара-медики подхватили неудачливого медиума, и карета скорой помощи умчала того в знаменитый в Нью-Йорке Mount Sinai Hospital. Вскоре и другие машины покинули место катастрофы.

 

III. Ученик

 

В начале ноября в Израиле стоят подчас ясные, тихие, солнечные и прохладные дни. В один из таких дней Ора на своей старенькой тойоте отвозит из аэропорта Бен Гурион вернувшегося Гидеона. Девушка сияет. Левая рука её на руле, правая то и дело, благо движения никакого, пробки начались сразу по выезде из аэропорта, бродит по её другу, как бы проверяя, что он действительно рядом.

–     Хорошо, что я так и не сдала твою квартиру, – хвалится она тем, что в спешке пренебрегла финансовыми интересами Гидеона. Тот, не поддерживая тему, вбирает в себя холмы и синее небо, занимающие пространство за окном автомобиля. – Здесь руководство помешано на американском опыте, – продолжается свободный дрейф мыслей Оры. – Они так охотно опять наняли тебя. А ведь недавно сами отстранили после таких успешных действий…

–     Знаешь, здесь энергия так разнится с американской – замечает Гидеон. – Там она поверхностна, здесь же уходит вглубь.

–     Как это? – не понимает Ора. От недоумения она даже возвращает правую руку на руль.

–     На этих холмах Аврам пас свои стада. Тут Давид слагал псалмы. Эманация их духовной энергии присутствует здесь. Как и многих поколений праведных людей, приводивших сюда шхину. Где-то здесь Яков наблюдал лестницу, ведущую из этого мира в высший. Здесь приносились – и принимались – жертвы Высшей Сущности.

–     А сто пророков, которых убила Езавель, а десятки тысяч столбов, покрывавших эту страну, на которых римляне распинали евреев? Злая энергия злодеев тоже живёт здесь? – спрашивает Ора.

–     Как то развеялась, –предполагает Гидеон. – Посуди сама: мощная позитивная энергия Аврама и Давида по сравнению со злой энергией какого-нибудь гнусного Понтия Пилата и его головорезов. Я вообще не уверен, что у злодеев есть душа. Во всяком случае, Божественная. Может быть, только животная, звериная. Но её то эманация слаба и уносится ветром. – И Гидеон взмахнул рукой, показывая, как злая эманация покидает землю. – Да и страдания праведников – возможно, они тоже создают позитивную энергию?

–     А вспомни, что ты когда-то говорил об Освенциме, – возражает Ора, – и о тамошней энергии.

–     Не знаю, – задумывается Гидеон. – Может быть, свойство этой земли – Святой земли – очищаться от злой энергии. Во всяком случае, я ясно чувствую, когда в этот светлый мир проникает злая эманация.

–     Но если всё так понятно, – рассуждает Ора, – другие тоже должны бы чувствовать это.

–     Ты сама упомянула сто пророков, которых убила Езавель. В те времена существовали школы пророков. Там,наверное, их учили таким вещам. Я ведь тоже прошёл школу – трёх тер-актов.

–     А у тебя не Иерусалимский синдром? – поддевает друга Ора.

–     Конечно, в этой земле есть имманентная возможность связи с Высшей Силой – серьёзно отвечает Гидеон. – Почувствовав это, души, не способные на настоящие пророчества и заболевают. А ты не боишься, что с сотней больных вы можете загрести в психушку и настоящего пророка?

–     Лучше не признать одного пророка, чем признать двух лже-пророков, – легко защищает честь своей профессии Ора.

–     Не легко быть пророком в нашем отечестве, – не в попад отмечает Гидеон. – А может быть, обьяснение и Иерусалимского, и всех остальных израильскик синдромов, проще. Ты слышала, наверное, идею мистков, что доказательством прихода мессианских времен является расцвет земли Израиля. Почти две тысячи лет земля была в запустении, и, посмотри – Гидеон простёр руку к окну, – зацвела.

Осенний пейзаж за окном не очень-то  свидетельствовал о цветении. Тем не менее Гидеон продолжал:

–     Так вот, если эта земля мистически расцвела, возможно, мистически расцветает всё, что на неё попадает. У прозорливых в диаспоре людей здесь открывается пророческий дар. Люди с мистическими  наклонностями там здесь становятся каббалистами. Но народ с пустыми амбициями здесь – лже-пророки… или политики. А не очень умные в диаспоре, здесь …

Гидеон и Ора дружно вздохнули, хотя каждый подумал о своём.

–     Умные умнеют, а глупые глупеют, – использовала Ора избитую формулу. –  Остаётся ли при этом неизменным совокупный интеллект нации?

–     Это имело бы место, если бы половина наших людей были бы умные, а оставшиеся – не очень… После иных наших выборов статистика выглядит не столь оптимистично.

–     Ты против демократии, – догадывается Ора. – Ты, наверное, роялист.

–     Демократия хороша, – пустился в объяснения Гидеон – когда больше половины голосующих – люди разумные. Если половина плюс один человек продолосуют по-дурацки, мы можем получить такое правительство… Отцы-основатели Америки ввели цензы для участия в выборах – образовательный, имущественный и оседлости, чтобы повысить долю ответственных избирателей.

–     Ты американофил, – заявила Ора. – Там всё хорошо, а здесь всё плохо.

–     Систему цензов в Америке давно отменили, – признал Гидеон. – Но в целом американская система замечательна. Прямые выборы, когда знаешь, за кого голосуешь. Двухпартийная система хороша против коррупции – не с кем сговариваться. Партии следят друг за другом как полицейские ищейки. Разделение властей. Всё очень логично. Американскую модель следовало бы ввести и у нас. Если существует в природе одна хорошая политическая модель, нет оснований думать, что существует и другая. Одной, в принципе достаточно.

–     Для всего мира одна модель? Ты бы и китайцам её рекомендовал?

–     Не знаю, – признался Гидеон. – У них другие традиция, культура. Иная цивилизация. Сингапур живёт счастливо при авторитарной системе. Да и нашим соседям арабам это разделение властей… Я читал интересную статью одного профессора из Йеля, доказывавшего, что американизм – это продукт еврейской Библии. А если так …

–     То американская модель годится только для иудео-христианской цивилизации – закончила за неожиданно замолчавшего Гидеона Ора.

В это время тойота Оры наконец-то вырвалась из вечерней пробки, свернула на площадь перед домом Гидеона и въехала во двор.

 

Возобновились трудовые будни Гидеона – отнюдь не однообразные. По примеру американцев, его часто стали привлекать к охране массовых мероприятий, особенно политических. В конце декабря – в ясный, не смотря на зиму, день, в иерусалимском Hilton’e проходила конференция правящей партии Ликуд. У всех входов установили металлодетекторы, сквозь которые пропускали и участников конференции, и постояльцев гостиницы.

Гидеон, опрятно одетый, бродил по фойе отеля и с интересом разглядывал политическую элиту страны. Элита регистрировалась у специально установленной стойки, после чего направлялась к поднимавшему в конференц-зал лифту. По дороге многие останавливались у столов, уставленных фруктами, сладостями, и у аппарата, наполнявшего стаканы кофе и шоколадом. Тут же стояли кресла, сидя в которых, можно было оценить гостеприимство организаторов.

Гидеон уже почти не хромал, и, проходя вдоль столов с явствами, задумчиво замирал, обозревая содержимое, после чего, отправив что-нибудь себе в рот, двигался к лифту.

Вот молодая арабка в форме служительницы отеля, вкатывает в лифт на инвалидном кресле белобрысого парня с водянистыми светлыми глазами. Гидеон предупреждён – парень, турист из Англии, сломал ногу, лазая по скалам где-то в Иудейских горах.

Встретившись взглядом с арабкой, Гидеон резко выхватывает пистолет и стреляет ей в лоб. «В кресле спрятана бомба!» – объясняет он опешившему англичанину и вывалакивает того  наружу. Другим пассажирам лифта дополнительные объяснения не требуются. Они выскакивают вслед за англичанином, оставив за собой лишь тело арабки и агрегат милосердия с адской машиной внутри. Последовательность следующих событий отработана всеми службами безопастности Израиля. Эвакуация отеля, доставленный на место событий робот вывозит на пустырь за отелем кресло-бомбу. И там его уничтожают «методом направленного взрыва».

 

Через два дня у Гидеона выходной. Он заработал его, проработав три дня подряд по двенадцать часов. Гидеон вытянулся на кравати и читает книгу, вернее две книги. Он читает дневники рава Кука, а, когда устаёт от трудного текста, развлекательную Историю евреев Венеции Сесиля Рота. Потом снова берётся за Рава Кука. Вскоре после двух должна прийти, в промежутке между двумя работами, Ора, и Гидеон пребывает в приятном ожидании.

Ора не приходит, она врывается. Она кипит негодованием, и, похоже, по крайней мере, на некоторое время, Гидеону придётся забыть о том, что он предвкушал.

–     Всемирное содружество олухов! – вопит Ора – Ты читал? Парламент Европы обсуждает внесудебные акции против террористов. Наш Кнессет образует комиссию по рассмотрению допустимости превентивного уничтожения террористов-самоубийц. В Тель Авиве создана инициативная группа «Женщины в бордовом» в защиту арабов, «только подозреваемых в намерении совершить террористический акт.»

–     Мне звонили из БиБиСи, они готовят программу о внесудебном преследовании боевиков, так они называют террористов. Предлагали участвовать, – отзывается Гидеон.

–     И ты…

–     Отказался. Знаешь, как они делают такие программы? Они оборвут меня на полуслове или обрежут, а потом запустят парня из ООП, который снаряжает террористов, и тот доступно объяснит, почему нас надо взрывать. Да и вообще: зачем мне дискутировать со злодеем. Как сказал когда-то один большой шахматист про своего соперника: «У меня для беседы с ним есть лишь два слова – шах и мат».

–     А так передачи не будет?

–     Да нет, будет. Они пригласят с еврейской стороны кого-нибудь из левых, и тот споёт дуэтом с арафатовцем.

–     Я понимаю, Европа антиеврейская с античных времён, – Ора понемногу остывает, – почти все народы Европы соучаствовали в учинении холокоста. Англичане не участвовали, так они топили корабли с выжившими у берегов Палестины. Да и позже – немцы отпустили убийц спортсменов в Мюнхене, итальянцы освободили Абу Нидала, который захватил их же корабль и выбросил за борт инвалида-еврея. Европейцы не разрешали даже заправляться американским самолётам, доставлявшим нам оружие, когда нас пытались уничтожить. Но евреи! Разве не их близких взрывают террористы?

–     Это очень интересный вопрос – отзывается Гидеон. Он усаживает свою подругу на кровать, и, взяв её руки в свои, начинает излагать свою очередную теорию.

–     Понимаешь, души евреев, и секулярных, и религиозных, схожи. Они веками создавались иудаизмом. Разница одна – эти верят в Бога, те считают, что нет. Во всех в нас живёт чувство вины. Религиозный еврей почти каждый день, кроме субботы, произносит покаянную молитву. Он винится перед Богом, что плохо выполняет Божьи наказы. Почти то же у секулярных евреев. Только чувство вины – Бога они не признают, – у них направлено на мир вокруг. А в нём арабы, недовольные нашим существованием. Есть перед кем чувствовать себя виноватыми. Уникально явление израильской национальной культуры – Новые историки. Они верят, что создание Израиля – наш первородный грех. По их справедливости нас не должно бы существовать. Но в этом случае не должно бы существовать и самих Новых историков. И с этим последним нельзя не согласиться.

–     Не слишком ли у тебя всё просто? – возражает Ора, воинственный дух которой ещё не полностью угас.

–     Конечно, есть и другие объяснения. Например, такое мистическое явление, как антисемитизм. Религиозный еврей знает из Торы, что «…если не будешь ты исполнять волю Бога, Всесильного твоего, …станешь ужасом, притчей и посмешищем среди всех народов.» То есть антисемитизм – это дело нашего отношения с Богом. Секулярный же считает – если кого-то не любят, то есть за что. И мечтает эту любовь заслужить, опять же чувствуя себя виноватым.

–     Ну, это твоё объяснение похоже на предыдущее, – умиротворённо замечает Ора.

–     Есть ещё одна религиозная идея, парадоксально проросшая в секулярном еврее, – увлёкся своими построениями Гидеон, – ты знаешь, есть важная, но тёмная тема – мессианство. Ошибались со временем реализации её даже наши величайшие мудрецы – рабби Акива, Рамбам, Рамбан. Принятие лже-мессии Шаббатая Цви стало ужасным несчастием для евреев.

–     Христианство возникло на этой идее, – продолжила перечень Ора.

–     Тоже принёсшее нам немало бед, – поддержал Гидеон. – Но удивительно, отказавшись от Бога, секулярные евреи сохранили веру в мессианскую идею. Марксизм – чистое мессианство, обещавшее царство Божие на земле, правда без Бога.

Противоположность мессианству – консерватизм, убеждённость, что всё хорошее уже здесь, в этом мире. Только его нужно раскрыть и сохранить. Много консерваторов ты найдёшь среди евреев?

–     В Америке появились евреи – нео-консерваторы – заметила Ора.

–     Да, после того, как в течении ста лет все евреи были либералами. И что привнесли нео-коны в консерватизм? Нужно переделать мир так- то и так-то, и всё станет хорошо. Это ли не мессианство.

–     А сионизм? – Ора увлеклась теоретизированием Гидеона.

–     Интересный вопрос. По раву Куку, – Гидеон показал на книгу, успевшую перекочевать с кровати на стол, – сионизм – это начало реализации секулярными евреями мессианского процесса. В Торе предсказано – закрыв глаза, Гидеон процитировал, почти пропел: «И возвратит Бог, Всесильный твой, изгнание твоё, и опять соберёт тебя из всех народов,среди которых рассеял тебя Бог, Всесильный твой, в страну твою, которой овладели отцы твои, и овладеешь ею…» Если выбирать одно чудо, доказывающее существование Высшей силы и нашего договора с Ней, мой выбор – исполнение этого пророчества. Это похлеще рассечения Красного моря. Представь математическую вероятность этого, предсказанного три тысячи триста лет назад события…

–     Ты веришь в чудеса?

–     Все евреи верят в чудеса, – не сходит со своей темы Гидеон. Однако: «Много помыслов в сердце человеческом, но сбудется лишь то…» Та считаешь, что Ословский договор – не вера в чудеса? Что невероятнее – что ежедневно на Израиль будет выподать манн и кормить всё население страны, или что если в Израиль привести Арафата и его террористов, то те станут охранять евреев от себя? Кстати, вот тебе типичные лже-мессии – Рабин с Пересом.Пообещали рай – Новый Ближний Восток. А принесли… И народ поверил им.

–     Ты, кажется, сомневаешся в мудрости народа Эйнштейна и Фройда? – провоцирует Ора.

–     В мудрости? – поддерживает её тон Гидеон. – Энергия – это есть. А мудрость… Возьми упомянутого Эйнштейна. Его теория – типичный еврейский закидон. Чем быстрее ты бежишь, тем легче становишся. Нелепость какая-то. Эйнштейну просто повезло, что эксперименты подтвердили его теорию.

–     Ну хоть с Фрейдом ты спорить не станешь? – медленно произносит Ора и притягивает Гидеона к себе.

 

Пейзаж после битвы. Разбросанная одежда. Смятые простыни. Голова Оры покоится на груди Гидеона. Ора умиротворена.

–     Ты говорил о религии. А следуешь ли её предписаниям? – неожиданно для себя начинает она тему, к которой не уверена, готова ли.

–     Ты имеешь в виду карты? – отзывается Гидеон. – Да, это проблема. Азартные игры добродетелью не назовёшь. Но, с другой стороны, игра на бирже разрешена. Можно смотреть так, что я покупаю акции какой-то комбинации карт, а потом стоимость этих акций, – Гидеон вздыхает, – опускается до нуля.

–     Ловко придумано, – отсекает эту тему Ора. – Но, – она решается, – я имею в виду другое, – наши отношения. Мы не венчаны. Это не смертный грех?

–     С какой стати. Покуда ты не замужем… А ты не замужем? – несколько запоздало решает удостовериться Гидеон.

Ора рассеянно мотает головой.

–     Ну слава Богу. А то знаешь, была у меня подруга, – Гидеон пустился в не совсем уместные воспоминания, – и сообщает она мне как-то, что её муж покончил с собой. А я и не знал, что она замужем.

–     О каких-то мотивах его самоубийства можно догадываться – предполагает Ора.

–    Но покуда ты не замужем, ты можешь считаться моей наложницей. Сказано же, что Авраам имел детей от наложниц. Чем я хуже?

Название наложница обижает Ору.

–     Ты хуже, – говорит она. Потом, как бы отвечая своим мыслям, добавляет – хоть тоже хороший.

Гидеон поудобнее размещает голову Оры на своей груди.

–     Дети от наложницы – это было бы клёво. Ты знаешь, почему секулярный мир должен исчезнуть? Простая статистика – нерелигиозные женщины не имеют в среднем по 2.1 ребёнка. А это демографическое вырождение. Европеянки, например, перестали рожать, и через поколение ты найдёшь потомка традиционно европейского народа разве что в доме для престарелых. А над Нотр Дам де Пари будет выситься минарет.

–     Как у тебя со здоровьем? – невпопад спрашивает Ора.

–     Знаешь, хорошо. Я уже почти не хромаю – Гидеон неожиданно вскакивает с кровати – Я тебе не говорил – я беру уроки тенниса – по утрам. Это довольно интересно.

Для удобства демонстрации Гидеон натягивает трусы и извлекает из-за шкафа теннисную ракетку.

–     Смотри, – требует он, и начинает демонстрировать обращение с воображаемым мячом. Он прыгает на небольшом свободном пространстве перед окном, принимая подачи то слева, то справа. Его долговязая фигура в этом нелепом танце выглядит несколько комично

Ора с недоумением наблюдает это. Она не раз пыталась разобраться: конечно Гидеон не норма, но больной ли он? Синдрома Кандинского-Клерамбо у него нет –профессионально отмечала Ора. По классификации телосложений доктора Кречмера Гидеон – очевидно шизоид. Но это мало что значит, как и вся эта классификация… Суждения у него здравые, иногда глубокие, хоть бывает зацикленность на каких-то темах. Ну да, шизоид.

С другой стороны мир он воспринимает адекватно, в отличии от шизоидов. Даже более –улавливает и то реальное, что никто другой не ощущает…

–   Принимая мяч слева, хорошо ракетку держать двумя руками, – поясняет Гидеон. Могучий взмах ракетки совпадает со звуком разбиваемого окна.

Звон оконного стекла прерывает теоретизирование Оры. – Допрыгался… – мысль начинается с некоторого злорадства… и тут же сменяется другой. Какой-то чёрный предмет мелькнул у окна и исчез.

Гидеон с удивлением глядит на порванные струны в середине ракетки. Их порвал объект, влетевший в окно, по которому Гидеон тольки что нанёс «удар слева двумя руками.»

Тут на улице раздаётся взрыв. Гидеон, перестапая босыми ступнями через битое стекло на полу, устремляется к окну.

У тротуара горит голубой фольксваген. К дверце привалился, очевидно, гранатометатель, убитый собственной гранатой. Противоположную дверцу, покорёженную взрывом и заклинившую, пытается тщетно открыть водитель, который по замыслу должен был бы уже мчать сейчас гранатометателя от места взрыва. Мчать, увы, не придётся. Огонь подбирается к бензобаку.

–   Понимаю, – удивлённо произносит Гидеон, – почему меня так тянуло помахать ракеткой перед окном.

Ора, ещё не полностью осознавшая, чего она избежала, замечает:

–   Тебя не любит не только левая пресса…

 

*                          *                               *

 

Гидеон поджидал свою подругу у ворот Френкеля, ведущих на кампус Тель-Авивского университета. У Оры – встреча с руководителем её докторской диссертации профессором Кисслисом. Гидеон устроился на лавочке под платанами. Нежаркое солнце начала весны создаёт освещение мира, по которому Гидеон так скучал в Нью-Йорке. Наш герой вытянул ноги в обычных для израильтян сандалиях. Он наполнен чувствами поражения и умиротворения. «Умиротворение от поражения?» – недоумевает он.

Ора появляется неожиданно и усаживается рядом, не пытаясь сохранить какую-либо дистанцию от Гидеона. Скорее наоборот. Пальцы её проверяют, стала ли более податливой проволока волос на гидеоновой голове. Профессор одобрил её идеи, и настроение у Оры прекрасное.

–     О чём та так горестно думаешь, старче? – вопрошает она.

–     Меня отстранили от работы. Адвокат Гуревич сделал представление от имени семей несостоявшихся убийц-самоубийц. Его позиция – некоторые из несостоявшихся взрывателей могли передумать в последний момент. Такие случаи бывали. Они могли даже принести пользу, выдав информацию об организаторах. К тому же висит это дело о Сирхане Дуране, организаторе сорвавшегося взрыва у дискотеки и невинно убиенном мной. Судья Йоффе постановил, что до окончания тяжбы  я не могу работать в полиции. Так что я сдал пистолет и отдыхаю.

Гидеон поболтал вытянутыми ногами, показывая, как он отдыхает.

–     Наверное, совет Европы устроит специальное заседание по поводу твоего отстранения. Они так волновались по поводу внесудебных действий против террористов, – пытается язвить Ора на излюбленную у израильтян тему о необъективности европейцев.

–     Нечего на Европу пенять, – неожиданно заступился Гидеон. У нас среди евреев защитников террористов тоже достаточно. Сам премьер-министр сказал, что будь он арабом – пошёл бы в террористы.

Молодые люди помолчали.

–     Ты знаешь, на меня нашёл чудесный покой, –  сообщил Гидеон. – Это было страшное напряжение – всё время вчувствоваться, вслушиваться, вдумываться, – Гидеон замолчал, пытаясь понять, каким органом он определял приближение террориста. Не поняв, продолжил:

–     А сейчас я расслаблен. Отдыхаю. – И опять поболтал ногами.

Ора внимательно посмотрела на своего друга. Действительно, к  поперечным морщинам на лбу, которые обычно собирались, когда Гидеон пытался объяснить что-то сложное, словно он выжимал мысли изо лба, прибавились в последнее время две продольные, словно меридианы, пересекшие параллели.

–     Что же, отдыхать, так отдыхать, – постановила Ора. – Хоть жаль, что ты не оставил ученика, как пророк Илиягу пророка Элишу. Чтобы он воспринимал то, что не воспринимают другие.

Я купила с хорошей скидкой в университете два билета в филармонию. На сегодняшний вечер. Дирижировать будет Боймбир. Ожидают, что на бис они исполнят Вагнера. Впервые в Израиле. Публика – в предвкушении.

Сначала поужинаем в марокканском ресторане. А потом пойдём слушать музыку.

Упрёк относительно отсутствия ученика неожиданно обидел Гидеона.

–     Я объяснял не раз в интервью, как я чувствую приближение террориста, – возразил он на сетование Оры. – Я думаю, каждый эмоционально не тупой человек обладает таким чуством, по крайней мере в зародыше. Я слышал не одну историю про людей, которые одиннадцатого сентября опоздали на работу в World Trade Center. Брат моего знакомого, мы вместе играли…

Ора понимающе и снисходительно кивнула. Карточные игры она с детства привыкла считать не смертельным, но пороком.

–     …Так вот, сидел этот брат в кафе в холле World Trade Center’a  и пил кофе. Его оффис находился на девяностом этаже. Рабочий день уже начался. А он сидел и пил кофе. Не мог заставить себя подняться. «Вот доем маффин,» – думал он, – «и поднимусь.» Так и не поднялся.
А других, которые уже находились в оффисах, наверное, тоже тянуло посидеть в холле, но они превозмогли себя. К сожалению…

Гидеон замолчал. Апокалиптические картина нью-йоркской катастрофы всплыли перед ним.

–     Вообще я не очень-то люблю Вагнера, – вернулся он в тель-авивский полдень. Эта его Гибель богов… Я предпочитаю что-нибудь человеческое.

–     Это только на бис, – подавила вялое сопротивление друга Ора. Видно было, ей очень хотелось пойти на концерт. Конечно, хорошая музыка. Но и скандал, о котором долго ещё будут говорить. –  Захотим – не будем аплодировать. На бис вообще ничего не сыграет.

–     Мы то не будем…  – кивнул Гидеон. …Я читал, что фон Мазох не был евреем.

–     Странно – отозвалась Ора.

–     Вот именно, странно. Такой страстный интерес к глашатаю антисемитизма, это ли не мазохизм? Что дальше? Выставка картин Гитлера? Конкурс антисемитских карикатур?*

Обсуждая и осуждая концерт, на который собрались, молодые люди, тем не менее, двинулись к стоянке машин. Программа: обед в ресторане Маракеш, прогулка и Вагнер.

 

Столик в глубине марокканского ресторана открывал вид на маленький садик с крошечным фонтаном во внутреннем дворике. Ора, отличавшаяся отменным аппетитом, заказала обильный кус-кус. Гидеон выбрал кебаб. Пока заказ готовился, усатый сефард с полным лицом поставил на стол питы, хумус, бабагануш, маринованные маслины, наполнил стаканы водой со льдом.

На стойке у стены, около прохода в садик, висели последние газеты. Закреплённые в планки, уже потрёпанные за пол дня, газеты открывали со своей первой полосы фотографии одного и того же события: вчерашнего взрыва иерусалимского автобуса. Опровергая наблюдение, что бомбы не падают в одну воронку дважды, арабы взрывали раз за разом автобусы одного и того же злосчастного маршрута.

Раскачивающаяся на ветерке, проникающем из садика, первая страница Гаарца со скорбными изображениями напомнила Оре, как непрочно спокойствие погожего левантийского дня. Мука работы с покалеченными в тер-актах вернулась к ней. Свернулась и укатилась куда-то радость жизни, только что переполнявшая её.

–     Скажи, ты получил религиозное образование? – обратилась она к Гидеону.

–     В Нью-Йорке я учился в йешиве.

–     Объясни мне. Всевышний совершенный, всеблагой. Почему он допускает это? – Ора кивнула в сторону развевающегося газетного листа.

Мучительный вопрос, – признался Гидеон. Взгляд его остановился на струях фонтанчика. Лоб собрался в морщины, как бывало, когда из него пытались выдавить особо сложную масль. – Ты говоришь, Всевышний совершенный. Он вне времени. Предназначенное Им всегда исполняется. Но мы знаем и другую Его ипостась. Недовольный поведением сотворённого, Он устроил потоп. А потом, как напоминание себе больше потопов не устраивать, обещал вывешивать радугу. Он может скрыть свой лик. Как, наверное, во время Катастрофы. Царь Давид описывал: «Раскрываешь ладонь свою – насыщаются вволю, скроешь лицо своё – придут в смятение, заберёшь у них душу – умрут… пошлёшь им дух свой – возродятся.» Этот Всевышний не выглядит совершенным. Он меняется во времени. До потопа Он не такой, как после. Связь между этими двумя Образами… Ты знакома с понятием «логос»?

–    Кажется, у христиан это название слова, которым Бог сотворял мир?

–    Вроде. А у греков, ещё до христиан, каждый философ определял логос по своему. Некоторые – как всё рациональное знание, открытое нам. Более интересно определение –вообще всё знание, заложенное в мире, Абсолютное знание. Открытое нам – это результат нашего взаимодействия с Абсолютным знанием, с логосом. Скажем, теория относительности действовала всегда, Эйнштейн лишь перенёс её в открытое знание…

–     Понимаю, к чему ты клонишь, – прервала раздумья друга Ора. Может быть, заражаясь от Гидеона, она тоже собрала лоб в морщины. – Абсолютное знание – это аналогия Бога Бесконечного, а открытая нам наука аналогична взаимодействующему с нами Его образу. То есть Бог Ревнивый или Бог Гневающийся или Бог Прощающий – отражение  нашего влияния на Него или, скажем, наших молитв. Или Его сторона, обращённая к нам. И тогда это, – Ора указала на развивающийся газетный лист с фотографией взорванного автобуса – результат каких-то наших действий? Но… чем мы это заслужили?

–     Я не знаю, – поспешно ответил Гидеон – Время пророков, которые нам доносили, за что гневается Бог, давно прошло. Мы можем лишь пытаться понять.

–     Мы можем понять бесконечного Бога?

–     У пророков часто встречается Его обещание: «Позже вы поймёте это умом.» Или, как сказал Всевышний Моше: «Ты не сможешь увидеть лицо Моё …не может человек увидеть меня… и увидешь ты меня сзади…» То есть поймёшь по прошествии времени. По крайней мере, мы должны пробовать.

–     И что ты понимаешь?

–     После Шестидневной войны Голда Меир и Моше Даян уговаривали арабов Иудеи и Самарии не бежать из Земли Израиля, а остаться с нами. Порой их бегство останавливали физически. Любавический Ребе, личность, имевшая свои особые контакты с Высшей Силой, призывал изгнать арабов. «Иначе», –  горорил он – «это будет плачь на поколения.» Вот мы и плачем… Наверное, существуют и другие объяснения…

В этот момент усатый сефард поставил перед Орой две миски с кускусом, а перед Гидеоном – тарелку с кебабом, обильно покрытым луком.

Восточная еда умиротворила наших героев. Времени до концерта было ещё много. Состоялась остановка в турецкой кофейне. Похлава с турецким кофе придали весеннему дню ещё больше прелести.

Искать место для машины поблизости от филармонии – дело тяжёлое и неприятное. Ора, как бывалый тель-авивец, знала места, где обычно можно поставить машину. Последнюю часть пути молодые люди проделали пешком.

Улицы приморского города наполнялись вечерним светом. Пешеходов было немного. Обогнув тыльную часть павильона Елены Рубинштейн, Гидеон и Ора вышли к Mann Auditorium. Приближалось время начала концерта. Нарядная и возбуждённая публика уже втягивалась в Auditorium. Люди поднимались к залу по бульвару Ротшильда, высаживались из такси, подходили со стороны театра Габима. Освещённая последними лучами заходящего солнца, картина праздника жизни, казалось, уже звучала первыми аккордами концерта.

Вдруг мелодия резко сменилась. Ора, сквозь набежавший озноб, почувствовала, как рядом напрягся её друг. Она увидила, как из голубой мицубиси на тротуар, у поворота к павильону Елены Рубинштейн, высадился молодой араб в спортивной куртке и стремительно двинулся к толпе любителей музыки. Ора почувствовала, как онемели её ноги. Противный холодный комок опустился вниз живота, а к горлу подкатила тошнота.

Гидеон шарил на поясе в поисках отсутствующего пистолета. Кажется, время остановилось. Мгновение продолжалось и продолжалось. Араб двигался и двигался. Но толпы так и не достиг.

Звук вновь запустил время. Звук выстрела. Ора видела – стрелял бородатый парень в вязанной кипе. «Поселенец,» –  автоматически отметила Ора – «Они носят оружие».

Толпа отпрянула. Остался на месте лишь араб. Его колени подогнулись, и он упал на спину. Куртка задралась. Правая рука покоилась на взрывателе бомбы, опоясывающей его торс. Но не шевелилась. И больше не пошевелится.

Когда чувства вернулись в ожившее тело, Ора услышала Гидеона, произносящего удовлетворённо: – «… а ты говорила – не оставил ученика…»

 

Новый год деревьев – праздник, обычно выпадающий на февраль, когда в Израиле зацветает миндаль. Ясный солнечный день. Воздух пахнет весной.

Ора, настроенная торжественно, входит, как всегда в незапертую, квартиру Гидеона. Она несколько часов назад вернулась с конгресса психологов, проходившего в небольшом шотландском городке.

Гидеон лежит, как обычно с двумя книгами, но не на кровати, а на заменившем её новом диване.

–     Где наша кровать? – изумляется Ора.

Гидеон вскакивает, чтобы встретить подругу.

–     Мне кажется, мы её немного сломали, – напоминает он. – Кровать сносилась.

–     И у тебя были деньги на новый диван?– Ора  уже замечала, что квартира её друга понемногу обогащалась и другими новыми вещами. – Ты стал выигрывать в карты?

Гидеон гордо усаживает подругу на своё последнее приобретение.

–     Ты знаешь, я стал хорошо зарабатывать, – с некоторым недоумением объясняет он. – Богатые люди приглашают меня на званые приёмы. Со мной они чувствуют себя безопастнее. Я уже успел повысить свой гонорар.

–     Ты берёшь за это деньги? – деланно возмущается Ора. – Они тебя кормят, развлекают…

–     Более того, – поддерживает Гидеон. – Помнишь Блюму Хореш? Члена Кнессета, которая требовала положить конец моим внесудебным расправам над террористами? На приёме, который она же и устраивала, депутатка пыталась соблазнить меня.

–     И ты… – насторожилась Ора.

–     Та видела её по телевизору? – вопросом на вопрос отвечает Гидеон.

–     Ты должен был бы отказать ей, даже если бы она была хорошенькая, – назидательно произносит Ора. – Особенно теперь.

–     А что теперь?

–     Какой же ты экстрасенс? Ты не чувствуешь, что я беременна? Я рожу тебе ребёнка. Как та наложница Аврааму.

–     Почему же наложница? – Гидеон обнимает Ору и говорит в волосы где-то за ухом, – Жена. Любимая. Первая или главная. Не помню, как это называется.

–     Единственная, – постановляет Ора.

2006

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Борис Гулько: Укрощение негативной энергии

  1. Поначалу сценарий обрадовал. Эдакий ещё один успешный детектив-триллер-фэнтази-мелодрама.
    Но когда увидел, что автор приравнивает атеистов к подонкам, сделалось противно:
    «…Религиозный еврей почти каждый день, кроме субботы, произносит покаянную молитву. Он винится перед Богом, что плохо выполняет Божьи наказы. Почти то же у секулярных евреев. Только чувство вины – Бога они не признают, – у них направлено на мир вокруг. А в нём арабы, недовольные нашим существованием. Есть перед кем чувствовать себя виноватыми….»

Обсуждение закрыто.