1,234 total views (from 2022/01/01),  1 views today

Всего же в местечке были четыре синагоги, два раввина — старый и молодой, несколько резников… Большая синагога предназначалась для избранных: знатоков Талмуда, хасидов и просто богатых евреев. Среди них встречались колоритные личности.

Ткань жизни

(воспоминания российского еврея)

Самуил Ортенберг
Перевод с идиш Бориса Гершмана и Фреда Ортенберга
Подготовка текста и предисловие Фреда Ортенберга

Предисловие

Лауреат Нобелевской премии Исаак Башевис Зингер о своём романе «В СУДЕ У МОЕГО ОТЦА» написал, что его книга является «попыткой соединения двух жанров — мемуаров и беллетристики». Позволю себе высказать подобное же суждение о предлагаемых читателю воспоминаниях моего отца Самуила Ортенберга «ТКАНЬ ЖИЗНИ». Уж очень схожи между собой и подача материала, и описываемые в этих книгах события. Обе книги автобиографичны, действие в них происходит в начале ХХ века, примерно в одно и то же время. Жизнь еврейского народа предстаёт преломлённой через сознание главного героя — ребёнка в начале повествования и юноши — в конце книг. Язык оригинала книг — идиш, отрывки из воспоминаний печатались до выхода книг в газетах и, наконец, самое главное, изображаемые в этих произведениях «среда и образ жизни более не существуют и являются неповторимыми». Навсегда исчезли и польское еврейское захолустье, и украинское местечко и еврейское предместье. Повествование в книге «ТКАНЬ ЖИЗНИ» ведётся в документальной манере в хронологической последовательности, но многие фрагменты воспоминаний, так же как разделы романа И. Б. Зингера, представляют собой самостоятельные рассказы, написанные ярко и зримо с несомненным мастерством. Иными словами, у вас в руках произведение художественной литературы, повествование в котором ведётся от имени автора — основного участника описываемых событий.

Отец приступил к работе над воспоминаниями незадолго до выхода на пенсию, и завершил написание рукописи в 1962 году. Воспоминания охватывают двадцатилетний период его жизни (1910-1930 годы) и состоят из двух частей. В первой части действие происходит в местечке Погребище, где прошло его детство. Вначале детально показана жизнь еврейской общины в царской, досоветской России, а затем представлены драматические события, произошедшие в местечке во время мировой войны, революции, гражданской войны, погромов. Во второй части описаны юношеские годы, которые он прожил в таких известных городах Украины, как Винница, Киев, Одесса. Эта часть посвящена годам учёбы, службы в армии, началу педагогической и литературной деятельности.

По ходу повествования автор невольно погружается в историю, во времена, предшествующие описываемым. В тоже время он очень часто забегает вперед, описывая события, происшедшие с его персонажами уже после 1930 года. Такое проникновение наскоками в годы, которые теперь принято называть «годами произвола», позволяет ему избежать подробного рассказа об ужасах того проклятого времени, о планомерном уничтожении еврейской культуры и готовящемся истреблении народа. Когда писалась книга, подобная оценка государственной политики в отношении евреев ещё не допускалась и преследовалась. Поэтому отец ограничивается лишь констатацией смерти того или иного сподвижника, оставляя без комментариев сами обстоятельства их гибели.

Как я уже сказал, воспоминания представляют собой россыпь отдельных новелл, следующих одна за другой в соответствии с жизненным путём автора. Читая эти рассказы, замечаешь то там, то здесь стремление осмыслить частные истории с позиций более высоких, с точки зрения общих для еврейского народа целей. В таких обобщающих авторских отступлениях для него являются чрезвычайно важными:

1. Еврейский мир и разрушительные тенденции

В воспоминаниях изображены революция, гражданская война, погромы, приведшие местечковый уклад к гибели. Население большинства еврейских местечек многократно сокращалось и исчезало. Автор с ужасом наблюдает картину упадка и запустения. Потрясает трагическое описание исхода из Погребищ тех немногих евреев, которым удалось выжить. Добавлю от себя, что после исхода дальнейшие исторические события привели к полному исчезновению в местечке носителей еврейского уклада жизни. В результате борьбы с религией, коллективизации, индустриализации, голода и немецкой оккупации евреев в местечке практически не осталось. По неофициальной статистике, которую я нашёл в Интернете, в Погребище сейчас, если и проживают евреи, то человек пять, не больше. Наблюдая эрозию еврейской местечковой жизни, отец трепетно относился к сохранению языка и возрождению идишской культуры. Однако отмеченное во второй части воспоминаний культурно-просветительское оживление также завершилось крахом. В книге имеется множество свидетельств жалкого состояния еврейской культуры в последующие годы. В конце предисловия я поместил фотографию синагоги, которую я нашёл в архиве отца. Взгляните на этот снимок — состояние здания представляется мне очень символичным.

2. Невосполнимость человеческих потерь

К проблеме антисемитизма, унижений, физического уничтожения евреев автор возвращается снова и снова на всех этапах жизнеописания. Трагические события истории еврейского народа, преследования евреев в царской России, дело Бейлиса, погромы, политические процессы, сталинские репрессии, борьба с космополитизмом нашли отголосок в воспоминаниях. Рассуждения подростка об ужасающей несправедливости окружающих по отношению к евреям, детальное описание мальчиком процедуры захоронения жертв погрома написаны автором с потрясающей силой и достоверностью.

3. Национальные корни и самосознание

Достаточно вспомнить любовное описание праздников, детские восторженные оценки традиционных ритуалов, интерес автора к отрядам самообороны в преддверии прихода погромщиков, его активное участие в создании общественных еврейских институтов в первые годы советской власти. Отец дорожил своей национальной принадлежностью, никогда не был «Иваном, не помнящим родства». Ни при каких советских обстоятельствах он не чурался своего еврейского происхождения, гордился тем, что в его жилах течет еврейская кровь. В архиве сохранилась папка с бумагами, посвященными истории происхождения нашего семейства. Просматривая материалы, чувствуешь, насколько сильно его волновали проблемы национальных корней и преемственности, вопросы возникновения рода, предания о наших именитых отдаленных предках. Сохранность генетического фонда нашего рода служила для отца убедительным аргументом незыблемости и устойчивости всего народа. Окончательная редакция родословной, написанная рукой отца, представлена в конце книги. В ней отсутствует систематический перечень поколений, начиная от зарождения рода до наших дней. На схеме отражены лишь существенные, документально подтвержденные генеалогические линии. Одно из таких удостоверений, приложенных к родословной, я хочу привести целиком с сохранением официального стиля. В справке — судьба талантливого юноши, любимца всей семьи, племянника автора воспоминаний. На генеалогическом древе его ветка трагически обрывается: «Ортенберг Борух Израилевич (1922-29.10.42). Призван в 1941 году Винницким ГВК. Лейтенант, командир роты, 36 гвардейского стрелкового полка, 14 гвардейской стрелковой дивизии. Погиб в бою. Похоронен: Серафимовичский район, Сталинградская обл. Имя на обелиске в Сквере Памяти в Виннице и в Зале Славы на Мамаевом Кургане в Волгограде»… Вечная ему память.

Несмотря на духовную близость автора к народу, глубокое понимание процессов, происходящих в еврейской среде, читая воспоминания, ощущаешь, что они написаны человеком, пережившим множество идеологических кампаний, судебных фарсов, расправ с инакомыслящими. Жестокое время, выпавшее на его долю, сделало своё дело. При написании срабатывал внутренний контроль, и автор старался избегать радикальных суждений, а в критических ситуациях употреблял осторожные формулировки.

Следует сказать, что общественное сознание в тот период, когда писалась книга, было совершенно не готово к беспристрастной оценке свершившейся катастрофы советского еврейства. Поэтому правдивое изображение еврейской действительности, робкие попытки осмыслить произошедшие в народе изменения показались чиновникам от культуры слишком смелыми. Воспоминания не были приняты к печати в журнале «Советиш Геймланд», издававшемся на идиш. Рукопись была отклонена за нескрываемую приверженность автора еврейскому духовному миру. После смерти отца в 1984 году рукопись воспоминаний долгие годы лежала без движения в семейном архиве.

Судьба книги — продолжение жизненного пути автора. Незадолго до отъезда моей семьи на постоянное место жительства в Израиль по моей просьбе был выполнен подстрочный перевод рукописи на русский язык. Таким образом, в 1993 году экземпляры рукописи на двух языках оказались в Израиле. Почти сразу же отдельные главы воспоминаний были опубликованы в израильских русскоязычных газетах, но затем рукопись снова заняла место на полке.

Прошло ещё почти 10 лет, и о существовании рукописи мне напомнила дочь поэта Давида Гофштейна — Левия. Она рассказала, что в Израиле по результатам ежегодного литературного конкурса лучшим поэтам, пишущим на идиш, присуждается премия имени Гофштейна. Победителям конкурса вручается официальная грамота и брошюра, в которую, помимо материалов о лауреатах и о самом Давиде Гофштейне, включена также глава из воспоминаний моего отца, посвященная его дружбе с поэтом. Я снова извлёк рукописи на свет и занялся их изучением. Застав меня за этим занятием, мой сын безапелляционно заявил:

— Рукописи не горят.

А моя дочка, уже успевшая окончить в Израиле Академию Художеств имени Бецалеля, предложила помочь мне при подготовке рукописи к изданию. И тогда я понял, что ветхие экземпляры рукописи — это завещание моего отца сохранить для потомков свидетельства жизни еврейского сообщества, вписанного в украинскую историю. Я принялся за завершение перевода и редактирование книги.

Для культуры, созданной на идиш, предлагаемая книга — явление уникальное. После десятилетий ассимиляции бытописателей еврейской действительности осталось раз-два, и обчёлся. Поэтому очень важно, что в книге представлена широкая панорама событий и настроений в еврейском обществе. Произведение является и документальным, и художественным, и глубоко личным. Книгу отличает добрый, мудрый и ироничный взгляд на окружающее, неравнодушное отношение к персонажам. Воспоминания переполняют любовь к своему народу, сострадание к его несчастиям и бедам, преклонение перед народным гением. И, наконец, вся книга от начала до конца пропитана Шолом-Алейхемовским юмором.

Еврейская местечковая реальность исчезла, послереволюционное мнимое национальное возрождение бесславно окончилось. К моменту написания мемуаров практически была утрачена и литература на идиш, которая существовала раньше в основном в украинском окружении. Нависшая угроза потери народом памяти — очень устойчивый мотив, звучащий в воспоминаниях. Цель книг — сохранить для человечества память о быте и традициях евреев, об их национальной культуре. Для людей, потерявших родной язык, предлагаемая книга позволит заглянуть в погибший мир наших предков, прикоснуться к живой истории своего народа.

Фред Ортенберг
Иерусалим, Март 2004

Часть первая.
У истоков реки Рось (1910-1920)

На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною.
Александр Пушкин

Начало пути

Мать часто рассказывала, как однажды, морозным зимним вечером, в середине месяца Шват, мой одиннадцатилетний старший братик Велвл выбежал из дому в тесный переулок. Увидев своих приятелей по хедеру, он радостно выпалил последнюю новость:

— Мама родила ещё одного мальчика!

Этим мальчиком был я. Для моей матери, родившей двенадцать детей, семь из которых ушли в раннем детстве на тот свет, которая была предана своим детям, и до умопомрачения любила их, — для неё моё рождение было событием, наполненным и тяжёлой заботой, и большой радостью. Как это принято в еврейской семье, был заключён союз с Богом, ребёнку сделали «брит» — и в путь. Это случилось в 1903 году, в маленьком заброшенном местечке Погребище (тогда Бердичевского уезда, Киевской губернии).

Погребище — еврейский «штетл»

Погребище… Вспоминая свою маленькую родину, где я провёл детство и юность, мне трудно избежать сентиментальности и романтических воспоминаний. Перед глазами возникает утопающий в зелени маленький городок, «штетл». Родное местечко осталось в моей памяти и сердце, как светлый образ, насыщенный красотой и любовью.

Возникло оно в давние времена около старых, далеко и глубоко разрытых подвалов-проходов, остатки которых можно видеть и теперь. Отсюда и название — Погребище. Ещё в начале XVII века, во времена «Жечи Посполитой» (польской государственности) в этих местах начали селиться евреи, прибывшие с Запада. Есть много описаний, как мучилось и страдало еврейское население Погребища во время бурных и грозных событий XVII и XVIII столетий.

Во время войны Богдана Хмельницкого против поляков в синагоге в страшных мучениях погибли все местечковые евреи. Об этом рассказывал каменный памятник возле синагоги с надписью, которая сохранилась: «В 1648 году войска Богдана Хмельницкого неожиданно напали на Погребище и истребили польских магнатов и заодно всех евреев, — стариков, женщин и детей, — всех, кто находился в древнем Божьем доме, когда проходила молитва…»

В конце XVII века община в местечке возродилась, но вскоре во время нашествия гайдамаков в 1736 и в 1768 годах евреи из Погребищ снова пережили страх и ужас. В течение XIX века еврейское население неуклонно росло. Община к началу XX столетия окрепла, а местечко расширилось. От старых времён осталась, так называемая, «Портняжная синагога», построенная в XVII веке, с оригинальной художественной росписью на стенах. Это был один из красивейших памятников старой еврейской архитектуры (внутри синагога была четырёхэтажной). Остались и старые редкостные меноры, сделанные еврейскими умельцами и мастерами XVII века. Известность приобрела блистательная погребищенская менора, которую по имеющимся свидетельствам бедный мастер Брух создавал в течение шести лет. Она вошла в сокровищницу еврейского искусства, её изображение воспроизведено на многочисленных репродукциях.

В начале XX века Погребище — довольно значительное местечко, насчитывающее 6000 жителей, 3000 из них были евреи, которые жили в центре местечка, остальные — украинцы, русские и поляки. У меня и сейчас ещё стоит перед глазами центральная узкая улица. Она тянется с одного конца местечка, от трёхэтажной паровой мельницы, до другого, где находилась дорога к мосту, к реке Рось. От центральной улицы в одну сторону отходят меньшие улочки, ведущие к бане и берегу реки, а по другую её сторону — площади и переулки. За ними католическая церковь и помещичий парк. На центральной улице, как везде на свете, находятся красивые богатые дома. Их крыши покрыты жестью, некоторые дома с резными крылечками.

В боковых улицах и закоулках — маленькие сгорбленные домишки с черепичными крышами и узкими затемненными окнами. Большие лужи местами покрыты деревянными настилами. Около реки стоит водяная мельница. Здесь бурный поток падает на мельничные колёса, а дальше река Рось извивается и струится тихим, спокойным течением. Учёные убедительно доказали, что Государство Русь зарождалось у истоков маленькой речушки Рось. «Без всякого сомнения, — писал известный историк Б.Д. Греков, — что имя Русь теснейшим образом связано с древним именем реки Рось или Русь». Слова «Русь» и «Русская земля» относились в древние времена (в ХI — ХII веках) только к бассейнам середины Днепра и реки Рось, впадающей в Днепр. А истоки реки Рось находятся вблизи Погребища. Вот такая значительная роль у моего родного местечка в истории России!

С XIX века местечко было собственностью польского графа Ржевусского. В 1844 году из Парижа в местные края, в замок села Верховное, прибыл просить руки недавно овдовевшей графини Ганской — Ржевусской французский писатель Оноре де Бальзак. Свадьба состоялась, как известно, в 1850 году в городе Бердичеве. Местечко Погребище считалось собственностью графа Адама Ржевусского, брата графини. Его именем и была названа ближайшая к местечку железнодорожная станция «Ржевусская», её построили в семидесятые годы XIX века.

В моё время Погребищами владел не польский граф Ржевусский, а русская графиня Игнатьева, родственница царского министра просвещения, молодого графа Игнатьева. Иногда она с многочисленной свитой приезжала из своего дворца около деревни Крупнодерницы к нам в местечко. Это вызывало большой переполох и пугало евреев.

Старый граф Николай Павлович Игнатьев прибыл в наши края ещё в конце ХIХ века, в 80-е годы, и начал понемногу прибирать к рукам местные земли, но натолкнулся на еврейские семейства, которые имели собственность в близлежащих сёлах. Чтобы поскорее «вытолкнуть» евреев из сёл и поместий, ему, тогда министру внутренних дел, удалось выработать и утвердить знаменитые царские «Временные правила» 1881 года. По ним евреям всей страны запрещалось селиться и брать в аренду землю, а также допускалась возможность их немедленного выселения из тех мест, где они жили в течение многих поколений. Выселение проводилось с исключительной полицейской жестокостью. Деревни и поместья округи были «очищены» от евреев, а «благородный» граф быстро ими завладел.

Среди высланных была и семья тогда ещё молодого еврейского публициста и мыслителя Ашера Гинцберга. Граф Игнатьев столкнулся с его отцом, старым Гинцбергом, земля которого находилась недалеко от дворца графа. Возникший конфликт стал толчком, побудившим графа Игнатьева в дальнейшем разработать вышеназванные бесчеловечные «правила». Семья Гинцберг переехала в ближайшее село, другие высланные еврейские семьи перебрались в окрестные деревни и ещё больше увеличили тесноту местечковых гетто. «Временные правила», запрещающие евреям жить в деревнях, оставались действительными вплоть до 1917 года. Таково было прошлое евреев России в его реальном обличье.

Я знал свидетеля тех событий седовласого восьмидесятилетнего старика Хаима-портного. Это был низенький, сгорбленный старичок, с густой белой бородой, с бледным лицом, сморщенным, как ореховая скорлупа, и с толстым носом. До выселения Хаим жил в деревне вместе с семьёй Гинцберг. Мы часто слушали его рассказы о детстве и юности известного писателя и публициста Ахад ха-Ама.

Чем жили в местечке?

В моё время треть семей Погребищ жила торговлей. Лавки, большие и маленькие, были разбросаны по дорогам, улицам и площадям. В них торговали бакалеей, тканями, строительными материалами, домашней утварью, продуктами. Большие мануфактурные магазины были завалены дорогими текстильными товарами из Лодзи и Варшавы. Рядом находились маленькие магазинчики, расположенные в ряд, где предлагали дешевое сукно и головные платки, скобяные товары, посуду и стеклянные изделия, глиняные горшки, муку и зерно. За прилавками стояли бородатые евреи: летом — в распущенных балахонах, зимой — в дешевых шубах; рядом, как правило, — жены. Зимой жены грели руки и ноги на нагретых горшках, ждали покупателей, ругались и сплетничали. Торговля — занятие семейное, поэтому в лавках часто можно было видеть и старших детей.

Процветали несколько крупных магазинов для богатых покупателей. В средних и маленьких лавках торговали мало. Но в базарные дни дела шли лучше. Площади были забиты подводами, крестьяне и крестьянки из ближайших деревень заполняли бесчисленные лавки. В такие дни по местечку распространялся запах крестьянских свиток и пота. Часто торговцам приходилось выезжать в кибитках, на подводах в соседние сёла на ярмарку в надежде продать залежалый товар.

Конкуренция в торговле была жестокая. Среди торговцев зависть, вражда, конфликты — явления обычные. Бесконечные стычки между ними омрачали жизнь, создавали трудности, ухудшали и без того плачевное финансовое состояние. Все эти болячки бытия, необеспеченность, бедность, усугублялись боязнью полного банкротства, страхом за семью, за судьбу многочисленных детей. Большинство придерживалось старой еврейской традиции плодиться и размножаться без ограничений.

Ещё одну треть еврейского населения Погребищ составляли ремесленники: портные, шапочники, сапожники, столяры, жестянщики. Больше всего было портных. Я помню имена нескольких известных в то время погребищенских портных: Израэл, Гершеле, Няре, Лейб Липов, Янкель, Голд, Юровский (он говорил по-русски). Как правило, портные обслуживали местных жителей, но иногда выполняли заказы со стороны. Так в 1915 году во время мировой войны в Погребище приехал армейский интендант с заказом на пошив тёплых ватников. Подрядчик привёз необходимые для работы материалы, а местечковый портняжный цех выполнил заказ добросовестно и в назначенный срок.

Следующая по численности группа ремесленников — шапочники. Их продукция пользовалась спросом, как в самом местечке, так и окрестных сёлах. Затем шли сапожники и жестянщики. У большинства ремесленников заработки были небольшими, в среднем — от 150 до 200 рублей в год. Пик производственной активности приходился на канун еврейских и христианских праздников. Наступления предпраздничных дней ремесленники ждали с нетерпением круглый год.

Наконец, последнюю разношерстную треть населения местечка можно определить следующим образом. Это — купцы, маклеры, всевозможные агенты, комиссионеры, служащие, приказчики, люди свободных профессий, учителя, адвокаты, бухгалтеры, служители культа, религиозные учителя (меламеды), просто «люди воздуха» и нищие. Незначительную прослойку представляли подручные опытных ремесленников и наёмные разнорабочие мелких предприятий, например, мельниц.

Несмотря на такую пёструю картинку занятости, жить в местечке было очень тяжело. Нужда и нищета царили в его тёмных и грязных переулках, а число бедствующих жителей увеличивалось из года в год.

Религиозная жизнь

Теперь перейдём к описанию духовной жизни местечка во времена моего детства. В начале XIX века Погребище было резиденцией больших праведников и раввинов, ведущих свою родословную от Бера Межеричера, ближайшего последователя основателя хасидизма рабби Исроэля Бал-Шемтова. Правда, последний представитель династии праведников, сын хасида Шолома Погребищера — Исроэл Фридман, правнук рабби Бера Межеричера, перенёс свою резиденцию из Погребищ в расположенный неподалёку город Ружин. В дальнейшем рабби покинул наши места насовсем, переехал в Галицию, в местечко Сад Гора и там создал династию так называемых Садагорских раввинов. В Погребище и Ружине остались последователи Садагорского рабби, которые затем на протяжении многих поколений ездили с подарками через границу в центр хасидизма, в Сад Гору на поклон. После присоединения Западной Украины к России бывшее местечко Сад Гора стало окраиной областного центра Черновцы.

Ещё в 1858 году граф Адам Ржевусский просил министра внутренних дел Ланского разрешить всей большой семье Фридмана — его сыновьям Абраму, Янкелю, Нохему, Мордхе, Давиду, их родственникам и слугам — вернуться из Галиции в Россию, в Погребище, учитывая, что они отсюда родом. Разумеется, ходатайствовал граф не бескорыстно — как хозяин местечка он рассчитывал на весомую благодарность семейства Фридман в случае удовлетворения его просьбы. Однако правительство разрешения на возвращение не дало.

Дома умерших праведников, покинутые семьёй Фридман, стали святыми местами, куда приходили верующие хасиды. У «святых домиков» они оставляли записки с пожеланиями и просьбами. Приехавшие позднее последователи и преданные хасиды Садагорского рабби поддержали эту традицию. Были в местечке хасиды и другого галицийского праведника — Буянского рабби. Хасиды из этих сект часто ссорились между собой.

Всего же в местечке были четыре синагоги, два раввина — старый и молодой, несколько резников… Большая синагога предназначалась для избранных: знатоков Талмуда, хасидов и просто богатых евреев. Среди них встречались колоритные личности.

Например, богатый торговец мануфактурой Шмерл Франкман. Был он человеком исключительно скаредным, милостыню никогда никому не подавал, богатство нажил, используя грязные средства, подлоги и обман. Молва утверждала, что Шмерл обворовал даже своего старого отца. Зато, когда Садагорский рабби однажды приехал в Погребище Франкман уступил ему свой большой особняк на всё время визита, рассчитывая таким образом «искупить» грехи.

Самым богатым человеком в местечке был Азриэль Канцберг. Этот «праведник» занимал почётное место у западной стены Большой синагоги, хотя в жизни, в торговых сделках с купцами и помещиками мало заботился о соблюдении десяти заповедей. Понятия честность, справедливость были ему неведомы. Патологическая скупость довела его до того, что он перестал помогать даже своим детям. Для него существовали только деньги. Над людьми с моральными принципами он открыто насмехался.

Вспоминается такой эпизод богатой биографии Азриэля. Однажды его пригласили во дворец к графине Игнатьевой, которая жила в соседней деревне. Канцберг прибыл на встречу в праздничном сюртуке и с надеждой на прибыльную сделку. Его проводили в переднюю комнату, и через некоторое время из внутренних покоев вышла графиня в сопровождении богато наряженной блистательной, гордой дамы. Незнакомая дама поднесла лорнет к глазам и пристально посмотрела на Канцберга, стоящего с непокрытой головой и с застывшей на лице подобострастной улыбкой. Некоторое время она рассматривала его сюртук, длинную чёрную бороду, а затем сказала по-французски:

— C’est charmant! (Очаровательно!)

И обе дамы удалились. Слуги объявили Канцбергу, что он может возвращаться домой.

Оказалось — у графини гостила придворная дама его императорского величества Николая II — княгиня Голицина. Во время осмотра поместья графиня рассказала ей, что в её местечке Погребище живёт много евреев. Гостья высказала пожелание увидеть настоящего еврея, поскольку она никогда раньше их не видела. Азриэль Канцберг как раз и был тем самым «образцовым» евреем, которого графиня с удовольствием продемонстрировала своей высокопоставленной гостье. Обе дамы не видели ничего унизительного в том, что человека показывали, как некую диковинную вещь, а сам Канцберг с гордостью рассказывал всем, как он предстал в новом шелковом сюртуке перед «высокия очи» придворной дамы. Эта аудиенция имела продолжение: на одной из следующих встреч графиня продала ему на очень выгодных условиях большой массив леса.

На праздник Йом-Кипур, в Большую синагогу приходили представители светской еврейской буржуазии, которых в народе называли «лещами». Среди них мне запомнился владелец большой паровой мельницы, выделявшийся своей наголо бритой головой и каким-то нееврейским лицом. «Лещи» были редкими гостями в синагоге, хотя престижное почётное место у западной стены было закреплено за каждым из них постоянно.

Недалеко от Большой синагоги, в нижней части местечка, находилась Маленькая синагога, в которую приходили верующие из среднего сословия, Далее, почти на краю местечка располагалась ранее упомянутая старинная «портняжная синагога». Она открывалась только в праздничные дни. Посещали её в основном ремесленники и рабочий люд. Здесь всегда пел хороший кантор, и жители местечка, не очень углубляясь в строгое соблюдение всех ритуалов, проводили праздники весело, смеялись, дурачились и отдыхали после тяжёлых рабочих будней.

Старый раввин Шолом-Довид — низенький, очень худой, истощенный старик с пергаментным лицом, седой козлиной бородкой, и большими, темными, потухшими глазами, мучительно кашлял. Он был глубоко верующим человеком, мирское, земное бытие его не интересовало. Имел он четырёх взрослых дочерей, его семья жила очень бедно, В быту раввин довольствовался малым, на семейные материальные трудности внимания не обращал. Будучи по природе хорошим добрым человеком, он преображался, когда речь шла о нарушении религиозных правил. В таких случаях он становился шумным, злым, агрессивным, и заходился в продолжительном старческом кашле. Однако к его поучениям и запретам прислушивались всё реже и реже.

Об одном местечковом хохмаче, строившем дом в субботу, рассказывали, что на вопрос, получил ли он разрешение раввина Шолом-Довида, тот ответил: «Разумеется, я обращался за разрешением к раввину». — «Ну, и что же он тебе ответил?» — «Он сказал, что нельзя строить, но я его не послушал…»

Молодой раввин Айзик — плотный, красивый человек с рыжей бородкой, только начинающей расти, и очками в позолоченной оправе на носу — был немножко либералом. Он стремился заслужить авторитет у молодых и бедняков, и никого не осуждал их за нарушения и грехи. Да и сам он не очень строго придерживался традиций и не производил впечатления человека, одержимого служением религии.

Запомнившимся событием в религиозной жизни было нашумевшее посещение летом 1912 года нашего местечка молодым Садагорским рабби из галицийской династии Фридманов. Чтобы увидеться с рабби его последователи из окрестных сёл приехали в Погребище заранее. Богатые хасиды поселились в частных домах, а бедные устраивались на ночлег на скамьях в синагоге, в прихожей большого дома Шмерла Франкмана.

В день приезда на железнодорожной станции собралась огромная толпа, которая затем сопровождала карету, в которой рабби проследовал домой, окружённый крупными бородатыми охранниками. В пятницу он прибыл на вечернюю молитву в сопровождении самых авторитетных хасидов, и опять толпа встречала его, выстроившись по обе стороны у входа в синагогу и на лестницах. Садагорский рабби посетил и могилы своих святых праотцов на местечковом кладбище. Однако большую часть времени он проводил дома, принимая подарки от местных и приезжих хасидов, обсуждая с ними дела духовные. Иногда он появлялся у приоткрытого окна, и тогда можно было рассмотреть молодого человека среднего роста с густой черной бородкой, белым лицом, бесцветными глазами, с красивой шелковой ермолкой на голове. У него была заурядная внешность, ничего необычного, ничего привлекающего внимание. Но хасиды, ожидавшие его появления в окне, взирали на рабби с восторгом и восхищением. Оказавшиеся возле дома прохожие, в особенности юноши, отпускали по адресу рабби и его приближённых язвительные замечания, шутки. Делали они это, правда, с опаской, побаиваясь вспыльчивых молодых хасидов. Образованная публика также отнеслась неодобрительно к нелепому шуму вокруг визита равва. Тем не менее, необычная суета вызвала любопытство даже у самого пристава, который решил посетить раввина. Его благородие приехал в полной амуниции, вызвав, естественно, некоторый испуг у евреев. Подручные рабби встретили пристава с опаской и большими почестями. Пробыл он у раввина достаточно долго, тема их разговоров осталась тайной, но результатом встречи пристав был доволен. Прощался он с улыбкой на лице и сказал на ходу:

— Святой человек… Умница…

Комично выглядело посещение раввом бани. На облучке кареты, в которой «его светлость» ехал в баню, сидел счастливый набожный Мошка. Сытые лошади весело ржали, радуясь выпавшему на их долю вниманию и почёту, а толпа особо рьяных почитателей бежала рядом, приветствуя своего кумира. Мой брат Велвл, слывший среди юнцов остряком, наблюдая эту картину, обронил в адрес эскорта, сопровождавшего равва:

— Они думают, что провожают его в баню… Но, по правде говоря, это он провожает, точнее, посылает их в «баню».

За эту остроту брат получил от нашей набожной мамы взбучку. Но народу двусмысленная шутка понравилась, и её много раз вспоминали и после отъезда молодого Садагорского рабби назад, в Галицию.

Светские люди

Иудаизм прочно укоренился в сознании большинства евреев, основная масса жителей местечка была религиозна. Однако влияние религии на жизнь людей постепенно ослаблялось, распространились атеистические настроения.

Появились светские люди, которые порвали со старым патриархальным бытом: молодые дельцы, служащие, лица свободных профессий. К местечковой массе, покинутой ими, они обычно относились или безразлично, или высокомерно-презрительно; некоторые из них испытывали неприязнь к служителям культа. Попытаюсь вспомнить нескольких типичных представителей из таких ассимилировавшихся семей.

Старый аптекарь Ройфман был внешне совсем не похож на еврея, он ходил всегда бритый, без шапки, в одной рубашке, свободно говорил по-русски, в общинные дела не вмешивался, не имел ничего общего с местечковыми евреями и с их старомодным укладом жизни. Целыми днями Ройфман занимался изготовлением лекарств — таких пахучих и душистых, что не хотелось уходить из его аптеки. Когда он рассматривал рецепты, готовил и подбирал лекарства, объяснял, как их применять, евреи испытывали к нему чувства почтения и признательности.

Его постоянный посетитель красивый молодой парень Айзенберг жил вместе со старшим братом и его женой у железнодорожной станции. Братья Айзенберг также придерживались свободных взглядов. Они были комиссионерами и занимались отправкой, получением и доставкой грузов. Младший брат красиво одевался, от него всегда пахло духами, и говорил он только по-русски. Его тянули к аптекарю Ройфману не только общие взгляды и русская речь. У Ройфмана, кроме аптеки, была красивая, немного полноватая, дочь. Молодой Айзенберг каждую субботу приезжал к аптеке на собственной нарядной повозке, украшенной металлическими побрякушками . Он сажал рядом с собой дочь Ройфмана, которая от радости расплывалась ещё шире, и приказывал извозчику:

— Пошли, поехали…

Стоящие вокруг набожные, бородатые евреи наблюдали за этой сценой и удивлялись:

— Ну, вы что-нибудь подобное видели?

Однако молодой Айзенберг не считался с чужим мнением. Он продолжал жить весело, на широкую ногу, играл в карты с местными чиновниками. Это подогревало интерес к его персоне, а дочери аптекаря он расточал такие причудливые комплименты, что та просто не выдерживала. Она готова была немедленно подарить ему и своё пылкое сердце, и пышное тело. В конце концов, они поженились и редко показывались в местечке.

Среди молодёжи Погребищ зарождался новый слой общества, формировалась будущая интеллигенция. Это были юноши и девушки, недовольные старыми устоями, протестующие против жизненного порядка, установленного родителями. Они находились под сильным влиянием современных идей, хотели перемен, искали пути к новой жизни.

Тяжело было еврейскому подростку вырваться из местечка в так называемый большой мир. Помимо обычных трудностей, для еврейской молодёжи, желающей получить образование, существовала строгая процентная норма. Немногим местечковым молодым людям, среди которых встречались очень способные и эрудированные, удавалось поступить в гимназию или в университет. Некоторая часть молодёжи пыталась получить образование экстерном. Оставшиеся в местечке молодые люди много читали (в большинстве случаев русские книги), увлекались новой еврейской и древнееврейской литературой, следили за журналами, газетами, интересовались общественной жизнью, научными проблемами.

Хорошо помню, как долгими зимними вечерами с книгами и газетами, они собирались у кого-нибудь дома, в комнате, освещенной керосиновой лампой, рассаживались вокруг старого обеденного стола и допоздна беседовали о добре и зле, мечтали о новом мире.

Однако, несмотря на жизненную энергию и накопленные знания, никто из них не знал, что сделать, чтобы изменить окружающую серую действительность. У многих возникли тоска и неясное стремление к чему-то высокому и прекрасному. Подобные настроения можно объяснить общим подавленным состоянием русского общества в период между двумя революциями 1905 и 1917 годов. Успехом у еврейской молодёжи пользовались такие произведения, как «Андрей Кожухов» Степняка-Кравчинского, «Записки революционера» Кропоткина. Благодаря подобным книгам, некоторая часть молодёжи увлеклась социалистическими идеями, но большинству еврейской молодёжи импонировали идеи сионизма. Находились и такие умники, которые пробовали соединить оба направления вместе. Между тремя группировками, естественно, возникали горячие споры о будущем еврейского народа.

Но не вся молодёжь, тяготеющая к светской жизни, ринулась в пучину общественных страстей. Некоторые молодые люди, постепенно отбросив былые благородные идейные устремления, занялись производством и коммерцией. Иногда бывший радикал, который в 18-20 лет резко выступал против частной собственности, к 25-30 годам покупал собственный дом или магазин… В это время многие молодые люди поменяли свои романтические идеалы на тихое личное благополучие.

Продолжение