[Дебют] Сергей Шилкин: Питер

Loading

Питер

Сергей Шилкин

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ТАЙНЫ

Я гулял вдоль Невы, где за век — никаких изменений,
Где на старой стене след воды от былых наводнений.
Посетил Эрмитаж, был в театре на «Пиковой» драме,
И, уйдя с площадей, я бродил проходными дворами.
Всё смешалось во мне: половодья, протоки, каналы,
Анекдоты, романы, легенды, преданья, анналы,
Бесконечность дуэлей, балы, с аксельбантами звёзды
И, из камня, в классическом стиле, дворянские гнёзда.
Снег кружился по льду вдоль канала, позёмкой влекомый.
Здесь жила Лизавета — прамать моей близкой знакомой.
В лунной дымке их дом. Я зайду — ничего не задену —
И увижу, что видеть нельзя сквозь эпоху и стену…

Тонкий запах лимона — в стакане сухая мелисса.
У окошка сидит, в ожидании, бедная Лиза.
Лиза, полночь настала — а Германа нет и в помине.
Может, снова с друзьями бюджеты верстает в кабмине?
Если б так, но, увы…
Я не мот, не пройдоха, не Joker,
Но готов на ломберном столе раскидать с тобой покер,
Чтоб утешить тебя. Но не слышит меня Лизавета.
В темноте бой часов и мерцанье лампадного света.
Небо сыплет снега и они, пав на землю, не тают.
Душу мне любопытство и жажда познанья снедают.
По моим телесам растекаются жар и истома.
Манит вглубь тишина и сакральность старинного дома.
Скрип сухих половиц, за портьерой «газон» из левкоев.
Я в потёмках, на ощупь, добрался до барских покоев.
Дверь открылась. Туда б не вошёл — мне сказали бы если,
Что сидит там, как мрамор, старуха в вольтеровском кресле.
И увидев старушку, ей бью, с извиненьем, поклоны.
Но графиня молчит и глаза у неё непреклонны.
На старушечьих плечиках кошкой облезлой шиншилла.
Вдруг раздался щелчок… И старушка как будто ожила.
Мну со страха картуз, козырёк пятернёй «парафиня».
«Три, семёрка и туз» — прошептала внезапно графиня.
И, вдогонку — рефреном — последняя бабкина фраза:
«Будешь, парень, богат, только если сыграешь три раза…»

Я совсем не игрок, мне не надо богатств Ротердама!
Ты мне в душу не лезь, окаянная чёртова дама.
Я из дома на улицу вылетел бешенной пулей.
Не дай Бог повстречаться опять с этой страшной бабулей.
Небеса над снегами чернее девчонки-чернавки.
Ищет призрак графини пропажу вдоль Зимней канавки.
Я сбежал от неё, нос уткнув в воротник-чернобурку…

Я бродил этой странной зимой по ТОМУ Петербургу.

ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОСЕНЬ

Дует с Балтики ветер — веселый шалун, озорник.
Лета бабьего пик. Благодатная, в целом, погода.
Нарастающий гул в сердце страхом ещё не проник.
Это осень далёкого нам 41-го года.

Фюзеляжи в крестах. В вое бомб слышен демона глас.
Полыхают склады. Старых крыш шифер бахает в небо.
По асфальту горячей рекой карамель растеклась.
К небесам едкий дым тянет руки горящего хлеба.

Страшный враг подступил — он коварен, жесток и хитёр.
Окна в белых крестах и на стенах с призывом плакаты.
Призрак голода к городу Ленина кости простёр.
Метроном отмеряет защитникам муки блокады.

Дети тянут тележку с бедою на Невском юру.
Страшно жить им теперь без тепла и родительской холи.
Жутко зев свой разверзла земля в Пискарёвском яру,
В немоте леденящей застыв от бессилья и боли.

Смертью город зажат мёртвой хваткой морского узла.
Вместо хлеба вонючий эрзац получая к обеду,
С глада падают ниц, но встают и, не ведая зла,
Люди истово Крест свой несут, свято веря в Победу.

ОКТЯБРЬ

Столица ждёт худые вести.
Бурлят окраины предместий.
Пора, как сказано в Авесте,
Пожать безбожия плоды.

Идёт война. На фронте татки.
В домах доедены остатки.
Толпой голодные солдатки
Громят питейные склады.

Надев парик, собой довольный,
Вперёд шагает вождь крамольный.
Горит в ночи огнями Смольный.
В нём воцарились шум и гвалт.

Декрет готов. Он в духе старом —
«Свободу всем и землю дар-ром!»
Ильич матросским комиссарам
Шлёт телеграммы в Центробалт.

Призыв фальцетом в три октавы
Несёт в эфире глас картавый.
Дым с Нарвской стелется заставы
С гремучим привкусом золы.

Часы идут. Их ход отлажен.
И кто грядёт, тот ликом страшен.
И все калибры бронебашен
К Дворцу направили стволы.

Волны свинцовой бег неспешен.
«Аврора» выплыла на стрежень.
Стоит, как страж, ростральный стержень.
Час остаётся до утра.

Кричат испуганные чайки.
Ночь жмётся к жару обечайки.
Грядущий страх «черезвычайки»
Повис над городом Петра.

Трамвайный лязг узкоколейки.
Трёхгранный штык на трёхлинейке.
Шаги чеканит по аллейке
Дозор неведомых планид.

Разрушен мир великороссов.
Костры из мебельных торосов.
И ругань пьяная матросов
Дворцы собою полонит.

Упала Русь и с нею иже.
Кто сгинул здесь, а кто в Париже.
Темнеет наст местами рыже
От крови, пролитой зазря.

Льёт с неба хлад из тысяч ведер.
Оставил нас апостол Петер.
Трепещет судорожно ветер
В кровавых стягах Октября.

МЕДНЫЙ КОНЬ

Барокко. Рама в бронзе. След облоя.
Взглянув в зерцало, я ушёл в былое…

Седой парик, в обтяжку бёдра, икры.
Шатают трон наследованья игры.
Особ тасуют, как тузов в колоде.
Неясно нам, чего же ждать в приплоде.
Итог сего премутного процесса —
Приехавшая цербстская принцесса.
Она стройна, мила и, в результате,
Пришлась девица Лизавете кстати.
Друзьям на радость, недругам на горе
В орлицу дева оперилась вскоре.
Вокруг неё кружилась камарилья.
Она над Русью распластала крылья.
Не мог Руси тогда никто перечить.
Пришла пора себя увековечить.
Зазвали к нам, за блеск и звон медалей,
Ваятелей и зодчих из Италий.
Свистели ветры, облака пестрели.
Построил на болоте дом Растрелли.
Дворец взирает стёклами балкона
Туда, где, в дымке, родина Фалькона.
Нависла над Невой краюхой хлеба.
Взметнулся конь, пытаясь прыгнуть в небо —
Не удержим он ни уздой, ни снедью.
Сияет грива изумрудной медью.
Слова кровят, как грозди на закате:
«Сей конь навеки Цезарю от Кати».

Душа горит от соков эндокрина —
И я кричу: «Vivat, Екатерина!»

ТАВЕРНА

Жизнь познавая не с обложки,
Мы ели щи из общей плошки
И в знаменитой «Техноложке»
Зубрили нудный сопромат.

Был за ЛИИЖТом бар «Таверна»,
Стоявший со времён Жюль Верна.
В нём было сумрачно и скверно —
Нас окружал отборный мат.

Мы пиво свежего увара
Пивали в сумерках пивбара
И с нами вождь из Занзибара
Едал сушёных карасей.

И, не взирая на простуду,
Кричал — мол, вечно не забуду
И расскажу всем в Удагуду,
Как жил я в лучшей из Рассей!

Блуждал я днём по барахолке
С Анжелой Дэвис на футболке.
К ночи, снимая зубы с полки,
В гранит науки их вонзал.

Не думалось о жизни бренной.
По моде — твистомаккаренной —
Стирал я «манкой» изопренной
В ДК замызганный танцзал.

От вихря быстрого круженья,
Ко мне прильнув, девчонка Женя
Впервой мужского напряженья
Порыв познала — хоть кричи!

Мы с ней бродили в выходные
Через задворки проходные.
Мосты дремали разводные,
Как знак белеющей ночи.

Пришла пора — учиться боле
Заботы нет. По Божьей воле,
Отметив финиш в «Метрополе»,
Мы разбежались по стране.

Прошли тревоги и усталость.
Нам за труды с лихвой воздалось.
Лишь Женька милая осталась
На Петроградской стороне…

Взвилась эпоха без подпруги.
Умыл — кто поподлее — руки.
А кто-то кровь пролил за други.
В подлунном мире всё старо.

А я в саду сажаю груши,
Стихи пишу в дни лютой стужи,
Пророча — чтоб умирить души —
Без всякой магии таро.

ПИТЕР-ЛЕНИНГРАД

Мы беды не боялись и злого недуга.
Было весело нам. Но бывало и туго.
От судьбы — с ней играя в её карамболи —
Принимали удары, сжав зубы от боли.
Собирали в столовых от хлеба обрезки.
В стенах «Спас-на-Крови» изучали мы фрески,
Засиявшие с лёгкой руки Васнецова
Неземным отражением Лика Отцова.
Разобраться пытались мы в старых иконах.
До общаги мотались в трамвайных вагонах.
Тротуары вдоль «конок» гранитом брусчаты.
Мы к себе и друг другу не знали пощады,
Проводя на идейных ристалищах битвы-
Были споры острее, чем лезвие бритвы.
День — на фронте учёбы, а вечер — на личном.
Жили в доме, который был раньше публичным
(посещаем он был и купцом и князьями) —
Мы в нём годы свои коротали с друзьями.
Пили водку, туда добавляя «бифитер».
Ленинград называли мы ласково — «Питер».
Каждый день признаваясь в любви Ленинграду,
Ощущали душою свой Крест, как награду…

Эту жизнь мы смели, повинуясь «дуркому».
Всё сегодня не так. Нынче всё по другому…

То же самое, вроде, но всё же иначе.
Справедливость свернулась в спираль Фибоначчи.
Не звучат больше знойные речи Руматы.
Всюду чуждый язык, стран чужих ароматы.
Неподвластные запахам рынка Сенного,
Позабыв про закон притяженья земного,
Рвутся с привязи в небо чугунные кони.
Спят бомжи в тупике в проржавевшем вагоне.
Их права не учли ни законом, ни биллем.
Право их — лишь гордиться сияющим шпилем.
Под полами соборов — цари и царицы.
По подъездам валяются грязные шприцы.
Напевается бездной мотивчик ехидный.
Слепят нас купола позолотой алкидной.
Те же страсти, что видели Брейгель и Кранах.
Злость и алчность — в пудах, милосердие — в гранах.
Боль пронзает меня, душу мне раздирая…

Я люблю Ленинград, ни на что не взирая!

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “[Дебют] Сергей Шилкин: Питер

  1. … а Германа нет и в помине….
    =========================
    И не будет. Она ждала Германна.
    А стихи понравились.

Добавить комментарий для Сергей Шилкин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.